Семейные ценности

Age: 32 Примечание: в данной главе события описываются от лица Ксавье, потому и возраст другой, ибо его день рождения уже прошёл. С каждым днём весна всё увереннее вступает в свои права — и Нью-Йорк словно выходит из зимней спячки, сверкает яркими одеждами случайных прохожих, первой зеленью на аккуратно подстриженных деревьях, заливистыми трелями птиц… И вместо того, чтобы уделить время работе, Ксавье позволяет себе немного расслабиться — и долго стоит напротив панорамного окна во всю стену, с наслаждением потягивая карамельный латте. Впрочем, спешить особо некуда. Новая выставка, недавно открытая в канадской галерее, получила множество одобрительных отзывов даже от самых придирчивых критиков, и инвесторы с лёгкостью согласились профинансировать следующий проект. Но Ксавье твёрдо заявил, что намерен приступить к нему не раньше второй половины июня — к тому моменту их дочь должна появиться на свет, и ему хотелось уделить побольше времени семье. — Мистер Торп, — дверь кабинета слегка приоткрывается, и на пороге появляется его ассистентка. — Могу я сегодня уйти пораньше на двадцать минут? Пожалуйста. — Можешь идти прямо сейчас, Эйприл, — отзывается он, не оборачиваясь. Рабочий настрой давно и безнадёжно утрачен. Ему и самому хочется поскорее отправиться домой. А ещё лучше — позвать Уэнсдэй в какой-нибудь уютный итальянский ресторанчик, чтобы вместе отметить успешное завершение очередного расследования. На заре их семейной жизни она противилась подобным выходам в свет, называя это проявлением его снобистской натуры. Но со временем смирилась, и маленькая традиция прижилась. Неплохая идея. Допив остатки латте и оставив на столе миниатюрную белую чашку, Ксавье достаёт из кармана телефон и набирает номер жены — но механический голос на том конце провода равнодушно извещает, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Впрочем, это не было чем-то из ряда вон выходящим — Уэнсдэй часто отключала телефон во время работы, чтобы «убогие современные технологии, порабощающие разум и волю» не отвлекали её от дел. Но Торп всё равно ощущает небольшое волнение — уже привычное чувство, не оставляющее его ни на минуту последние полгода. Промаявшись в утомительном безделье ещё минут двадцать, он решает повторить попытку. Безрезультатно. Может, стоит попробовать позвонить на стационарный? Наверняка, ничем хорошим это не закончится. Наверняка, она как обычно чертовски занята, и ему придётся выслушать очередной поток недовольства и ядовитых упрёков. Но лучше уж так, чем мучиться в неведении — излишне бурное воображение мгновенно подсовывает с десяток самых неутешительных картинок. Тряхнув головой, словно это поможет избавиться от непрошеных тревожных мыслей, Ксавье набирает на телефоне номер агентства. Из динамика раздаются длинные гудки — один, второй, третий. Но ответа нет, и волнение неизбежно нарастает, сковывая разум тисками липкого страха. Наверное, у него развивается паранойя. Наверное, она намеренно игнорирует звонки, только и всего. С момента последнего разговора с Аддамс прошло всего несколько часов — что ужасного могло случиться за такой короткий промежуток времени? Это же полнейшая глупость. Но иррациональный страх не отпускает, заставляя сердцебиение ускоряться, а дыхание — учащаться. Отчётливо осознав, что больше не сможет оставаться на одном месте ни минуты, Ксавье решительно набрасывает на плечи светло-серое пальто и выходит из кабинета. Дорога до агентства тянется невыносимо долго — солнце клонится к закату, пробки уже заметно рассосались, но время будто предательски замедляет свой ход. И, конечно же, дело не обходится без проклятого закона подлости — почти все светофоры по пути горят красным. Ксавье нетерпеливо барабанит пальцами по кожаной оплетке руля, пока чертов светофор издевательски медленно отсчитывает секунды в обратном порядке. Откуда-то сзади раздаётся надрывный вой сирены. Бросив короткий взгляд в боковое зеркало, он замечает, как сквозь вереницу автомобилей прорывается машина скорой помощи со сверкающими маячками на крыше. Включив правый поворотник, Ксавье максимально вплотную прижимается к Бьюику в соседней полосе, едва не зацепив его крылом. Но крупногабаритный Шевроле всё равно слишком огромный — карета скорой помощи выезжает на встречку, проносится мимо на красный сигнал светофора и стремительно исчезает за ближайшим поворотом. И хотя это совершенно глупо — подобное в огромном городе происходит десятки раз на дню — Торп чувствует, как сердце пропускает удар. Ведь скорая помощь сворачивает как раз на Пятьдесят Восьмое шоссе, ведущее к агентству его жены. Нет, это полнейший бред. У него однозначно паранойя. На нужной улице расположено более двух сотен домов, в которых живут тысячи людей — вероятность, что скорая мчится именно в агентство настолько ничтожна, что думать об этом абсолютно глупо. Нужно немедленно прекратить себя накручивать, иначе можно загреметь в психиатрию с нервным срывом. Но когда светофор наконец загорается зелёным, Ксавье позволяет себе то, чего никогда прежде не делал — многократно превышает скорость, утопив в пол педаль газа. Мотор утробно рычит, и Шевроле слегка заносит на слишком резком повороте. Черт, и как у Уэнсдэй получается так легко управлять автомобилем на бешеной скорости? И вдобавок параллельно пролистывать на телефоне занудные материалы очередного громкого дела. Размышления об этом немного помогают отвлечься от тревожных мыслей, терзающих разум. К концу пути Ксавье почти удаётся успокоить сердечный ритм и отделаться от гнетущего чувства тревоги. Он даже слегка сбрасывает скорость, сочтя неразумным получить кучу штрафов за множество нарушений. И даже явственно представляет себе её недовольное выражение лица — крохотную морщинку между бровей, скептический взгляд чернильных глаз… Да, Уэнсдэй однозначно разозлится, что он рискнул оторвать её от работы. Но потом непременно смягчится и позволит заключить себя в объятия — потому что так бывает всегда. Потому что её любовь также сильна, как его. И как бы Аддамс не пыталась этого скрыть, он всё равно знает правду. Всегда знал. Торп невольно улыбается самыми уголками губ и аккуратно сворачивает на нужную улицу. И слабая улыбка мгновенно гаснет. Скорая — та самая, которую он пропустил двадцатью минутами ранее — стоит на парковке агентства рядом с идеально отполированным чёрным Мазерати. И прямо в эту секунду парамедик в тёмной форменной куртке захлопывает заднюю дверь. Резко ударив по тормозам и бросив Шевроле прямо посреди дороги, Ксавье выскакивает из машины и подлетает к карете скорой помощи. Не успев вовремя затормозить, он резко врезается в человека в медицинской форме, едва не сбив того с ног. Но всё это воспринимается совершенно побочно — Ксавье отчаянно пытается заглянуть в салон скорой помощи, но прикрытые двери и массивная фигура парамедика заслоняют весь обзор. — Матерь Божья, вы ещё кто?! Торп не находит сил ответить — мощный всплеск паники уничтожает остатки разума. И вдруг… Краем глаза он улавливает тонкую изящную руку, безвольно свисающую с каталки. Хрупкие бледные пальчики с чёрным маникюром испачканы кровью. Сердце пропускает удар, чтобы через секунду зайтись в бешеном ритме. Нет. Нет. Нет. Этого не может быть. Кто угодно… Только не она. — Сэр, отойдите! — парамедик довольно грубо отталкивает его от кареты скорой помощи. — Что с ней?! — голос сиюминутно срывается на крик. — Скажите немедленно! Блять, да пустите вы! Я её муж! — Гипертонический криз. Вероятно, преэклампсия. Пока сказать трудно, нужна срочная госпитализация. Парамедик говорит что-то ещё, но Ксавье едва понимает смысл его слов. Леденящий душу страх сковывает разум, не позволяя осознать происходящее — ему отчаянно кажется, что это нереально. Это просто кошмарный сон. Да, точно. Это сон. Ущипнуть себя за руку — и пугающий морок растает без следа. — Сэр, посмотрите на меня, — мужчина трясёт его за плечи, возвращая в жуткую реальность. Совершенно не отдавая отчёт в собственных действиях, Ксавье переводит на него растерянный взгляд. Первая вспышка панической ярости спадает, уступая место безвольному отчаянию. — Ждать нельзя, понимаете? Мы отвезём её в «Докторз». Знаете, где это? Голос парамедика доносится словно сквозь плотный слой ваты. Ксавье едва находит в себе силы, чтобы кивнуть. — Хорошо. У нас в машине нет места. Сможете поехать за нами на своей? Ещё один механический короткий кивок. Перед глазами продолжает стоять одна-единственная картинка, въевшаяся в мозг калёным железом. Хрупкое запястье, тонкие пальчики. Уродливые багряные разводы крови. Откуда кровь? Почему её так много? — И не переживайте так раньше времени. Уверен, всё обойдётся, — сотрудник скорой ободряюще хлопает его по плечу. Торп неловко переступает с ноги на ногу, впившись невидящим взглядом в белые дверцы, прямо за которыми в эту самую минуту… Нет. Нельзя об этом думать. Нельзя. Он машинально проводит рукой по лицу и отступает на шаг назад. Потом на два. Немного расслабляет галстук — кислород догорает в лёгких, во рту воцаряется сухость пустыни, в горле стоит мерзкий колючий комок — и Ксавье часто-часто моргает, пытаясь сфокусировать потерянный взгляд. Но простые действия, производимые словно на автопилоте, ни на секунду не помогают. Сердце неистово стучит — бьётся в клетке из рёбер, будто попавшая в паутину муха. Руки и ноги становятся совершенно ватными, а всё тело прошибает холодный пот. И страх. Леденяще липкий страх от осознания, что это вовсе не дурной сон. Самые жуткие кошмары сбылись, воплотились в реальность. Всё это действительно происходит на самом деле. Парамедик чуть приоткрывает двери, чтобы забраться в машину — и Ксавье отводит глаза, отчаянно боясь увидеть что-то пострашнее тонкой руки Уэнсдэй, обагрённой кровью. Нет. Если он увидит что-то ещё, то жалкие остатки самообладания мгновенно рассыпятся, как карточный домик, и он рухнет на колени прямо посреди оживлённой улицы. Нельзя. Никак нельзя допустить подобного. Только не сейчас. Он должен держать себя в руках. Обязан ради жены и нерождённой дочери. Из тотального ступора его вырывает надрывный вопль сирены — сверкая сине-красными проблесковыми маячками, карета скорой помощи резко срывается с места. Торпу приходится несколько раз сильно ударить ладонями по щекам, чтобы хоть немного привести себя в чувство. Лёгкие вспышки боли слегка отрезвляют объятый страхом разум. Совсем немного — но этого хватает, чтобы вернуться к Шевроле и сесть за руль. Хорошо, что он не заглушил мотор. Иначе точно не смог бы выполнить простейший алгоритм действий, чтобы завести машину. Все конечности бьёт лихорадочной дрожью, и Ксавье несколько раз промахивается ногой мимо нужной педали. Черт. Дерьмо. Самообладание неизбежно подводит — и он с силой ударяет кулаком по рулю, словно пытаясь вложить в это движение всё отчаяние, захлестнувшее душу. А потом ударяет ещё раз. И ещё. На одной из разбитых костяшек выступает крохотная бисеринка крови. И как ни странно, именно эта маленькая багряная капля помогает разуму сбросить оковы растерянного ступора. Торп наконец находит педаль газа, и Шевроле резко срывается с места. Дорога до больницы проходит словно в тумане — и хотя ехать не больше десятка кварталов, ему кажется, что путь длится целую вечность. Ксавье пытается успокоить себя, пытается вспомнить слова парамедика — уверен, всё обойдётся — но жалкие попытки тщетны. Потому что в голове раз за разом, на ужасающе бесконечном повторе всплывают слова совсем другого человека. Кажется, на седьмом месяце случилась эклампсия… Малышка Офелия прожила всего пару часов, а сама Донателла Фрамп умерла во время родов. Умерла. Умерла. Умерла. Нет. Нельзя. Нельзя об этом думать. Ничего ещё не случилось. И не случится. Но кроме нелепой ободряющей фразы, проклятый парамедик сказал кое-что ещё. Гипертонический криз. Вероятно, преэклампсия. Пока сказать трудно, нужна срочная госпитализация. Нет. Этот человек в тёмной медицинской форме даже не настоящий врач. Что вообще он может знать? Скорая помощь не ставит диагнозов. На одном из последних светофоров машина с проблесковыми маячками теряется из виду, проскочив на красный. Ксавье пытается повторить опасный манёвр, но плотный поток автомобилей, движущихся перпендикулярно, не позволяет этого сделать. Проклятье. Зелёный свет загорается лишь спустя шестьдесят секунд, что является непозволительно огромным промедлением по текущим меркам. Когда Шевроле резко влетает на парковку «Докторз» — совершенно обычной дежурной больницы — и Ксавье быстро выскакивает из машины, не потрудившись даже заглушить мотор, карета скорой помощи оказывается пуста. Не имея ни малейшего представления, что делать дальше, он стремительно вбегает в вестибюль и лихорадочно озирается по сторонам. — Вы что-то хотели? — медсестра из-за стойки бросает на него короткий равнодушный взгляд. — Да! — он за секунду подскакивает к ней, словно цепляясь за последнюю спасительную соломинку. Голос снова срывается на крик. — К вам только что привезли мою жену! Где она?! Что с ней?! — Не кричите так. Здесь обычная больница, а не сумасшедший дом, — немолодая женщина с помятым лицом недовольно цокает языком, не отвлекаясь от сосредоточенного заполнения медицинской карты. — Если вы говорите про беременную женщину, то она в реанимации. Но вам туда не… Не дослушав до конца монотонную фразу, Ксавье со всех ног срывается с места. Он едва успевает читать потёртые таблички на белых дверях, но резкий выброс адреналина неожиданно придаёт сил. Медсестра что-то кричит вслед, но он её уже не слушает — страшное слово «реанимация» набатом стучит в висках, глуша все прочие мысли. Если Уэнсдэй отправили прямиком в реанимацию, значит, всё совсем плохо. Значит, всё просто ужасно. Значит, она действительно может… Господи. Только не это. Пожалуйста, только не это. К огромному облегчению, поиск нужного отделения занимает всего несколько минут — над двустворчатыми дверями с непрозрачным стеклом горит ярко-белая надпись «Посторонним не входить». Но Торпу совершенно на это наплевать. Он решительно толкает от себя тяжелую дверь и лицом к лицу сталкивается с врачом. — Вам сюда нельзя, сэр, — человек в белом халате преграждает путь к заветной цели и с недюжинной силой стискивает его плечи, принуждая отступить на шаг назад. — Пожалуйста, отойдите. — Да мне наплевать! — остатки самообладания с треском рассыпаются на части, и Ксавье отчаянно сопротивляется действиям врача. — Там моя жена, идиот! — Успокойтесь, — тот остаётся непреклонен, пристально взирая на Торпа из-под низко надвинутых очков. — Давайте поступим так. Я схожу и всё узнаю, а потом сообщу вам. Как зовут вашу жену? — Уэнсдэй… Уэнсдэй Аддамс, — ещё никогда в жизни он не произносил это имя с таким трудом. Паническая ярость сменяется отчаянием, и наоборот. — Она беременна, понимаете?! Скажите, что с ней, прошу вас! — Успокойтесь и присядьте, — врач кивает на ряд низких скамеек, приставленных к стене. — Постарайтесь взять себя в руки. Я всё выясню и вернусь через несколько минут, хорошо? Он говорит таким тоном, словно объясняет элементарные вещи умственно неполноценному. Ксавье лишь коротко кивает, не в силах больше выдавить ни слова — а когда врач скрывается за дверями реанимации, принимается измерять коридор шагами, шатаясь на ватных ногах, словно пьяный. Откуда-то издалека доносятся голоса и едва различимый писк множества медицинских приборов. Но Торп не может сосредоточиться ни на чем другом — самые кошмарные догадки терзают сознание и парализуют волю, заставляя практически выть от ужасающей неизвестности. Он не был в церкви с детства и никогда не считал себя верующим человеком, но сейчас готов молиться всем Богам и чертям, лишь бы только всё обошлось. Пусть всё будет хорошо. Пожалуйста, пусть всё будет хорошо. Врач выходит из реанимации спустя несколько минут — а кажется, что спустя вечность. Ксавье резко замирает на месте и вскидывает голову. Проклятый эскулап отчего-то медлит, и у Торпа мгновенно возникает неуемное желание вцепиться в ворот белого халата и трясти до тех пор, пока тот не начнёт говорить. Но уже первая долгожданная фраза разом вышибает из лёгких весь воздух. — К большому сожалению, нам не удалось предотвратить развитие эклампсии, — на усталом лице врача отчётливо отражается сочувствие, и Ксавье буквально физически чувствует, как белый пол больницы уходит из-под ног. Сердце пропускает удар, чтобы через секунду зайтись в бешеном нечеловеческом ритме. — Что… что это значит? — предательски дрожащий голос звучит с надрывом. Абсолютно не контролируя собственные действия, Торп делает шаг вперёд и цепляется за рукав белого халата. — Не молчите! Скажите мне правду! — Сэр… — врач выдерживает секундную паузу, показавшуюся тысячей лет. — Подобное состояние напрямую угрожает жизни. — Чьей? — внутри всё стремительно холодеет. — Боюсь, что и матери, и ребёнка. Мы проведём экстренное кесарево сечение и постараемся сделать всё возможное, но… — ещё одна ужасающая пауза. — Будьте готовы к худшему. Врач говорит что-то ещё, но Ксавье уже его не слышит — в ушах медленно нарастает звенящий гул, а конечности окончательно становятся ватными. Всё тело прошибает холодный пот, сердце сжимается в тисках парализующего липкого страха… Нет, не страха. Страшно ему было с полчаса назад, когда Уэнсдэй — его Уэнсдэй, такую маленькую, хрупкую, но при этом всегда кажущуюся абсолютно несгибаемой — погрузили в карету скорой помощи. Когда он замер на месте, невидящим взглядом уставившись в безвольно свисающую тоненькую руку, перепачканную уродливыми разводами алой крови. Теперь же Ксавье чувствует, как сердце, разум и тело охватывает невероятный, животный… ужас. Пальцы коченеют. Дыхание перехватывает — настолько, что даже не получается сделать вдох. Он отшатывается от врача, налетев на низкую скамейку в коридоре — колени неизбежно подгибаются, и он буквально падает на твёрдое сиденье. Из груди против воли вырывается вымученный глухой хрип, пальцы рефлекторно впиваются в кожаную обивку скамейки, совершенно безразличную к его страданиям. Нет. Нет. Нет. Это не может происходить на самом деле. Уэнсдэй не может умереть, просто никак не может… Да это же просто бред. Тем более так глупо и банально — она бы явно сочла это чудовищно оскорбительным. Нельзя сказать, что он никогда прежде не задумывался о её смерти — его упрямая жена имела поразительную способность рисковать жизнью чуть ли не ежедневно. Водила свою чертову Мазерати одной рукой, утопив в пол педаль газа, и регулярно выжимала из мощного мотора шокирующие двести с лишним километров в час. Пугающе часто рвалась на передовую при задержаниях особо опасных преступников — и лишь небрежно усмехалась уголками вишневых губ в ответ на его категоричные, но бесполезные запреты — не помогла даже пуля, чудом прошедшая по касательной. Уэнсдэй Аддамс никогда не боялась смерти, словно играла с судьбой в кошки-мышки. И всегда выходила победительницей даже из самых рискованных ситуаций, из самых опасных передряг. Словно в ту самую пятницу тринадцатого, когда она появилась на свет, в небе горела самая счастливая звезда. Словно изменчивая Фортуна никогда не поворачивалась к ней спиной. Но он… боялся. Всегда чертовски боялся. За долгие годы совместной жизни Ксавье привык к невероятному количеству странностей. Но к этому привыкнуть не смог — да и возможно ли было? Всего одна её фраза — у нас задержание, буду поздно — заставляла его сердце коченеть под гнетом леденящего душу страха. Но даже в самых худших ночных кошмарах он не мог представить, что это будет… так. Что за минуту до последнего шага к безоблачному счастью вся жизнь полетит под откос со скоростью поезда, сошедшего с рельс. Со скоростью самолёта, ушедшего в неконтролируемый штопор. И очень скоро мыслей в голове совсем не остаётся. Ужасающая неизвестность висит в воздухе оголённым проводом под тысячевольтным напряжением. Время не просто замедляет свой ход — оно останавливается. Сквозь плотный туман в голове едва слышно доносятся глухие рыдания, и Ксавье не сразу осознаёт, что эти хриплые клокочущие звуки вырываются из его собственного горла. Страх потери свербит грудную клетку изнутри, царапает старым зазубренным ножом. И пробуждает в голове воспоминания о самых страшных днях его жизни, когда одиннадцатилетний Ксавье впервые встретился лицом к лицу с непоправимой утратой. Тяжёлая жирная земля, удушающий запах вымокших под дождём цветов, безликий прямоугольник серого надгробия с именем матери и двумя датами. Мадлен Вайолет Торп 15.04.82 — 07.01.17 …ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. И в крохотной чёрточке между равнодушными рядами цифр — вся её жизнь. Тепло ласковых рук и мягкость изумрудного бархата глаз. Длинные яркие платья с летящими юбками в мелкий цветочек. Тонкий аромат булочек с корицей, которые она пекла каждое воскресенье, категорически не доверяя прислуге. Но всего этого больше нет и не будет. Пёстрые платья в неизменный цветочек, множество незаконченных картин и неизбежно тускнеющие с каждым годом воспоминания — вот и всё, что осталось. А ещё сквозная дыра в сердце и щемящая пустота в душе. Но жизнь продолжалась — какая горькая ирония. И пусть его маленький хрупкий мир разлетелся на сотни мелких осколков — но на следующее после роковой даты утро солнце вновь поднялось над горизонтом, а время неумолимо помчалось вперёд, отсчитывая дни, месяцы и годы. А потом появилась Уэнсдэй. И снова вдребезги разнесла весь его мир, чтобы затем собрать всё по-своему. Чтобы создать из разномастных деталей пазла удивительно цельную картину. Парадоксально, но ей, целиком и полностью состоящей из чёрно-белой палитры, непостижимым образом удалось наполнить его жизнь самыми яркими красками. А теперь её жизнь висит на волоске. И всё, что у них было — и всё, что могло быть — станет крохотным тире между двумя датами. А на соседнем надгробии дата будет всего одна — ведь их дочь не сделает ни единого вдоха и не единого шага на этой земле. Нет. Нет. Господи, пожалуйста. Пожалуйста, пусть они выживут. Ксавье с трудом осознаёт, что бормочет эти слова вслух — едва различимо, практически бессвязно. Он прячет лицо в дрожащих ладонях, запускает пальцы в волосы, до боли стискивая растрёпанные пряди. И практически не ощущает, что кто-то настойчиво треплет его по плечу — понимание происходящего приходит лишь спустя несколько секунд. Ксавье резко вскидывает голову, больше всего на свете мечтая увидеть врача в очках, который скажет, что всё обошлось. Что опасность миновала. Что его жена и дочь в порядке. Но это не врач. Прямо перед ним стоит Винсент Торп. Как всегда отвратительно собранный, без единой эмоции на лице — будто все его черты вытесаны из равнодушного белого камня безымянным скульптором. Но в следующую секунду в его холодных голубых глазах возникает совершенно непривычное выражение… сочувствия? — Что ты здесь делаешь? — зачем-то спрашивает Ксавье, уставившись на отца потухшим растерянным взглядом. — А кто, по-твоему, вызвал скорую? — Винсент пожимает плечами так небрежно, словно объясняет самую очевидную вещь на свете. — У меня было видение. Признаться, я был немного удивлён, что ты даже не удосужился сообщить, что скоро станешь отцом. Ксавье не находит, что ответить. Даже в лучшие времена установить контакт с суровым родителем было непросто. А теперь и подавно. Он снова утыкается лицом в ладони. С губ снова слетает вымученный вздох. — Соберись. Ты должен быть сильным, понимаешь? — удивительно мягко произносит Винсент, усаживаясь рядом и ободряюще приобнимая сына за плечи. — Если не ты, то никто. И неожиданное сочувствие окончательно пробивает огромную зияющую дыру в его самообладании. — Если они умрут, я… Я не знаю, зачем мне тогда жить… Уэнс… Наша дочь… В них вся моя жизнь, понимаешь? — слова льются неконтролируемым бессвязным потоком, словно кран с водой резко развернули на полную мощность. — Я не смогу без неё… Не смогу… — Тише. Тише. Я понимаю тебя, — Винсент умолкает на несколько бесконечно долгих минут. А потом вдруг начинает говорить о том, о чём никогда не говорил прежде. — Знаешь, когда умерла твоя мать, я буквально потерял смысл жизни. Как будто от меня отрезали кусок. И эта боль не утихнет никогда. Что бы ты не делал, куда бы не пошел, боль будет следовать за тобой невидимой тенью. — Зачем ты это говоришь?! — жестокие слова отзываются застарелой болью в уставшем от терзаний разуме, и севший голос срывается на крик уже в тысячный раз за этот страшный день. — Затем, чтобы ты знал, к чему готовиться в самом худшем случае, — твёрдо заявляет отец, до боли стиснув его дрожащее плечо. — Но прямо сейчас думать об этом рано. Твоя жена и твоя дочь живы. И ты должен быть сильным, потому что нужен им обеим. Отчаяться ты ещё успеешь, а сейчас собери волю в кулак и прекрати истерику. Но собирать в кулак нечего — вся сила воли давно погребена под многотонным прессом панического первобытного ужаса. Мысли скачут и хаотично путаются, неизбежно возвращаясь к воспоминаниям из детства — глубокая чёрная яма в мокрой от дождя земле, бархатный чёрный гроб, совершенно белые руки матери, скрещённые на груди. Но вместо её лица, оставшегося удивительно мягким даже после смерти, Ксавье невольно видит совсем другое лицо — смоляные брови, пушистые угольные ресницы, плотно сомкнутые вишнёвые губы. И гроб вот-вот опустится в могилу, а двухметровая толща земли навсегда разделит их с той, кому он обещал хранить верность в горе и в радости. — В конце концов, не забывай, на ком ты женат, — твёрдый голос Винсента вырывает Ксавье из пучины жутких фантазий. — Ты всерьёз думаешь, что твоя нахальная девчонка так легко сдастся в лапы смерти? Она слишком упряма, чтобы перестать бороться. И как бы мне не хотелось этого говорить… Ты должен следовать её примеру. И на этот раз, сам того не ведая, отец попадает в точку. Торп-старший прав. Чертовски прав. Уэнсдэй бы точно не позволила себе так позорно расклеиться. Она умела сохранять самообладание даже в самых катастрофических ситуациях. И она всегда боролась до победного — впрочем, иных финалов в её жизни и не существовало. — Ты звонил её семье, кстати? — Винсент слегка наклоняет голову, пытаясь заглянуть в искаженное болью лицо сына. — Если нет, давай позвоню я. О Господи. Он совсем забыл об этом, с головой погрузившись в водоворот собственного отчаяния. Титаническим усилием воли Ксавье отнимает руки от лица и машинально утирает дорожки слёз — но толком ничего не выходит, они накатываются снова. Черт, он ведь и правда слабак. Если бы Уэнсдэй увидела его в таком состоянии, её красивое бесстрастное лицо непременно скривилось бы в гримасе отвращения. Но что, если он больше никогда не увидит этого её выражения? И вообще никакого. Господи. Пожалуйста, нет. — Дай мне телефон, — и не дожидаясь ответа, отец сам запускает руку в карман его пальто, выуживая оттуда айфон в чёрном чехле. — Какой у тебя пароль? Тряхнув головой в бесполезной попытке избавиться от жутких мыслей, Ксавье забирает у Торпа-старшего телефон и начинает набирать код разблокировки дрожащими пальцами. Но в следующую секунду дурацкое устройство летит на пол и с треском ударяется о кафель — потому что дверь реанимации вновь распахивается, и в коридор выходит врач.