***
С каждым мгновением становилось чуть-чуть светлее. С неба медленно уходили звезды — непроглядно-черная пустота, усыпанная белыми крупинками, бледнела, сливалась с ними. Иорвет смотрел вверх. Больше смотреть было некуда — усталые, напуганные и растерянные эльфы почти не спали этой ночью. Сложно спать, слушая над головой кожистые хлопки крыльев и редкие недовольные взвизгивания чудовищ, кружащих над поляной и опрокинутыми повозками. Два дня пешего пути до Лок Муинне. Значит, помощь придет самое раннее — на третий. Отправить за помощью было решено двоих — из отряда Верноссиэль вызвался Мар, полного имени которого Иорвет не знал, из его отряда — Рамдир. Сначала пытался вызваться Ярналь — всегда первый, всегда хватающий инициативу за уши и тянущий на себя, — но Иорвет отвел его в сторону и убедил, что Ярналь нужен будет здесь. Рамдира тоже не хотелось отпускать — неприметный и тихий, но ловкий и умеющий оказаться в нужное время в нужном месте эльф был умелым лучником и мастером из подручных материалов сваять что угодно. Когда-то ему прочили карьеру инженера, в начале следующего года, на Самайн он должен был начать обучение у мастера. Вместо этого Ламмас, перевал года и свой двадцатый день рождения, Рамдир встретил с двумя десятками Аэлиренн в пути. Отряды удивительно единодушно искали в лесу дуб, дерево всех родившихся в этот месяц, чтобы Рамдир мог сплести себе амулет на следующий год и получить благословение Девы. Рамдир коротко кивнул Иорвету, поправил на плече сумку и шагнул вслед за Маром на тропу. Иорвета кто-то коротко дернул за рукав — Арвелин нервно сжала губы, потерла левую бровь, и сразу стало понятно, что ей очень не нравится то, что она сейчас скажет. — Мы с Каль отдали им почти всю еду, которая была в сумках с собой, — шепот свистел едва слышно, Иорвет дернул ухом, — остальная лежала в повозках. Лежит, — тут же поправила она себя. Конечно, лежит, поморщился Иорвет. Никто до нее не доберется — ни чудовища, ни эльфы. Чудовища не могут откинуть полог, эльфам к повозке не позволят даже подойти — стоило кому-то высунуть нос из-под спасительных крон, как тут же остро свистел разрезаемый крыльями воздух. Твари кружили над поляной, решив, видимо, брать защищенные амулетами повозки и сидящих под прикрытием деревьев эльфов измором. Самое мерзкое — что у них вполне могло получиться. Иорвет снова сводил в мыслях неприятные числа — два дня пешего пути до Лок Муинне, помощь придет не раньше, чем на третий день. Вышедшие с утра на разведку охотники вернулись, он со своего места видел, как к ним повернулись лица с блестящими от надежды глазами. Как охотники покачали головами. Чудовища, крупные хищники, разогнали всех — всех, кроме эльфов, которые не могли уйти, бросив ценнейшие повозки с продовольствием и оружием. Значит, нужно ждать. Поискать что-то, что не может убежать — ягод, трав, орехов. Вода была недалеко, в двух сотнях шагов от границы леса бежал тонкий ледяной ручеек. О том, что будет их ждать после того, как помощь придет и чудовища будут перебиты, Иорвет не хотел даже думать — чудовищ невозможно было предсказать, и в этом смысле ошибки они не совершили, точно так же на них могли напасть и на проложенном Саен пути, но они сошли с него — насколько серьезным был этот проступок? — Арвелин, возьми братьев, наберите воды. — Что мы будем делать? — эльфка оживилась, махнула сидящим поодаль Лионелю и Ликаэлю. — Чай пить, — огрызнулся Иорвет, — что тут еще сделаешь. — А может… — Нет, — оборвал он ее, — никто не полезет на поляну. Я не позволю. — Может, огонь их отпугнет? — светлые, прозрачные серо-зеленые глаза Арвелин заблестели воодушевлением, она вся засветилась возникшей у нее идеей, — разведем там костер… — И сожжем повозки? — Иорвет коротко кивнул подошедшим близнецам, — нет, Арвелин. На них нет защиты от огня, только от воды. — Но почему? — Арвелин недовольно сощурилась, — как-то коряво работали те, кто зачаровывали полог. От воды навесили, а от огня нет? — Потому что просто дождь идет чаще, чем огненный дождь, — Иорвет закрыл глаза. Нервическая обстановка явно не шла на пользу его выдержке, не стоило так срываться. Все испуганы, никто не понимает, что делать. И он тоже не понимает, а он — десятник, он командир, он должен их сберечь. Вместо привычного уже леса, сотканного из оттенков зелени, из листьев и золотого солнечного света, перед глазами плыли красноватые пятна. — Наберите воды, — куда мягче повторил он, — еды немного, так хоть горячий чай будет.***
Фирь смотрела, как по траве скользили черные тени — днем они были серо-голубыми крестиками, узкая фигурка, раскинувшая крылья, а к вечеру вытянулись, потемнели, исказились, напитались глубоким черно-синим. Она сидела, прижавшись боком к стволу дерева, под защитой крон. Чудовища ее не видели, она потерялась в мешанине медных, блестящих пятен света, зеленых мазков листьев и синих густых теней. Искаженные, вытянутые крылатые тени скользили по поляне по кругу — три тени, четыре, подходили почти к ногам, потом расстилались по стволам деревьев на другой стороне поляны, медным от закатного света, снова соскальзывали на землю. Воздух свистел, разрезаемый крыльями, чудовища кружили над поляной, над кронами деревьев — Фирь представляла, как задевают чешую светлые листики. От успокаивающего чая — четверо медиков контролировали сбор трав — стало тепло и как-то лениво, и то, что над ними всеми кружили чудовища, уже не казалось таким страшным или необычным. Под деревья они не лезли, даже на землю уже не пикировали. Днем двое спустились — на поляне протянулись взрытые когтями полосы, но эльфы быстро скрылись в листве, а чудовища пробовали кусать повозки, обиженно рычали и в конце концов взлетели, продолжили кружить. Большие крылатые ящерицы. Скучного серо-бурого цвета, с слишком большими крыльями, с круглыми блестящими глазами, тонкими гибкими хвостами и длинными острыми зубами. Какой-то звук привлек внимание Фирь — она обернулась, откинувшись затылком на ствол дерева, уперлась ладонью в мягкую траву. — Какого дьявола вы сидите здесь? — отдаленно знакомый голос яростно шипел, тянулся вязкий, чужеродный выговор. Говорившего она не видела, но звучала Старшая Речь — значит, наверное, свой. — Вы должны быть в десяти лигах отсюда, — Фирь различила тихий перестук копыт — говоривший или ехал верхом, или вел коня под уздцы. Едва слышно шорхнуло, видная ей часть длинной тени соскользнула ниже — значит, был верхом. Круговерть медного света и синих теней скрывала от нее всех. — На караван напали чудовища, — Иорвет говорил тихо, но твердо, шепотки там, в глубине леса, стихли — все слушали кого-то, кого Фирь не видела, и Иорвета. — Я знаю, что на караван напали чудовища, — Фирь еще раз повернула голову влево, туда, откуда доносился смутно знакомый голос, — поэтому я поехал сюда после того, как не нашел вас в установленном месте. — Они уже дошли до Лок Муинне? — звонкий голос Верноссиэль ударился в медно-синий вечерний воздух, сгустившийся от усталости, встряхнул его. Фирь поднялась на ноги, шагнула в густую тень — к голосам, оставляя поляну и скользящие по земле тени за спиной. — Пешком? Зависит от того, когда они вышли, — тихо звякнул металл, — думаю, что нет. Я выехал в город три дня назад и слава Деве, что к вам ехал один и заметил, как что-то кружит над одним местом. А сейчас вы выберете кого-нибудь, кто возьмет коня, отправится в лагерь и там сначала расскажет все по порядку Аэлиренн и генералу Лламасу, а потом найдет Птичку и пригонит сюда как можно быстрее. — Я могу, — Ярналь тут же отступил от дерева, шагнул вперед. Фирь знала, что Иорвет снова его не пустит, отправит кого-нибудь еще. Высокий эльф в темном плаще, прятавший лицо под капюшоном и державший под уздцы черного тонконогого коня, едва заметно пожал плечами и плавным, немного неестественным движением перекинул поводья Иорвету, стоявшему ближе. — Мне вообще плевать, кто это будет. Только пусть этот кто-то доберется до лагеря с точностью больше, чем плюс-минус десять лиг, — эльф с вязким, тягучим выговором откинул капюшон и расстегнул простую круглую фибулу одним спокойным движением, свернул плащ, бросил на ближайший куст. Эльфы рассматривали его — он рассматривал эльфов в ответ, Фирь видела, как непрерывно скользит по лицам вокруг взгляд темных глаз, резко выделявшиеся на бледном лице. Она его узнала, и Иорвет узнал, и все остальные тоже наверняка узнали. Рыжий полукровка, адъютант Аэлиренн был весьма приметным. Вблизи Фирь видела его, наверное, впервые — и тут же попыталась найти в бледном лице какие-то особые приметы человеческой крови, что-то, что точно сказало бы ей, что он не эльф. Киаран пытался объяснить ей, кто такие «полукровки» — Фирь с некоторым удивлением узнала, что это не только те, кто родился от человеческой женщины и эльфа, или эльфки и человека, а некоторое собирательное название для всех, в ком смешалась эльфская и человеческая кровь, кого-то, кто уже не эльф, но и не целиком человек. Киаран пытался ей объяснить, но Фирь никак не могла теперь, видя одного из полукровок перед собой, заметить что-то совсем не эльфское. Может быть, потому что уши было не видно — их закрывали прямые темно-рыжие пряди. Насмотревшись на напряженных эльфов, рыжий адъютант молча двинулся к поляне — и к Фирь, стоявшей у границы деревьев. Фирь вздрогнула против воли, с трудом удержала взгляд. Она искала и не могла найти — по отдельности черты полузнакомого лица выглядели очень обычно — белые губы, высокие скулы, едва заметная горбинка на носу. Но целиком лицо с темными карими глазами, которые двигались непрерывно слева направо, сверху вниз — лицо, которое мог бы иметь ее ровесник или эльф чуть старше нее, выглядело почему-то неправильным, пугающим. Он не делал чего-то особенного, просто шел вперед, а Фирь уже иррационально хотелось отойти, спрятаться куда-нибудь подальше — и, быстро взглянув на бледную Иль, она поняла, что не ей одной этого хочется. — Они атакуют всех, кто выходит на поляну, — звонко ударился в тяжелый вечерний воздух голос Верноссиэль. — Я знаю, — второй раз бросил полукровка тягуче, почти лениво, бесшумно шагая вперед, к просвету между деревьями, к поляне, над которой кружила смерть — длинная фигура из черного, белого и медного. Ржаво блеснула изогнутая эльфская сабля, вытянутая из ножен без звука.***
— Надо же, — Птичка покрутил саблю, рассматривая перепачканный клинок, — действительно не сломалась. — Почему ты думал, что она сломается? — Лис сидел на поваленном стволе дерева, скрестив руки на груди. Его участие совсем не потребовалось, Птичка, кажется, был даже рад тому, что для него нашлось дело, и задание встретил с энтузиазмом. Лис не мог понять, что послужило причиной такого внезапного вдохновения — на его взгляд, в том, чтобы перебить расплодившихся на реке чуть ниже по течению утопцев не было ничего особенно веселого или интересного. — Я никогда не держал в руках такой меч, — Птичка рассматривал саблю почти восторженно. Ничего общего с тем хмурым утренним взглядом. Лис, напротив, смотрел на оружие — и на Птичку, и просто по сторонам, — с легким отвращением. Его совершенно не радовали ни раскиданные по всему берегу тела утопцев, ни перемазанный в какой-то мерзости красивый клинок, ни угвазданный по самые круглые уши ведьмак. — У Берна был двуручник, — продолжал Птичка, — слишком тяжелый, Берн вечно ржал, что я его меч даже поднять не могу. А мне и не надо, я зато быстрый, пусть и с обычным мечом. А он пока повернется — его трижды покусать успевали бы, если б могли доспех прокусить. Доспех у него тоже тяжелый был. — Кто такой Берн? Незнакомое имя царапнуло слух — по крайней мере, Лис счел, что это имя. Его Всеобщий все еще был не очень хорош. Птичка невозмутимо уселся на песок, начал оттирать меч сорванной тут же травой. — Берн — ведьмак, — значительно сказал он, — Медведь. Они вообще нелюдимые, но он считал, что я смешной и почти не мешаю. А я считал, что таскаться с настоящим ведьмаком лучше, чем одному. Ему чаще платили, чем не платили, ну и научил он меня кое-чему. — Настоящим ведьмаком? А ты что, половина ведьмака? — Настоящим — в смысле, не из Стигги, — Птичка отложил пучок травы, снова завертел саблей, — с тем, кого хоть чему-то учили. Хотя он и не считал, что я ведьмак, и думал, что я сбежал от Волков или Грифов, а про Стиггу все вру. Но, в общем-то, ему было похеру, откуда я там сбежал, все равно он меня не сдал. Лис смотрел в землю, смешанную с бледным речным песком, и пытался понять как можно больше, пока Птичка продолжал рассказывать — успешно порубленные утопцы явно добавили ему хорошего настроения и желания поговорить. — Говорил, что такой здоровый лоб должен быть или невероятно тупым, чтоб не запомнить к шестнадцати годам хотя бы гулей, пару знаков и рецепт двух-трех эликсиров, или слишком умным, чтобы сбежать сразу после мутаций и успешно шхериться пять лет по чердакам и подвалам. Учитывая, что я еще и меч держать толком не умел, он склонялся ко второму варианту, иначе, как он говорил, все ведьмаки мерли бы в первый год с такими-то глубокими познаниями, — Птичка слегка подкинул саблю, неуловимым движением поймал рукоять в обратный хват, завел себе за спину, — ну, за семь лет блужданий по Континенту в его компании я чему-то да научился, хотя он сразу сказал, что мотал учить чужих щенков. Раз посмотрел, два спросил, три попробовал… — А как вы встретились? Птичка положил саблю на песок, сцепил руки за спиной, с хрустом потянулся, запрокидывая лицо к рыжему закатному небу. Лис коротко взглянул на горизонт — горячий медный шар солнца медленно закатывался за черный лес. — Я тогда уже в… третью деревню, кажется, пришел, — Птичка расцепил руки, зачесал назад упавшие на лицо мелкие кудряшки, — или в четвертую, не помню. Я тогда просто по деревням ходил, оставался на месяц-два, если не зима, зимой оставался до весны. Делал, что скажут, все равно ничего особо не умел, а лишних рук там не бывает, даже если они кривоваты. Жалели меня, в основном, пускали — в деревнях не особо знают, что мы такое, я говорил, что чародеи-изуверы и сбежал, вот и жалели. И вот была весна, и я пришел в деревню, десяти дней там не прожил — ведьмак приехал. А у него и спрашивают, мол, что, тоже чародеи-изуверы и сбежал? Птичка снова вернулся к сабле, но не смотрел на нее — бесцельно возил новым пучком травы по лезвию, глядя перед собой, и улыбался. — А то, говорят, есть у нас уже один пацан с такими же глазами, второго такого нам не надо. Он им и говорит — показывайте своего пацана, хочу на него посмотреть. Я тоже хорош, тоже посмотреть захотел — интересно же, как другие ведьмаки выглядят. В общем, после содержательного обмена угрозами и предложениями я с ним и уехал — не захотел он меня сдавать в ближайшем городе страже, хотя и пугал, что сдаст. А потом стража тоже не очень знала, что мы такое, поэтому мое вранье, что я ученик вон того ведьмака, можете спросить, принимала довольно охотно — им, наверное, совсем не хотелось что-то у него спрашивать. И ему удобно — я и где переночевать лучше находил, и где подешевле чего купить, и болтали со мной охотнее, чем с огромным мужиком, у которого на роже крупно написан план жестокого убийства любого, кто на него посмотрит. А потом я и меч себе надыбал, взял, где лежало плохо — он на меня легкие заказы вроде утопцев или гулей скидывал. — А где он сейчас? — Лис пытался сопоставить услышанное с объективной реальностью. Объективная реальность и арифметика говорили ему, что шестнадцать плюс семь будет двадцать три, а сам Птичка говорил, что ему двадцать пять. Не сходилось. Или Лис плохо запомнил, как на Всеобщем произносятся числа — такой вариант он тоже допускал. — Умер, — бесцветно ответил Птичка, — позапрошлой весной. А я снова начал шхериться по чердакам и подвалам. Меч то ли продал кому, то ли сломал, то ли забыл вообще — не помню. Мало что помню из той весны и того лета. Отвечу заодно на следующий твой вопрос, — он снова выкинул перепачканный пучок травы, — медальон не взял, потому что он говорил, что ведьмаков хоронят с их медальонами, чтобы было понятно, что здесь умер ведьмак, и если мимо проедут их братья из Школы — они расскажут остальным, или отвезут медальоны обратно в Школу, чтобы там узнали. Я не знал, где его Школа, он не говорил. Точнее, говорил, что это очень большая тайна. Лис опасался сказать хоть что-то — ему очень не понравилось, в какое русло свернул разговор, точнее, монолог Птички. А Птичка, кажется, вовсе не собирался останавливаться — вытянул ноги, уложил на колени теперь почти чистую эльфскую саблю. — И мне кажется, это правильно, — заключил он, — я бы хотел знать, кто из наших умер. Я думал, что вообще все, потому что никого не видел с тех пор, как нас выставили из той эльфской деревни. Ну, был уверен, что Третий-то точно умер, несмотря на то, что его не выставляли. А он, кажется, проникся эльфскостью, и вообще живее всех живых, — стремительно темнеющий воздух прорезал нервный смешок, — вот это было внезапно, конечно. Но я, наверное, даже рад. Птичка поднялся, оставив саблю на песке, снова потянулся. — Пошли, поможешь мне все это стащить в кучу. — Зачем? — заторможенно поинтересовался Лис, поднимаясь вслед за ним на ноги и разминая затекшую шею. — Чтобы сжечь, конечно, — Лис почти слышал, как Птичка улыбается, и это было как-то совсем неправильно после всего, что он услышал до этого, — я что, зря учился Знаки ставить? Сейчас увидишь лучший Знак из всех, которые я знаю. Лучший Знак в такой темноте Лис увидеть не смог — только как внезапно родилось в какой-то точке темного ночного воздуха рыжее яркое пламя, неохотно перекинулось на валежник, который они накидали поверх утопцев. Они поднялись чуть выше по течению и сидели, глядя на весело трещащий костер, пока он не прогорел — прохладный ветер сносил вонь вниз, руки и ноги у Лиса гудели от усталости. — Мне лень возвращаться, — Птичка вытянулся на песке, — тут уютненько. Река журчит. Лис не успел оспорить ночевку на темном берегу реки — от города кто-то бежал к ним, бежал быстро, но устало, тяжело дышал. — Там, — подбежавший молодой эльф уперся ладонями в колени, переводя дыхание, — на караван напали чудовища. — Какие? — Птичка тут же заинтересовался, поднялся, прихватив саблю. — Не знаю, — эльф мотнул головой, качнулись темные пряди, — летающие. Лис его узнал — прибежавший был из отряда, который тренировала Неанель. Имени он, впрочем, не помнил. — Летающие, — задумчиво повторил Птичка, — мохнатые или чешуйчатые? — Чешуйчатые, — устало отозвался эльф, — идем, госпожа Аэлиренн забрала коня и поехала первая, другого в городе можно взять, наверное. Надеюсь, — совсем упавшим голосом закончил он. — А сколько их? — Лис закатил глаза, услышав этот вопрос, поднялся, пока Птичка допытывался деталей, — и зачем ваша Аэлиренн туда поехала-то? За мной бы сразу пришел. — Адъютант сказал — сначала доложить госпоже Аэлиренн и генералу, а потом идти за тобой, — эльф отдышался, выпрямился, — быстрее, надо торопиться. — Странно, — Птичка явно пожал плечами, но в темноте Лис почти его не видел, только жутко горели отражающие слабый лунный свет круглые огромные зрачки, — но ладно, пойдем. А то растащат какие-нибудь вилохвосты ваши смешные кривые мечи, у них как раз сейчас разгар гнездования, а они любят блестяшки.***
Непроглядно-черная ночь неслась навстречу, била в лицо — тугим, плотным воздухом, обычным, летним, только мерещилась в ярком лесном запахе медная кровь. Вороной конь был хорош, умен и быстр, но и его вконец загнали: сначала — несшийся опрометью в Лок Муинне мальчишка, потом уже она. — Давай, давай, еще чуть-чуть, — шептала Аэлиренн, пригибаясь к черной мокрой шее коня, чтобы ветки не били в лицо. Бой она услышала неожиданно — что-то пронзительно завизжало, обреченно, по-звериному. Аэлиренн не сомневалась, что ей необходимо быть там — потому что там два отряда практически детей, не верила она, что им по сорок-пятьдесят лет, потому что там атакуют обоз с продовольствием, которого остро не хватало последние несколько дней, потому что там оружие, которого не хватало всегда. Потому что она должна вести за собой — значит, с самого начала не должна бояться каких-то препятствий, каких-то чудовищ. Она и не боялась — по крайней мере, не чудовищ точно. В конце концов, для чудовищ у нее есть ведьмак. И он тоже там. Коня она небрежно, на скорую руку привязала к дереву у ручья. — Раненые есть? Эльф, не то стоявший на часах, не то просто не спавший — Аэлиренн сомневалась, что кто-то здесь спал этой ночью, — дернулся, вытянулся, прижал ладонь и кулак к груди. — Шестеро, — отозвался он, — там, — он махнул рукой, по бледному лицу прыгали рыжие блики от костра, — адъютант и… — Раз он здесь — зачем вы полезли? — перебила его Аэлиренн. Эльф дернулся, отвел взгляд. — Вытаскивать… Медики лучше скажут, но, кажется… Аэлиренн коротко махнула рукой, обрывая — ее не интересовали его прогнозы. Прогнозы медиков, впрочем, ее тоже не интересовали. Сидевший рядом с наскоро поставленным навесом эльф поднялся, прижал ладонь и кулак к груди — и ушел к костру. Под пологом сгустилась плотная, до одури пропахшая кровью темнота, прорезанная единственным рыжим лучом — светом от костра, просочившимся за тяжелую темную шерсть. Аэлиренн опустилась на землю. Одно белое пятно — лицо с закрытыми глазами, она нащупала на шее пульс — неторопливый, ведьмачий. То, что их сердце билось в четыре раза медленнее, очевидно, не сильно помогало — крови вокруг могло быть и поменьше. Хотя, думала Аэлиренн про себя, пачкая руки и ощупывая чужую шею и челюсть, все могло быть и хуже — по крайней мере, он дышал. И хорошо известной всем эльфам раны, способной все погубить, тоже не было — а значит, он еще мог драться. — Вставай, котик, — она легонько похлопала кончиками пальцев по прохладной щеке, кожи коснулось что-то горячее и липкое — снова кровь, глубокий порез над губой, голова под ее ладонью слегка дернулась вбок, — вставай. Узкие горящие росчерки — прищуренные глаза, отражающие свет зрачки, — почти сразу погасли, белое лицо запрокинулось. Она провела кончиками пальцев по судорожно дернувшемуся горлу ниже, снова нащупала липкое и горячее — рубашка разодрана в клочья. Слишком много блестит, подумала Аэлиренн — ей хотелось, чтобы в темноте было только два огонька — кошачьи глаза, отражающие свет зрачки. — Встань и убей этих тварей, пока они не убили каждого, кто попытается подойти к повозкам. Ее снова охватило знакомое уже раздражение — короткая и сухая злость на то, что ее часть, ее важная часть ее почему-то не слушается, будто она никак не может удобно ухватить меч, будто путается в собственных ногах. По крайней мере, теперь она хорошо видела, почему — но это никак не помогало. Гезрас услышал — снова открылись кошачьи глаза, вспыхнули огоньками, непривычно ледяные пальцы сжали ее левую ладонь. Аэлиренн потянула на себя, помогая ему сесть — темная, поблескивающая в скупом рыжем свете фигура качнулась. Она хорошо успела узнать этот взгляд — странно-беспомощный для того, кто с легкостью мог свернуть шею взрослому мужчине, кто мог голыми руками и подручными средствами справиться с небольшой разбойничьей ганзой — потому что он был быстрее, сильнее, бесшумнее, потому что ему сказала это сделать она. Взгляд, говорящий, что если она скажет «встань и убей их» — он встанет и убьет. Скажет «иди и умри» — он пойдет и умрет. Пока ей хотелось бы обойтись без этого. Но этих тварей больше никто не сможет убить. Аэлиренн какое-то время молча слушала непривычно громкое, трудное дыхание, смотрела, как загораются и гаснут кошачьи зрачки. Потом Гезрас встал, покачиваясь, нашарил на столе звякнувшую кружку с водой. Оставшийся под пологом запах крови можно было нащупать руками — Аэлиренн казалось, что воздух тоже начал густеть, сворачиваться в бурые комки. Она потерла ладони друг о друга, чувствуя, как стягивает кожу, и вышла. Около навеса стоял один из медиков — он был бы абсолютно бесцветным, если бы не темные разводы на белой ткани. Аэлиренн почти усмехнулась, глядя по сторонам — взгляды, направленные куда-то в сторону поляны, вернулись к ней. Молча смотрели медики, укладывавшие перевязки и мази в сумки или оттиравшие ладони, перевязанные уже раненые, державшиеся кто за плечо, кто за ногу, те, кто сидел рядом с ранеными или у костра. Искренний, чистый ужас тоже можно было нащупать руками. Дети, устало подумала Аэлиренн. Им вообще не стоило тут находиться, но они пришли. У каждого своя причина, к каждому — свой ключик. Мальчики и девочки, которые хотели стать героями, мальчики и девочки, которые хотели стать взрослыми в глазах других взрослых, мальчики и девочки, которые имели многое и хотели еще больше. Мальчики и девочки, которые не понимали, что сделает тот, кому ты дашь все, что ему нужно — а тому, у кого нет ничего, нужно немногое. Причина жить, причина умереть, причина убивать, шанс стать хоть кем-то, шанс на свое место. Этот ключик она подобрала давно, и работал он безотказно. Всколыхнувшие воздух кожистые хлопки и звериный, отчаянный визг чудовищ, снова зазвеневший над поляной, это подтверждал.