***
Распад личности — распадом, но всё же я делаю попытки воздерживаться от него. Михаил Афанасьевич Булгаков «Морфий»
— Ты чего такой задумчивый? — Андрей быстро завязывает шнурки на своих коньках, взятых напрокат. — Просто устал, — отмахивается Дима, чей цвет лица фактически идентичен льду, по которому катаются люди. Дима не говорит Князеву, что мучается от ломки, что пальцы дрожат не из-за долгой игры на скрипке, что взгляд такой дикий из-за желания ввести в вену заветный препарат и забыться, что активность вызвана простой попыткой отвлечься от мыслей о шприце с «волшебной» жидкостью. Она манит, заполняет собой все мысли и отказывается отпускать. Или же это сам Дима не может отстранить себя от наркотиков. Вполне вероятно, что ему просто-напросто не хватает силы воли. Дима пытается завязать несчастные шнурки, а они всё отказываются поддаваться. От нервов в голове что-то противно пульсирует, от чего возникает желание швырнуть несчастный конёк куда-нибудь подальше и просто уйти домой. Да только там раздражение всё равно никуда не денется: оно является вечным спутником ломки, с которой Дима, к сожалению, слишком хорошо знаком. — Давай помогу, а то мы так до закрытия дотянемся, — Андрей даже не спрашивает, а утверждает. Дима не в состоянии с ним спорить или препираться. В любой другой момент жизни он смог бы быстро завязать шнурки даже с закрытыми глазами. Однако сейчас «не любой другой момент», а минуты, когда мысли забиты дозой. Да не одной дозой, нужно, чтобы «приёмов» было как можно больше. Они по-настоящему необходимы, как кислород обычным, независимым, людям. Дима туманным взглядом наблюдает за Андреем. Когда-то давно сам Дима был таким же, как и Князь — здоровым и не думающим о наркотиках. Кажется, в то далёкое время Касперу было около четырнадцати, тогда вроде как в школе началась химия. Теорию Дима знал, мягко говоря, паршиво, зато уже через год сумел стать мастером по практике. Она началась как-то спонтанно: кто-то из знакомых предложил, Дима посчитал себя взрослым и крутым и согласился. Школа давно позади, как и уроки химии, а вот практика не закончилась, она не приблизилась к финалу ни на миллиметр. Все попытки попытки завязать потерпели крах, громкое поражение, позорное и жалкое. Вот и сейчас Дима старается завязать, хотя и понимает — сегодня он точно примет. Приедет домой, схватит деньги и побежит к знакомому, а потом просто будет наслаждаться. Утром же придётся горько-горько поплатиться за «практику». Признавать свою беспомощность Дима ненавидит всем существом, но сейчас он просто позволяет Андрею завязать несчастные шнурки. Они успели стать влажными из-за потных ладоней «практиканта». Он нервничает, потому что Андрей слишком медленный. Слишком весёлый, слишком бодрый и просто слишком не зависимый. Последнее раздражает особенно сильно, но возмущаться Дима не имеет никакого права. Конечно, Андрей не виноват в том, что Диме много лет назад втемяшилось в голову стать «великим практиком химии». Тот всего лишь утопает в ненависти и беспомощности перед зависимостью. Она портить жизнь с каждым днём всё сильнее и сильнее. — Пошли? — Андрей поднимается и улыбается, так легко и непренуждённо, что сердце Димы болезненно сжимается. Конечно, на душе же так поганно от того, что настроение Андрея не удаётся разделить. Диме сейчас невероятно плохо, он чисто физически не может заставить себя широко-широко улыбаться и смеяться. От ломки ничего не спасёт, даже излюбленные сигареты. Дима начал злоупотреблять ими только, чтобы хотя бы ненадолго освободиться от цепких объятий зависимости. Ничего дельного не выло: у Димы теперь аж две ненормальные привычки, медленно убивающие организм. — Пошли, — немного заторможено отвечает Дима, неумело балансирующий между реальностью и мыслями. Андрей награждает собеседника странным взглядом и фактически вытаскивает на каток Диму. Последний мелко подрагивает и понимает, что голова болит, будто наливаясь тяжёлым свинцом. Тут наступает как раз та самая вторая стадия героиновой ломки, совсем скоро настанет третья, она принесёт расстройство желудка. Из-за этого придётся пропустить репетицию, сославшись на какой-нибудь максимально надуманный повод, не имеющий ничего общего с реальностью. Андрей осторожно скользит по льду, а Дима старается подражать ему и выглядеть естественно. Нельзя выдать ломку: никто в группе не в курсе о зависимости. Это в «Dominia» все в курсе «слабости» Димы, а «Король и шут» не в курсе. Дима специально умолчал: знал о зависимости Горшка и понял, что двух наркоманов никто терпеть не станет, Андрей — тем более. Он же десять с лишним лет возится с зависимым человеком, а принять нового точно бы отказался. Дима катается неумело и неожиданно ловит себя на мысли, что ему невероятно сильно хочется признаться Андрею. Вот просто перебить его монолог о какой-то ерунде и сказать: «Андрей, мне плохо, меня ломает, я готов прямо сейчас под машину броситься, лишь бы ничего не чувствовать… Я очень устал, Андрей… Прошу тебя, помоги мне… Нет, мне не нужно, чтобы ты возился со мной, как с ребёнком. Просто скажи мне, что я всё смогу и помоги найти врача. Я не могу заставить себя просто пойти в клинику, мне очень страшно, Андрей. Помоги мне». Андрею хочется открыться, потому что он располагает к себе и вызывает сильнейшее чувство симпатии. Она намного сильнее, чем дружеская, но слабее, чем та, что есть у по-настоящему влюблённых людей. Между Димой и Андреем просто есть страсть, которая пока не привела к сексу, но уже несёт в себе огромнейшее доверию и какое-никакое тепло, смешанное с чем-то вроде нежности. — Дима, ты чего? — Андрей подъезжает к Диме и хмурит брови. — Коньки жмут что ли? Или это я сразил тебя своей красотой? Дима поджимает губы и едва сдерживается от того, чтобы содрать их. Лучше чувствовать боль, чем ломку. Та позорная, низкая и жалкая. Она присуща каким-нибудь подросткам. А Дима давно вышел из этого возраста. — Дим, что с тобой происходит? — Андрей напрягается, когда не слышит смеха или ответную шутку. Слова вылетают из головы Димы. Ему просто нужна помощь, не сюсюканье, а банальная помощь, эдакий пинок под зад и факт того, что кто-то не осуждает за глупость. За неё по-хорошему бить надо, но последствия ввиде зависимости никуда не денутся. Так что избиение будет пустым и бесплодным. — Я… опять сорвался, — коротко отвечает Дима и засовывает руки в карманы куртки, где легко нащупываются сигареты. Рядом с музыкантами катаются люди, но ни Андрей, ни Дима их не замечают. Возможно, это к лучшему. — В каком это ты смысле сорвался? — Андрей спрашивает непонятным тоном и неестественно улыбается. Он явно понимает, о чём сейчас идёт речь, но просто старается отрицать это. Слишком много плохого связано с наркотиками. Очевидно, что Андрей не хочет, чтобы и его близкий человек (уже не друг, но пока и не любовник) был связан с наркотиками, не как какой-нибудь там врач, а как употребитель. — Я наркоман, Андрей… — Дима тяжело вздыхает, отводит Андрея в сторону и продолжает. — Мне срочно нужна помощь… Не надо со мной, как с ребёнком возиться… Просто дай номер врача и один раз сходи со мной в клинику, мне больше от тебя ничего не надо. Просто… просто дай почувствовать, что я не один буду в этой борьбе… Я хочу завязать, но мне страшно… Дима говорит об этом десять с лишним минут. За это время лицо Князева успевает измениться от разгневанного до какого-то растерянного. Наверное, Андрей просто не ожидал, что у него попросят так мало и не станут говорить о том, что нужно постоянное внимание. — Я помогу, помогу, ты только прекрати одну и ту же пластинку проигрывать… И учти, что я не стану возиться с тобой, как с Горшком: он мне все нервы вытрепал, — в конце концов изрекает Андрей. — Да мне и не нужно, чтобы ты насался со мной. Как с ребёнком, — Дима опускает голову. — Я ненавижу просить помощь, но мне она необходима. Я только тебе могу доверять в этом плане, потому что ты… Потому что ты не станешь тыкать меня носом в том, что это я во всём виноват. Я и без этого понимаю — каким дураком был, когда решил «попробовать химию на практике». Андрей гладит себя по голове. Наверняка он не может решить между тем, чтобы послать Диму далеко и надолго и тем, чтобы всё-таки помочь ему. Дима не осуждает за это и просто терпеливо ждёт окончательного вердикта. — Ты… Кто тебя заставил попросить о помощи? — Спрашивает Андрей, хмуря брови. — Ну не может же наркоман искренне хотеть слезть без слёз родителей и пинков от друзей. Кто тебя заставил? — Андрей, не сравнивай меня с Горшком, — Дима злится и отвечает слишком резко. — Я жалею, что подсел, мне хочется жить нормальной жизнью, а не помереть до сорока. О моей зависимости только «Dominia» знает, но у них свои дела, им не до моих проблем. И родители мои не в курсе… Считай. Что я сейчас открылся только тебе и прошу помощи, потому что не хочу умирать так рано. Андрей снова теряется, Дима же в очередной раз шепчет «пожалуйста» и смотрит на собеседника взглядом побитого животного. Князев сам молчит, не решается отказаться или согласиться. — Прошу тебя… Я не Горшок, — устало повторяет Каспер, чьи губы уже искусаны вдоль и поперёк. В конце концов Андрей соглашается и этим же вечером набирает врача, а через некоторое время помогает Диме устроиться в больнице. Тот искренне благодарит и больше ничего у Андрея не просит.***