Мой маленький Анри

Однажды я нашёл её в чулане. Меня это не очень сильно удивило. Свою последнюю на тот момент повесть она писала вообще в склепе. Она утверждала, что только там можно поймать истинное вдохновение для написания сцены убийства. Меня удивило другое. Она ничего не писала. Ничего не читала. Даже не рассматривала с восторгом пауков в тёмных углах. Нет. Она сидела на холодном полу. Её всю трясло. А в глазах был страх. Настоящий животный страх. В тот день она узнала, что беременна. Тогда мне казалось, что этого она боялась больше всего на свете. Она боялась стать матерью. Теперь она боится того, что её ребёнок где-то есть, где-то страдает, а она не может ему помочь. Я знаю это. Я читаю это в её глазах. Но нет. Она больше не мать. А я больше не отец. Мы не родители. У нас нет ребёнка. И всё. Точка. Я не хочу тешить себя глупыми надеждами. Всё что было — это глупая фантазия. Это игра воспаленного сознания. Двух сознаний. Двух отчаявшихся сознаний, которые слепились в один комок. Комочек. Комочек отчаяния. И это ничего не значит. Это не имеет никакого смысла. Это мое прошлое. Всего лишь прошлое. Забытое прошлое. И я не хочу его вспоминать. Я не хочу вспоминать себя маленьким. Это больно и бессмысленно. Но увиденное больше не развидеть. Что это? Зачем это? К чему это? «Уэнсдей… Уэнсдей, встань. Пожалуйста. Уэнсдей». Я опустился на колени. Перед ней. Она смотрела сквозь меня. Как тогда. Она сжала мою руку. Сильно. Крепко. Её ногти врезались в кожу. Но мне не было больно. Мне было даже приятно. Благодаря этой боли я осознавал, что я в этой реальности. Я живой. Я дышу. Неожиданно Уэнсдей прикоснулась лбом к моему лбу. Чёрт. Мы целовались несколько минут назад. Но от поцелуя ничего не осталось. Он растворился. И снова было так необычно чувствовать её дыхание. И так больно. Обрывки нашей совместной жизни пронеслись в моей голове. Они стали такими тусклыми. Такими потёртыми. Чёрт. Как мы докатились до этого? Раньше я думал, что все произошло именно так, потому что с Уэнсдей невозможно по-другому. А теперь…вдруг это из-за меня? Вдруг это со мной невозможно по-другому? Вдруг это не она такая странная, а я Уэнсдей сфокусировала на меня свой потерянный взгляд. «Ты понимаешь, что он жив?» Нет. Нет. Не говори этого. Я знал, что она это скажет. Я боялся, что она это скажет. Я хотел, чтобы она это сказала. И я боялся ей поверить. Просто имя. Какой-то набор имен. Нет смысла. В этом смысла. «Уэнсдей…ты же знаешь, что видение не всегда показывает правду… И то, что мы видели не имеет смысла. Это просто прошлое. Моё прошлое, которое я хочу забыть». Она отрицательно покачала головой. И снова посмотрела на меня. Она не пыталась заглянуть в мои глаза. Она пыталась заглянуть в мою душу. Всё загорелось внутри. Не смотри на меня! Не смотри на меня так, пожалуйста! Я запутался! Я слаб! Я слишком слаб! Я был плохим сыном, стал плохим отцом! Не нравился матери, не смог спасти сына. Я ничтожен! Не копайся в этом! Не копайся! Я виноват перед тобой. Я должен был защищать и оберегать, спасать и понимать. Но ты сильнее меня. Я слишком слабый и хороший для такой сильной и плохой тебя. И самое паршивое в этом во всём знаешь что? Что я люблю тебя. Не как мать своего ребёнка. Не как близкого человека, с которым я прошел большой путь, а как девушку. Как любимую девушку. Я думал, что любовь закончилась. Я думал, что в моем сердце больше нет места для любви к тебе. Но нет. Маленькая часть моей истлевшей души, которая ещё продолжает подавать признаки жизни — это та часть, в которой живет моя любовь к тебе, к такой близкой и далекой тебе. Моя любовь избита обстоятельствами. И ранена неоднократно мною же. Я хотел её убить. Но живая. Я хочу вернуться в те мгновения, когда мы были счастливы. Но это невозможно. Как невозможно больше взять маленькие ладошки сына в наши руки и помочь ему перепрыгнуть лужу. «Он жив. Анри жив. Я знаю это. Я уверена в этом». Уэнсдей ошибалась. Она умела ошибаться. Я знал это. Мне не надо в это верить. Она сошла с ума. Свихнулась с горя. У неё это пройдет. Но чёрт. На-деж-да. Она стала чётче. Ощутимее. Её можно было потрогать. Хотелось схватить Уэнсдей за плечи. Молить. Просить. Кричать. Рыдать. Валяться в ногах. Лишь бы она сказала что-то, что будет похоже на правду. Чтобы она убедила меня. Чтобы она сказала мне о том, чего я не заметил. Не увидел. Не понял. Не почувствовал. А сил не было. Ни капли. Я накрыл её руку ладонью. Моя рука тряслась. «Ксавьер…я найду его. Обещаю». Не верь ей. Не верь. Не ве… «Я верю тебе». Она снова поселила надежду. Маленькую. Мизерную. Тонкую. Прозрачную. Едва уловимую. Надежду. Такую же, какая была в те дни, когда Анри искали. Такую же, но гораздо меньше. Тогда…он был без вести пропавшим. Его портреты висели на каждом втором столбе. А я слышал перешептывания горожан, проходя мимо людных мест. «Они всегда были странные». «Сама мамаша точно с ним что-то сделала». «Так им и надо. Наплодили чудовищ». Тогда мысль о том, что с Анри могло случится что-то серьезное казалась невозможной. А потом все затихло. Объявления о пропаже были сорваны. Перешёптывание прекратились. Остались лишь сочувствующие взгляды и огромная дыра внутри. А сейчас был шанс, что дыра может затянуться. И хотелось не упустить этот шанс. Хотелось его схватить и прижать близко к сердцу, что стало легче. Я почувствовал, что меня обнимают. Она обнимает первой. Снова. Опять. Так неуверенно будто мы никогда не встречались, никогда не были любовниками, никогда не были женаты, никогда не имели общего сына. Как будто мы не целовались совсем недавно. Как будто никогда не любили друг друга. Как будто мы едва знакомы. Я не выдержал и обнял её крепче. Я хотел снова ощутить её присутствие. В своих руках. В своей жизни. «Я верю. Я верю тебе». Повторил я неосознанно. Хотя смысл этот слов до конца дойти до меня не мог. Я слишком устал. Но я слишком хотел ей верить. «Нам надо поговорить с твоим отцом». Уэнсдей готова была действовать.