Выскочка

      Обухом по голове… — именно так описал бы Аникей свое состояние, когда родители сообщили ему о своем решении отправить его в дружину. Яркое летнее солнце слепило молодого человека, заставляя всё вокруг перемешаться, так, что теперь он не смог бы даже узнать родителей в хороводе незнакомых лиц, окружавших его.       Аникей стоял во дворе собора Святой Софии, пока он [двор] наполнялся нестройным гулом колокольного звона, в голове юноши проплыла мысль: «должно быть, это идёт обедня» — эта простая дума как-то заторможенно тащилась по пораженному сознанию парня, который, в общем-то, и не имел ничего против, в конце концов, не в монахи его постригали; просто всё случилось очень уж нежданно-негаданно…       Он только-то вышел погулять, а когда вернулся, родители сообщили ему эту шокирующую весть. Вообще-то затея парню даже понравилась: был Аникей молодцем балагурным, а тут такая возможность узнать новых людей, с которыми ему есть много чего обсудить (жаль не знает он пока Финиста, с тем-то вообще без умолку можно было бы говорить). Аникей стоял, щурясь от яркого солнца и силясь всмотреться в этот калейдоскоп незнакомых лиц, хотя, одно было всё-таки родным: стоял среди незнакомых людей его отец, Храбр, выделявшийся своим красивым лицом, да карими глазами, но не такими, как у сына, более тёмными и серьезными. И долго бы так стоял юноша, если б какой-то добрый с виду старик, что разговаривал с Храбром, не обратился к нему [Аникею]:       — Молодец, подойди к нам, пожалуйста, — сказал странный старик глубоким спокойным ровным голосом. Аникей бросил на незнакомца оценивающий взгляд и пришел к выводу, что перед ним, судя по всему какой-то церковный служитель. Продолжая сверлить старика угрюмым недоверчивым взглядом, Аникей медленно двинулся к родителю и странному человеку.       — Аникей, меня имя моё Спиридон, и отныне ты будешь обучаться ратному делу, а, ежели усердие проявишь, да прилежание в этом деле, то и в дружину попадёшь и станешь ратником Святой Софии Новгородской.       — Тебе всё понятно? — Спиридон склонился над молодым человеком, ожидая реакции Аникея, который продолжал упорно хранить молчание даже под обстрелом вопросительных взглядов, которые кидали в него отец и сверлил Спиридон.        — Да… — ответил Аникей, явно замявшись и несколько шокировано.        —…владыка Спиридон, —подсказал старик. — А… а… уж не серчайте, что запамятовал я… — спохватился Аникей, явно растерявшись и даже смутившись.       — Ничего, пообвыкнешь еще, — ободряюще улыбнулся Спиридон.        — Надеюсь, — как-то вяло сказал Аникей.       — Не сомневайся, ибо сомнение— грех, — наставительно произнес Спиридон.       — Хорошо, Владыка, приношу свои извинения, — смиренно сказал Аникей с толикой насмешки.       — Негоже ёрничать, — Владыка вмиг стал строже, так, что бедный Аникей не узнал человека, который мгновение назад так тепло ему улыбнулся.       — Каюсь, грешен, — вмиг посерьезнел Аникей. Ему вдруг стало очень-очень стыдно, не знакомое ранее чувство, оно было похоже на пожар с удушающим дымом, чёрным и едким, таким, от которого заходишься сильным кашлем. Не понравился Аникею этот старик: больно он проницательный, говорит, когда не просят, — да, Аникею не по нраву было то, что Спиридон так быстро, слёту его разгадал.       — Уж не ведомо мне, какая такая печаль гложет тебя, но здесь мы все стремимся помогать друг другу, как можем, поэтому, пожалуйста, постарайся быть добрее, — будто бы робко попросил Владыка.       —А почему Вы решили, что я печален? —спросил Аникей, обращаясь к старику.       — Много я видел таких же потерявшихся, как ты, вы такие озлобленные, потому как нет у вас друзей, ежели я неправ, я извинюсь, Аникей. А теперь ответь мне: прав ли я?       Топорник задумался на несколько мгновений, замолчав, наконец, поразмыслив, ответил:       — Правы Вы, Владыка, друзей у меня никогда по сути-то и, получается, не было…— опечаленно ответил молодой человек; нотки грусти за напускной звонкой бравостью не укрылись от чуткого слуха Спиридона, несмотря на его внушительный возраст.       — Что такое, Аникей? Уныние — грех, между прочим смертный, — сурово ответил Владыка серьезным внушительным тоном.       — А что такое смертный грех? — явно смущаясь своего невежества в этом вопросе, спросил стыдливо Аникей       — Это, Аникей, грех особенно тяжелый, такой, в котором обязательно надобно покаяться, чтобы отмолить и получить спасение души. Неужели твой духовный наставник не говорил об этом?       — Простите… Наверное, говорил, да только я не особливо прилежно учился… — как-то глотая слова и с явным волнением ответил Аникей; не знал он, как проклинать свою лень, невнимательность и нелюбовь к учению, а потому хотел сквозь землю провалиться от стыда       — Ничего, Аникей, ты еще молод, когда в дружину вступишь, то, даст Бог, наверстаешь упущенное под моим чутким руководством, — с улыбкой и ободряюще проговорил старик; в тот момент Аникей и заметил ласковую аккуратную плавную манипуляцию, которую все это время Спиридон вёл, завлекая, как паук в свои сети, молодого человека в дружину. Делал старик это ненавязчиво и неявно, шёпотом, если можно так метафорически сказать. Аникей очнулся, когда уже был готов пополнить ряды дружинников.