— Наступит день, когда я увижу тебя в этом наряде вновь.
И разве Аякс мог догадаться, что император был серьёзен и не намеревался шутить — напротив, желал держать сильнейшего воина подле себя, словно разлука с ним сделает самого Бога безумным и без Аякса дышать станет тяжело, а мир поблекнет, плескающийся в реках крови былых войн. Красные длинные рукава ханьфу с усыпающим плечи золотом напоминали о сражениях, о вкусе победы, о ранах — в душе и на теле, — которые Аякс, трепеща, обнажал в покоях Моракса. Воин говорил, преклоняя колено:— Я вверил Вам себя ещё на поле боя, защищая Вашу землю, Император. Мне никогда не было так хорошо, как с Вами.
Во время последней войны Царица заключила контракт с Мораксом и выслала Аякса в Лиюэ обучать новобранцев и делиться опытом с армией императора. Знала ли она, что у дракона зоркий глаз, а Аякс сумеет привлечь внимание древнего Бога? Да, она определённо понимала, в чём нуждаются дракон и её воинственный сын. К тому же она не зря является Богиней любви — самых трепетных и хрупких слёз, чувств, раздирающих гортань в своей нежности и всеобъятности. Самых болезненных и сентиментальных эмоций, которые иногда ей самой кажутся бременем — как можно жить с таким большим сердцем внутри, что вечно переполняется любовью? Однако в любом случае вывод всё время находит её один и тот же: жить стоит, чтобы любить. Неважно, что ты любишь — мир удивителен, и не сосчитать всё прекрасное в нём, — главное люби. Конечно, Царица обожала Аякса — этого смелого, взбалмошного ребёнка с солнечными веснушками, усеянными на коже, — ценила то, что он делал для Снежной, и с горечью приняла его отставку. Но Аяксу некогда тосковать по Ледяному королевству. Оно же и не напоминает о себе: в Лиюэ холода не преследуют Аякса, мороз не щиплет кончики пальцев — ему на замену печёт солнце и сияет металл судов в порту. А также переливаются узоры голубых драконов от талии до яшмового подола на ханьфу Моракса. Сейчас, когда пышная церемония окончена, а фейерверки продолжают взрываться где-то вдали, словно благословляя супругов, Аякс неловко улыбается, прислоняя голову к плечу императора. Диадема в виде золотых перьев съезжает вбок, в то время как алая фата трепыхается на ветру, едва Аякс меняет положение головы. Тягучая нежность поёт в груди воина, расслабленного и доверчиво уткнувшегося в шею Моракса. Кольцо с полупрозрачным цитрином приятной тяжестью ощущается на безымянном пальце, и Аякс высоко поднимает руку, сквозь пальцы глядя на закатные лучи и блеск камня. — Любуешься? — интересуется император, чей взгляд прикован к противоречиво тонкой ладони воина. То, какие аккуратные длинные пальцы Аякса, совсем не подсказывает, что это рука человека, сражавшегося за честь своего Бога далеко не раз. Аякс жмурится от задевшего лицо солнечного света. Щекотно. — Любуюсь, — непринуждённо отвечает он, выдыхая. — Теперь у меня есть полное право делать всё, что я захочу, император. Я же намного больше, чем просто приближён к Вам, не так ли? — его слова звучат игриво. Ребячески. Моракс молча растягивает губы в ласковой улыбке и тянет руку ввысь, на уровень с чужой, переплетает пальцы Аякса со своими, наблюдая, как аквамарин в собственном кольце отбрасывает кристальные блики. — Ты в праве распоряжаться своим временем, золотой, как только пожелаешь. Позади раскинуты горы с каменистыми верхушками, такие же высокие, как та, куда Моракс привёл Аякса. Император будто говорит ему: «Смотри — это всё наши владения. Гордись и возвышай наш дом. Гавань должна процветать, а наш удел — это быть счастливыми и сильными. Навечно быть вместе». — Правда? — ахает Аякс, разъединяя руки, чтобы повернуться к Мораксу и вынудить мужчину встать к нему лицом к лицу. Ткани в пол дрожат от движений воина и шелестящего ветра. — Без каких-либо ограничений? — он заливисто смеётся, когда Моракс резко притягивает его за талию и прячет лицо в его шее, дурманяще пахнущей. Единственное слово, что набатом стучит в голове императора, — мой. Моракс бегло целует давно оставленный укус, который буквально кричит о принадлежности этого омеги ему, и бормочет, почти не отстраняясь: — Твой приказ — закон для меня, золотце. Аякс прижимает голову императора ближе, вплетает пальцы в его распущенные волосы, не касаясь оснований рогов. Сладкая дрожь пробегает по позвоночнику, едва Моракс прихватывает зубами участок с меткой и сжимает до шумного вздоха Аякса. — Император. Моракс. Властелин камня. Чжунли, — воин блаженно прикрывает глаза, произнося имена — каждое подобно молитве, посвящённой единственному Богу, которому Аякс готов поклоняться до мутной пелены в сознании. — Вы всегда знаете, чего желают смертные. Но известно ли Вам, в чём нуждается Ваш отныне бессмертный супруг? — чересчур официально спрашивает Аякс (почти на одном дыхании и всей выдержке, потому что сокровенная близость с мужем заставляет весь спектр эмоций взрываться). Император усмехается и отстраняется, чтобы приложить ладонь к румяной щеке Аякса. Мягкое прикосновение порождает внутренний трепет, а ещё сильнее на воина воздействует обещающий шёпот, направленный прямиком в его губы: — Боги никогда не отказывают тем, кто отчаянно мечтает о заветном. Но для начала позволь мне прогуляться с тобой до Дворца, Аякс.✧✧✧
Аякс и не помнит, когда в последний раз так быстро убегал от кого-то. Он, громко смеясь, поднимается по витиеватой лестнице, подол ханьфу неземной красоты развевается, чересчур пышные и объёмные слои мешают быстрым шагам. Воин слегка нагибается, чтобы ухватиться за длинные полы одеяния, приподнимая их и придерживая. Нетерпение, азарт и желание не быть пойманным, но одновременно с этим оказаться в полной власти императора заполоняют всё нутро, мешая мысли в нечто скомканное, однако запредельно счастливое. Глупая, влюблённая улыбка не покидает губ, подведённых пунцовой помадой. Загнанно вздыхая, Аякс останавливается напротив императорских покоев, где бывал так часто, что теперь аромат благовоний и дрожащий огонь свечей кажутся ему родными. Эхо чужих шагов доносится до слуха Аякса, и тогда он прижимается спиной к двери, тяжело дыша. Его грудная клетка инстинктивно выступает вперёд, а плечи жмутся к поверхности, когда силуэт императора становится заметным и опасно приближающимся. От бурлящего предвкушения Аякс напоказ выгибается, зная, что Моракс наблюдает за ним. В полутьме, под отблесками редких ламп, отсвечивающих тёплым светом, Аякс выглядит как божественное колдовство. Корсет, что стягивает талию, подчёркивает изгибы тела воина, натренированного, но не утерявшего естественного изящества. Всё ханьфу Аякса усыпано рубинами и бриллиантами, будто в глазах древнего дракона воин — драгоценность, сокровище, глядя на которое император испытывает самого себя, берёт пробу самообладания и в конце концов теряет всякий самоконтроль. Мораксу было важно добавить от себя некоторые детали в образ супруга, и именно эти дополнения так искусно возвеличивают воина. Диадема и золотые серьги, почти как у самого Моракса — только камни разные, — это броская принадлежность великому императору. — Плохо прячешься, дорогой, — приподняв бровь, насмешливо произносит Моракс. Он стоит у подножья последнего ветвления лестницы, ему нужно сделать несколько шагов, прежде чем он сможет поймать Аякса. Такая малость, несмотря на незначительность которой волнение подступает к горлу, а сердце бешено бьётся в груди. Аякс смотрит из-под полуопущенных пушистых ресниц, улыбается одними глазами, подведёнными алыми стрелками под стать тому, как красится император, и молча подзывает к себе. От терпкого запаха омеги лёгкие жадно сжимаются, во рту пересыхает, и по телу бегут мурашки от тяжело повисших в воздухе нот. Моракс облизывает губы, усмехаясь. С ним опять играют, а он, не задумываясь, ведётся. Ведётся, потому что это Аякс, великий воин и законный супруг императора. Как ему можно отказать? — Вы сказали, что Боги снисходят до каждого, — неровно хрипит воин. Его пульс бешено подскакивает, когда Моракс делает шаг вперёд — на одну ступень выше и ближе к Аяксу. — Смогу ли я получить своё благословение? — Ты считаешь себя недостойным или наоборот особенным, раз задаёшь подобный вопрос, — рокочет император. Слова — издёвка, не преследующая цели унизить, только раззадорить. Не дожидаясь ответа юного воина, Чжунли ступает вновь. Аякс сверкает взглядом, прижимаясь к двери. — Ты нуждаешься в особом подходе, дорогой? Ноги бы подкосились, если бы Аякс ни на что не опирался. Румянец проступает на щеках, переходя на точёную шею. Моракс не может оторвать глаз от лица супруга, так нежно улыбающегося, что идёт вразрез с правилами игры. — Я знаю, что для императора нет ничего невозможного, — легко, как пёрышко, звучат запоздалые слоги. — Докажите мне, что я заслуживаю находиться здесь, — продолжает Аякс. Он выпрямляется и поправляет диадему, ласково проводя ладонью по боковой стороне фаты. Её карминовый фатин обрамляет его силуэт и отбрасывает на лицо полупрозрачную тень. — Покажите мне, что я заслуживаю быть в руках великого императора, — голос уверенный и до нереальности трепетный. — Моракс, обнажите правду: позвольте мне увидеть, насколько сильно Вы любите меня. Трудно сказать, с какого именно момента рассудок дракона начал плавиться. Каждое чёртово слово Аякса откликается в Мораксе, каждая просьба-мольба умоляет утолить её нужду и голод. Сколько бы императору ни оставалось простых человеческих шагов до воина, он совершает ровно три широких, быстрых шага и придавливает Аякса к двери, опуская ладони на талию, обвитую золотыми цветами. — Моракс, — тихо зовёт воин, совсем не удивлённый переменой настроения супруга. — Ни за что не сдерживайтесь. Поверьте, я выдержу абсолютно всё. Аякс доверчиво подставляет шею, незамедлительно доказывая свои слова. Сбоку красуется метка, и то, как сладко пахнет кожа воина, дурманит Чжунли. Он склоняется к укусу, ведя кончиком носа по нему, и поднимается вверх, посылая дрожь по всему телу Аякса, когда целует его за ухом, отодвинув завесу фаты. Несдержанное мычание вырывается из воина, его пальцы ложатся на плечи императора, сминают коричневую ткань ханьфу, ворот с серебрящимися нитями играет в полутьме, блестя. Губы прокладывают дорожку коротких поцелуев вниз, к открытым ключицам, и, когда Моракс кусает бледную кожу до пульсирующей боли, Аякс стонет, несдержанно поддаётся вперёд и мурлычет что-то подозрительно довольное, нежное. — Император, — жаждущий, он глубоко дышит, чувствуя, как запах супруга цепляется за рецепторы, наполняет грудь. В паху ноет, а бельё мокнет от пузырящейся смазки. Аякс задыхается, его бесповоротно ведёт. Задыхается-задыхается, облизывая пересохшие губы и опуская взгляд на макушку Моракса, на ярко светящиеся рога. Воин импульсивно оглаживает самый кончик правого рога, другую руку тянет вниз, от плеча до лопатки, и стискивает ткань в кулаке. Утробное рычание дракона заставляет тепло растечься в низу живота Аякса, его пальцы дрожат, окольцовывающие рог. Пробуждающие истинный облик императора, длинные и острые когти цепляются за одежду воина, его нуждающееся тело. — П-пройдёмте, — голос неровный, низкий, ведь каждое прикосновение губ Моракса к чувствительной шее мутит рассудок, заводит и абсолютно путает мысли, — в наши покои. Пожалуйста, Чжунли. Император отрывается от кожи, возвышается и пьяно улыбается, потому что сгущающийся запах возбуждения омеги сносит крышу. Пальцы с длинными когтями поддевают подбородок воина, царапая, а большой палец ложится на опухшую нижнюю губу Аякса, надавливает ногтем до первых капель крови, до желанной боли. — Если ты смеешь просить меня о подобной непозволительной наглости, то так тому и быть, золотце, — его глаза сверкают, чертовски мутные, такие родные, любимые. Аякс медленно моргает и мотает головой, когда когти второй руки раздирают его ханьфу вдоль, от талии до середины бедра, ранят кожу, причиняют сладкое наслаждение. Воин, который славится в кругах товарищей своей непокорностью, сейчас доверчиво ластится к императору, от которого опасностью веет за километры. Царапины кровоточат, металлически пахнут, сливаются с красным ханьфу — счастье для императора, влюблённого во всё красное и в Аякса. — Хватит медлить, — просит воин, едва раскрывая рта, потому что император груб — стискивает челюсть, контролируя, заставляя жмуриться. Моракс в жёсткой хватке сжимает его бедро, оставляя разводы крови. — Я н-не вижу доказательств… ваших чувств ко мне. Укоризненно качая головой, Бог отступает, пряча руки за спину. Аякс удивлённо распахивает глаза, глядя то на Моракса, то вбок на израненное бедро и порванные ткани. Внезапно прохлада, пробегаемая по Дворцу, остужает тело, больше не прижимаемое горячим императором. — Зайди внутрь, если не хочешь, чтобы прислуга сбежалась на твои стоны. Жарко. Аяксу чертовски жарко, его сердце сумасшедше бьётся, каждый удар отдаёт глухим шумом в ушах. Что ж. Воин больше не хочет едва ощутимых прикосновений супруга — ему нужно больше, сильнее и столько, чтобы он мог забыть обо всём, кроме своего Бога. Чтобы любой звук, не схожий с именами императора, был чуждым и не ложился мёдом на алые губы. Диадема почти слетает с головы Аякса, когда он резво, не чувствуя пола под ногами от быстроты собственных движений, распахивает дверь в покои. Придерживая обрывки ханьфу, он юркает внутрь и соблазнительно улыбается, отходя назад, к краю кровати, упирается в неё ногами. — Ну? — Аякс лукаво смотрит на Моракса, кто так далеко от него и одновременно с этим находится на расстоянии вытянутой руки. — Приступайте, император. Утолите каждое желание своего мужа. Бог следует просьбе воина. Бог запирает за собой дверь и подходит к Аяксу. Раззадоренный, Бог опрокидывает супруга на кровать одним толчком в грудь. В вожделении своём Моракс опирается на одно колено, прилегая к кровати, расставляет ноги воина, чтобы провести по внутренней части бедра, вернуться к внешней и содрать запёкшуюся кровь на царапинах. Аякс выгибается, закидывает одну ногу на плечо императору и запрокидывает голову, больно упираясь диадемой в изголовье. Шипение вырывается из него, когда Моракс поворачивается к его голени, прикасается губами и кусает. — Властелин Камня, — зовёт Аякс. Его щёки очаровательно окрашиваются румянцем, взгляд томный, возбуждённый. Поцелуй к коленке лишь напоминает воину, что собственный член упирается в ткань белья, а между ягодиц уже давно мокро. — Терпи, — приказывает император, оставляя влажный след языком на выпирающей косточке. Аякс хнычет и тонет в алом — в мягкости фаты, что так ласково облегает его со спины, в плотных одеяниях ханьфу и крови всех врагов, всех людей, хоть раз покушавшихся на императора. Он хватает воздух губами, отчаянно тянет руку вперёд, к Мораксу, но не достаёт — молчаливо просит склониться. Император отпускает ногу воина, и тот заводит её ему за спину. Ничем не прикрытый намёк пододвинуться теснее воспринимается Чжунли сходу. Он вдыхает запах омеги, когда Аякс вытягивает шею: все инстинкты воют об удовлетворении, о том, чтобы альфа наконец-то взял то, что ему по праву принадлежит. — Поцелуйте… меня, — шепчет воин. Что-то древнее, могучее рычит в Мораксе, наблюдающим за Аяксом. За супругом, за парой. Разве есть нечто более прекрасное и совершенное, чем видеть, как Аякс выгибается на кровати, прикладывает ладонь императора прямо в место под собственным сердцем и умоляет разорвать ханьфу в клочья, лишь бы раскалённые пальцы прошлись по его телу? — Проси вежливо, — рокот сотрясает внутренности воина, чьи глаза блестят от нетерпения и желания получить всё и сразу. Аякс мычит, отворачиваясь. Его щека прижимается к подушке, волосы огнём рассыпаны на белоснежной наволочке. Проходят секунды колебания, прежде чем исполняется указ императора. — Моракс, пожалуйста, прикоснитесь ко мне, — лепечет Аякс. — Возьмите меня, сломайте, сокрушите! Что угодно, только трахните так, как только умеете Вы— Слова прерываются, когда император резво склоняется над ним и накрывает его губы своими, глубоко проскальзывая языком между ними и влажно целуя, до звёзд за закрытыми веками. Аякс громко стонет, словно по команде, и плотнее прикрывает глаза. Блаженство, возвышение, божественность — он знает, что Бог трахнет его так, что он почувствует себя благословлённым. Бог действительно принял мольбу супруга и готов вкусить предложенное подношение. Он целует дико, мокро. Языком слизывает остатки красной помады, когтисто рвёт ханьфу, чтобы опустить ладонь на округлое, натренированное бедро и сжать, сжать так, что Аякс заведённо хнычет ему в рот, а смазка течет из него лишь сильнее. Влага между ягодиц кажется уже невыносимой. Император и сам стонет, потому что собственный член налит кровью, потому что омега в его руках крышесносный и потрясающе отзывчивый. — Аякс, — низко зовёт Моракс. Его выдержки едва хватило, чтобы оторваться от омеги. — Лежи смирно. — Тяжело. Тяжело не сходить с ума, когда альфа источает возбуждение и спокойно может удовлетворить чужое. Моракс садится на колени перед Аяксом, лежащим, как на алтаре, и стягивает с его плеч обрывки ханьфу, скидывая их на пол. Золотой пояс разрезан когтями дракона, как и пышная юбка ханьфу. Едва обнажённая грудь виднеется, Моракс тянет руку к соскам омеги и сжимает один, вырывая из Аякса всхлип. Крутит между пальцев, задевает когтями, но тем не менее осторожничает. Ран и шрамов на теле воина и так предостаточно: один из множества криво тянется от середины груди до левой части, ближе к рёбрам, которые Моракс бегло пересчитывает пальцами, пробегаясь по ним в неземной, лёгкой, как пёрышко, щекотке. Ясная, широкая улыбка Аякса — причина, по которой император прямо сейчас так чертовски полон сил, ведь невозможно оставаться незадетым, когда солнце так ярко светит. И когда весь его взор обращён исключительно на тебя. — Е-ещё, — шёпот, словно музыка, задевает каждую струну души, терзает-терзает. — Дайте мне больше, император. Нет желания ослушаться. Нет ни единой мысли сказать ему нет. Поэтому Бог даёт: убирает когти, переворачивает Аякса на живот, поддерживая, и ласково поправляет диадему на его макушке, что так и норовит слезть. Её хрустальный фатин прикрывает изгиб спины воина, и тогда Моракс стискивает всю ткань в руке, чтобы следом перекинуть её вперёд за плечо супруга. Голый, обнажающий не только тело, но и душу, Аякс поддаётся назад. Только диадема, усеянная бриллиантами, — подарок императора — остаётся на нём. Помечает. Отныне в его власти. Во власти древнейшего дракона, падкого на золото и драгоценного мальчика с веснушками и рыжей копной волос, повлажневших от пота. Император на миг прижимается пахом к Аяксу, твёрдость его члена кружит голову воина, и он так жалеет, что супруг одет. Одна рука Моракса покоится на тонкой шее, обводит брачный укус, другая — опущена к ягодицам. Влага моментально попадает на пальцы императора, кто вновь позволяет истинной форме проявиться: его руки от плеч до кончиков пальцев чернеют, и лишь ромбы отливают проволочным сиянием. Аякс порывисто вздыхает — Моракс размазывает смазку по коже, обводит кольцо мышц, едва надавливая. Потому что дразнит. — Пожалуйста, — в беспамятстве продолжает воин, — пожалуйста-пожалуйста— И хрипит, ведь император безжалостен: проталкивает один палец на две фаланги, давит на простату и любуется нестатичной точёной фигурой воина, сильного и подчинённого только ему. Своему Богу. Аякс ведёт бёдрами, его румяное лицо уткнуто в сложенные руки, по которым торопится призрачная дрожь. Его член истекает смазкой на постель, и всё внутри сжимается от чувств, ощущений, прикосновений-касаний-укусов, которыми его одаривает император. — Прогнись, — командует Моракс, чувствуя, как легко и податливо протискивается второй палец во влажный вход. Смазка течёт по запястью, когда император крутит рукой, а Аякс захлёбывается стонами. Его мутит, его ведёт. Ему мало, что хорошо. Ему кажется, что он скорее вознесётся, чем будет связно думать к концу ночи с императором. — Вот так, умница, — похвала растекается внутри Аякса, он хнычет, сжимаясь вокруг пальцев. Он просто представляет вид Бога за своей спиной, и ему становится чертовски, чертовски жарко: длинные, растрёпанные волосы, рога и глянцевые чернеющие предплечья — часть формы дракона, — а также кольцо на его второй руке — осознание этого уничтожает Аякса, он клянётся. — М-моракс! — имя слетает с искусанных губ так привычно. Стоны Аякса мелодичные, и весь он ощущается как дрянной идеал. Прекрасное порочное существо. Император утробно рычит, добавляет третий палец, разрушая из раза в раз супруга, распластавшегося на его руке. Кажется, этот Бог знает каждое место на теле омеги, куда стоит надавить, где нужно укусить или приласкать. Первые слёзы скатываются по разгорячённым щекам Аякса. Солёный хрусталь находит своё пристанище в ямке острых ключиц, в то время как пот собирается на лопатках. Глубокие движения пальцев, что безостановочно цепляются за простату, позволяют запаху Аякса сгуститься, проникнуть в каждую клетку Моракса. Он буквально дышит им. — Сильнее, — рыдает омега, жадно дыша ртом. — И-император! Мне нужен Ваш член, пожалуйста, — глаза закатываются, а тело инстинктивно вздрагивает: пальцы совсем покидают его тело. — Послушный мальчик. Да. Да, Аякс — послушный мальчик. Хороший, сильный, самый лучший. Он способен выдержать всё, что ему ни предоставят. Аякс неконтролируемо хнычет, до него почти не доносится шелест того, как Моракс развязывает пояс своего ханьфу, — только чувствует, как его аккуратно переворачивают на спину и отрывают ладони от заплаканного лица. Фата мнётся под ним, мокнет от пота. Вставший член жмётся к животу, смазка неконтролируемо течёт на кожу. Такое чувство, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Аякс широко распахивает глаза, очаровательно мутные, и сама любовь пылает в его взгляде. — Моракс, — сипло мурлычет омега, разводя слабеющие ноги в стороны, показывая своё тело, растянутый вход. Воин будто подсказывает императору, что нужно делать дальше: брать до синяков на бёдрах, до новых слёз, ведь высохших мало — ими не напьёшься. — Я весь твой. Эта фраза действует на дракона, подобно визгу выпущенной стрелы. Он шире раздвигает ноги Аякса, делает глубокий вдох и проводит ладонью между ягодиц омеги, собирая смазку и размазывая её по своему члену. От первого толчка Аякс проезжает спиной по простыням и громко хнычет, стискивает член внутри себя. Ножки кровати дребезжат от силы, с которой Моракс вбивается в омегу, чьи ноги перекрещены у него за талией, а пальцы цепляются то за плечи, оставляя кровавые царапины, то за рога. — Мне так х-хорошо, Моракс! — вскрикивает Аякс, когда член давит на его внутренности, а губы императора целуют шею — язык слизывает пот, запах, словно ощутимый во рту. — Глубже, ещё-ещё— Бессвязные всхлипы превращаются в стоны — стоны в умоляющие крики. Лава растекается в паху, Аякс течёт на члене императора, импульсивно скручивает собственные соски в погоне за большим удовольствием, потому что жадный, и стонет, потому что приятно, потому что император трахает его так, словно он — это самый сексуальный и идеальный омега во всём Тейвате. Впрочем, так и есть. Каждое движение бёдер Моракса сотрясает Аякса, он почти, почти на чёртовом пике — ему всего лишь нужно больше, определённо, сильнее. — Мой мальчик, — грохочет император прямиком в губы омеги и проскальзывает в его рот длинным, раздвоенным языком — естественность преобладает (как здесь возможно сдерживаться?) — и поддаётся вперёд, низко рыча. На мгновение всего становится так много, что Аякса выгибает, он плачет, прижимаясь всем телом к Мораксу, и кончает, дрожа. — Вот так, прекрасно. Умница, — под конец его голос срывается. Бог прячет лицо в изгибе шеи омеги, обновляет брачную метку и вяжет его, глубоко кончая внутрь. Даже когда оргазм спал, воин продолжает вздрагивать и хныкать — узел — это чересчур и именно то, чего ему не хватало. — Моракс, — сорванно бормочет омега, привлекая к себе внимание. — Я очень люблю Вас, — густо краснеет, но глаз не прячет: смотрит пристально, борясь с усталостью. Император нежно улыбается, целуя засыпающего Аякса в лоб. — Думаю, ты уже знаешь, что твои чувства взаимны.✧✧✧
К рассвету, когда звуки фейерверков стихают, Аякс находит себя очень-очень довольным в объятиях императора. Потому что, к чему печаль? Они ведь навеки вместе. — Я хочу с Вами сделать оригами, — полусонно мурлычет омега, кладя подбородок на грудь Моракса. — Может, не сейчас, но… Я обязан показать Вам, как у нас в Снежной складывают их. — Золотце, с чего такое предложение? — император почти не удивлён тому, что Аякс остаётся таким же гиперактивным, несмотря на то что пять минут назад в полудрёме сполз с его узла. Омега фыркает, поднимая взгляд на императора. — Просто так. — Это многое меняет. — О, не издевайтесь надо мной! — бубнит Аякс. Смех Моракса, раскатистый, кажется, может сокрушить целые горы. — Я даже ещё не начинал, дорогой. И пусть хрупкая нежность в сердцах бесконечно поёт, восхваляя любовь.