такой же, как я.
Но что это совершенно не мешало ему входить в ту самую небольшую группу людей, которая составляла элиту класса. Та самая компания, которую все побаиваются, потому что их слово имеет реальный вес перед одноклассниками и иногда даже перед всей параллелью, если не перед школой. Если ты им понравился — тебя любят, если перешёл дорогу — ходи и оглядывайся. Даже в туалет заходить перестаёшь, каждую минуту ожидая над собой расправу и даже не всегда справедливую. Но мои страдания закончились так же быстро, как и начались. В один момент «они» просто перестали мной интересоваться и, хоть каждый б-жий день я по-прежнему получал от одноклассников насмешки, щелбаны и оскорбления, это уже никак не сравнилось бы с тем, что было раньше. Возможно, я просто им надоел, а возможно, нашли какого-то другого мальчика для битья, о котором я не был в курсе. Одним словом, я наконец-то смог снова наслаждаться жизнью простой серой мыши школы и радоваться тому, что меня никто не замечает. Но я всё ещё оставался геем. В глазах школьников десятых годов, которые сплошь и рядом тащились от АУЕ-культуры, устраивали драки за школой и пили водку из горла́ в падиках, я оставался самым настоящим садомитом, но только отчего-то более им не интересным. А этот ничего — сидит на каждой перемене, окружённый своей стаей, на уроках с первой парты не вставая отвечает (ему даже от учителей вечные поблажки) и, кажется, совсем ничем не отличается от тех, кто вершит чужие судьбы. И мне даже интересно стало: неужели я единственный, кто был в курсе…? О том, что я — гей, он, конечно, совершенно точно знал. Об этом знала вся школа, в том числе и учителя. Только я до сих пор удивлён, что никто из них не решился позвонить матери домой, чтобы устроить скандал или потребовать изолировать меня от общества. В такие моменты я на самом деле был рад, что совершенно не представлял для этих людей никакой ценности. Я был просто пацаном, над которым можно ржать. Клоун класса. И отношение ко мне было соответствующим. Но только не от Арсения. Тот молчал, когда меня задирали; стоял рядом, сложив руки в плотный замок на груди, и лишь ухмылялся, если шутка казалась ему действительно смешной. А я даже ничего ответить не мог. Сейчас, конечно, с высоты собственных лет я прибываю в полном ужасе от своего же поведения и невозможности ответить одноклассникам. Если бы я только умел отвечать людям на их нападки, я такие вещи в свой адрес уже бы не пропустил. Видимо, отсутствие фигуры отца в моей жизни на самом деле играло роль, о наличии которой я даже не подозревал. Если бы можно было вернуться в прошлое и по-другому ответить на нападки подростков, я бы не боялся бы и врезать в нос, и по почкам бы влепил, совершенно не опасаясь за последствия. Или вообще бы пошёл к матери, рассказал ей всё, а потом вместе с ней ходил бы от завуча к директору. И можно было бы даже ориентацию свести к тому, что это «их» злые языки придумали. В общем, я бы мог вывернуть всё под себя. Но это сейчас, когда мне уже двадцать шесть. А тогда я был обычным мальчишкой, родившимся в обычной постсоветской семье на окраине маленького городишки, выращенным мамой и бабушкой, приученным решать конфликты мирно, делиться с друзьями игрушками и подставлять вторую щёку. А вторую щёку я хотел бы подставить только Арсению, потому что с первого взгляда совершенно безбожно в него влюбился. Я часто влюблялся в мальчишек из школы, со двора, просто встречающихся на пути в городе. Иногда в каких-то ребят с фотографий в интернете. Часто они были симпатичны, иногда очень даже красивы, но всегда оставались лишь воспоминаниями и фантазиями, которым я предавался в ванной по вечерам. Такое робкое юношеское влечение. Если честно, я даже ориентацию свою тогда всерьёз не воспринимал. Думал, что всё закончится на подростковой дрочке. Может быть, даже надеялся на это в глубине души. С этими мальчиками всё было по-другому. Я точно знал, что они обычные, нормальные парни. И я даже думать не мог о том, чтобы с ними как-то общаться. Не так, чтобы любовно, а даже дружески. Просто пялился время от времени, и мне этого действительно хватало. Но с Арсением всё было иначе. Мне отчего-то с самого первого дня, как только он вошёл в класс, стало не по себе. Помню этот день, как будто это было вчера: я сидел за своей партой, рисовал какие-то каракули в тетрадке, когда дверь в кабинет открылась, и с сумкой на перевес вошёл высокий — почти как я — стройный парень в белой рубашке и с завёрнутыми по локоть рукавами. Тёмные волосы, явно отросшие из какой-то более аккуратной причёски, лежали в некотором подобии укладки и были длиннее, чем у большинства одноклассников. Его походка «от бедра» сквозь весь класс до учительского стола сорвала все взгляды одноклассниц и даже многих мальчишек. Арсений был единственным человеком, кто мог улыбаться одними глазами и делал это так великолепно, что по спине бежали стайки мурашек. Он подошёл к учительскому столу, за которым сидела математичка, и представился бархатистым, уже успевшим полностью сформироваться, голосом. У меня в голове такая нега разлилась, такой мёд во рту был, что, если бы кто-то решил сейчас заговорить со мной, то я не смог бы и слова вымолвить. А он легко представился, даже ни капли не волнуясь в свой первый учебный день, улыбался во все тридцать два и, кажется, чувствовал себя так, словно уже являлся королём мира. Когда Арсений стоял у доски, перед началом занятий рассказывая немного о себе, я точно убедился, что глаз от него оторвать невозможно. На него липнешь, как муха на сладкий мёд. Тогда я узнал, что Арсений Попов перевёлся из другой школы, потому что ему требовались углублённые знания физики и математики для поступления в ВУЗ. Что ему уже скоро исполнится семнадцать и что раньше он занимался дзюдо. А ещё, что в своей прошлой школе он вёл все школьные мероприятия из-за своей идеальной дикции — этот момент и учительница отметила; Арсений на самом деле мог говорить очень красиво, тщательно выговаривая каждый слог. Слушать его было одно удовольствие, и я чувствовал себя так, словно у меня из ушей цветы лезли. Одуванчики всякие, лопухи, чертополох и иван-чай, почему-то. В Арсения влюбились все девчонки класса и даже «параллельные» бегали к нам на переменах, чтобы посидеть с ним рядом, болтая о любой чуши, которая только приходила в голову. Я удивлялся, как он может терпеть подобные глупости, но очень скоро понял, что для Арсения всё это внимание — как котику сметанка. От каждого комплимента он светился, как налобный фонарь, с удовольствием принимая лесть с горкой. Новенький на самом деле быстро зарекомендовал себя как очень хороший ученик и интересный собеседник. Он учился на «отлично» и единственное, за что получал — это за отвратительный почерк (за то же самое получал и я столько, сколько себя помню), который русичке приходилось разбирать, как письменность индейцев Майя. Меня этот момент очень сильно забавлял — кто бы мог подумать, что у столь идеального парня вообще может быть изъян. И я откровенно пялился на его спину каждый урок — наше расположение в классе мне это очень удачно позволяло. Я сидел на последней парте, а он — на первой. Обычно, если он сидел перед учительским столом у окна, то я садился по диагонали, у стены, чтобы было видно не только его затылок, но и вздёрнутый кончик носа, который, как оказывается, нравился мне в нём больше всего. Если Арсений садился у стены — я предпочитал место у окна. Как я уже говорил, было в этом Арсении что-то особенное. Что-то отличало его от тех парней, на которых я обычно засматривался. Осознание этого пришло мне в голову во время достаточно пикантного момента: когда я, лёжа в ванной, мастурбировал, думая о нём, и вдруг в моей голове появился взгляд пронзительных голубых глаз, которые были не иллюзией, а настоящим воспоминанием. Это он смотрел на меня. Со следующего дня я начал внимательнее присматриваться к новоиспечённому однокласснику. Старался заходить в класс сразу после Арсения или сидеть в коридоре, если он оставался там. Делал это я так осторожно, чтобы ни у кого даже в голове мысль о том, что я его преследую, не закралась. А я глазел в оба, стараясь запомнить каждое его движение. Они были такими плавными, аккуратным. Он даже факи показывал так красиво, что на его руки можно было пялиться как на произведение искусства. Каждый день я открывал в нём что-то новое для себя. Особенным моментом стал день, когда мы впервые встретились в раздевалке на физкультуре, — я увидел его голую спину. Попов как раз надевал футболку, когда я открыл дверь. Он выглядел, как я себе и фантазировал — чуть подкаченный (видимо, благодаря занятиям дзюдо), очень стройный, с узкими плечами и, что я себе даже представить не мог, с огромной россыпью родинок по всей бледно-персиковой коже. Я впервые так больно губы кусал, чтобы избавиться от нарастающего возбуждения. Страшно представить, что было бы, если он или кто-то другой заметил. Меня бы прям там, в этой раздевалке, и отпиздили. Моя личная проблема заключалась в том, что я больше не смог на него нормально подрочить. Возбуждался ли я? Конечно. Ласкал ли я себя, лёжа в постели дома? Да. И даже иногда в школе, прикрываясь партой на уроках. Но как только возбуждение доходило до высшей точки, в голове снова его глаза появлялись, которые смотрели с первой парты, и на меня словно ведро воды ледяной выливали. Это… стыд? Я пытался убедить себя в том, что Арсений — никакой не особенный. Что он обычный парень, каких полно в школе и даже в любом дворе имелось с лихвой. Что лёгкая манерность его поведения — это просто особенность, а никак не какой-то знак. Во мне же, например, этой манерности вообще ни хрена не было. Грамм двадцать на весь объём тела, не больше. Но отчего-то это меня вся школа кличила педиком, а его восхваляла, как б-га, спустившегося с Олимпа, чтобы подарить огонь людям. Мне было даже как-то обидно от того, что у нас настолько разные социальные роли. Не то чтобы я претендовал на место любимчика класса, но хотелось бы просто не получать оскорбления каждый день. Арсений, кстати, ко мне был равнодушен. Когда его новоиспечённые друзья смеялись надо мной, он никогда не стремился защитить, но и масла в огонь не подливал. После того, как я для себя решил, что он точно «голубой», мне стало от этого ещё обиднее. Я бы на его месте хотя бы постарался сделать что-то, чтобы «такого же как я» больше не трогали. Но Арсений занял совсем другую позицию — он смотрел и улыбался. Одними глазами. Первый раз, когда мы говорили, случился в ноябре десятого класса. Я тогда сидел на подоконнике в коридоре первого этажа, когда передо мной совершенно неожиданно возник образ самого настоящего архангела. Арсений, напротив сидящего «буквой Зю» меня, казался нереально высоким, особенно со своей прямой спиной. И я даже не поверил, что он на самом деле обращается ко мне. — Эй, Шастун. Ты ведь Шастун, да? — он наклонился прямо до моего уровня, заглядывая в лицо и совершенно бесцеремонно стягивая большие наушники с моей головы. — Ага, — я старался казаться как можно более спокойным, но мерзкие бабочки в моём животе, что до этого прятались в уже засохших куколках, начали вылупляться — он знал, как меня зовут. — А Майя Шастун — случайно не твоя мать? — Моя, — быстро кивнул я, вешая наушники на свою шею и глядя ему прямо в глаза. Впервые не стесняясь и не опасаясь такого интимного жеста. — Она же в детской поликлинике работает, правильно? — на лице Попова появилась настоящая улыбка, и взгляд, кажется, стал куда мягче, чем за секунду до вопроса. — Правильно, да. — А ты можешь попросить у неё выписать несколько справок, ну, типа… без даты? Я сперва даже не понял, чего конкретно он хочет от меня. Смотрит, улыбается, о чём-то просит. А я смотрю на него уже слишком долго, как баклан. Но, видимо, хорошо делаю вид, что просто не понимаю его просьбу. — Тебе справки нужны больничные? — Ага, — он быстро кивает, ещё сильнее расплываясь в улыбке. — Просто бумажка с печатью. Можно даже без подписи, это не проблема. Главное, чтобы печать была. — Я не думаю, что она согласится… Но я что-нибудь придумаю. — Спасибо, Шастун. Он поправил сумку, съезжавшую с плеча и, похлопав меня по спине, ушёл дальше по коридору, скрываясь за дверью одного из кабинетов. Меня накатило. Я еле дотерпел до конца учебного дня и в ванной, предварительно закрыв дверь на щеколду и прикрыв шторку, наконец-то смог кончить. А дальше началась моя эпопея со справками. Я, конечно, не мог представить, зачем идеальному ученику, который и дня ещё не пропустил с начала учебного года, нужны справки о болезни, но просто не мог отказать ему. Я готов был из шкуры вон вылезти, но бумажки эти ему в белом конвертике с красной ленточкой преподнести. По-другому просто невозможно, потому что это был единственный шанс как-то подружиться с ним. Или хотя бы поговорить. Несколько дней я ходил к матери на работу после учёбы, придумывая всевозможные предложения, и ловил момент, когда она окажется в кабинете одна. Очень беспокоился о том, чтобы у неё потом не было никаких проблем, но отказать Арсению для меня было смерти подобно. Момент был идеальным, когда ей потребовалось выйти к другому врачу, а медсестры в кабинете не было. Я рванулся за её рабочий стол — до сих пор стыдно за это — и нашёл среди стопок бумаг эти справки и печать, что стояла рядом. Сразу несколько бумажек проштамповал и, как можно быстрее, пока она не вернулась, сунул в рюкзак между листами тетрадки. Чувствовал я себя так, словно обнёс национальный банк Америки — не меньше. У меня за спиной в рюкзаке лежали самые настоящие билеты в сладкую жизнь. Я еле дождался следующего дня. Никогда так сильно не хотел оказаться в школе. Даже проснулся с утра пораньше, умылся, привёл себя в порядок и чуть задумался над тем, что надеть. Мчался на учёбу на крыльях любви. Там пробежался по коридорам в поисках Арсения и нашёл его стоящим около кабинета биологии с учебником в руках. — Сень, — тихо позвал я, подходя ближе. Парень поднял на меня глаза ещё раньше, чем до него долетел звук, словно точно знал, что я появлюсь в следующую секунду. — Я принёс, — поспешно добавил, потянувшись к молнии на рюкзаке и с удовольствием наблюдал за тем, как лицо Попова меняется и становится из задумчивого радостным, буквально светящимся. Я быстро протянул ему тонкую стопку проштампованных справок своей вспотевшей от волнения рукой. Арсений быстро перехватил её своими тонкими длинными пальцами и пробежался взглядом по каждой. Я надеялся, чтобы пятен от пота на бумажках не осталось. — Ого, да тут не «несколько», а штук десять, — он улыбался, а я не мог дыхание восстановить от того, что смог его порадовать. — Спасибо тебе большое, Тох. — Пожалуйста, — я наблюдал, как он осторожно прятал справки в учебник по биологии. — Ты это, если надо чего, спрашивай, я постараюсь помочь. Наивный. Неужели я тогда думал, что смогу так просто стать его другом? Что ему вообще может что-то ещё от меня потребоваться, кроме справок? Наверное, всё-таки понимал, что вряд ли, но верить в это совершенно не хотелось. А Арсений смотрел на меня своей обворожительной улыбкой, и я даже представить себе не мог, что чувство, когда он улыбается именно тебе, настолько сильно может засесть внутри. — Ты во «ВКонтакте» есть? — его голос звучал уже так, словно в вакууме, и я не мог поверить, что слышу его. — Нет, только в «Аське». — Скажешь свой юин? — Да, давай запишу. Я словно в тумане пишу ему свой номер на полях подставленной тетрадки и до сих пор не верю своему счастью. В моей голове мы уже становимся лучшими друзьями. Но нет, дружбы у нас не получилось, но зато при встрече в коридоре он мне приятно улыбался — теперь не только глазами. Я хранил в своей голове каждую встречу с Арсением, каждый разговор и каждое прикосновение, которое мне удавалось получить. Я каждый день ждал, когда он напишет мне, каждый раз вынося свой же мозг на тему неправильности указанного собой же юина. Но, если бы это было так, он точно подошёл бы ко мне на перемене и переспросил. Значит, даже не пытался. Может, не хотел и спросил чисто из вежливости, а может, просто забыл. Всякое бывает, и я должен это принимать как данность. Я в принципе всегда принимал Попова как данность. Данность мне от Вселенной за всё то, что я перенёс в этой чёртовой школе. А может, для того, чтобы я наконец-то начал нормально учиться, потому что желание вылететь из школы пошло на спад вместе с тем, как в моей жизни появился новый одноклассник. Порой мне кажется, что Вселенная на самом деле решила подтянуть меня в учёбе, потому что однажды, когда урок математики начался с разбора написанных на прошлой неделе контрольных, мне хотелось провалиться сквозь землю, когда училка в пух и прах разнесла все мои маломальские знания этого предмета. Но то, что произошло потом, заставило меня снова поверить в б-га. Арсений, не поднимая руку, в привычной себе манере, предложил учительнице позаниматься со мной. Стоит ли говорить, что на меня уставился весь класс, а я был готов сгореть со стыда? А ему, кажется, было вообще плевать на эту сцену: он говорил настолько расслабленным голосом, словно в том, что лучший ученик класса сам предлагает подтянуть двоечника-изгоя, нет ничего особенного. Конечно, учительница согласилась. Конечно, я согласился. Конечно, я не мог отделаться от улыбки Арсения, которой он одарил меня, повернувшись в конец класса. Я ещё не могу перестать думать о том, как волновался, ожидая его у дверей школы. Стоял, укутавшись в куртку, нахохлившись, как воробушек от холода, переминался с ноги на ногу в летних кедах. Арсений в своём осеннем пальто выглядел как самый настоящий аристократ. Он спускался по лестнице, одновременно с этим вешая на плечо школьную сумку. — Арс, пока! — крикнул кто-то из девочек, стоящих небольшой стайкой недалеко от входа. Он улыбнулся, махнул им рукой и остановился прямо около меня. — Ну что, готов грызть гранит науки? — усмехнулся Арс, и мы вместе вышли за территорию школы. — Ты уверен, что надо ко мне идти? — буркнул я, стараясь не поднимать взгляда от разбитого под ногами асфальта. — У меня мама дома, не хотелось бы её беспокоить, — совершенно справедливо ответил Попов, и я чуть не споткнулся об незамеченный под ногами камень. Да, и что это я, это ведь мне надо, по факту. Так что нечего бубнить и не довольствоваться. А то сейчас вообще подумает, что я недовольный, и домой уйдёт — что ему помогать тому, кому это не надо? — Хорошо. В голове снова огромный ворох мыслей. Пытался вспомнить: застелил ли перед выходом в школу кровать? помыл ли тарелки? убрал ли чашки грязные из комнаты? носки свои с пола под кровать запихал или оставил, как было? Конечно, дома было чисто, но только в общих комнатах. В моей был самый настоящий подростковый срачельник. Оставалось надеяться, что Бани не нагадил в коридоре. По пути домой мы зашли в магазин. Купили домой молоко, яйца, хлеб, шоколадное печенье и докторскую колбасу — всё то, что заказывала мама, уходя утром в свою поликлинику. Арсений учтиво предложил понести пакет, а я не сильно возражал. Теперь я уже и не сильно переживал о полном отсутствии дома нормальной еды. Там, конечно, был целая кастрюля супа, приготовленного матерью пару дней назад, но кто будет есть суп, когда существуют бутерброды? — Только мне надо сперва с собакой погулять, — мы уже поднимались по лестнице в подъезде, когда я наконец-то решил, что было бы неплохо рассказать ему о Бани. — Ты можешь подождать меня в комнате. — А можно с тобой? Всегда собаку хотел, но мне не разрешали. Какая у тебя порода? — Ирландский мягкошёрстный пшеничный терьер. Как пивко, — ответил я уже тогда, когда замок на двери был открыт и на меня вылетел радостно виляющий хвостом пёс. — Бани, Бани! — я пытался успокоить животное, но тот настолько сильно был рад моему возвращению, что затащить его в квартиру было просто невозможно. — Бани, а ну быстро домой! Я старался говорить как можно более строгим голосом, но, кажется, никто меня серьёзно не воспринимал. Ни Бани, который продолжал прыгать и бегать вокруг меня кругами, ни Арсений, который уже откровенно смеялся над моими попытками обуздать собственного же пса. — Бани, блять. Пришлось опуститься и поймать пса за ошейник. Кое-как втащил его в квартиру, и следом за мной, прикрывая дверь, вошёл Арсений. Только тогда до пса дошло, что у нас гости, и тот с большим энтузиазмом стал обнюхивать моего одноклассника с ног до головы, при этом подставляясь под внезапно обрушившиеся на него ласки. — Ща, я поводок найду. Пришлось пройти в гостиную прямо в ботинках, чтобы найти нужную вещь. Поводок лежал прямо на полу, явно унесённый своим обладателем. Когда Бани был пристёгнут, мы вышли на улицу, скинув школьные вещи в коридоре. Арсений очень сильно просил погулять с собакой самому, поэтому я с удовольствием передал ему сию ношу. Выходя из подъезда, подошёл к ящику с проводами, что висел у самого выхода, и взял с него полупустую пачку сигарет. Выйдя следом за Арсением, ведущим на поводке радостного пса, указал на пустырь прямо за детской площадкой. Там, устроившись на поваленном дереве, я вытянул сигарету из пачки и щёлкнув зажигалкой, лежащей в ней же, закурил. Наконец-то закурил. На самом деле я курил уже где-то почти год. Но с такими большими перерывами, что в то время, это можно было назвать зависимостью с очень большой натяжкой. В школе не удавалось, когда мама была дома — просто невозможно. Вот и получалось, что сигареты прятал на нейтральной территории, копил на них хрен знает сколько времени, потом просил какого-нибудь мужика, не совсем трезвого, купить, и наслаждался, потягивая в те моменты, когда мать отправляла гулять с собакой. — Не знал, что ты куришь, — голос Арсения оказался намного ближе, чем я рассчитывал. Он подошёл совершенно незаметно, и я даже не знал, как давно он стоит рядом. — Я просто не курю в школе, — я пожал плечами, стряхивая на жухлую листву прожжённый пепел и делая новую затяжку. — А так, уже около года где-то. А ты? — Не курю. — А пробовал? — Пробовал. — И как? — Никак. Тема себя исчерпала. Я наблюдал за тем, как Арсений возился с радостным Бани и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Мой одноклассник — Арсений Попов, за которым я следил уже несколько месяцев; с чьим именем на губах я засыпал и просыпался; кто притягивал одним лишь своим взглядом и нереальной улыбкой — резвился сейчас с моей собакой, как самый обычный школьник, и даже представить себе не мог, как сильно я желал его. Тянул эту сигарету, как только мог, мечтая, чтобы это никогда не заканчивалось. Но дома будет ещё час занятий математикой. А может, повезёт, и мы вместе сделаем и остальные уроки — и оценка мне хорошая, и времени, проведённого вместе, ещё больше. А сколько наши занятия ещё продлятся? Можно ли будет сделать наши встречи вне школы регулярными? Или мне хватит одной недели? Нет, мне точно не хватит недели. Я сделаю так, чтобы не хватило. Буду брать от него всё, что он только сможет дать мне. Каждое прикосновение, каждое слово, каждый, предоставленный только мне взгляд. Я влюбился в него без памяти. За время, проведённое вместе с ним у меня дома, я узнал несколько вещей. Во-первых, Арсений на самом деле очень умный. Он знал, кажется, всё содержание учебника по математике за девятый и десятый класс наизусть, учебник за одиннадцатый он с таким же успехом уже успел заучить и понять, хотя программу мы только начали. Он смог объяснить мне весь пройдённый материал всего за час и, как бы я не старался тупить — всё было действительно понятно. Лучше, чем у какого-либо учителя в моей жизни. У Попова был самый настоящий талант, и не признавать этого было бы очень глупо. А ещё я узнал, что Арсений не любит чай. Вернее сказать — больше любит кофе. Только не растворимый, а настоящий, который варить нужно. Он даже, оказывается, умеет это делать. Только зёрен у меня дома не было, поэтому дегустацию решили перенести на следующее занятие — он обещал принести свой кофе из дома. После его ухода я не мог заставить себя перестать думать о том, что было. Как мы сидели рядом за одним столом, склонившись над одним учебником. Наши колени время от времени соприкасались, и по моему телу пробегала нереально сильная дрожь. Хотелось, как в фильме, просто накинуться на него в жадном порыве, отбросив к чёрту эту математику, повалить на кровать и целовать и трогать, где только можно. Но мысли я оставил при себе и только закинул ногу на ногу. В школе мы по-прежнему не общались. Только здоровались с утра, и иногда я ловил на себе его улыбающийся взгляд. Кажется, это было настолько аккуратно, что никто из одноклассников даже его не замечал. Тот факт, что он занимается со мной математикой, тоже забылся, потому что несколько раз я слышал, как кто-то из «элиты» звал Арсения вместе погулять, а он только отвечал, что будет занят. И занимал его я. Вернее, математика между нами. Потому что больше ничего между нами не было. Мы встречались у школы, шли ко мне домой, по пути заходили в магазин «у дома». Иногда Арсений приносил с собой какие-то вкусняшки для Бани и угощал ими, когда мы его выгуливали. Арсений — бегал, я — курил. Потом мы возвращались домой, занимались математикой, делали какие-то уроки вместе на завтра, а потом пили чай на кухне с печеньем. Вернее, я пил чай, а Арсений — кофе, который сам варил из принесённых ещё на второе занятие со мной зёрен. Моя матушка безумно была рада тому, что мой одноклассник согласился помочь мне в учёбе, и очень сокрушалась, что из-за графика своей работы не могла встретиться с ним лично. А я этому даже как-то и радовался. С мамой эти встречи потеряли бы ту интимность, которую я ощущал, находясь с ним наедине. Между нами была только математика. Арсений не рассказывал ничего о себе и мной не сильно интересовался. Мы обсуждали только то, что касалось учёбы и моего пса. Мне даже иногда казалось, что он изначально откуда-то узнал, что у меня собака есть, и пользовался мной только для того, чтобы с ней гулять. Я даже как-то начал ревновать к Бани. Но, если бы не он, наши встречи точно были бы куда короче и не были наполненными таким количеством смеха моего ненаглядного одноклассника. Мои подозрения на тему его ориентации никуда не делись. Они лишь подкреплялись день изо дня, но с ними я ничего не делал. Просто думал на досуге, представляя Арсения в некоторых пикантных позах. Рассуждал над тем, были ли у него уже отношения? Если да, то с кем? С парнем или с девушкой? Как ему больше нравится? Как не нравится? Но всё это оставалось только у меня в голове. Ни о каких отношениях и речи не могло быть, поскольку даже друзьями мы с ним не были. В школе он всё время проводил со своей стаей — веселился с ними, шутил, за девчонками даже присвистывал. А я сидел на задней парте, что-то в тетрадках рисовал, музыку слушал и за ним подглядывал. Но я никогда в жизни не был так счастлив, как в дни нашего репетиторства, и мне безумно хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось.***
Впервые за долгое время я ощутил пустоту внутри, когда он не пришёл в школу. Староста сказал, что Попов заболел и сегодня не придёт. Без него мне снова стало одиноко, как и все девять лет до его появления. Но он пришёл на следующий день. Полностью здоровый и не выглядящий так, словно с вчера с ним что-то было не так. А ещё, принёс ту самую справку, которую я для него украл. Но сегодня изменилось кое-что ещё. Арсений даже не смотрел на меня. Этот день был особенным. В том числе из-за того, что я впервые начал замечать в его поведении что-то другое, чего раньше не было. Это открылось на уроке физики, когда Арсений, как обычно, сидел перед учительским столом, а я, как обычно, подглядывал за ним. Я надеялся, что мне показалось, что его нога скользнула под учительский стол. Я осторожно поднял взгляд на физика и впервые пригляделся к нему чуть более пристально. Наш физик на первый взгляд казался обычным мужиком в костюме, лет тридцати с небольшим. Симпатичный, высокий, с приятным, но чуть картавым голосом — в отличии от многих учителей, его хотя бы хотелось слушать. У него всегда была коротко стриженная, но очень стильная причёска, а маленькие круглые очки, как у Чехова, придавали образу большей пикантности. По нему тащились все девчонки с пятого по одиннадцатый класс включительно, но он никогда и никому не давал повода для того, чтобы даже думать о себе что-то лишнее. Все знали, что он женат, а в этом году в первый класс вообще пошёл его сын. И вот сейчас, я даже не мог поверить собственным глазам, когда стройная мужская нога в тёмно-серой классической брючине, коснулась и замерла рядом с ногой Арса. А над столами — ничего. Арсений всё так же писал конспект, а Андрей Георгиевич рассказывал о работе очередного физического закона и то, что именно в это мгновение он касался своей ногой ноги своего ученика, не выдавало совершенно ничего. И, видимо, никто, кроме меня, этого не заметил. Мне так хотелось убедить себя в том, что всё происходящее просто мне привиделось, что этого даже быть не может, но реальность говорила об обратном — я снова опускал взгляд вниз и видел их соприкоснувшиеся ноги. С того момента я начал следить не только за Арсением, но и за физиком. Кабинет Бебуришвили находился на третьем, последнем этаже школы, и рядом с ним почти не было рабочих классов. Актовый зал, какая-то подсобка с музыкальными инструментами, которые доставали в последний раз лет пять назад для настройки, и кабинет биологии. Оказаться там, кроме как по реальной необходимости, было совсем непросто. Но я старался смешаться с толпой и не отставать от Арса, который, на моё удивление, даже не стремился в том направлении, находясь в кабинете только во время уроков. Но на уроках я больше не замечал ничего подобного. И мне правда начало казаться, что это были мои галлюцинации. Но после очередного урока физики, когда я уже собирался уходить, спокойный голос Бебура (так звали его за глаза школьники), заставил остановиться. — Арсений, по поводу репетиторства, подойти ко мне, пожалуйста, — Попов кивнул совершенно равнодушно, продолжая собирать тетрадки в свою сумку. Я же нарочно уронил рюкзак, собирая всё его содержимое так медленно, как только умел. Арсений подошёл к учительскому столу, держа руки за спиной. Чуть наклонился, но не более, чем это сделал бы любой другой ученик с любым другим учителем. — Что-то случилось? — Можешь сегодня прийти чуть позже? Мне нужно проводить жену на поезд. — Да, конечно. Арсений пожал плечами и кивнул. А я узнал, что он, оказывается, ходит к физику домой на репетиторство.***
Я понимал, что начинаю сходить с ума: я думал, что вообразил себе что-то очень ужасное о людях, которые того совершенно не заслуживают. Мне страшно даже думать о том, что творилось у меня в голове. Нет, с тем, что Арсений, скорее всего, гей, я уже давно смирился. С его прикосновениями, манерами, тембром и неоднозначными улыбками. Но всё это было в мою сторону, в мою! А теперь я пытался убедить себя в том, что то, что я видел — являлось ничем иным, кроме как моим воображением, которое не даёт покоя. Того, что я надумал себе, просто не может быть. Я собрал в себе всю силу, всю волю, которая только может оставаться в уставшем теле, и догнал Арсения в коридоре по пути на литературу. Мне даже плевать было на то, что нас видят одноклассники, что вокруг очень много людей, а я никогда не позволял себе чего-то подобного. — Сень, Сень! — он оборачивается, смиряя меня недовольным взглядом. По телу прошла дрожь от той тяжести, обращённой в мою сторону. — Я спросить хотел по поводу занятий… — Не зови меня «Сеня». Звучит отвратительно, — он огрызнулся, а я готов был уже сквозь землю провалиться. Я ведь уже называл его так, и не раз, а он молчал. А сейчас, оказывается, что это звучит отвратительно. — Ну давай, спрашивай. Он кивает, не останавливаясь, идя чуть впереди меня, спускается по лестнице. Вокруг нас столько школьников с сумками и портфелями, что я удивляюсь, как поток не унёс меня, сметая дикой волной. Как мне только удалось прибиться к Арсению и зацепиться за него, как о скалы. — Когда сможем продолжить? — А мы разве всё, что нужно было, не повторили? — Повторили, но я думал… — Что я с тобой до ЕГЭ сидеть буду? — он ухмыльнулся, и я почувствовал себя самым настоящим идиотом. Действительно, об этом самом я и думал. — Ну, может просто перед контрольной… — Слушай, Тох, — он развернулся ко мне, стопоря на лестнице весь поток, идущий за нами, но даже не думая отойти в сторону. Смотрел на меня так, словно я — главная причина его утомления, а мне хотелось губы в кровь искусать, чтобы не выдать настоящих эмоций. — Давай пока не загадывать. У меня сейчас у самого дел много, надо готовиться. Если вдруг что нужно будет конкретное объяснить, то ты подходи на перемене, объясню. Но о постоянных занятиях говорить не могу, я ведь не репетитор, мне и самому нужно готовиться. И рухнули в одно мгновение все мои мечты о нашем общении. О дружбе, к которой я тянулся, о прикосновениях, которые так сильно желал. Всё, что между нами было — это правда только математика. И вот даже она рухнула в прах, разбивая единственный мост, который я так старательно строил к нему всё это время. Я курил, сидя на упавшем дереве, пока вокруг меня бесился Бани. Он упорно не понимал, куда делся человек, который так радостно бегал с ним по свежевыпавшему снегу, падал на коленки, палочку кидал и подкармливал какими-то вкусняшками. Почему теперь вместо него сидит грустный хмырь, дышит куревом в лицо и отказывается даже палочку бросить? Вот и я не знаю почему, Бани.***
— Татьяна Витальевна, а можно мне пару крепеньких мальчиков? — голос физика, картавый и теперь, как мне уже казалось, слащавый, я бы узнал даже из тысячи. Он ворвался в спортзал также быстро, как и Арсений разорвал со мной все контакты. — Конечно, Андрей Георгиевич, выбирайте! — засмеялась физручка, отрываясь от заполнения классного журнала. — Давайте мне Игнатьева, Косицына… А ещё Шастуна и Попова. Разрешаете? Как только раздалась моя фамилия, я вздрогнул. Взгляд моментально упал на Арсения. Тот уже шёл к выходу из спортзала, разминая шею после баскетбола. Я, не теряя времени, кинулся следом за ним. Как бы то ни было, несмотря на то, что с нами ещё будут два одноклассника, это был реальный шанс подольше побыть с Арсом вместе. А может, даже прикоснуться к нему невзначай. — А что таскать нужно? — спросил Косицын, когда мы все во главе с Бебуром шли по пустым коридорам на первый этаж. — Привезли новое оборудование, нужно коробки донести до кабинета. — Отлично! — радостно, в один голос крикнули Игнатьев с Косом. — Тише! — осадил их учитель, прижав указательный палец к губам. — Уроки идут. Коробок оказалось достаточно много. Около десяти штук, весьма объёмных и тяжёлых. Но у нас получилось отнести их наверх всего минут за пятнадцать. Как бы мальчишки не старались растягивать время прогула, физик постоянно подгонял их и, когда весь груз был в лаборантской, благодарно улыбнулся. — Ну всё, ребят, спасибо. Можете идти. — Мы можем рассчитывать на какие-то блага́? — хитро улыбаясь, спросил Игнатьев. — Я думаю, что-нибудь можно придумать, — задумчиво ответил физик, смиряя количество коробок взглядом. Косицын с Игнатьевым сразу ломанулись обратно в спортзал, а я чуть завис в дверях между классом и лаборантской. Арсений, опустился завязать распустившийся шнурок на кроссовке. — О, Попов, останься пожалуйста. Поможешь мне разобрать коробки? А то, боюсь, не успею к следующему уроку. — Да, конечно. — Подождать тебя? — вопрос вырвался сам собой, мы встретились с Арсением взглядом. Он у него снова такой же холодный, как и всё последнее время. Мне от такого взгляда снова становится неимоверно плохо. — Да нет, не надо, — коротко улыбнулся одноклассник. — Ты не жди меня, я тут, похоже, надолго. Я по классу по направлению к двери шёл, а сердце стучало, как ненормальное. Мне уже физически больно было от всех его ударов. Не хотелось оставлять Арсения здесь одного. Знал, что надо, но просто не хотел. Я из кабинета выходил, громко дверью за собой хлопнув и застыв прямо за ней, прижавшись спиной к холодной стене. Я думал, что творил дикость. Я творил что-то нереальное. Я придумал себе то, чего просто не может быть. Пытался убедить себя самого в этом, но выходило просто отвратительно. Арсений обычный парень, возможно, даже не гей. А если и гей, это не делает его каким-то особенным. Это не делает его обязанным мне хоть в чём-то. А вот я ему, между прочим, обязан своей твёрдой четвёркой по математике, на которую это он меня, вообще-то, натаскал. Из-за двери ничего не слышно. Совсем. Тишина полная, как вакуум, что у меня в голове. А что должно быть? На что я рассчитывал? Сидят там, наверное, в лаборантской, коробки разрезают себе спокойно, достают оборудование, препараты какие-нибудь. Может плакаты пересчитывают и учебники какие-нибудь новые. Там же полно всего, я сам это только недавно таскал. Может, обсуждают какие-то темы около школьные. Может быть, Арсений даже что-то личное ему рассказывал, или физик с ним своим опытом делился. И только я, как идиот, сидел под дверью, отсчитывая минуты на часах сам не понимая зачем. Меня накрыло на шестой минуте. Не выдержал больше. Открыл дверь так тихо, как только мог, и буквально на носочках вошёл в класс. В классе была самая настоящая тишина, и лишь из лаборантской доносились какие-то звуки — оно и ясно, я и так знал, что они были там. Это не было секретом. Я старался ступать как можно осторожнее, чтобы, не дай б-г, не толкнуть какой-то стул или, что хуже того, парту. Первым, что я увидел, были его глаза. Испуганные глаза Арсения, которые смотрели на меня так, словно перед ним призрак. Хотя я смотрел на него точно так же, ощущая, как физически разрывается сердце. Он лежал голой грудью на учительском столе в задранной вверх футболке, со спущенными до колен спортивками, когда над ним, стараясь стонать как можно тише, двигался Андрей Георгиевич. Арсений смотрел на меня обезумевшим взглядом, а я замер, как статуя, без какой-либо возможности сказать хоть слово. Только смотрел на то, как того человека, которого я столь безответно любил с начала года, совершенно нереально трахает тридцатилетний мужик. Наш физик. — Тоша, Тоша, пожалуйста! — он бежал за мной по коридору, перепрыгивал через три ступеньки по лестнице. — Остановись, прошу! Его голос никогда так не звучал. Жалобно, трогательно, испуганно. Я замешкался лишь на секунду, но это дало ему фору и, схватив меня за локоть, Арсений загнал меня в мужской туалет. Благо, там было пусто, потому что придумывать сейчас, что случилось, я совершенно не собирался. Я был в ужасе, был полностью готовым рассказать об увиденным всем, потому что я не знал, что делать. Не знал, несмотря на то, что долгое время хоть как-то готовился к мысли, что физик не просто так улыбается новенькому. Я забился в угол, пытаясь оторвать от себя Арсения, который напирал на меня своими ледяными от ужаса руками, пытаясь поймать за руки, за лицо, за плечи. — Прошу тебя, пожалуйста, успокойся! Дай мне сказать, прошу, дай сказать! — Отойди от меня! Мой голос никогда не звучал так хрипло, как тогда и, кажется, никогда больше и не прозвучал. Арсений отпрянул, дёрнулся в угол туалета, где в ведре стояла деревянная швабра, и перекинул её через ручку двери, тем самым баррикадируя единственный выход. — Тошенька, прошу, послушай меня, пожалуйста, — он снова оказался рядом, снова руками своими за плечи меня обхватил, но на этот раз я поддался и не стал вырываться. Просто не смог. — Не трогай меня! — я повторял, как заколдованный, в моей голове до сих пор не укладывалось то, что я видел. — Ты ебёшься с физиком?.. — Я всё объясню. Прошу тебя, не говори никому! Если кто-то узнает, нам обоим конец, — он переходит на шёпот, гладит меня своими холодными руками, вжимает в самый угол своим телом. — Пожалуйста, пожалуйста, Тоша, я прошу тебя очень. Если об этом узнают, то его уволят, посадят, а что будет с его женой и сыном? Я боюсь представить, что может быть ещё хуже. Антош, мне пиздец, меня просто убьёт отец… — Почему, Арс… — я слышал в ушах собственный стук сердца. — Он же старик, он… — …я люблю его, Тош. Ножом в сердце. Я смотрел в его испуганные глаза и так хотел, чтобы он снова ими улыбался. Но вместо этого видел там лишь страх. Арсений боялся, что я выдам его тайну. Их тайну. — Ты должен понять меня. Ты ведь понимаешь, какого это, Тош. — Я… — понимал. — Я буду решать за тебя всю домашку, я подтяну тебя по всем предметам. Если тебе нужны деньги, я достану. Всё что угодно, Антон, пожалуйста, только не говори никому… — Ты всё сделать готов? — Всё-всё! — я видел на его глазах искру надежды. Мне хотелось убить себя за своё решение. Да и сейчас, по правде, хочется. Я потянул его на себя и поцеловал.