1
2 февраля 2023 г. в 18:53
— Какова же моя голова? — спрашивает Фрэн Фила.
Тот озлоблен, натачивающий иголки дикобраз, дикий молчун, косится на углы и неплотно прилегающее плинтуса, если он и говорит, то только во сне. Есть в нём что-то от дельфина, Фрэн силится представить этот метис, из головных глубин её вырывает Фил. Лицо разглаживается в порядочного, аккуратного, он заглядывает Фрэн за плечо — грохот разбитых трезубцем небес, рёв костей, кувыркающихся по кафелю, — несёт шёлковой гнилью. Фрэн степенно поднимается с колен, подол напутствующей рукой касается их, таким толкают в спину или придерживают за плечи, спокойно, Фрэн, тебе кажется, что это шипящее, завлекающее выплёвывает тёплый сгусток под левую лопатку.
Главное не глядеть назад, Фрэн эксперт, а вот Фил чего-то не договаривает, то ли растворы в ложках настолько анемичные, то ли едва слышные слова симпатичные, зрачок Фрэн скользит по углу глаз, ага, и дверь начинает новый рассказ. Медсестры здесь старше самого света и тьмы, не помнят, в какой момент их жизни начинается эта больница, и заканчивается ли их жизнь пару месяцев назад, или нет, где уж помнить про двери, — желанная, манящая, близкая дверь отклеивается от стены, и жёлтая прореха света как сладкое крем-брюле, Фрэн не ест такое уже тыщу лет.
А рыба-лоцман, по сути, всю жизнь, это стоит записать к несущественным, но существующим отличиям. Список чертовски прост и плоск, Фрэн сгибает воображаемый листок несколько раз, и пока откладывает — есть дела поважнее. От комнаты начинается нежный и плавный мир, вдоль колготок перебирается битым стеклом вода, чуть режет косточку у стопы, Фрэн не обращает внимания. В комнате рядом гудят телевизионные волны, они накручивают на бигуди мозги, после всех уколов экраны вызывают тошноту, Фрэн идёт в противоположную сторону. Лампы как солнечные шары, пряно-жёлтые, или мутно-зелёные, ведь Фрэн плывет под ними, ладони и горбы здесь плавники, и коридоры, и мелкие игрушки, корабли. На паруснике, спешащим куда-то вместе с Фрэн, округлыми буквами выведено: «это не навсегда», кривое предупреждение, Фрэн ведёт плечом и плывет дальше, тише, под ноги или плавники попадаются дохлые мыши.
Коридоры внутренне перестукивают, словно пузатая рыба-фугу глотает пузыри, такой полый орех — сноси чужие лбы, жги, как хвост кометы, давай, ты метеор, несущий жизнь на водную планету, — перед поворотом мелькает чья-то оброненная прыткость, кроссовки и тыквенная, абсолютно пустая, голова, сквозь воду прорезается обеззараживающий дух — кого-то насильно успокаивают. Фрэн благодарит и мечтательные прыжки, и пролетевший вровень с зелёными солнцами эфирный мяч, ей так надоело дрыхнуть неделями, ничего не делать, даже не думать, — это наказание, чистая средневековая пытка — не позволять говорить внутри головы, а только спать, и вывозить на сне всю тяжесть больницы, земного шара, спутника и пролетающих неподалеку астероидов.
По стенам тянутся не трещины, вывернутые слои штукатурные и голые кирпичи, а тина, водная рябь, шелковистые, словно грива, водоросли, у Фрэн есть занятие: список. Сейчас совсем тощий, начинается с обыкновенного, самого ужасного, или прекрасного, печального или счастливого, удивительного или, скорее всего, привычного: Фрэн — человек. Ей нравятся исследования космоса, лесов, океанов, мир невидимых одноклеточных и огромных газовых титанов, как учёные обращают все законы в формулы, вырастает «но» — мимо проплывает выпотрошенный, слегка замороженный сом, показывает человеческие пальцы в брюхе с позолоченными обручальными колечками. Фрэн давит язык между губ, стараясь отцепить желудок от нутра, ей надоедают разделанные, как рыба, тела, она сплывает по лестнице, даже не говоря «до свидания, мистер!».
Ступени вырезаны из мякоти торта, лестница воздушная, взбитая, с ягодной ноткой, Фрэн жалеет сома, но всё-таки радуется, что имеет способные писать и мастерить «хвататели» и отмычки руки, мыслящую — плевать, что болтают врачи — голову. Голова звереет, вопит: нужно как можно скорее рвать зубами спицы окон, Фрэн проглатывает дерущий комок, но старается мыслить здраво, как учит папа: пока заклёпки платья ощущаются тяжелее слоновьих пят, вряд ли это получится. Фрэн возвращается к списку, в нём выведено: человек, нет полос — это больше всего удручает Фрэн — она добавляет ещё один пункт: владение конечностями. Некоторые дети здесь жалуются, что не могут управлять руками, ногами, челюстями, произнесенными словами — или это от проклятых таблеток, или просто они рождаются не в том теле — Изабель, например, явная коала цвета топлёного молока, со слайсами-коготочками, такой добродушный, жующий листья, вечно спящий зверь.
Фрэн спускается ещё ниже, на этом водный хрусталь заканчивается, прикрывается, она недолго клянчит возможность пройти у двери, та лыбится сплавленными из ржавчины решётками, но шипит желудком замка. Фрэн оставляет дверь переваривать свежий воздух и свет, это один из подполов, подвалов, цоколей, где живут только выходящие за все рамки и рамы, Френ добавляет к перечню: глаза. Огромные, круглые, как та размоченная курага, её выдают всем детям ежевечерне, чтобы снизить крики от закупоренных кишков, и яблоки на полдник — порой яблочная клетчатка и суховатая, с привкусом несвежей листвы курага — единственная съедобная, не пахнущая падалью еда во всей простыночно-белой больнице.
Фрэн быстро ощупывает веки, вроде от воды ничего не отсыхает, не теряется, но нужно убедиться, кожа холодная — праздник, лимонное желе — и нужно проверить голову. Это маленький ритуал каждое осознанное утро здесь: ощупывать затылок, проглаживать неровности, сдирать ногтем пластилиновые наросшие корки, и проверять, не отпилен ли затылок — всё хорошо, Фрэн, шва нет, есть и мысли, можно идти изучать новый день. За сдвигающимися стенами, наверное, смеркается, глаза дня слипаются, Фрэн не чувствует времени, день и ночь слегка расшатаны банками, блистерами, капельницами, тупыми, как лбы, многоразовыми иглами.
Фрэн то не вмещается в суточные рамки, то слишком мала для них, сейчас где-то посередине, но стены неоспоримо приближаются — не беда, наверное, давит вода, она же и создаёт гул под висками. Фрэн обнаруживает швабру, идеально, теперь можно станцевать ча-ча-ча и вальс, неловкое извивание на носках ботинок, резиново-коженный скрип, самый край юбки чиркает о масляный пол. Фрэн соглашается и отмечает в списке, что лоцман ловчее, проворнее, ни на шаг не отстанет от своей акулы, и не важно, в какой пролив забредает, отовсюду найдет дорогу обратно или новый серый плавник. А вот Фрэн капельку теряется, как же так, здесь все изучено и исхожено, пусть и не совсем легальными способами, памяти всё равно на законы — потолки исчезают, стены срастаются верхушками, грохот, будто у Фрэн гром в кулаке. Люки раскрывают полосы-рты и спускают зубы из комков пыли — скоро отцепят ухо, в темноте проглядываются розовые полоски мяса, непременно человеческого, Фрэн чувствует холодок спиной.
Голос-сухофрукт, злой, ложится на плечо скуластой пастью, и трещит чем-то моросящим, тянущимся, кажется это слово «breezy», или другое, более звенящее. Фрэн осекается: это её собственный визг, плечи-проволоки, её тащат наверх, раздирая стены в бетонную крошку — человек, зверь, местный микс или иное, прогрызшее прореху в этом ржавом мирке — ни увидеть, ни узнать, мир застилает визг. Писк, плевки, растрёпанный плач, и знакомые коридоры, Фрэн ударяется головой об косяк, тот идёт рябью, кто-то из оппонентов неожиданного столкновения громко охает.
И когда Фрэн засыпает — её усыпляют пилюли цвета кровавого льда, плотные ремни, клеящие живот на койку и тысячи три сморщенных рук — ей видится полёт, сначала Фрэн думает, что это дракон: и яйца больше автомобиля, и крылья размером чуть больше облака, и натянутая кожа на шее, вся в пупырках и катышках. И как на качелях, только выше, дальше, невообразимое, незримее, это не разгорячённая шкура тысячелетнего дракона, а склизкое, холодное, будто улиточная нога. К локтям, стопам и щекам липнут блестящие чешуйки — ломтики, срезанные с боков звёзд — остаётся только заиметь полоски, и вот она уже лоцман, самый настоящий, нужно найти акулу и быстрее вычистить ей клыки, попасть под надёжный плавник. Летящая рыба, несущая Фрэн, обрастает шерстью цвета зеленоватых волн, пахнет не солью, а облаками, немного колкой крови, совсем каплю — рыба только начинает летать — с ней хорошо, Фрэн расставляет руки и ветер даёт ей пять, кричит разрывающие хрящи ушей «юху!».