Навеянное грёзами

Белые крылья бесшумно расправились, и Гипнос оторвался от земли. Ночь шла на убыль, и даже те, кто грезил о праздности до рассвета, были сражены настоящими грёзами — чары бога сна настигали даже самый отчаянных. Его заботам подошёл конец, но он не спешил спускаться в царство Аида или же возвращаться в свою обитель на краю земли, где под сенью каштанов ждала его возлюбленная Пасифея. Вместо этого он устремился ввысь. Туда, где бледно сияла остророгая луна. Круглый диск, похожий на серебряное блюдо, уже много дней как сменился полумесяцем, который всё истончался от ночи к ночи. А значит, пора Гипносу вспомнить об обещании, которое он дал луне. Ещё несколько сильных взмахов крыльями — и вот уже его взору предстал не размытый образ, искажённый расстоянием, но её настоящий лик, слабо освещённый сиянием бледного факела, что она, Селена, держала в руке, второй направляя колесницу по небу к западному краю. Отблески лунного света еле заметно вычерчивали тонкую линию её венца, спрятанного под густыми локонами, и ярко выхватывали тонкие концы рогов, которыми тот был украшен — со стороны казалось, что Селена обликом рогатым под стать запряжённым волам, которыми правила она. Заметив Гипноса, она почтительно кивнула ему вместо приветствия. Взбив взмахами крыльев проплывавшие мимо них облака, он поднялся ещё чуть выше и, поровнявшись с колесницей, опустился рядом с богиней. Селена тут же отвернула от него лицо, и можно было бы списать то на брезгливость или же смущение от столь тесного контакта с мужчиной. Но Гипнос понимал: дочери Гипериона скорее уж за себя стыдно, что приходится оставаться в долгу перед сыном Нюкты. — Значит, завтра всё в силе? — чуть слышно прошептала она, сжимая сильнее поводья. Бледный свет дрогнул, словно бы на мгновение застлала его беспросветная пелена. — Конечно, — Гипнос старался быть мягким. Хотел коснуться Селены, чтобы развеять её волнения, но не стал — это ещё больше насторожило бы богиню. — Мне всё ещё не верится, что ты не просишь ничего взамен, — озвучила она всё так же негромко свои подозрения. — Хотя идёшь против воли Зевса. — Во-первых, это не самый мой большой проступок перед Громовержцем, — губы Гипноса тронула улыбка. — Во-вторых, никакого преступления в том, что делаем мы, нет. Он продолжает спать. Селена печально вздохнула. Её пальцы, держащие факел, подрагивали, щёки вместо румянца тронула холодная бледность. И словно бы вся её фигура стала тоньше, болезненнее… Так всегда бывало перед новолунием, Гипнос давно уже подметил, но теперь к внешним проявлениям её угасания добавлялись ещё и терзания души. — Мене, — позвал он её, всё же отважившись коснуться открытого плеча, так, что Селена всё же взглянула на него. — Чего ты боишься? — Он… Мне так горестно, что он видит меня… только такой, — помедлив, выдохнула она сокровенное и снова опустила взгляд. — Тенью себя. Пускай он продолжает грезить… но ведь и в грёзах можно разочароваться. Разлюбить. Вознаневидеть… Она замолкла. Чуткие к переменам её настроения, волы вздёрнули свои круторогие головы и проревели низко, заунывно. — В грёзах нельзя разочароваться, — Гипнос знал, о чём говорил. — Он выбрал тебя своей грезой. Это больше, чем признание в любви, Мене. Факел на мгновение выхватил что-то блеснувшее на её щеке. Непрошенная слеза тут же скользнула вниз, опала на землю — утром она затеряется в росе. Селена выпрямилась, вдохнула глубоко, благодарно качнула головой. — Я знала, что ты мастер грёз, что ты разбираешься в смертных. Но чтобы ты разбирался в любви… — она улыбнулась одними уголками губ. — Видимо, та харита многому научила тебя, вечный юноша. Колесница уже подъезжала к горизонту, а с восточного края забрезжило лиловым не сияние даже — преддверие света Эос, которая готовилась открыть врата своему солнцеликому брату.

***

Несколько ночей спустя Гипнос вновь стоял в колеснице Селены. Факел её всё ещё был тускл, но рога на венце развернулись, кверху концами вздёрнулись, а глаза сверкали ярче звёзд. И волы словно бы резвее тянули свою ношу, не сдерживаемые оцепеневшей хваткой богини. Селена шла на поправку — то было видно даже с земли. И с каждым днём лунный месяц будет лишь прибывать и вскоре раскроется полностью. Люди, видя Селену в пору полнолуния, будут слагать о ней песни, приносить ей богатые дары, чествуя прекрасную сестру Гелиоса, магией и тайной овеянную. Но главная тайна Селены ведома лишь Гипносу. Лик Селены в ночь новолуния видеть дано лишь Гипносу — и одному смертному, к которому сама луна нисходит порой с небес. В самую тёмную ночь, когда колесница Селены не выезжала на небосвод вовсе, она вместе с сыном Нюкты спускалась в пещеру, где покоился прекрасный Эндимион, что участью своею избрал вечный сон — лишь такое бессмертие было доступно простому человеку. Зевс думал, что наказал тем самым Селену, лишив её возлюбленного, но раз в лунный цикл Гипнос касался головы Эндимиона, брал Селену за руку и проводил её в сон, где разлучённые могли быть вместе, пока не кончится ночь. Сам Гипнос тактично уходил и возвращался лишь с первыми лучами Эос, выводя Селену обратно в мир. Потускневшая, почти погасшая луна вновь наполнялась божественным светом. — Теперь ты снова веришь в грёзы, Мене? — усмехнувшись, спросил он её. — Я верю, — Селена более не скрывала лик свой, глядела открыто на бога сна. — И всё же… я всё жду, когда же ты попросишь плату за свои услуги. — Разве это услуга — раз в тридцать дней дать тебе хорошо выспаться? — он повёл крыльями, которые сверкнули почти призрачной белизной в свете лунного факела. Дочери Гипериона нечего было предложить сыну Нюкты. Им обоим было это известно. Но Гипнос продолжал держать своё обещание. Кто знает, какой плачевный вид может принять луна, если однажды у неё не останется ничего, о чём можно было бы грезить до следующего новолуния?