Нет в мире более обманчивой вещи,
чем те факты, которые кажутся
нам очевидными, что еще раз показывает,
насколько мы действительно далеки
от понимания истины, которую
сами определяем в конечном итоге.
Госпожа Ким.
(четыре года назад)
В последнее время я совсем не находил себе места, как будто бы оглушенный внезапными открытиями, которые не произошли, пребывая в ожидании чего-то. Такое случается, когда в спокойную и мирную жизнь резко врываются перемены, и, кажется, что вот, мгновение спустя все возымело совершенно иной смысл, а уловить эти детали никак не получается. В воздухе что-то неосязаемо меняется, как призод весны, однако уловить этот момент почти невозможно, в один момент ты выходишь на улицу и понимаешь: весна. Что-то изменилось, но я не понимал, что конкретно, а жизнь зачастую не спешит давать ответы на возникающие вопросы. Оттого я не мог отделаться от ощущения, что упускаю что-то важное. Не то, чтобы я сильно доверял интуиции, в конце концов, в моей работе это могло быть фатальной ошибкой, которая могла привести к страшным и непредсказуемым последствиям. Однако временами какой-то колокольчик очень навязчиво звучал в моей голове, предупреждая о чем-то неминуемом, и лучше бы мне не игнорировать это, потому что мозг все-таки не дурак, но я отмахивался от всех мыслей, как от бесполезного белого шума, пытаясь думать о чем-то другом. Но вот ведь какая проказа: чем больше ты сосредотачиваешься на том, что тебе нужно отвлечься, тем больше ты зацикливаешься на этом. В итоге все оборачивается еще более худшим образом, когда мысль буквально застревает в твоей голове и ничего не помогает, как надоедливая песня, проевшая проплешину. Это было странно. Натренированный, я привык, что некий внутренний голос обычно сидит и помалкивает, однако в этот раз что-то было не так. Я вздохнул, а что, на самом деле, не так? Сыт, здоров, жив, одет, что еще нужно? По моему позвоночнику пробежали мурашки, и я не успевал осознать в моменте, откуда оно взялось, будучи слишком придавленным этим внезапным чувством. Проще думать, что это от холода, чем вернуться к первопричине, а я очень не хотел туда возвращаться. Я не заметил, как нахмурился, а мой глаз потерял фокус. Меня морозило, и я задержал дыхание. Совершенно ничего не получалось. Я выпадал в какую-то прострацию, задумываясь и зависая, отключаясь на пару минут из реальности, как будто бы я впадал в легкую дрему после бессонной ночи, однако всё было еще хуже. Происходящее было абсолютно реальным, но я был жалкой копиец кота Шредингера: головой я был тут, на своем рабочем месте, и одновременно где-то в другом месте. Состояние суперпозиции: кот жив и мертв одновременно. Как только я получил сигнал, что в казино началась облава, я быстро смекнул, что это неспроста, не было никаких предпосылок, я мгновенно сообразил, что это какая-то подстава чистой воды. На границе моего подсознания промелькнула мысль, что я должен проконтролировать очень много вещей: всю операцию, защиту Босса, своего брата и по возможности Тэхена. Как никак, я отдавал себе вполне конкретный отчет, что даже если я брошу все свои силы на спасение босса, он снесет мне голову, если с его сыном, как с будущим наследником в том числе, что-то случится. Тэхен всегда был в приоритете. Этот ребенок был единственным, о ком по-настоящему заботился господин Ким-старший. Вечерами, за бокалом виски, в его кабинете, этот неприступный и грозный мужчина с неупиваемой любовью рассказывал мне о своих жене и сыне, о том, как Тэ рос, различные забавные истории из его детства, и я бы никогда не подумал, что босс может быть таким сентиментальным. Он, безусловно, любил его по-своему, не так, как обычно любят родители своих детей, но я был практически уверен в том, что Тэхен и сам все понимает, он довольно умный и проницательный парень. Господин Ким забрал меня и Чонгука из приюта, когда мы были совсем детьми, я постарше, а вот Гук, как мой младший, тогда был очень напуган. Я понимал его в какой-то степени, но я храбрился, как и подобает старшему. Босс рассказал, кто он такой, и взял на себя полное наше воспитание. Он сразу расставил все точки, уверяя, что позаботится о нас, так как считает это своим долгом. Тэхен был примерно ровесником моего младшего, и я неосознанно стал его воспринимать как своего второго младшего брата, пусть и за некой чертой. Ему было 10 лет, а мне, в свою очередь, 15, когда я пришел в семью. Я сам попросился работать, хотя босс и был против, но я прекрасно понимал, что несу ответственность не только за себя, но и за своего брата, поэтому я беседовал с господином Кимом долго, и он совершенно не воспринимал меня, как ребенка, что очень меня подкупало в те времена, когда я еще был несмышленым пиздюком, честно говоря. В тот вечер господин рассказывал мне, кем был мой отец. Оказывается, он работал на босса и они были хорошими друзьями, поэтому он пытался найти нас с братом внушительное количество времени, так как чувствовал некую ответственность. Он не принуждал нас к работе, но я попросил рассказать мне все тонкости и нюансы, как оно есть, без прикрас. После этого я остался на одной стороне с человеком, который фактически спас меня и брата и обеспечил нам достойную жизнь. Это не было вопросом выбора, это казалось очевидным. С родителями случился несчастный случай, никакой излишней драмы, и такие же тихие похороны. Младший очень замкнулся и проживал это тяжело, я же был в сознательном возрасте, чтобы понимать, что к чему. Я, вообще-то, был довольно резким и дерзким ребенком, и благополучие Чонгука стало для меня важным жизненным приоритетом. Я почти ничего не ел, зато все отдавал ему. Он ничего не говорил, но я уверен, что уже тогда он все понимал. Господин Ким рассказывал мне много вещей о моем отце, о моей матери, о том, как они иногда ужинали, когда мы трое — их дети — были совсем крошечные. Думаю, это помогло нам пережить горе, потому что мы не так уж и много знали о родителях. Отец Тэхена сразу показался мне человеком, которому я могу доверять, это ощущение безопасности и абсолютной защищенности возникло почти мгновенно. В те моменты, когда я смотрел на него, я был уверен на сто тысяч процентов: он костьми ляжет, но ни со мной, ни с моим братом, ни с его сыном ничего не случится. Это осознание еще ни разу не подвело меня. Господин Ким строгий и ответственный руководитель, который привык все тащить на своих плечах. Я никогда не видел, чтобы он по-настоящему отдыхал или расслаблялся, как будто бы при его минутном отсутствии все рухнет за одну минуту, однако детище, которе он выстроил, будет еще десятилетиями стоять без него. Я никогда не интересовался, как он пришел в этот грязный и рисковый бизнес, но я сразу понял, что господин Ким отличается ото всех, так как у него совершенно иные понятия морали и нравственности, которые не противоречили моим. Хотя изначально моя мораль не то, чтобы была очень возвышенна. К таким людям я бы, скорее, отнес Тэхена, его познание мира и ощущение реальности действительно иное, поэтому, я полагаю, что с его более тонкой душевной организацией ему приходилось намного сложнее, чем мне или кому-либо еще. Господин Ким четко сказал мне, что при любых обстоятельствах я должен быть рядом с его сыном, помогать ему и делать все, что он попросит, но Тэхен никогда ни о чем не просил. Он тихо жил свою жизнь, и я лишь обрывками понимал, чем именно он занят в тот или иной момент. Как только мне исполнилось двадцать, я начал активнее помогать его отцу и был рядом с ним практически постоянно, оттого черта, изначально проведенная между мной и Тэхеном, стала больше походить на стену, хотя в детстве мы были по-своему очень близки. Я думал, что, возможно, Гук, как его ровесник, сблизится с ним, однако наблюдая за ними сейчас я не могу сказать, что они друзья или те люди, которые доверяют друг другу более глубокие вещи. Я задумался и нахмурился. Доверяет ли Тэхен вообще кому-нибудь? Я знал, что он копает что-то с Пак Чимином, но я не знал деталей, однако Тэхен занимается этим уже какое-то количество времени, вдумчиво и кропотливо. Я рассказал о своих опасениях господину Киму, но он прервал меня на полуслове и сказал, что я должен делать свое дело и не лезть к младшему, если в этом нет необходимости. Ситуация в компании мне тоже не нравилась, как и Тэхену, потому что я был уверен практически наверняка, что это то, над чем он корпит. Однако господин Ким-старший не предпринимал никаких действий и не пытался решить это самостоятельно. Почему? Слишком поздно? Слишком глубоко проникли корни, и это будет настолько проблематично? Тот факт, что мы уберем одного человека, не решит ничего, а текущая ситуация станет еще глобальнее в своих проблематичных масштабах. Я уверен, господин Ким тоже это понимает, однако Тэхену, как молодому наследнику, нужно утвердиться, внести свою лепту и занять свое место в этой иерархии, видимо, поэтому босс и не вмешивается. Тэхен должен сам раскопать информацию и найти способ это решить, не просто понять суть проблемы, но и предложить путь, который будет наименее разрушительным. Однако тот факт, что Тэхен близок с Чимином, не вселял в меня никакого доверия, потому что этот человек напоминал мне скользкого червяка, как ручной пес, который ждет команды «Фас». Пак мог быть совершенно беспощаден, он безумен, потому что ничего не боится, даже самого Бога. Поэтому он позволял себе очень много фривольностей, а я не понимал, почему Тэхен или господин Ким не могли приструнить этого щенка, зачем вообще босс отправил Чимина к своему сыну, учитывая то, что сам Пак был совсем не в восторге от этой идеи. Я наблюдал и не задавал вопросов, в конце концов, нет никаких проблем, если Тэхен в безопасности. Я так думал до того дня. Я вбежал в зал, когда уже было слишком поздно, я увидел Пака, который сплевывает на землю и играет зубочисткой в зубах, кровожадно усмехаясь. Мне понадобились доли секунд, чтобы подбежать к нему и дернуть за плечо. Я услышал скулеж под своими ногами, но на этого смертника в этот момент было наплевать абсолютно всем: и мне, и Паку, который давил ему куда-то каблуком своего ботинка. — Где он? — Это все, что я мог сказать. — Плечо пусти, больно. — Я сжал сильнее, пока он не сморщился. У меня скрипели зубы, и я готов был разбить его лицо вот прямо здесь и сейчас, настолько меня воротило от того факта, что он совсем не знает границ. — Я бы убил тебя прямо тут, и никто бы мне слова ни сказал. Но если с ним что-то случилось, мне даже не придется руки марать. — Процедил я сквозь зубы. — Где? — Он ушел пару минут назад, я заставил его уйти, он пострадал, но насколько я успел оценить, рана не критичная. — Даже если ты будешь подыхать, ни одна из твоих ран не будет критичной, а за царапину на его теле нам обоим снесут головы. Думай в следующий раз, какого хрена ты находишься с ним рядом? Ты тут никому не нужен, все твои навыки нахрен никому не уперлись, если ты не можешь позаботиться о его безопасности. Он выдернул плечо из моей руки, и я отпустил, злобно выдохнув. Я посмотрел на человека у себя под ногами, поморщился, схватил нож и отрезал ему большой палец, не скривившись от противного хруста плоти. Пак даже глазом не повел, демонстративно цокнув языком и головой указывая мне на выход. Я собрал все свое пренебрежение к нему и посмотрел на него с таким презрением, на которое только был способен. Я бы превратил его жизнь в ад, только вот попасть в немилость к наследнику совсем не хотелось. Выбежав на улицу, я, как оголтелый, оглядывался по сторонам, ища в поле зрения хотя бы кого-то, похожего на младшего. Я увидел его, сидящего на грязной земле возле дверцы машины, он был как будто не в своем уме. Я никогда его не видел таким, я даже не был уверен в том, что он жив, Тэхен выглядел, как скульптура, замершая и мертвая, и если бы не его вздымающаяся грудь время от времени, я бы и не поверил. Я смотрел на него и ничего не говорил, по какой-то причине я не мог отвести от него своих глаз. Я стоял, как завороженный, приговоренный на пожизненную службу этому мальцу, а он сидел, едва найдя в себе силы на такую простую и очевидную вещь, как дыхание. Внезапно меня охватила такая злость, что под кожей начало зудеть, и мурашки стали прокалывать мою кожу противными иголками. Он просто зазнавшийся юнец, не знающий цену вещам. И я всю жизнь буду у него на побегушках, неважно, как я буду стараться, я никогда не перепрыгну его. Я сжал руки в кулаки, медленно выдыхая, он никак не отреагировал. И он так близко, протяни руку, и все закончится… Он в одну секунду стал подобен яду, отравляющий меня, и что-то во мне так взбеленилось, какая-то злость из самых глубин моего нутра. Я всегда относился к нему положительно-нейтрально, но вот он передо мной, с раной в боку, истекает кровью, и какая-то часть меня так отчаянно хотела сжать его шею в своих руках, тихо и безмолвно. Пепел стал подобен снегу, в котором я сгорал заживо, время растягивалось и превращалось в вечность, шли мгновения, а я стоял рядом и безотрывно смотрел на то, как жизнь борется в нем. Это ощущалось, как болезненная ядовитая обреченность, как мнимая обманчивая власть над чужой жизнью, еще чуть-чуть, постоять еще немного, и время сделает свое дело. Меня прошибла дрожь, и я ничего не мог сделать, я стоял и смотрел на него, как умалишенный. Я испытывал некое благоговение, глядя на него, пугаясь самого себя. Мне не место рядом с ним, но я был заворожен картиной его медленного увядания, в этом было что-то метаморфичное, философское, даже возвышенное, больная эстетика, целое искусство, высшая аллегория. По моим ощущениям, я стоял так бесконечно долго. Когда я двинулся, время резко помчалось, звуки вернулись, меня как будто бы достали из вакуума и написали в моей голове целую инструкцию без права на отказ. — Эй, господин Ким, как Вы? — собственный голос казался мне ненатуральным, как пожеванная пленка на старой кассете. Я превратился в наблюдателя и действующее лицо одновременно, я не понимал, в какой реальности сейчас находится мое сознание. Тело действовало интуитивно, пока глаза отказывались анализировать, руки ощупывали рану, рот говорил сам по себе. — Черт, дерьмово… — Хосок, ты, что ли? — он напрягся, и мой наблюдатель был доволен таким его состоянием. Я стоял над своей душой, как демон-искуситель или ангел-хранитель в одном лице. Я что-то промычал в ответ, внутренне разрываясь от чувств, с которыми я столкнулся впервые. Это было больше, чем простой когнитивный диссонанс, это была целая синергия всех граней моей личности. — Так, не отключайтесь, — я похлопал его по щекам, на что он недовольно цокнул языком и отмахнулся от меня. Я старался держаться за ту свою личность, которая должна делать свою работу, невзирая ни на что. Я почувствовал раздражение. — На кой черт Вы сюда приехали, мы бы и сами справились! — Чонгук прикатил к дому, я сорвался, думать было некогда, переживал за отца, какая-то хрень случилась… — Вечно Вы сначала лезете, а потом думаете...— это прозвучало беззлобно. Я очень старался сфокусироваться на реальности, абстрагировавшись от кровожадной и злобной стороны своей личности, которая наблюдала за развернувшейся картиной, как за отменным представлением в театре. Тэхен никогда не видел меня таким, да и мне самому не нравился этот режим берсерка, но иногда это было нужно, это было уместно. На грани своего сознания я не понимал лишь, почему я испытал этот прилив чувств именно сейчас. Я не испытывал никакой ненависти по отношению к Тэхену, более того, я всегда относился к нему тепло, с уважением и пониманием. Это было похоже на то, что я наставил собственный нож на себя самого и шел по этой тонкой грани, сжирало меня заживо, и я пытался выиграть две войны сразу: с самим собой и с внешними обстоятельствами. — Что поделать, кровь такая, — улыбнулся он открыто, доверчиво прикрывая глаза. Я замер, как вкопанный, глядя на него. Он абсолютно доверял мне, рассчитывал на меня и полагался. Я никогда не видел, как он улыбается. Это стало таким обескураживающим открытием, что я посыпался. Он открыл глаза и посмотрел на небо, медленно размеренно дыша, пока я зажимал пальцами его рану. Посреди всего хаоса мне показалось, что он спрятал нас под стеклянный колпак, где никто не сможет нас достать, словно вакуум. Я тряхнул головой, почувствовав колючие иголки под кожей, нервно достал сигарету. — Хосок, ты боялся чего-нибудь когда-то? — спросил он, посмотрев прямо в мою душу, будто видит ее насквозь. Я не выдержал его взгляда, пронзительного и чистого, поэтому принялся осматривать рану, я мало что соображал, оттого почувствовал, что нахмурился и за неимением понятия, что я должен делать, достал телефон, отвечая ему непринужденно, как мне казалось: — Конечно, боялся, и все еще боюсь. Но человек такое существо, мистер Ким, способное адаптироваться ко всему, даже к тому, чтобы постоянно жить в страхе. Я нашел силы посмотреть на него, и почувствовал себя пойманным в ловушку. Я никогда не обращал на него пристального внимания и, наверное, я никогда не был так близко к нему. Я никак не мог описать свои эмоции в тот момент времени, это было такое хитросплетение всего, что мое сердце останавливалось в страхе. Я боялся собственных мыслей, боялся даже примерно обернуть свои эмоции в слова, я боялся выводов, которые обрушатся на меня и снесут всю мою жизнь, как лавина или цунами. Мы были так близки впервые в жизни, мы впервые за много лет разговаривали на такие личные темы. Что-то в нем заставляло меня чувствовать опасность, и в одну секунду я ощутил себя жертвой, которую хищник загнал в угол, хотя в моей системе координат обычно все было строго наоборот. Он был спокоен, уверен и сосредоточен, смотрел на меня, не отрываясь, и я понятия не имел, о чем он думал в тот момент. Это было наваждение, смешанное со страхом, приправленное адреналином. Меня пробила дрожь. Я понял, что никогда не смогу выдерживать его взгляд долгое время. Нервным жестом я достал зажигалку из кармана и прикурил, закрывая глаза. Он был сыном господина Кима, безо всяких сомнений, и я не заметил, как он превратился морально в копию своего отца. Его аура была по-настоящему убийственна, и я в секунду понял, почему отец так в него верит. Тэхен был сокрушителен, его отец хитрый и просчетливый, как лис, его сын же был похож на тайпана, он тот, с кем лучше не встречаться, если ты хочешь жить. — Дай мне тоже. — Нет. — сказал я без колебаний, делая затяжку. — Разве страх не из тех вещей, которые работают порогами? — неожиданно спросил он, пытаясь сесть поудобнее. Я совсем не понял, к чему это и что он имел в виду. — Объясните? — Ну... — задумался он, кусая свою губу. Я терпеливо ждал, стараясь не смотреть на него. Тэхен в этот момент показался мне каким-то обычным, просто раненым человеком, который решил исповедаться напоследок. Однако я был уверен наверняка, что он не умрет так легко. — По мере того, как мы растем, наш порог страха изменяется. То, что пугало нас в детстве — призраки под кроватью и все в этом роде — через пару лет больше не имеет значения. А когда человек постоянно живет в страхе, он привыкает к этому. Значит, перестает бояться, разве нет? Я имею в виду, должно произойти что-то бóльшее, чтобы человек снова испугался и его порог страха изменился. Я хмыкнул и закрыл глаза, стараясь проанализировать то, что он сказал. Тэхен терпеливо ждал, а я ответственно пытался погрузиться в суть вопроса. Страхи, да. Это интересно. Спросил ли он это потому, что почувствовал страх с моей стороны? Или он сам чего-то боится? — Почему Вы думаете, что мы больше не боимся призраков под кроватью? — Это же логично, разве нет? — искренне и даже наивно удивился он. — Призраков не существует. — А что существует? — Ну... — Тэхен растерялся, а я был так польщен таким доверием с его стороны, — люди существуют, семья, дом, реальность. Я хмыкнул и кивнул. Одно я знал наверняка: призраки еще как реальны, реальнее всех людей и всей долбанной реальности. Все, живущее в нашей голове, то, что кажется ненастоящим, несуществующим, оказывается самой осязаемой вещью, которая реально влияет на тебя и на твою жизнь. — Вот что скажу: я не спец, господин Ким, но, по-моему, люди куда опаснее призраков под кроватью, и на Вашем месте я бы боялся их, как и любой человек. Просто, наверное, ребенок находит в монстрах некоторое утешение, куда можно слить свои чувства, сказать, что во всем виновата бабайка под кроватью, а не уебан-отец, который избивает тебя вечерами. Понимаете, что я имею в виду? Это способ пережить чувства. Во взрослом возрасте нам недоступна такая роскошь, как проявление эмоций, это считается слабостью. Но причина страхов не меняется, я полагаю, и зачастую тянется из детства, просто в видоизмененном виде, адаптированная под сознание в настоящем. Глаза Тэхена всего на мгновение сделались большими и любопытными, и всего на секунду я увидел того ребенка, который так пытливо изучал весь окружающий мир. Ностальгия затопила меня. Это было так странно, так непривычно, просто говорить с ним, будто бы все эти годы между нами не было никаких стен, которые мы сами почему-то настроили. Больше всего в этом меня поражало, что умный, проницательный, хитрый и опасный Тэхен не знал ответа на такие простые вещи. Он был сыном своего отца, наследником корпорации, но в какой-то момент он забыл, что значит быть простым человеком. Это то, что было недоступно с малых лет, несмотря на то, что господин Ким очень старался сохранить в сыне эту человечность. Я уже предполагал его следующий вопрос, потому что это то, что я сам у себя спрашивал очень часто. — Ты думаешь, что я тоже чего-то боюсь? — Отчего же Вы мне задаете такие вопросы? — мне приятно, что он спрашивает это именно у меня, и я, без сомнения, должен был дать правильный ответ. — Это тот вопрос, на который Вы должны самостоятельно найти ответ. Возможно, Вы слишком долго все в себе подавляли, и сейчас Вам сложно. Я не могу ничем помочь, есть вещи, которые нам суждено пройти. Думаю, это может быть одна из них. — Ясно. Он задумался и прикрыл глаза, снова погружаясь в свои мысли. Я сел рядом. Есть надежда, что я феникс, а он знает правильные слова, которые воскресят или убьют, и я рассыплюсь в пепел, прямо как тот, что сейчас кружил вокруг нас. Его голова прислонилась к моему плечу, мы ждали врача, но в глубине души почему-то мне так не хотелось, чтобы он приезжал, как будто бы появление третьего человека разрушит эту хрупкую материю, что образовалась между нами всего мгновение назад. Я прикрыл глаза и не двигался, безусловно, я должен был позаботиться о нем, но я сделал все, что мог. Чувствуя тяжесть на своем плече, я и сам успокаивался. — Знаете, господин Ким, может быть, я не выгляжу таким человеком, но однажды я прочитал одно стихотворение. Сейчас я не вспомню деталей и, конечно же, не смогу его прочитать, — мне вдруг показалось, что мы тихо сидим в кровати, а вокруг нас сгущается ночь, осязаемая и плотная, окутывающая, как одеяло. И эта картина показалась мне на мгновение такой обычной, такой нормальной, будто бы это воспоминание, а не вымысел моего мозга на адреналине. — Я уже даже не помню суть, помню лишь свои эмоции. Сначала я ничего не понял, вроде написано на корейском, а смысла нет абсолютно. Такое бывает, когда предложение распадается на слова, а те на буквы и все теряет смысл. И я задумался, имеет ли смысл хоть что-то вообще в этой жизни… Я коротко посмотрел на него, но Тэхен по-прежнему сидел рядом, прикрыв глаза, держа руку на своем животе и плотно зажав рану. Меня распирало двоякое чувство абсолютной реальности и полной нереалистичности происходящего. Это все было почти что сюрреалистично: сын моего босса с ранением, тяжело и медленно дышит, положив голову на мое плечо и слушая какой-то бред, который я несу. Я очень ждал врача, чтобы вернуться в нормальное русло из этого бреда, пойти к господину Киму, вернуться в рутину, но с другой стороны, весь этот момент был совершенно необычный по своей природе, и мне так было интересно копнуть глубже туда, где я еще не был. — И что потом? — его голос был тихий и хриплый. Плотная ночь превращалась в яд, которого оставалось так мало до рассвета. — Имеет ли хоть что-то смысл? Каков ответ? — Смысла нет, господин Ким, — ответил я, улыбнувшись и прикрывая глаза. — В жизни совершенно ничего не имеет смысла. Наши страхи, в том числе. Они иррациональны, потому что это наши мысли. Как и прошлое, его нет. Не за что держаться, если этого не существует. Но это не значит, что все происходящее в нашей голове никак не влияет на нашу жизнь. И это не значит, что нужно игнорировать собственные чувства, желания, порывы. Жизнь рациональна и иррациональна. Но в конечном итоге, лишь настоящее имеет значение. — Но наши чувства, они неосязаемы, но они реальны. Боль реальна, она либо есть, либо ее нет, как и чувства. — Чувства, как раз-таки, очень даже осязаемы. Потому что, как правило, чувства всегда связаны с физикой, с телом. И боль ментальная вполне легко может стать болью физической. — Значит, смысла нет… И бояться смысла нет? — Будьте рациональны, это, конечно же, не значит, что нужно кидаться под нож и рисковать своей жизнью в любой необдуманной ситуации. — Рациональность и нерациональность, да? Он вдруг выпрямился и сел прямо напротив, глядя на меня. Солнце находилось позади него, и мне показалось, что я увидел нимб над его головой. Я был так заворожен, что не говорил ни слова и смотрел неотрывно в его глаза, боясь лишний раз моргнуть. Он был как мираж, как видение. — В чем была суть того стиха, в конце концов? — В том, что… — мое дыхание сбивалось и в горле пересыхало. Я смотрел на него, как загипнотизированный. — В том, что смысл жизни в движении. А смерть — это всегда прямая. Жизнь — это неизменный хаос, порядок бывает только после смерти. — Хорошее, должно быть, стихотворение, — мягко улыбнулся он. — Хосок, поехали домой, я заколебался сидеть уже на грязной земле. Хрен с этим врачом, пусть едет сразу ко мне. Вернувшись домой, я долго не мог уснуть той ночью. И дело не в том, что произошло очень много разных событий, много адреналина, хаоса и суматохи, это, скорее, было обыденным и нормальным, в конце концов, я знал, где и на кого я работаю, даже если изначально и не понимал до конца, куда я иду. Это чувство, как оказаться в розарии под колпаком посреди пустыни, великолепный, обманчивый мираж. Раненый Тэхен, тяжесть его головы, странные диалоги, выдернутые из реальности. «Notre nuit en daim, sombre comme du sang dans les vienes quand la neige chaude tombait doucement» Все было странно, дико и непривычно, будто бы реальность резко изменилась в своих гранях, будто бы я открыл какую-то новую ипостась, смысл которой не понимал. Я не верил в то, что люди меняются, это было совершенно невозможно, и не в моем случае, но что, если я открыл новую грань своей натуры, о которой вообще не подозревал? Это грандиозно расшатывает все мои сформировавшиеся устои и правила, в таком случае. Я встал, закурил, встрепал волосы, выпил воды, лег, но так и не уснул в ту ночь. Слишком много нового, а перед глазами так и летал пепел, похожий на теплый снег.(настоящее время)
— Мы должны выследить их и разобраться с этим, ты понял меня? — я склонил голову и медленно кивнул, борясь с самим собой. Он закурил и продолжал. — Все это зашло слишком далеко, Хосок. Я терпел четыре года, с меня хватит. Я стоял рядом с ним, вдыхая запах дерева, мебельного лака и табака, к которым я уже привык. Я чувствовал себя натянутой тетивой под его рукой. Он мог вышвырнуть меня в любой момент, просто потому что, без причины. Он — солнце, но если я возжелаю слишком большего, то сгорю до тла, не успев моргнуть глазом. Я — пешка в его большой игре, но я знал свое место и не желал большего. Он не был святым, но я был готов молиться, он из тех, в ком очень легко утонуть, это как зависимость, мнимая, обманчивая, ядовитая красота, которая парализует; безумие, которое запирает в собственных рамках. Как бы я не боролся с этим, в конце концов, это совершенно бесполезно, потому что сражаться с ним — все равно что пытаться одолеть собственную тень. Он ничего не требовал, ничего не ждал и не просил. Его руки были запачканы в крови, ровно как и мои, и мы стояли в этом кровавом озере по колено. — Чем ты занят? Наблюдаешь за моим дядюшкой? Я отделался очередным кивком. Он коротко улыбнулся, встал со своего кресла и посмотрел прямо в мои глаза, кончиками пальцев проводя по моим щекам. Он часто так делал, знал, какой эффект это производит на меня. — Почему я должен остаться здесь? — Потому что я прошу об этом? — Не привыкай ко мне. Дай мне причину остаться. Если ты думаешь, что можешь спасти меня, сломать или приручить, самое время подпортить такого дикаря, вроде меня. Но ты — оружие в моих руках. Будь осторожен с теми, кому ты доверяешь, Хосок. Я знаю. — Не обманывайся этой мнимостью. — он приблизился ко мне, я чувствовал его совсем близко, так рядом, что мне нестерпимо захотелось схватить его и ударить или сделать хотя бы что-то. Но я молча стоял, не смея пошевелиться, взбудораженный и оглушенный эмоциями. — Иначе я превращу твою жизнь в ад…. Я знаю. — Ты будешь стоять на коленях в своей ванной и умолять меня остаться, ты плохой парень, который получит все лавры. — он шептал на мое ухо и заговаривал, а я чувствовал, как мое тело медленно растворяется, как в кислоте. Я знаю. Я не верю в людей и не верю в призраков под кроватью, не подпускаю никого близко к себе. Он думает, что он все контролирует, уверен, что мое сердце принадлежит ему. Пережевывает людей и выплевывает, чтобы они вернулись, приползли к нему, пока он упивается их страданиями. Я открываю глаза и хватаю его за шею, потому что он тоже знает, что я не они, потому что я тоже не сломаюсь под его натиском, и все его слова я могу с точностью отзеркалить и сказать ему без страха. Потому что он не пойдет против меня, потому что он не сможет меня убить. — Ты думаешь, что я смогу стать другим? Но я всегда был таким. — Ты связался не с той сукой, Хосок, хочешь сражаться со мной, а ты дорос? Я люблю вкус крови на своих зубах, — и он улыбается, так зловеще, что я интуитивно сжимаю пальцы сильнее. — Сожми сильнее, ударь меня по лицу. А потом я выверну твою руку, пока кость не треснет, потому что каждый день… — он кладет свою ладонь поверх моей руки, что сжимает его шею, — Каждый день я рос, чтобы растоптать их всех в прах. Думаешь, со мной все так легко? Я соберу их слезы в бутылку на особый случай. Подойди ко мне и не говори, что я не предупреждал. Я знаю. И делаю полшага, разделявшие нас, обескураженный, злой и покоренный одновременно. — Скажи то, что я хочу услышать от тебя. Я чувствую его дыхание на своих губах, теплое и пьянящее, сжимаю его шею, а он сжимает мое запястье, заставляя сомкнуть пальцы крепче. Я смотрю прямо в его глаза, чувствуя, как пульс отдается в ушах и в горле. — Я убью ради тебя. Он слышит это и улыбается, так тепло и по-настоящему открыто. Что-то в нем заставляет меня чувствовать себя на краю пропасти, на острие опасности. Ему не нужны разрешения, он проверяет меня на прочность, распахивает мой разум, прижимаясь ближе одним движением. Что-то в нем заставляет меня желать того, чего не следовало бы, и я живу ради этой опасности. Поцелуи солнца в моей грязной душе, пока губы не похолодеют, но у него они всегда теплые, потому что он — огонь, желание, почти что зависимость, одержимость. Я не успеваю убрать свою ладонь с его тонкой шеи, чувствуя его ускоряющийся пульс своей кожей, но ему это нравится — целовать меня так. — Поэтому я и люблю тебя. Замшевая венозная ночь стала вечной в моей крови — это то, чего я боялся и чего я хотел больше всего на свете.