Навеянное грёзами

В разгар ночи из приоткрытого окна веет прохладой, которая едва ли может остудить пылающие щёки человека, оставленного мучиться с болезнью. Его глаза слезятся, виски стискивает тупой болью, в горле першит, кашель, накатывающий волнами, мешает дышать, но не это самое страшное. Он ощущает, как внутри его охватывает мучительный пожар приближающейся агонии — а снаружи кончики пальцев, закоченевшие, уже не чувствуют колкости шерстяного одеяла. Никакие снадобья, никакие мольбы ему не помогут. В разгар ночи из приоткрытого окна на пол комнаты падает густая тень — темнее самой этой ночи, темнее непроглядного Тартара и глубин морских. Сама Смерть ступает, занося над человеком свой клинок — его чёрные крылья заслоняют собою тусклый свет звёзд и накрывают обречённого мраком, пока тот в ужасе может лишь ловить губами воздух. Перед смертью не надышишься — но умирающий отчаянно, безнадёжно пытается надышаться напоследок, прежде чем тело его будет предано огню, а душа отправится на асфоделевые поля. Меч уже готов опуститься, отсечь прядь волос, исторгнув душу, как вдруг между человеком и богом мелькает белое, трепещущее. Тонкие женские руки разведены в стороны, грудью отважная дева защищает смертного от Смерти. — Брат, постой! — в тишине комнаты, когда стихают хрипы человека, её шёпот похож на крик. Она смотрит на Танатоса так, как никто другой не посмел бы — и просит о том, о чём просили слишком многие. Но только её Смерть слушается — меч возвращается в ножны. — Ты едва поспела, Гипна, — холодно бросает он, пока его сестра поспешно оборачивается к умирающему, замершему в немом благоговении. — Разве за тобой поспеть… — вздыхает она, ощупывая лоб с выступившей испариной. А затем обнимает слабое, больное тело — и целует обречённого в лоб. Тот прикрывает глаза, вздрагивает — из его горла вырывается едва слышный звук, в котором лишь одна Гипна различает последнее слово почившего. Благодарность милосердной богине, что дарит упокоение во сне. Отпуская быстро холодеющее тело, Гипна стискивает его ладонь — и за руку выходит за ней тень. Душа человека глядит на богов отстранённо, лишь на мгновение мелькает на её стремительно теряющем краски лице узнавание — страх — и уже в следующую секунду тухнет окончательно, смиряется со своей участью. Танатос не задерживается — у него всегда полно работы. Он точен, как водяные часы, и всегда приходит в срок. У Гипны, слабой и телом, и сердцем, есть лишь одно преимущество — его единственная слабость. Танатос всегда уступает сестре, если та успевает к умирающему прежде него. Немногих удаётся упокоить Гипне мирно, но каждый из тех, кого лишила она страданий предсмертной агонии, стоит для неё куда больше, чем каждый из тех, чью жизнь забирает клинок Танатоса. Её белые крылья расправляются, устремляясь к следующей цели — продолжая бесконечную гонку с братом, которую она обречена проигрывать — но счёт в которой идёт лишь на её победы.