В сердечке

Когда Вадя видит фотографию татуировки на чужой руке, то улыбается автоматически. Губы ненароком растягиваются в лёгкой улыбке, а сердце бьётся чаще. 192 в сердечке. Это так мило, что хочется визжать, как девчонка. И, прижав руки к губам, Эвелон еле сдерживается, дабы не крикнуть. — Вот ты, Рома, так смог бы? Нет. Даже лучший друг так не сделает. Мокривский лишь поржет и откинется, а вот Слава… Ей богу, сердечко дрожит. Чтобы отметить новую тату Бустера, парни собираются в одном баре, чтобы как следует напиться. Там тепло, людей мало. Опершись на бар, Вадя терпеливо ждёт. Ему нравился этот парень, его грязные шутки. Эти резкие слова, тактично-осмысленные, но такие резкие и колкие, что хочется взвыть от обиды. О, это красиво. В стакане у него плавает джин — вкусный напиток. На часах минуты три, опаздывает друг его. Пишет в сообщениях, но его внезапно трогают за руку. С интересом Козаков оборачивается. Слава. Леонтьев. — Привет, извини, что опоздал. Ебаные пробки. — улыбается приветливо и тепло, и также тепло обнимает. От него пахнет перчичным одеколоном. Почему-то вспоминается энтомофауна. Живо. Тепло. Бьёт в тремор — режет по живому. — Хочешь увидеть татуировку? — близко — горячо, прямо в ухо. Вадим не моргает. Взгляд бегает. Сосредоточиться на чем-то невозможно, чужие мышцы сквозь футболку греют холодную кожу. Сладко. 192 учащенно, как болванчик, кивает. На языке вертится слово «вау», стоит только тому закатать рукав. Он сглатывает — по ней хочется провести. Оставить след поцелуем. В глазах это явно читается, и потому Козаков убрать это пытается. Бустер всё видит. — Выпил? Можно вина мне? — ему наливают вина, красного сорта, и он пьёт. Пьёт тягуче, растягивает. Боковым зрением наблюдает, как друг пялиться на кадык и одновременно с ним сглатывает. Прошлую девушку уже забыл, а вот под боком такой экземпляр… Эксцентричный, ничего не боится. Идёт наперекор, злиться. Красота… — Давай ко мне, там продолжим. — естественно никто не будет пить. В квартире запах его. Атмосфера, навевающая дурные мысли. Запах сигарет отравляет жизнь, а тёплое дыхание на себе — убивает. Перекуривая на балконе с тринадцатого этажа, они стоят слишком близко. Из крайности в крайность, прерывая реальность. — Ого, — Козаков, как ребёнок, рассматривает коллекцию чужих DVD-дисков. Леонтьев судорожно пытается вспомнить количество смазки в тюбике, размер своего члена и местоположение презиков. Видя, как тот наклоняется, чтобы диски положить на место, от боли в паху Бустер шипит. Это сексуально. Слишком. Аморально даже для него. Длинные пальцы хочется сломать. Эвелон подцепляет черную футболку парня, пытаясь быть ближе, сидя на диване. Они включают незамысловатый фильмец, обсуждают преды на Твиче, разоблачение Коли, тиктокеров. Всё что угодно, пока пьют и становятся роднее. На языке похоть. Обычными разговорами от неё не избавишься. Остаётся мокро размазать по стенкам. — Холодно, — специально шепчет Вадим, а сам хитро смотрит глазами-щелочками. — Обняться можно? Вячеслав непроизвольно пожимает плечами. — Ладно, разрешаю. — он крепко притягивает парня за талию, и это даже слишком быстро. В объятиях Вадичка как мягкий кот растворяется. Ласковый. Обнимает. Подбирается к татуировке, очерчивает пальцем её. Не выдержав, припадает губами в возбужденном припадке, и тут же испуганно дергается — но в глазах Славы никакого осуждения нет. — Ты же тоже хочешь меня, чего медлишь? М, Вадь? К чему прелюдия? Леонтьев его уже давно в голове выебал в разных позах. Эвелон 192 наконец-то влюблённо припадает губами к шее. Сминает. Чувствует пульс, чувствует лаву под пальцами — ногтями тату царапает. Тату, посвящённое ему. Никто больше так не сделает. Только пантомимой. Поцелуй. Поцелуй. Поцелуй. Давит зубами, стискивает подушку. Вседозволенность мысли глушит, а помещение ещё больше пахнет чем-то сладким. Сексом. — Ты охуенный, Вадь. — облизнуть кончик носа, ласково прикусить щёку. Поцелуем вторгнуться в губы. Стоны тонут в улыбке, в звуке. Уязвимость — Козаков её транслирует от себя. Как радиационные волны, они раздаются на миллионы метров. Они поглощают в пучину блаженства. Раздевают догола. Они раздевают друг друга догола — обнажая горячую кожу, дышат друг другу в губы. Алкоголь льётся на пол, шум, поцелуи в губы. Пальцы Славы на Ваде, на руках и шее. Он улыбается — несколько ласковых касаний, и мальчик растворяется. Боже, он зефирный? Вадя поднимает взгляд. Когда его ноги задирают вверх и кладут на плечи, то сильнее дрожит, эти чёрные глаза его сжирают. Растворяют в себе. Ласково. Сладко. — Подожди здесь. Бустер судорожно открывает шкаф и берет смазку и контрацептивы, секс защищенный всё же безопаснее. Вновь оказываясь напротив друга, возвращает обратное положение и подставляет мокрые пальцы к анусу. Массирует, кусает кожу на ноге и улыбается так пошло, что Эвелону неловко. — Мы… Верно ли мы поступаем? — вопрошает он, когда стенки разрабатывают. Пальцы замирают — неизвестно, почему. Тот кивает. — Мы верно поступаем. Любить же не стыдно. И сексом заниматься тоже. Это логично. Любят друг друга? Или желание?.. Под его руками Козаков вскидывает бёдра, задирает лицо и плавится. Всё мутнеет от слез. Кричать хочется, а когда он кричит — Бустер ещё сильнее действует. Строптиво кусает, и проводит рукой по члену до яичек, чтобы вновь вернуть её в исходное положение — в мокрую дырочку. Два пальца сменяются на три, но Вадя хнычет и потребно мычит — надоело. Хочется внутри члена. Схватив того за бёдра, Леонтьев постепенно выполняет немую просьбу. Липко и хлюпает. Глаза Вади закатываются, и в бреду он лопочет о том, как ему охуенно. О, это поразительное зрелище. Красивое. Сильные резкие толчки в привыкшей дырочке. Потом медленнее, заводяще. Старается продлевать удовольствие и возбуждать. Иначе скоро кончат, и не вместе. Эвелон вот хочет кончить поскорее: вскидывается бёдрами, стонет, жаждет. Ему не дают: прерывают, действуют равномерно. От злости тот захлебывается, а Слава лыбится. — Ну хватит! — Нет. Дай насладиться тобой. Ощущение, что Бустер трахает его в последний раз. Возмущённо закатив глаза, Вадим стонет хрипло, громче, в голос, и нервно сжимает руками диван. Он ведь так близко балансирует на грани оргазма, а ему не дают кончить. Такая Слава сука… — Ох, сука, — Леонтьев грязно матерится, когда Козаков намеренно сжимает член внутри. От него так и пахнет возмущением — сейчас взорвётся. — Ладно, ладно. Сейчас кончишь. В знак благодарности показав ему фак, 192 сам насаживается на орган друга. Естественно, такой прыти Бустеренко удивляется, но всё равно даёт право парню проявлять инициативу. Какой же он классный, этот Вадя Эвелон. Ради него можно и всё тело татухами забить. Будет красиво. А главное, напоминание… Раз. Два. Три. Выйдя, хотя в этом и не было необходимости, он кончил. И, судя по дрожащим губам Эвелона, тот тоже. Упав рядом, Бустер в очередной раз поцеловал его и взял за руку. А Вадя молча смотрел в потолок и думал. И каково это — делать тату в честь любимого человека, который, возможно, и не любит тебя? Но Вадя любит Славу. И это надолго, да. — Ну что, там винцо ещё осталось?