Семейные ценности

Age: 37 В этом году осень в Нью-Йорке наступает рано. Под ногами тихо шуршат опавшие листья самых разнообразных оттенков — чаще желтые и красные, иногда полусгнившие коричневые, а в зеркальной глади луж отражаются кривоватые силуэты уже совершенно голых деревьев. Но ему по душе медленное увядание природы. Словно осень — это маленькая смерть, знаменующая вовсе не конец, а скорое начало. Бесконечный цикл времен года, бесконечный замкнутый круг. Он находит это философски-поэтичным. И, разумеется, невероятно вдохновляющим. В воздухе висит густой аромат мокрого асфальта и тяжёлой земли. А ещё немного — выхлопных газов от потока бесконечных автомобилей, и совсем чуть-чуть — сладкий аромат карамельного сиропа из крафтового стаканчика, который Ксавье держит в левой руке. Не слишком удобно, но что поделать. Вторая рука занята крохотной детской ладошкой, крепко обхватывающей его мизинец. Его дочь — маленькая девочка с иссиня-чёрными косичками, ученически-ровным пробором и суровым взглядом чернильных глаз — серьёзна не по годам и крайне упряма, а потому никогда не позволяет себе держаться за руку полностью. — Отец, — Мадлен почти всегда использует именно такое обращение, но Ксавье никогда не возражает против этого слегка резковатого слова. В нём чувствуется авторитет. — Почему одни листья жёлтые, а другие — красные? — Не знаю, Мэдди. Может быть, от вида деревьев зависит? — он пожимает плечами и улыбается самыми уголками губ. Торп практически уверен, что дочка сама прекрасно знает верный ответ и нарочно проверяет его осведомлённость в ботанике. Она вообще очень любит его проверять. И почти всегда — не в его пользу, ведь Ксавье ровным счётом ничего не смыслит в биологии, физике, анатомии… И в куче других наук, которые безумно интересны его мрачной пятилетней принцессе. — Не совсем так, — она останавливается на минуту, между бровок залегает крохотная морщинка, свидетельствующая о напряжённом мыслительном процессе. — Я читала, что это зависит от количества того или иного пигмента. Где-то больше каротиноида, а где-то — антоцианина. И ещё… Не называй меня Мэдди. Меня зовут Мадлен Аддамс-Торп. Ксавье едва сдерживается, чтобы не рассмеяться вслух. Тоненький детский голосок звучит настолько сурово, что ему хочется подхватить девочку на руки и тормошить до тех пор, пока с надменно поджатых губ не начнёт срываться заливистый смех. — Почему ты так улыбаешься? — Мадлен пристально взирает на него снизу вверх. Пушистые угольно-чёрные ресницы слегка трепещут, и она пару раз моргает, выдавая свою растерянность. — Потому что я люблю тебя, — просто отвечает Ксавье, с нежностью вглядываясь в серьёзное детское личико. — Я тоже люблю тебя, — отзывается она таким важным тоном, словно зачитывает отрывок из очередной научной книги. — Но постоянно улыбаться из-за этого странно. — Значит, я странный? — он шутливо копирует строгую интонацию дочери и, осторожно высвободив свою руку из цепкого захвата маленьких пальчиков, взъерошивает её челку. — Сам признался, — Мадлен едва заметно хмурится и сдувает со лба растрепавшиеся пряди. А потом вдруг на минуту затихает, явно что-то обдумывая, и снимает с плеч маленький рюкзачок из чёрной кожи. Сосредоточенно роется в нём несколько секунд и извлекает наружу аккуратно сложенный лист. — Я кое-что нарисовала… для мамы. Ксавье забирает из рук девочки рисунок и разворачивает его — на белом листе изображён ворон в пикирующем полёте. Детали прорисованы с удивительной точностью. Блестящие глаза-бусинки, иссиня-чёрные перья, слегка приоткрытый острый клюв, опасно изогнутые когти, которые вот-вот сомкнутся в смертоносном захвате вокруг добычи. И хотя психолог в детском саду неоднократно говорила ему, что изображать подобные мрачные сюжеты совершенно ненормально для пятилетнего ребёнка, Торп не может сдержать восхищённого вздоха. — Это очень красиво, родная, — он присаживается на корточки рядом с дочерью, не опасаясь испачкать светлое пальто, и ласково проводит большим пальцем по мертвецки бледной скуле. — Я очень горжусь тобой. Мадлен улыбается — едва заметно, самыми уголками губ — и на щёчках появляются крохотные ямочки. Она так похожа на Уэнсдэй... Просто невероятно. Те же глубокие угольные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц, те же смоляные брови вразлёт, та же форма лица с чёткими выразительными чертами, тот же изумительный контраст чёрного и белого. Абсолютно точная копия матери. От него самого — практически ничего. Заметив столь пристальное внимание к собственной персоне, девочка с неудовольствием поджимает губы и принимается расправлять несуществующие складки на платье в мелкую шахматную клетку. Ещё один машинальный жест, свойственный Аддамс — признак лёгкого волнения. Наблюдая за дочерью краем глаза, Ксавье проводит пальцами над рисунком — и ворон оживает. Несколько раз взмахивает широкими крыльями, щёлкает когтями и приподнимает голову, пытаясь выбраться из белого листа. — Когда я научусь делать также? — требовательно спрашивает Мадлен, разглядывая ожившую картинку с хирургически-пристальным интересом. — Скоро, родная, — Ксавье мягко улыбается и отводит руку. Ворон неподвижно замирает в новой позе, слегка отличной от первоначальной задумки. — Уверен, что совсем скоро… Мы почти на месте. Идём. Он выпрямляется, откинув назад спадающие на лицо волосы, и снова протягивает дочери руку — Мадлен с лёгким неодобрением взирает на протянутую ладонь, после чего крепко обхватывает его мизинец маленькими ледяными пальчиками. — Замёрзла? — обеспокоенно спрашивает Торп. Аномально низкую температуру тела, как у Уэнсдэй, их дочь не унаследовала. К огромному облегчению. Она отрицательно качает головой и, решительно забрав у отца рисунок, кладёт его в карман тёмного пальто. Коротко кивнув друг другу, они продолжают путь через вымощенную брусчаткой аллею, усеянную россыпью опавших листьев. И спустя несколько минут останавливаются у изящных резных ворот, ведущих на кладбище Марбл. Притихшая Мадлен внимательно взирает на ровные ряды памятников, преимущественно высеченных из белого мрамора. Но никакого опасения в пристальном взгляде угольных глаз нет — только небольшая доля… интереса? Волнения? Сложно сказать точно. Внутренний мир дочери подчас напоминает бездонную тёмную пропасть, скрывающую множество тайн, разгадать которые не под силу даже ему. Осторожно приоткрыв одну из резных створок — проржавевшие петли издают жалобный скрип — Ксавье первым ступает на территорию кладбища. Аккуратная дорожка из светлого камня почти полностью скрыта под ворохом мёртвых листьев. Кажется, все посторонние звуки на заднем плане — шум машин, гомон людей, даже их медленные шаги — затихают под гнетом плотной непроницаемой тишины. Он медленно проходит между памятниками, сворачивает налево, потом дважды направо — давно заученный маршрут, повторить который Торп способен даже с закрытыми глазами. Мадлен больше не держится за его мизинец и молча следует за ним, словно маленькая тень. Она всегда ходит совершенно бесшумно — ещё одна привычка, унаследованная от Уэнсдэй. Ксавье несколько раз машинально оборачивается, чтобы убедиться, что дочь не отстала и не спряталась, как она любила делать во время прогулок по семейному кладбищу Аддамсов на заднем дворе их мрачного поместья. Но она здесь. Крохотные пальчики взволнованно теребят пуговицу на пальто, потом перемещаются на кончик одной из косичек. Между бровей образуется едва заметная морщинка. Всё-таки она взволнована — но усердно пытается скрыть это за маской равнодушного безразличия. Какое всё-таки поразительное сходство… Просто невероятно. Ксавье первым подходит к нужной могиле и, присев на корточки, проводит пальцами по серому надгробию. Шероховатая поверхность камня покрыта капельками от недавнего дождя, а невысокий памятник почти полностью зарос тёмно-зелёным плющом. Прошло уже столько лет… А пребывание здесь до сих пор отзывается в душе затаённой болью. И хотя он не знает, куда попадают люди после смерти, но точно знает, где они остаются — в самой глубине сердца. Навсегда. И воспоминания об ушедших ничем не стереть и не вытравить… Как ни старайся. Мадлен негромко сопит и долго возится за его спиной, а потом на влажную чёрную землю плавно опускается рисунок с одинокой птицей в смертоносном пике. Ксавье не успевает ничего сказать — в кармане его пальто оживает телефон. От неожиданно громкой трели звонка с ветки ближайшего дерева взмывает ввысь стая ворон. Мельком взглянув на экран, он проводит большим пальцем слева направо, принимая вызов. — Торп, я точно однажды тебя убью. Почему вас нет дома? Куда ты опять потащил моего ребёнка? — в её ровном голосе как всегда звенит металл. — Нашего ребёнка, Уэнс, — с ироничной усмешкой поправляет Ксавье, наблюдая за тем, как дочь аккуратно разглаживает слегка помятый рисунок. — Мы на кладбище Марбл. Гуляли неподалёку и решили навестить могилу моей матери. — Ясно, — Аддамс делает короткую паузу, и стальные интонации слегка смягчаются. Но только слегка. — Я надеюсь, ты не забыл, что через тридцать минут мы должны выехать в Нью-Джерси? — Конечно, нет. — Тогда оставайтесь там, я соберу вещи и заеду за вами, — заявляет Уэнсдэй безапелляционным тоном и, не дожидаясь ответа, сбрасывает звонок. — Я решила оставить рисунок бабушке. Чтобы ей не было тут одиноко, — очень серьёзно сообщает Мадлен, обернувшись к нему. — А для мамы я нарисую ещё. — Думаю, это замечательное решение… — Ксавье чувствует, как на его губах против воли расцветает широкая счастливая улыбка, и раскрывает объятия для дочери. — Иди ко мне, милая. Очень медленно, крохотными шажочками Мадлен приближается и обвивает хрупкими ручками его шею. Утыкается в плечо и расслабленно прикрывает глаза. Не переставая улыбаться, Торп ласково гладит дочь по блестящим чёрным волосам — от неё пахнет яблочным шампунем и немного карамелью. И пусть большую часть черт — и внешних, и внутренних — она позаимствовала у матери, от отца тоже кое-что досталось. Способность тонко чувствовать переживания других и умение искренне сопереживать. А такое определенно дорогого стоит. Они ещё долго сидят напротив старого надгробия в абсолютном молчании. Внезапный порыв пронизывающего осеннего ветра треплет косички Мадлен и подхватывает оставленный ею рисунок — Ксавье поспешно ловит его и кладёт поверх белого листа большой камень, найденный неподалёку. Наверное, стоило бы захватить цветы, но визит на кладбище получился совершенно незапланированным. Он просто хотел показать дочери могилу человека, в честь которого она получила своё имя. Звук входящего смс извещает о том, что Уэнсдэй уже ждёт их возле западных ворот. Ксавье быстро подхватывает малышку на руки, невзирая на её активные попытки протеста, и направляется к нужному выходу. Аддамс стоит на парковке, скрестив руки на груди и прислонившись к своему Мазерати — но теперь уже другой модели, с двумя рядами сидений. Несмотря на пасмурную ненастную погоду, она облачена всего лишь в тонкую кожаную куртку и лёгкое шифоновое платье чуть ниже колен. Ксавье неодобрительно цокает языком, но предпочитает оставить без комментариев столь наплевательское отношение жены к собственному здоровью — спорить совсем не хочется. Хочется просто быть обыкновенной счастливой семьёй, которая отправляется на выходные в гости к родственникам. Правда, повод не совсем обычный — Пагсли пару дней назад выпустили из тюрьмы после полуторагодового заключения. Впрочем, он ещё легко отделался. А мог бы ещё легче, не получи та странная история широкой огласки. — Мама! — радостно взвизгивает Мадлен, едва завидев Уэнсдэй, и принимается настойчиво барахтаться у него на руках. Приходится опустить её на землю — и девочка молниеносно бросается к матери, ловко перепрыгивая через многочисленные лужи. Уэнсдэй взирает на такое бурное проявление эмоций с заметным недовольством, но в самую последнюю секунду наклоняется и подхватывает Мадлен на руки. И даже не обращает никакого внимания, что испачканные землёй ботиночки оставляют на её кожанке множество грязных разводов. — Как день прошёл? — приблизившись к семейству, Ксавье слегка приобнимает жену за талию и оставляет невесомый поцелуй на виске. — Кошмарно, и вовсе не в хорошем смысле, — она закатывает глаза, удобнее перехватывая дочь, и неожиданно склоняет голову к его плечу. — Шепард намеревается уйти в отставку и выдвинул вместо себя какого-то скудоумного… cazzone. — Мама, а что такое cazzone? — Мадлен с удивительной точностью воспроизводит итальянское ругательство. — Это непереводимое выражение, родная, — поспешно поясняет Торп, опасаясь излишней прямолинейности Аддамс. — И его лучше нигде не употреблять. — Почему? — упрямства их дочери однозначно не занимать. На кукольном личике мгновенно появляется пытливое выражение, угольные глаза подозрительно прищуриваются. — Потому что это плохое слово, правда же, Уэнсдэй? — с нажимом спрашивает Ксавье. — Правда, — она явно категорически не согласна с подобной классификацией, но возражать не торопится. Удивительно. Неспроста сегодня полдня лил дождь. — Давай я поведу? — желая сменить неловкую тему, Ксавье кивает в сторону Мазерати и протягивает раскрытую ладонь. — Конечно, нет. Я хочу добраться в Нью-Джерси до совершеннолетия дочери. — Мама, ну пожалуйста… Пусть отец будет за рулём, — Мадлен наигранно-капризно надувает губы и сильнее обвивает руками шею матери. — А ты почитаешь мне вслух. Уэнсдэй сокрушенно вздыхает и закатывает глаза. Впрочем, она скорее изображает недовольство, нежели испытывает его на самом деле. Ксавье не может сдержать довольной усмешки. И пусть их маленькая мрачная принцесса — абсолютно точная копия матери, но она с завидным постоянством принимает его сторону практически во всех семейных спорах. — Ваша организованная преступная группировка меня однажды доканает, — иронично заключает Аддамс и вкладывает в его протянутую ладонь ключи от машины. — Постарайся только не забывать о существовании педали газа. — Как будто ты дашь мне об этом забыть, — Торп копирует язвительный тон жены и быстро усаживается на место водителя. Уэнсдэй занимает пассажирское, а Мадлен устраивается сзади — и как обычно сама застёгивает ремни безопасности в детском кресле. Мощный мотор утробно рычит, и Мазерати плавно трогается с места, оставив позади резные ворота кладбища. — Итак, что тут у нас… — Аддамс достаёт из кармана куртки телефон и начинает быстро пролистывать заголовки документов. — Компрессионная асфиксия, постгипоксическая энцефалопатия, перелом основания черепа вследствие падения с высоты, внутреннее кровотечение вследствие колото-резаной раны брюшной полости… — Да, вот это! — Мадлен радостно хлопает в ладоши и ёрзает на сиденье от нетерпения. — Вот бы ран было несколько! Торп наблюдает за бурным восторгом дочери в зеркало заднего вида — но уже давно без малейшего удивления. Подобное чтиво с самого младенчества заменяло ей стандартные детские сказки о принцессах и драконах. Когда Ксавье впервые застал Уэнсдэй за чтением отчёта о вскрытии над детской колыбелью, он был слегка шокирован. Но только слегка — за долгие годы совместной жизни у него выработался иммунитет к пугающим выходкам жены. Но уточнить всё же решился. — Ты читаешь нашему ребёнку отчёт о вскрытии? Серьёзно? — он медленно прошел в комнату и остановился за спиной Аддамс, ошарашенно взирая на мелкие печатные буквы. — Ты чем-то недоволен? — она и бровью не повела. — Это очень качественный и подробный отчёт. — Не сомневаюсь, — Торп машинально покачал головой и потёр переносицу двумя пальцами. — Но… Уэнс, тебе не кажется, что это немного неподходящая литература для годовалого ребёнка? Может быть, попробуем сказки? Например, Спящую красавицу… — И чем это лучше? — Уэнсдэй обернулась к нему, отложив в сторону чёрную папку. — Принц изнасиловал погруженную в летаргический сон принцессу, а через девять месяцев у неё родились близнецы и от голода начали сосать её пальцы. Таким образом, яд из её организма был удалён и… — Не продолжай. Я понял, что нам с тобой в детстве читали немного… разные истории. Впрочем, чему я удивляюсь? — тяжело вздохнув, он присел перед женой на корточки и положил ладони на её колени, скрытые шелковой тканью длинного халата. — Но есть и другие сказки. Как насчет Золушки? — Её старшая сестра отсекла себе пальцы на ногах в попытке надеть туфельку, — категорично отрезала Аддамс и спустя секунду, словно первой части сказанного оказалось недостаточно, твёрдо добавила. — А младшая — пятки. — Ну а Русалочка? — он всё ещё верил, что надежда умирает последней. — Покончила жизнь самоубийством, потому что не смогла перерезать горло принцу, — Уэнсдэй медленно провела по его шее указательным пальцем. От прикосновения чёрного ногтя в форме острого стилета по спине Ксавье невольно пробежали мурашки. — К слову, совершенно иррациональное решение, учитывая, что он женился на другой. — А ты бы смогла перерезать мне горло, если бы я женился на другой? — Торп усмехнулся и, перехватив тонкую руку Аддамс, на мгновение припал губами к изящному запястью. — Ты бы не смог жениться на другой, — она выразительно изогнула смоляную бровь. — Я бы перерезала ей горло задолго до свадьбы. А потом Уэнсдэй резко подалась вперёд и впилась в его губы жадным глубоким поцелуем. Дорога до Нью-Джерси занимает чуть больше часа. Под неодобрительным взглядом жены Ксавье немного превышает скорость, и плывущие за окном деревья сливаются в сероватую монолитную стену. Утробный рык мощного мотора, плавные переливы классической музыки из динамиков и ровный голос Уэнсдэй, зачитывающий подробный отчёт о многочисленных колото-резаных ранах — всё это действует на их дочь получше любого снотворного. Уже спустя двадцать минут пути Мадлен начинает клевать носом, поминутно роняя голову на грудь и тут же вскидывая обратно со всем присущим ей упрямством. Но в конце концов сдаётся во власть Морфея — откидывается на спинку детского кресла и окончательно закрывает глаза. Аддамс тут же тянется к колёсику слева от бортового компьютера и убирает громкость музыки почти до минимума. А затем к кнопке климат-контроля — чтобы прибавить температуру в салоне. Эти маленькие проявления заботы настолько трогательны, что Ксавье не может сдержать блаженной улыбки. Уэнсдэй, всегда кажущаяся такой холодной и равнодушной, неожиданно сумела стать по-настоящему прекрасной матерью — в меру строгой, но невероятно заботливой. Готовой защищать свою семью до последнего. А ведь когда-то он так не считал — после рождения Мэдди Торп не разговаривал с женой практически два месяца. Не мог простить ей безответственности, едва не ставшей фатальной для них обеих. Даже теперь, по прошествии пяти с половиной лет, он с содроганием вспоминал то страшное время, когда их жизни буквально висели на волоске. Многочасовая операция, огромная кровопотеря у Уэнсдэй и две остановки сердца у Мадлен. А когда вышедший в коридор врач с облегчением сообщил, что опасность миновала, Винсент отвёл сына в сторону и рассказал, что именно стало причиной трагедии. Поначалу Ксавье не поверил. Словно мозг на подсознательном уровне отказался воспринимать шокирующее осознание, что Уэнсдэй добровольно рискнула сразу двумя жизнями. И во имя чего? Какого-то поганого расследования и своих неуемных амбиций? Нет. Немыслимо. Это было слишком. Даже для неё. Но когда она пришла в себя на следующий день, Торп задал всего один вопрос — а Аддамс молча опустила взгляд, несколько раз растерянно моргнула… и быстро кивнула. И у него внутри словно что-то оборвалось. Наверное, если бы Мадлен не выжила, он бы тут же ушёл и подал на развод. Потому что не смог бы смотреть на Уэнсдэй и знать, что именно она повинна в смерти их ребёнка. Но Мадлен выжила. И объединила родителей связью куда более крепкой, нежели официальный брак и клятва в вечной верности перед Богом и людьми. И Ксавье денно и нощно находился в больнице рядом с женой и дочерью на протяжении трёх месяцев, ушедших на реабилитацию. Помогал Уэнсдэй вставать с кровати и долго ходить по коридорам, как предписали врачи — поначалу она упрямо отвергала его заботу, но её собственных сил едва хватало, чтобы принять вертикальное положение. Помогал переодеваться и даже заплетать косы — но за всё это время не проронил ни слова. Не хотел. Да и не мог. А потом однажды застал её в отделении интенсивной терапии. Уэнсдэй стояла над кувезом, где лежала их крохотная малышка, опутанная бесчисленным количеством проводов и систем жизнеобеспечения. Водопад густых чёрных волос полностью скрывал лицо Аддамс, но худенькие острые плечи заметно дрожали. А когда она резко обернулась на звук его громких шагов, Ксавье увидел то, чего не видел никогда прежде — по бледным ввалившимся щекам беззвучно катились слёзы. — Прости меня, — прошептала она практически неслышно, даже не пытаясь утереть мокрые дорожки слёз. А может быть, она и вовсе их не замечала. — Не у меня проси прощения, — Торп стиснул руки в кулаки с такой силой, что ногти до боли впились в ладони, и кивнул головой в сторону кувеза. — А у неё. Это её ты едва не убила в угоду своему гребаному расследованию. Он ожидал, что Уэнсдэй по обыкновению скроет истинные чувства под ледяной равнодушной маской, начнёт спорить и сыпать ядовитыми колкостями. Но она промолчала. Только зажмурилась, как будто от резкой боли, и понуро опустила плечи — словно из неё вдруг вынули стальной стержень, помогающий держать неестественно-ровную осанку. И Ксавье сдался. В несколько стремительных шагов преодолел расстояние между ними и заключил Аддамс в объятия. Она вздрогнула всем телом и судорожно выдохнула — а потом внезапно вцепилась в него так крепко, что он не смог бы отстраниться при всём желании. Но Ксавье и не хотел отстраняться. Какой бы сильной не была ярость, любовь всегда оказывалась в стократ сильнее. Когда они пересекают границу штата, пейзаж видоизменяется — в окрестностях Трентона уже выпал первый снег, укрыв поля и небольшие рощи тонким белым полотном, на котором местами виднеются островки чёрной влажной земли. Уэнсдэй немного опускает боковое стекло, с наслаждением вдыхая свежий морозный воздух. Она до сих пор искренне недолюбливает шумный и суетливый Нью-Йорк — и потому почти никогда не возражает против частых визитов в родовое поместье Аддамсов. Благо, разногласия с родителями заметно сгладились за прошедшие годы. Ксавье как-то рискнул предположить, что Уэнсдэй стала лучше понимать Мортишу, потому что сама стала матерью — но мгновенно был награждён самым уничижительным взглядом из всех возможных. Когда Мазерати аккуратно притормаживает в конце извилистой подъездной дорожки, на пороге особняка мгновенно возникает высокая фигура Ларча. Не дожидаясь отдельной просьбы, угрюмый дворецкий приветствует их коротким кивком и начинает доставать из багажника дорожные сумки. Мадлен трёт глаза маленькими кулачками и сонно потягивается. Но когда Ксавье тянется рукой в заднюю часть салона, чтобы отстегнуть ремни детского кресла, дочь мгновенно принимает свой обычный суровый вид — и сама щёлкает замками. А потом сама открывает дверь и поспешно выбирается из машины. И откуда только в ней столько упрямства и самостоятельности? Впрочем, ответ очевиден — поразительное влияние наследственности. Уэнсдэй и Ксавье синхронно переглядываются. — Скоро мы станем ей совсем не нужны, — с театральным драматизмом вздыхает он, провожая дочь задумчивым взглядом. — И когда она успела так повзрослеть? — Не преувеличивай. Ей всего пять лет, — резонно возражает Аддамс. — Пошли уже. Они выходят из машины и неторопливо направляются к особняку вслед за Мадлен. Погода окончательно испортилась — небо затянуто низкими свинцовыми тучами, резкие порывы ледяного ветра треплют длинное платье Уэнсдэй и распущенные волосы Ксавье. Похоже, ночью ожидается самая настоящая снежная буря. Но поместье Аддамсов больше не кажется ему мрачным — в ненастные вечера особенно уютно сидеть у огромного горящего камина в их гостиной. Или бродить по хитросплетениям коридоров со множеством дверей, которые никуда не ведут. Или проводить долгие часы в их библиотеке, занимающей добрую половину первого этажа. Здесь всегда царит та самая атмосфера настоящей любящей семьи, которой Торпу так не хватало после смерти матери. — Мои дорогие! — торжественно восклицает Гомес, когда они оказываются в полутёмном холле, освещаемом лишь множеством свечей в залитых воском канделябрах. — Мы ужасно рады вас видеть! Мортиша, обвивающая локоть супруга, мягко улыбается — она как всегда преисполнена величественной грации. Словно над этой великолепной женщиной абсолютно не властны годы. Справа от родителей стоит Пагсли, облачённый в точно такой же полосатый изысканный костюм, как у отца — он выглядит необыкновенно гордо, будто первое тюремное заключение прибавило ему статуса. Мадлен с самым важным видом восседает у него на руках, и Ксавье невольно отмечает про себя, что их необыкновенно тёплые отношения очень уж напоминают Уэнсдэй и Фестера. Фестер тоже здесь — при виде «мрачной протеже с косичками» на его лице расцветает широкая довольная улыбка, и Аддамс отвечает ему тем же. — Как вы добрались? — заботливо вопрошает Мортиша, ласково поглаживая супруга по плечу. — Спасибо, хорошо, — Ксавье первым проходит вглубь просторного холла и по очереди обменивается рукопожатиями с мужской частью родственников. — Принцесса даже заснула по дороге. Правда, Мэдди? — Мадлен, — жена и дочь поправляют его в один голос. Торп в ответ лишь усмехается и молча разводит руками. — О, эти женщины… — со знанием дела изрекает Гомес, заговорщически подмигнув зятю. — Играют на струнах наших душ виртуознее любого музыканта, но без них жизнь совершенно не имеет смысла. Tutto vince amore! — Абсолютно согласен, — Ксавье понимающе кивает, хотя последняя фраза остаётся для него загадкой. Судя по тому, что Уэнсдэй сиюминутно возводит глаза к потолку, это нечто лиричное и не лишённое пафосного романтизма. — Тьма очей моих, дети наверняка голодны… — Мортиша мягко проводит по щеке мужа тыльной стороной ладони. — Хватит держать их на пороге. Идёмте же к столу. В огромной столовой, больше напоминающей банкетный зал, уже всё накрыто к ужину. От обилия самых изысканных блюд разбегаются глаза — многочисленная прислуга Аддамсов явно постаралась на славу. И хоть до этого момента Ксавье совсем не хотел есть, от буйства аппетитных ароматов желудок мгновенно сводит тянущим чувством голода. Все занимают привычные места согласно столовому этикету — дух старой аристократии в этих стенах поистине неискореним. Одна только Мадлен пользуется положением всеобщей любимицы и не подчиняется правилам, продолжая восседать на коленях у Пагсли — тот увлечённо рассказывает ей что-то на уровне приглушенного шепота. Судя по восхищённому выражению кукольного личика, речь идёт как минимум о чём-то незаконном, а как максимум — откровенно опасном для жизни. Ксавье пытается прислушаться, но безуспешно. Заметив повышенный интерес отца к собственной персоне, маленькая хитрюга прикрывает рот ладонью и совсем понижает голос. Уэнсдэй погружается в аналогичную беседу с дядей Фестером. По крайней мере, у этих двоих разговоры всегда стабильны и предсказуемы. Немного о современных интерпретациях средневековых пыточных орудий, немного о бесконечных поисках древнейших артефактов, и совсем чуть-чуть — о расследованиях. Сам же Торп с наслаждением потягивает красное сухое вино, периодически обмениваясь со старшим поколением Аддамсов короткими рассказами о состоянии семейных дел. — И всё-таки я считаю, что наша маленькая ядовитая колючка должна поступить в Невермор, — настойчиво повторяет Гомес уже в десятый раз за вечер и в тысячный — за всю жизнь. — Вы не найдёте школы лучше, чем старая добрая alma mater. — Оставим этот вариант на крайний случай, — мягко, но решительно возражает Ксавье. — Пока что её исключили из детского сада всего один раз. — Полная ерунда, к слову, — Уэнсдэй отрывается от диалога с дядей и поворачивается к родителям. — Мадлен всего лишь подбросила мышеловку в сумку одной из воспитательниц. — И только? — искренне удивлённый Гомес недоуменно округляет глаза. — Воспитатели в наше время совершенно никуда не годятся. Такие нежные… Помню, Уэнсди в её возрасте первый раз подсыпала цианид калия в кастрюлю с овсяной кашей, но тогда дело ограничилось всего лишь строгим выговором. — Она просто ненавидит овсянку, — Мортиша немного плотоядно улыбается, смерив дочь внимательным взглядом. Та раздражённо закатывает глаза и отворачивается, возвращаясь к беседе с Фестером. Цепкий взгляд миссис Аддамс обращается на супруга. — А что касается Невермора… Любовь моя, мы должны учиться на прошлых ошибках и предоставить нашей внучке свободу выбора. — О, caro mia… — восхищённый Гомес протягивает руку к жене. — Твоя мудрость также безгранична, как твоя красота. На несколько минут воцаряется стандартная сцена, полная бурной страсти — родители Уэнсдэй сливаются в жарком продолжительном поцелуе. Ксавье тактично опускает глаза, пряча лёгкую улыбку за бокалом с рубиновой терпкой жидкостью. Но неожиданно всеобщее внимание привлекает Мадлен. — Когда я вырасту, я тоже хочу убить человека и сесть в тюрьму, как дядюшка Пагсли. И как дядя Фестер, — решительно сообщает она, гордо вскинув голову. Едва не поперхнувшись вином от такого внезапного заявления, Ксавье поспешно отставляет бокал в сторону и уже открывает рот, чтобы возразить, но его опережает Уэнсдэй. — Мадлен, нет ничего выдающегося в том, чтобы оказаться за решёткой, — совершенно меланхолично отзывается Аддамс, нарезая стейк на мелкие кусочки. — Самые виртуозные убийцы никогда не попадаются. Её слова звучат абсолютно буднично и равнодушно, но на дне глубоких угольных глаз вспыхивает недобрый огонёк. Опасный. Хищный. И Торп невольно вспоминает историю двухгодичной давности — ту самую, которая в итоге привела Пагсли за решётку. Ту самую, которую он предпочёл бы навсегда забыть. Миловидная и улыбчивая Элла оказалось вовсе не той, за кого себя выдавала. Едва оклемавшись после тяжёлых родов, Уэнсдэй навела необходимые справки и выяснила, что из шведского в златокудрой девице только имя — она и в Европе-то никогда не бывала, а всё детство и юность провела на захолустной ферме где-то на задворках Калифорнии. Зато, помимо хорошенького личика, Элла имела недюжинные амбиции и вполне чёткую цель прибрать к рукам многомиллионное состояние Аддамсов. За ней тянулся нехороший след прямиком с самого юга — два брака за плечами, один из которых закончился внезапной смертью мужа, а другой — таинственным исчезновением второго претендента на руку, сердце и прочие прелести очаровательной блондинки. Но Пагсли предупреждений сестры не послушал, и свадьба — пышная, с обилием гостей и морем шампанского — всё же состоялась. А уже спустя несколько дней новоиспеченная миссис Аддамс потребовала новый дом и новую машину. Но Гомес и Мортиша выступили против, встав на сторону Уэнсдэй — разразился грандиозный семейный скандал, в ходе которого Пагсли неожиданно проявил характер и хлопнул дверью, оборвав всякое общение с родственниками. Почти два года он не появлялся на горизонте и не отвечал на письма родителей. А однажды все утренние новости запестрели заголовками о том, что один из роскошных особняков в Трентоне взлетел на воздух, и лишь по счастливой случайности никто не пострадал. Официальной причиной назвали утечку газа, но Уэнсдэй не поверила ни на секунду, проворчав себе под нос, что Пагсли повторяет судьбу дяди Фестера. А спустя пару дней её телефон во втором часу ночи разразился трелью похоронного марша — и Аддамс исчезла из дома без объяснений. Ксавье не сомкнул глаз до рассвета и ни на минуту не прекращал попыток дозвониться до жены. Но механический голос на том конце провода извещал, что аппарат абонента недоступен. Она вернулась лишь под утро — и сразу направилась прямиком в ванную. А когда Торп зашёл следом, его едва не хватил удар. Уэнсдэй стояла над раковиной, подставив руки под струю ледяной воды, и с тонких пальцев стекала насыщенно-алая кровь. Её было так много, что белая раковина очень быстро окрасилась в красный. Но на самой Аддамс не было ни единой царапины, даже косички остались безупречно идеальными. — Что… Что произошло? — прошептал он спустя несколько минут, с трудом обретя способность говорить. — Ничего такого, на что стоило бы обращать внимание, — ровным тоном отозвалась Уэнсдэй. — Я просто защищала свою семью. И буду поступать так всегда. А когда она закрутила кран и обернулась к нему, Ксавье увидел в угольных глазах это самое выражение — взгляд смертоносного хищника, готового без раздумий прикончить любого, кто будет представлять угрозу для семьи. Он не стал задавать вопросов. Ни в то странное утро, ни позже — когда Пагсли всё-таки арестовали за убийство молодой жены. Ксавье ни на секунду не сомневался, что тот невиновен — максимум стоял рядом, пока старшая сестра с особой жестокостью расправлялась с незадачливой аферисткой. Но Пагсли тоже был готов защищать семью — даже готов был отправиться в тюрьму вместо Уэнсдэй, лишь бы только не лишать малышку Мадлен матери. Подобная преданность ужасала… и восхищала. Наверное, он должен был испугаться. Любой нормальный человек испугался бы. Но когда совершенно спокойная Аддамс легла рядом с ним в постель — словно и вовсе ничего не случилось — Торп вдруг ощутил такое возбуждение, какого не испытывал даже на заре их отношений. Руки сами легли на её талию, притягивая максимально близко, а губы впились в изящную шею горячечным безумным поцелуем. А чуть позже, когда Уэнсдэй лежала под ним и кусала вишневые губы в попытках глушить стоны, Ксавье вдруг подумал, что он явно такой же ненормальный, как и она. И ему это нравилось. Покончив с ужином, все разбредаются по своим делам. Гомес с Мортишей уходят наверх, сославшись на усталость, вниманием Мадлен завладевают оба дяди — вооружившись шпагами, они выходят во внутренний дворик поместья, чтобы поупражняться в фехтовании. Уэнсдэй перемещается в кресло подле горящего камина и погружается в работу, уткнувшись в телефон. Ксавье усаживается напротив, прихватив с кухни початую бутылку вина. Окружающий полумрак, тихое потрескивание поленьев за каминной решеткой и завывания ветра за окном действуют умиротворяюще — он вальяжно откидывается на спинку кресла, вытянув ноги, и внимательно наблюдает за женой из-под опущенных ресниц. Аддамс выглядит абсолютно сосредоточённой, пристальный взгляд угольных глаз медленно скользит по строчкам на экране — то ли отчёт о вскрытии, то ли протокол допроса, то ли ещё какая-то малопонятная ерунда… Она изредка поджимает вишневые губы, когда находит какую-то особенно занимательную деталь. Но, очевидно, рабочее настроение быстро сходит на нет, уступая место расслабленности. Спустя минут пятнадцать она откладывает телефон в сторону и поворачивается к Торпу, глядя исподлобья своим коронным немигающим взором. Он молча салютуют изрядно опустевшим бокалом и слегка кивает головой в сторону лестницы, предлагая подняться на второй этаж. Уэнсдэй размышляет пару секунд, машинальным жестом расправляя струящуюся ткань длинного чёрного платья, а потом поднимается на ноги. Несколько шагов — и она останавливается напротив. Тонкие бледные пальцы с острыми ногтями ложатся на ножку бокала, забирая его из рук Ксавье. Не прерывая зрительного контакта, Аддамс делает большой глоток вина и проводит кончиком языка по верхней губе, слизывая крохотную багряную каплю. Даже спустя двадцать лет это совершенно простое движение действует абсолютно крышесносно. Даже спустя двадцать лет Уэнсдэй всё также безупречна. Всё также невыносимо красива и притягательна — живое воплощение порочной страсти под ледяной оболочкой равнодушия. Торп рвано выдыхает, и его рука рефлекторно ложится на её бедро, медленно скользит снизу вверх, ощущая сквозь лёгкую ткань неестественный холод её кожи. Короткий взгляд, глаза в глаза — угольно-чёрный обсидиан против насыщенного зелёного бархата — и прохладный воздух в гостиной ощутимо раскаляется. Уэнсдэй делает ещё один глоток, и ещё одна рубиновая капля срывается с края бокала чуть пониже изящной ключицы. Аккурат в то место, где едва заметно белеет маленький шрам от стрелы, выпущенной им самим двадцать лет назад и обращённой пилигримом вспять — а потом капелька медленно скатывается вниз, скрываясь в декольте шифонового платья. Ксавье машинально сглатывает, внезапно ощутив сухость во рту. А ещё — бешеное желание припасть губами к мертвецки белой коже, слизнуть языком чертову каплю… Чтобы потом двинуться ещё ниже, заставляя Уэнсдэй извиваться от нетерпения. Заметив его потемневший от возбуждения взгляд, Аддамс наклоняется и ставит бокал прямо на пол. А затем быстро оглядывается по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, и усаживается к нему на колени. Даже не пытаясь совладать с бешено стучащим сердцем, Ксавье резко подаётся вперёд, но её указательный палец с длинным острым ногтем предостерегающе ложится на его губы. — Не так быстро, — выдыхает она на уровне едва различимого шепота. В ровных интонациях отчётливо угадываются нотки приказа, отчего его мгновенно бросает в жар. И Торп принимает правила игры — покорно позволяет ей наслаждаться собственной властью, от которой Аддамс неизменно приходит в экстаз. Его взгляд медленно скользит по её обманчиво-хрупкой фигуре, по острым контурам ключиц, по ложбинке между грудей, по тонкой талии, стянутой широким поясом чёрного платья — и взбудораженная фантазия мгновенно подсовывает весьма занимательную идею. — Прогуляемся наверх? — предлагает Ксавье. От нахлынувшего желания голос звучит немного хрипло. Она отвечает не сразу. Несколько секунд молча сверлит его тяжёлым взглядом — гипнотизирующим, порабощающим волю… Заставляющим ощутить напряжение во всём теле, и особенно — в брюках, мгновенно ставших чертовски тесными. Не в силах сдерживаться больше ни секунды, Торп нарушает приказ и крепко стискивает её талию широкими ладонями. Острые ногти мстительно сильно впиваются его в плечи, причиняя резкую боль даже сквозь ткань рубашки. В последние пару лет Аддамс окончательно забросила виолончель и сменила форму ногтей — теперь хрупкие пальчики увенчаны самыми настоящими когтями в несколько сантиметров длиной. Теперь царапины на его спине практически никогда не успевают зажить. Но Ксавье солгал бы, если бы сказал, что ему это не нравится. За долгие годы совместной жизни её маниакальная страсть к садизму невольно передалась и ему. А может, это было всегда — существовало где-то в самых тёмных глубинах души, которые Уэнсдэй безжалостно вытащила наружу. Да, вероятно, это правда. Будь он нормальным, не смог бы просуществовать и года в её крайне враждебной атмосфере. — Пойдём наверх, — наконец кивает Аддамс и поднимается с его колен. Она первой проходит к широкой лестнице, застеленной мягким чёрным ковролином, подозрительно напоминающим обивку гроба. Ксавье движется следом, словно прикованный к ней невидимой несокрушимой цепью. Проклятое тонкое платье струится при каждом её шаге, демонстрируя каждый соблазнительный изгиб точёной фигуры — и у него невольно перехватывает дыхание от этого пленительного зрелища. Протянув руку вперёд, он проводит пальцами по её спине, очерчивая контуры выступающих позвонков. Уэнсдэй едва заметно вздрагивает, сильнее сжимает перила и замедляет шаг. А когда они добираются до верхней ступеньки, Аддамс и вовсе останавливается. А потом слегка подаётся назад, прижимаясь к нему спиной. Его самообладание окончательно рассыпается на осколки — Ксавье резко наматывает на кулак обе длинные косы и тянет назад, принуждая её запрокинуть голову. Свободная рука ложится на талию, затем скользит выше, собственнически сжимая грудь. Торп чувствует, как совершенное тело в его объятиях напрягается, словно натянутая гитарная струна — и это ощущение напрочь отшибает последние мозги. — Лучше не дразни меня, или я трахну тебя прямо здесь, — шипит он и наклоняется ниже, впиваясь зубами в шею. На мертвецки бледной коже тут же расцветает красноватая отметина. Крошечный знак обладания. Тяжёлый аромат парфюма дурманит разум, уничтожая прочие мысли, за исключением главной — сокрушительного желания пошире раздвинуть стройные ноги и войти в неё одним движением сразу на всю длину. Чтобы ледяная маска равнодушия слетела с её безупречно красивого личика, уступив место исступленному наслаждению. Уэнсдэй хранит непроницаемое молчание, но вишневые губы слегка приоткрываются в предвкушении, и у неё вырывается судорожный вздох. Это становится последней каплей. Напряжение в паху достигает апогея, а сердце отчаянно бьётся в клетке из ребер, разгоняя по артериям адреналин. Почти рыча от едва сдерживаемого возбуждения, Ксавье грубо хватает её за локоть и почти силой вталкивает в комнату прямо напротив лестницы — это вовсе не их спальня, а одна из многочисленных гостевых. Но ему совершенно наплевать. Едва успев щёлкнуть замком, он резко оборачивается и вжимает Уэнсдэй в стену. Она обвивает руками его шею и приподнимается на носочки. Их губы наконец встречаются в глубоком жестком поцелуе, языки переплетаются. Фейерверк ощущений накрывает с головой — прохладный шелк её кожи на контрасте с обжигающим жаром мягких губ, движущихся навстречу его собственным. Самый опасный и самый прекрасный наркотик, вызвавший пожизненную зависимость ещё двадцать лет назад. Одна рука Торпа взлетает вверх и ложится на её горло, частично перекрывая доступ кислорода, а вторая запутывается в полах длинного платья. Аддамс переступает с ноги на ногу, сбрасывая туфли на высоких массивных каблуках — разница в росте мгновенно увеличивается. Приходится на время оставить попытки проникнуть под чертово платье и подхватить её за талию. Уэнсдэй крепче цепляется за шею Ксавье, обвивая его бедра своими. Он ещё сильнее вжимает хрупкое тело в стену, заставляя её ощутить твёрдость напряжённого члена даже через несколько слоев ткани. Губы перемещаются ниже, оставляя влажную дорожку от мочки уха до неистово пульсирующей сонной артерии. Аромат её кожи действует совершенно одуряюще. Уже не контролируя себя, Торп яростно прикусывает её шею, и у Аддамс вырывается первый приглушенный стон. — Ну же. Не медли, — шепчет она едва слышно. Дыхание неизбежно сбивается от нехватки кислорода и остроты ощущений. Терпение никогда не было её сильной стороной. Но сегодня Ксавье намерен хорошенько её помучить. Разжав стальную хватку на горле, он подхватывает Уэнсдэй под бедра и, шагнув в сторону кровати, плавно опускает её на мягкую постель. Не позволяя ей перехватить инициативу, нависает сверху, уперевшись одной рукой в светлое покрывало. И на несколько секунд замирает, обводя потемневшим взглядом лихорадочно блестящие угольные глаза, маняще приоткрытые губы, чуть припухшие от грубых поцелуев, тяжело вздымающуюся грудь… Безупречно совершенная. Красивая до одури. И главное — только его, целиком и полностью. На Аддамс по-прежнему чрезмерно много одежды, и это совершенно невыносимо — Торп невесомо проводит свободной рукой вдоль идеального тела и останавливается на широком поясе платья. Пока его дрожащие пальцы возятся с тугим узлом, губы и зубы вновь прижимаются к шее жестоким укусом. На алебастровой коже мгновенно расцветают лилово-красные созвездия мелких синяков. Уэнсдэй уже не сдерживается — стонет в голос, пока тоненькие пальчики проворно расстегивают пряжку его ремня и проникают под пояс брюк. От ощущения её ледяной ладони на требовательно пульсирующем члене у Ксавье разом вышибает из лёгких весь воздух. Самодовольно усмехаясь самыми уголками губ, Уэнсдэй скользит рукой вверх и вниз, слегка задерживаясь на чувствительной головке. Титаническим усилием воли он заставляет себя перехватить её запястье и дернуть назад, вытаскивая из брюк — иначе весь план сиюминутно полетит ко всем чертям. Аддамс вопросительно изгибает смоляную бровь, но покорно принимает правила игры. Похоже, она немало заинтригована. Спустя бесконечно долгие десять секунд Ксавье удаётся справиться с поясом платья — податливый чёрный шифон разъезжается в разные стороны, открывая полный доступ к её идеальному телу. Он давно знает наизусть каждый изгиб, каждую родинку и каждый шрамик, но пленительное зрелище до сих пор сводит с ума. Задыхаясь от сокрушительного желания, Торп быстро стягивает с неё платье и отбрасывает на кровать. Уэнсдэй ловко расстёгивает верхние пуговицы на его рубашке, но на нижние у неё явно не хватает терпения — и она с поразительной для своей комплекции силой дёргает полы рубашки на себя. Ткань жалобно трещит, несколько пуговиц летит на пол, но им обоим совершенно наплевать на такие несущественные мелочи. Бушующий водоворот возбуждения захлестывает окончательно и бесповоротно. И Ксавье решает действовать без промедления. Он больше не в силах ждать. Правая рука решительно перехватывает хрустально-хрупкие запястья, закидывая их наверх, к резным прутьям изголовья. Уэнсдэй недовольно шипит и ёрзает под ним, пытаясь освободиться из железной хватки, но ничего не выходит — она находится в максимально невыгодной позиции. Впрочем, Торп уже давным давно не питает иллюзией в отношении её обманчивой хрупкости. Он прекрасно знает, что Аддамс вполне по силам вырубить его одним ударом — и раз она до сих пор этого не сделала, значит, ей действительно нравится чувствовать его власть над собой. Нащупав лежащий рядом пояс от её платья, Ксавье безжалостно крепко стягивает запястья Уэнсдэй и привязывает импровизированные оковы к одному из прутьев кровати. Она запрокидывает голову и чуть прикусывает губу, внимательно разглядывая, как его пальцы ловко сооружают довольно сложный узел. — Булинь? — в её ровных интонациях явственно угадывается одобрение. — Двойной, — подтверждает Ксавье, чертовски довольный собой. В первое лето после окончания Невермора Уэнсдэй потащила его на рыбалку в компании дяди Фестера. Правда, вместо удочек они прихватили с собой несколько десятков гранат. К сожалению, насладиться зрелищем подводных взрывов Торпу не удалось — помешала внезапно разыгравшаяся морская болезнь. И пока Аддамс раздражённо фыркала и закатывала глаза, её дядя решительно заявил, что от головокружения и тошноты отлично помогает концентрация внимания на каком-нибудь другом занятии. И показал несколько сложных узлов, велев отточить навык до идеала. Нельзя сказать, что это помогло. Но новое умение пригодилось. Правда не совсем так, как задумывал Фестер. Наверняка он бы не обрадовался, узнай, что Ксавье использует эти узлы вовсе не в морском деле — а чтобы периодически привязывать к кровати его обожаемую протеже с косичками. — Твоё отвратительно самодовольное лицо вовсе не способствуют возбуждению, знаешь ли, — недовольно язвит Аддамс, но румянец на обычно бледных щеках и сбитое дыхание напрямую говорят об обратном. — Это мы ещё посмотрим. Торп ненадолго отстраняется, торопливо стягивая безнадёжно испорченную рубашку. С лихорадочной поспешностью сбрасывает ботинки и избавляется от брюк вместе с боксерами. Уэнсдэй пристально наблюдает за его действиями немигающим взглядом исподлобья и машинально дёргает руками несколько раз — но хитроумный узел держит крепко. Практически непосильная задача даже для неё — определённо есть, чем гордиться. Он вновь склоняется над ней, дразняще невесомо проводя самыми кончиками пальцев по разгоряченному телу. Идеальная грудь, скрытая тонким бельём — изумительный контраст белоснежной кожи и чёрного кружева. Подтянутый живот с едва заметными линиями пресса и тонким белым шрамом внизу, оставшимся после операции пятилетней давности. Призывно раздвинутые стройные ноги, чуть подрагивающие от сильного возбуждения. — Ты долго будешь пялиться или всё-таки трахнешь меня? — Аддамс тщетно пытается придать свои интонациями необходимую степень язвительности, но из-за учащённого дыхания это звучит почти как просьба. — Не так быстро, — усмехается Торп, нарочно повторяя её фразу, брошенную в гостиной. Но терпеть слишком долго он абсолютно не в состоянии. Напряжённый член давно стоит колом, требуя долгожданной разрядки. По нервным окончаниям бежит электричество, кровь вскипает в артериях. Когда Ксавье снова склоняется над ней, Уэнсдэй быстро подаётся вперёд, насколько позволяют крепко привязанные запястья. Но он лишь оставляет лёгкий поцелуй в уголке приоткрытых вишневых губ и сиюминутно отстраняется. У неё вырывается возмущённый вздох, смоляные брови трогательно изгибаются домиком. Раздражённо закатив глаза, Аддамс рефлекторно дёргает руками, и пояс впивается в нежную кожу, оставляя красноватые полосы. Наблюдать за её бесплодными попытками освободиться довольно забавно — и он мстительно улыбается, немного отодвигаясь назад, чтобы предотвратить соприкосновение. — Я убью тебя, Торп, — шипит она почище разъярённой гадюки. — Ты обещаешь сделать это уже лет двадцать, — отзывается Ксавье с ироничной безмятежностью. — Но ни разу даже не попыталась. Или это такой очень долгоиграющий план? — Заткнись, — её бессильная ярость невероятно умиляет. Уэнсдэй выглядит донельзя разозлённой — бездонные глаза чернильного цвета едва не мечут молнии, крылья тонкого носа возмущённо трепещут. Но когда он нависает над ней и припадает губами к груди, прикусывая сосок сквозь лёгкое кружево, Аддамс содрогается всем телом и выгибается навстречу. Она явно распалена до предела. — Лежи смирно, — Ксавье мягко, но решительно надавливает на талию, принуждая её откинуться на светлое мягкое покрывало. Нежные, почти невесомые поцелуи опускаются ниже, язык плавно скользит по пылающей бархатной коже. Уэнсдэй нетерпеливо извивается и стонет в голос, окончательно теряя контроль над собственным разумом и телом. Желание взять её как можно скорее и как можно жестче опьяняет сильнее самого крепкого алкоголя, но пока Торпу удаётся сдерживаться. Руки ложатся на её бедра, дразняще медленно стягивая нижнее белье — бюстгальтер он решает оставить на ней, слишком уж красиво — а губы перемещаются на самый низ живота, замирая в нескольких сантиметрах от клитора. Не торопясь приступать к более активным действиям, Ксавье поднимает взгляд, наслаждаясь упоительным зрелищем. Идеальная грудь с напряжёнными сосками часто вздымается, крепко связанные руки сжаты в кулачки, а на нижней губе виднеется крохотная алая капелька — очевидно, Уэнсдэй прикусила губу до крови. Вдоволь насладившись открывшимся видом, он наконец склоняется ниже, опуская лицо между разведённых бедер. — Ты чертовски мокрая… — шепчет Торп, опаляя горячим дыханием истекающие влагой складочки. С очередным протяжным стоном Аддамс закидывает ногу ему на плечо, пытаясь притянуть ближе. Ксавье хочется подразнить её немного дольше, но тонкий мускусный аромат её возбуждения мгновенно уничтожает остатки самоконтроля — и он резко подаётся вперёд, припадая губами к клитору. Язык умело рисует круги, заставляя Уэнсдэй содрогаться от каждого прикосновения, затем опускается ниже и погружается в обжигающую влажность. Кажется, она пытается глушить стоны, но без особого успеха — с искусанных губ то и дело срываются громкие вскрики. Остаётся надеяться, что в поместье хорошая шумоизоляция. Ксавье возвращает язык на клитор и резко вводит в неё два пальца — мышцы внутри мгновенно сжимают их плотным кольцом. Требуется всего несколько глубоких сильных движений. Уже очень скоро пульсация вокруг его пальцев многократно усиливается, а у Уэнсдэй вырывается особенно громкий стон. Больше ждать невыносимо. Он поспешно отстраняется, ещё шире разводит стройные ноги и направляет член внутрь. Она настолько горячая и влажная, что Ксавье едва не теряет рассудок от невероятно ярких ощущений — и едва сдерживается, чтобы не начать быстро вколачиваться в податливое тело. Приходится сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Совершив над собой колоссальное усилие, он медленно входит до упора и также медленно движется назад, упиваясь обволакивающей теснотой. — Быстрее, черт возьми… — почти умоляюще бормочет Аддамс в блаженном полубреду, подаваясь бедрами навстречу каждому толчку. — Нет. Вот так. Торп сохраняет устойчивый размеренный темп, погружаясь максимально глубоко — перед глазами вспыхивают цветные пятна, все нервные окончания объяты огнём, пульс взлетает до критических значений. Вишневые губы Уэнсдэй распахиваются в беззвучном крике, она инстинктивно выгибает спину в стремлении усилить тактильный контакт. Его пальцы до синяков впиваются в её бедра. Сдувая с лица взмокшие и растрёпанные каштановые пряди, Ксавье закидывает стройные ноги себе на плечи и наклоняется ниже, упираясь в мягкую постель руками — от напряжения на них выступают вены. Угол проникновения меняется, становясь ещё глубже, и Торп немного набирает скорость. Острота ощущений нарастает с каждым глубоким толчком, стоны Уэнсдэй становятся сбивчиво-рваными — и эти невозможно сладкие звуки медленно, но верно подталкивают его за грань удовольствия. Нет. Не так быстро. Ксавье замирает на пару секунд и тянется к изголовью кровати. Пальцы отказываются подчиняется, и развязать проклятый узел никак не удаётся. Но Аддамс неожиданно распахивает глаза — совершенно затуманившиеся, подёрнутые пеленой возбуждения — и разжимает кулачки. Пояс мгновенно расслабляется и соскальзывает на подушку. Она машинально потирает покрасневшие запястья и перемещает руки ему на шею, взирая на Ксавье с мстительным триумфом. — И давно ты освободилась? — нельзя сказать, что он слишком удивлён. За долгие годы жизни с Аддамс он твёрдо усвоил, что для неё не существует невыполнимых задач. — Сразу, как ты начал раздеваться, — заостренные стилеты ногтей издевательски-медленно скользят по его спине, до крови раздирая кожу. Это чертовски больно. И это чертовски заводит. Заставляет буквально сходить с ума и хотеть её до потемнения в глазах. Усмехнувшись собственным мыслям, Ксавье осторожно выходит и немного отодвигается назад — Уэнсдэй подозрительно прищуривается, силясь разгадать его дальнейшие намерения. Но он не позволяет ей подумать. Резко переворачивает Аддамс на живот и сразу предотвращает попытки сопротивления, наматывая на кулак изрядно растрепавшиеся косы. Свободной рукой обхватывает её за талию, принуждая встать на колени, и уверенно отводит бедра назад. Она шипит от возмущения, длинные ногти впиваются в постель, сминая светлое покрывало — Уэнсдэй чертовски ненавидит уступать даже в постели. Но он не намерен спрашивать разрешения. Ведь Торп прекрасно знает, что где-то в глубине души ей нравится ему подчиняться. Он сильнее натягивает косы цвета воронова крыла, заставляя её запрокинуть голову с судорожным вздохом — и когда Ксавье вновь врывается в разгоряченное тело, Уэнсдэй мгновенно подстраивается под быстрый грубый ритм. Он больше не настроен медлить, с каждым движением набирая скорость. Воздух раскаляется до предела, становится чертовски жарко, с каждым толчком раздаётся характерный звук — она настолько мокрая, что влага стекает по дрожащим бедрам на смятое покрывало. Мыслей в голове совсем не остаётся. Они стонут в унисон, с жадностью подаваясь навстречу друг другу, отчаянно стремясь быть ещё ближе, хотя ближе уже некуда. Пальцы Ксавье скользят по её напряженному животу, затем опускаются между бедер, нащупывая клитор. Всего несколько круговых движений — и Уэнсдэй уже не пытается сдерживать короткие крики, слетающие с губ. Пульсирующие мышцы сильнее сжимают член, неумолимо приближая долгожданную разрядку. Торп машинально прикрывает глаза, сделав особенно глубокий сильный толчок — и волна сумасшедшего удовольствия накрывает их обоих практически одновременно. Тело словно рассыпается на атомы, а в голове стоит приятный туман. Чуть позже, когда сбившееся дыхание понемногу приходит в норму, а неистовый сердечный ритм замедляется, Ксавье наконец решает задать вопрос, крепко засевший в голове ещё несколько месяцев назад. — Уэнс… — Торп ласково проводит пальцами по её выступающим позвонкам, пока голова Аддамс покоится у него на плече. Десять минут нежности, которые она позволяет исключительно после секса. — Ты никогда не думала о втором ребёнке? — Тебе от оргазма мозги отшибло? — жгучая вспышка страсти осталась позади, и к ней понемногу возвращается привычная резкость. — Не отвечай вопросом на вопрос, — он уже давным давно обладает стойким иммунитетом к любым ядовитым выпадам. Уэнсдэй молчит несколько секунд. Ксавье внимательно наблюдает за ней краем глаза. И вдруг замечает, что она моргает — один раз, а затем и второй. Сомневается? Определённо. — Ну и? Да, нет, возможно? — Иди к черту, Торп. И она моргает в третий раз. Он улыбается самыми уголками губ, ощущая, как в сердце медленно расцветает надежда. Терпение всегда было его сильной стороной — а потому Ксавье не понаслышке знает, что всё рано или поздно приходит к тому, кто умеет ждать.