***
На самом деле с Вэнь Кэсином все было в порядке, и в этом и была проблема. Все началось в Цзяннани, где они остановились, чтобы насладиться сезоном цветения персика и отдать дань уважения могиле семьи Чжан. За завтраком Чжоу Сюй небрежно и словно бы невзначай предложил: - Хочешь, дальше отправимся на гору Фэнъя? Положив лучший кусочек говядины в рис мужа, Вэнь Кэсин в свою очередь спросил: - Вернуться туда? Но зачем, А-Сю? - Цинмин приближается, - ответил тот, берясь за палочки для еды. Порыв весеннего ветра пронесся мимо, унося душу Вэнь Кэсина прочь с залитой солнцем террасы ресторана, через реки и озера к открытому ветрам каменистому склону, где в расщелинах размягченных лишайниками скал цвели маленькие пурпурные цветы, а холодный и чистый ручеек, сбегавший с ледника на вершине, смеясь, мчал вниз по коварным, окутанным туманом путям; где, прислушавшись, можно было уловить девичий голос, зовущий “чжужэнь!”. Но взмах трепещущих крыльев бабочки быстрее, чем мгновение ока, а с осады горы Фэнъя минуло уже полтора года. Даже если Вэнь Кэсин пойдет к могиле прибраться и поскорбеть, ее призрак все равно уже давно должен был проскользнуть по мосту Найхэ. Мертвые не нуждаются в чувствах живых, поэтому он спрятал сантименты там, где им и полагается храниться: в холодной земле под большим белым камнем у потока своих воспоминаний. По другую сторону стола Чжоу Сюй покорно жевал еду, которую положил в его пиалу Вэнь Кэсин, и наблюдать, как палочки проворно ныряют в горстку теплого риса, было чистым блаженством. Он еще слишком хорошо помнил дни, когда тушил фазанов, оленину, кабанину, да и любые мясо и овощи, которые Чжан Чэнлин мог достать в деревне у подножия горы; осторожно вычерпывал из приготовленного бульона твердые кусочки, после чего процеживал, чтобы сохранить только наиболее усваиваемые эссенции. Помнил, как медленно кормил этими в равной мере и обнадеживающими, и пугающими смесями Чжоу Сюя сначала пока он спал, а позже - когда лежал такой болезненно-хрупкий, слишком слабый, чтобы сидеть или держать пиалу самостоятельно, то теряющий сознание, то вновь приходящий в себя. Проблема с живыми, размышлял Вэнь Кэсин, заключалась в том, что они могут попросить твое сердце. В этом смысле они были куда более жестоки, чем мертвые. Чжоу Сюй покрутил чашку, прежде чем сделать глоток. Каким-то образом, пока Вэнь Кэсин не смотрел, он умудрился подменить чай в ней на вино из своей фляжки. Два наиболее выдающихся таланта лорда Чжоу это незамеченным ускользать из поля зрения и тайком протаскивать в рот вино, даже когда жена строжайше запретил употребление алкоголя за завтраком. Вэнь Кэсин уже собирался было вырвать чашку из его рук и сделать выговор, когда отточенное выражение невинности на лице Чжоу Сюя натолкнуло на мысль: проносил ли Чжоу Сюй контрабандное вино за спиной шифу и под носом шиди?.. Они не относились к тому типу людей, что жили своим прошлым или прошлым друг друга, но временами лунный свет, просачивающийся сквозь полог их постели, освещал старые тени: Вэнь Кэсин сбивчиво говорил о доме с деревом магнолии в маленькой деревеньке, а Чжоу Сюй делал наброски отдельных частей поместья, расположенного у излучины белой реки в самом сердце персикового леса. За множество ночей, проведенных в объятиях друг друга, Чжоу Сюй постепенно восстановил по фрагментам единственную сохранившуюся историю изгнания Вэнь Жуюя и Гу Мяомяо, а Вэнь Кэсин собрал карту поместья Сицзи комната за комнатой, двор за двором. “Возможно, мне следует спросить не хочет ли он пойти в поместье Сицзи на Цинмин, - подумал Вэнь Кэсин. - Вместо посещения импровизированной могилы в бесплодной земле, покинутой даже призраками, он мог показать мне деревья и ручьи своего детства, залы и коридоры своей юности. Я мог бы последовать за ним в его старые комнаты и согреть в холодной постели его воспоминаний. Мог бы крепко обнять, дав понять всем задержавшимся призракам, что больше нет нужды беспокоиться, что он теперь принадлежит мне...”. Ошибочно приняв бесстрастное выражение лица Вэнь Кэсина, мечтающего трахнуть Чжоу Сюя в спальне детства, за глубокую скорбь, Чжан Чэнлин потянулся и положил кусочек мяса в его пиалу: - Вэнь-цяньбэй, - проговорил он, запнувшись, - У тебя все еще есть я и шифу. Не печалься так сильно, - нижняя губа мальчика дрожала, а уголки глаз покраснели, и было непонятно кто кого должен утешать. Одновременно тронутый и позабавленный до слез беспокойством этого маленького ученика, Вэнь Кэсин подумал, что мышцы его лица сведет судорогой в попытках сохранить нейтральное выражение. Не желая обидеть юношу в искренних чувствах, он посмотрел на Чжан Чэнлина на редкость мрачным взглядом и мягко ответил: - Ты прав. У меня все еще остались ты и шифу. Когда же Вэнь Кэсин поднял глаза, Чжоу Сюй внимательно наблюдал за ним. Словно чтобы скрыть “переполняющее его горе”, он опустил ресницы и поспешно взял чашку, стараясь не подавиться собственной улыбкой. Под столом, по всей видимости, случайно нога Чжоу Сюя задела его колено. При любых других обстоятельствах Вэнь Кэсин ухватился бы за мимолетный физический контакт, чтобы добиться большего, но на этот раз он сделал вид, что не заметил, слишком “обезумев от тоски”. Когда же Чжоу Сюй прижался коленом к колену Вэнь Кэсина в теплом жесте, который нельзя было истолковать как непреднамеренный, Владыка Долины Вэнь почти искренне подавился чаем. Первой мыслью было, что это знак отказаться от своего представления. Однако беглый взгляд показал, что Чжоу Сюй смотрел куда угодно, кроме него, что случалось только тогда, когда он действительно проявлял любовь и был откровенно смущен собственной привязанностью. Под нежной заботой Вэнь Кэсина он вырос из неспособности распознать искренность с первого взгляда до аллергии на признание собственной искренности. Чжоу Сюю не нужно было смотреть на Вэнь Кэсина, чтобы почувствовать тяжесть его взгляда на него, и он ощетинился: - Что ты смотришь? Тот подарил ему едва заметную загадочную улыбку: - Просто рад, что ты пьешь чай без возражений, - ответил он. - Этот чай из Юньнани и известен тем, что поддерживает здоровье меридианов, - Вэнь Кэсин не имел ни малейшего понятия откуда этот чай. Жестом указав на чашку мужа, он сладко попросил: - Позволь налить тебе еще. В чашке оставалось вина на два пальца. В любой другой день Чжоу Сюй не отдал бы ее Вэнь Кэсину, по крайней мере не опустошив сперва под любым предлогом. Тогда, однако, он безропотно вручил свою чашку и позволил наполнить ее до краев, прежде чем выпить ужасную смесь чая и вина с невозмутимым видом. - Он был слишком очарователен, как я мог этим не воспользоваться? - Вэнь Кэсин вздохнул, и рассеянно смахнул лист с поверхности надгробия. - Кроме того, я думал, он достаточно скоро догадается. Но Чжоу Сюй не догадался. Прошли дни с тех пор, как они отправились к горе Фэнъя, и Чжоу Цзышу и Чжан Чэнлин были очень бережны и внимательны с тихим и задумчивым Вэнь Кэсином: Чжан Чэнлин так, будто бы он был чем-то хрупким и драгоценным, а Чжоу Цзышу - словно он раненный зверь, которого нужно успокоить. К настоящему времени новизна этого постепенно померкла, и веселость несколько поумерилась необходимостью продумывать, как же свернуть весь этот спектакль. Спектакль или нет, но было приятно, что есть люди, которые беспокоятся и суетятся из-за тебя. - У меня есть о ком волноваться, и кто волнуется обо мне. У тебя есть Цао-дагэ. Ты и я... не нуждаемся друг в друге больше, так что лучше ступай в новую жизнь так, чтобы ничто тебя не удерживало, - сказал Вэнь Кэсин, нежно похлопывая надгробие. На белой поверхности почерком Чжоу Сюя было начертано имя Цао Вэйнин, а в линию с ним рукой Вэнь Кэсина - Гу Сян. Сжав пальцы в рукавах, он ощутил неописуемое чувство, переполняющее сердце, и, как река по весне, оно непрошено излилось из него: - Прошло так много времени. Ты больше не здесь, не так ли, А-Сян? У мертвых никогда не находится слов для живых. Призраки уже давно покинули эту гору. Так или иначе, ответил только ветер, но ветер всегда был бессердечен к опадающим цветам.***
Солнце было почти в зените, когда Вэнь Кэсин рассудил, что провел достаточное количество времени в “трауре” перед могилой. Не слишком долго, чтобы Чжоу Сюй пошел искать его, и не слишком мало, чтобы они с Чжан Чэнлином забеспокоились о раннем возвращении и неразрешенном горе. В последний раз небрежно махнув надгробию, Вэнь Кэсин повернулся к могиле спиной и отправился в деревню. День для прогулки был прекрасный, и неторопливым шагом он должен был добраться до гостиницы как раз вовремя, чтобы заставить лорда Чжоу положить больше риса в обеденную пиалу. У лесной опушки он заметил их, настороженно наблюдающих за ним через трещины в скалах с, они полагали, безопасного расстояния. Как оказалось, не все призраки ушли, или, возможно, возвращение короля призраков в старые прибежища взволновало тени, таящиеся под ногами. Вэнь Кэсин почти ощутил нечто похожее на симпатию: было что-то ностальгическое во враждебности, с которой они наблюдали за ним. Это самое близкое к тому, что могло бы претендовать на звание старого друга. Бодро мурлыкая, он считал их в голове. Все больше и больше глаз присоединялись к собравшимся в тени горы рядам на всем пути до окраины деревни. Предположительно, не все они были остатками Долины Призраков: те, что избежали истребления, ассимилировались с местным разнообразием бандитов в горах и придорожных грабителей или, возможно, поглотили эти фракции вместо этого. - Как только тигр с горы спустился... - пробормотал Вэнь Кэсин себе под нос, покачав головой. На периферии зрения, тени замерли, ожидая его следующих действий. Он чувствовал их голод, да, но также и их страх - воздух был пропитан им. По какой-то причине это в высшей степени раздражало. Ровно в полдень он добрался до ворот в деревню. На самой нижней ветке мертвой ивы устроилась сова, вылетевшая для охоты либо слишком поздно, либо слишком рано. Долгое время Вэнь Кэсин смотрел на нее, и она, не мигая, смотрела в ответ. Ее клюв несколько раз открывался и закрывался, не издавая ни единого звука, словно угрожая рассмеяться ему в лицо. В конце концов, Вэнь Кэсин отвел взгляд и ушел, взмахнув рукавами. Достигнув наивысшей точки неба, солнце начало свой медленный спуск на запад. Сова упала с насиженного места на разогретую полуденную землю - камушек, незаметно ни для кого поднятый и запущенный Вэнь Кэсином, вонзился в основание ее черепа. Словно оттаяв, тени дрогнули в своих укрытиях и стали удлиняться вместе с падением.***
К тому времени, когда Вэнь Кэсин вернулся в гостиницу, он был искренне не в духе, и мысли о завершении спектакля угасли в его разуме. Он накормил обедом своих мужа и ребенка, понаблюдал за ученической практикой, удостоверился, что за ужином они едят достаточно в случае Чжоу Сюя и не слишком много - Чжан Чэнлина, а затем уложил их в постель, как любая в мире верная человеческая жена. На протяжении всего дня их глаза соскальзывали с него, подобно дождевой воде, сбегающей по бесплодному склону, как если бы один взгляд на его лицо причинял им боль. В шепоте простыней, среди танцующих от огонька свечи теней, Чжоу Сюй казался почти сияющим в напылении золотого света. Думая о тенях, Вэнь Кэсин потянулся к нему. - Муж, - мягко уговаривал он, поворачивая его в своих объятиях и изображая свою лучшую улыбку, ту, которая, как он знал, так ему нравилась, - Ты проснулся? В этот раз взгляда Чжоу Сюй не отвел.***
К удивлению и Вэнь Кэсина, и самого Чжоу Сюя, уложить его в постель было также сложно, как легко было заставить кончить в ней. Не задействуя член, который в настоящее время проявлял восхитительную сдержанность и приятной тяжестью лежал на языке Вэнь Кэсина, а чем-то внутри, будь то пальцы Вэнь Кэсина или член, или - пьяное открытие, которое Чжоу Сюй пытался безрезультатно стереть из памяти своего чжицзи, - каменный фаллос, слегка загнутый вверх к пупку, ласкающий место, спрятанное внутри него чуть глубже костяшки, если мерить средним пальцем Вэнь Кэсина. Как раз вот так... На сгиб пальца Чжоу Сюй с беззвучным криком кончил, наполняя ожидающий рот горячей жидкостью. Вглядываясь сквозь ресницы, Вэнь Кэсин наблюдал за его удовольствием и тем, как выгнулась над простынями спина, словно его тело было тетивой, которую Вэнь Кэсин удерживал в своих руках. Вцепившиеся в волосы пальцы Чжоу Сюя потянули до грани боли, но он безропотно стерпел, сглатывая вокруг головки. Он полагал, что заслужил это: ему было хорошо известно, что Чжоу Сюю не нравилось, когда его доводят до завершения слишком быстро, ему нравилось, когда обхаживают и убеждают; он любил дразнящие ласки нежели прямые прикосновения, любил таять от удовольствия, пока не расслаблялся настолько, что мог сделать последний шаг в бессмысленную белизну. В руках Вэнь Кэсина тело Чжоу Сюя могло быть понятным, но в остальном Чжоу Сюй оставался трудным человеком, и большая часть сложности заключалась в том, чтобы позволить ему быть таковым, когда все между ними было таким простым: дрожащее под щекой Вэнь Кэсина бедро, все еще погруженный в Чжоу Сюя палец, член Чжоу Сюя мягко - и доверчиво - толкающийся в рот Вэнь Кэсина, ладонь Вэнь Кэсина, потирающая уязвимую плоскость живота Чжоу Сюя, пока он постепенно приходил в себя в послесвечении. - Слезь с меня, - прохрипел Чжоу Сюй, все еще тяжело дыша. Его хватка на Вэнь Кэсине ослабла, но он не отпустил и тем более не оттолкнул; вместо этого пальцы нежно погладили волосы, словно извиняясь. Вэнь Кэсин не был уверен, что он знал о своих действиях, и это заставляло его чувствовать себя одновременно и позабавлено, и любяще. Вэнь Кэсин поднялся на колени. Осторожно, чтобы не толкнуть палец внутри Чжоу Сюя слишком сильно, он оперся на его живот и прикоснулся открытыми губами к коже там, где под ней быстро билось сердце. Чжоу Сюй же продолжал беспечно лежать под его прикосновением, нахмурив брови и пытаясь восстановить дыхание, его рот все еще был приоткрыт от удовольствия, а глаза были сияющими и бесстрашными: он не боялся ни когтей Вэнь Кэсина, которыми он вспарывал и вырывал внутренности людей, ни его клыков, которыми выгрызал сердца. Прирученный любовью, но недалеко ушедший от непослушания, Вэнь Кэсин поднял голову, мило улыбнувшись мужу, и скользнул внутрь вторым смазанным пальцем. Нахмурившись, Чжоу Сюй попытался подняться, но нежная рука удержала его. На этом этапе, когда Вэнь Кэсин просил большего, а он не хотел уступать, обычно начинался спор, во время которого Чжоу Сюй мог решить, хотел ли упасть в объятия друг друга в трепетном посткоитальном изнеможении или же поддаться услужливости жены, позволив извлечь из него как можно больше легких оргазмов за ночь, а после позволив уже себе роскошь быть невозможным и неприятным утром. Сегодня вечером, однако, Чжоу Сюй лишь нерешительно качнул бедрами от пальцев, но не соскользнул с них полностью. - Лао Вэнь, достаточно, - сказал он и потянулся к жене, готовый ответить удовольствием на удовольствие и положить конец ночи, но тот поймал руку и бросил на него сложный, тщательно продуманный взгляд. Когда же Вэнь Кэсин прижался поцелуем к центру раскрытой ладони, Чжоу Сюй откинулся назад на простыни, склонив голову и прижавшись щекой к подушке, прежде чем проворчать: - Только... не переусердствуй. Спрятав улыбку в горячем изгибе шеи, Вэнь Кэсин сокрыл ее следы жалящим поцелуем над бьющимся пульсом. Когда он развел пальцы, медленно открывая тело мужа, Чжоу Сюй хмуро посмотрел на него, поэтому он сжал их губы вместе, чтобы целовать снова и снова до тех пор, пока это выражение не исчезнет. К тому моменту, когда он обхватил член Чжоу Сюя свободной рукой, а мозолистая подушечка большого пальца легко, словно перышком, потерла чувствительную нижнюю часть головки именно так, как нравилось телу Чжоу Сюя, и, следовательно, именно так, как Чжоу Сюй не хотел, чтобы он делал, хмурый вид растаял, а Чжоу Сюй задыхался в губы жены. Вэнь Кэсин пил каждый звук. Когда Чжоу Сюй излился между ними и застонал в его рот, горячий и влажный, он проглотил и это. - Лао Вэнь, - тяжело выдохнул Чжоу Сюй, и Вэнь Кэсин любил, когда он такой, влажный от пота и извивающийся в их постели. Он также любил его на протяжении тех трех месяцев, когда он был бледен и неподвижен, как горсть снега на простынях, хотя тогда было слишком мало А-Сюя для любви и меньше Вэнь Кэсина. - Лао Вэнь. Хватит, довольно. Вэнь Кэсин хотел выжать из него как можно больше оргазмов руками и, возможно, языком, последний из которых Чжоу Сюй все еще не допустил внутрь себя, несмотря на все уговоры - он надеялся проверить, достаточно ли смягчили его два предыдущих оргазма, чтобы все же согласиться. Собственное возбуждение прижалось к изгибу бедра Чжоу Сюя, оставляя влажный след, но ощущение необходимости и безотлагательности, которое оно придавало, скорее бодрило, чем разочаровывало. План состоял в том, чтобы, как только он доведет мужа до беспамятства пальцами и языком, довести до завершения и себя, скользя между стройными абрисами бедер Чжоу Сюя, сочетая сладость и эффективность удовольствия с видом ошеломленного взгляда и покрасневших скул. Отсутствие фактического проникновения послужило бы демонстрацией "сдержанности" и, следовательно, предоставило возможность свести к минимуму гнев Чжоу Сюя утром. Однако, увидев слезы, застывшие между густыми ресницами, как капли росы, Вэнь Кэсин понял, что гнева ему все равно не избежать, и с тем же успехом он просто мог делать все, что хотел. Кроме того, как бы ни был сердит Чжоу Сюй на то, что Вэнь Кэсин делал с ним в постели, это не шло ни в какое сравнение с тем, насколько разгневан он был бы, если узнал, что собирается делать его непослушная жена после: покинуть их постель посреди ночи, встретиться с сомнительными людьми под сенью горы, навести шуму перед мертвыми… Он медленно трахал мужа, нарочно притираясь к тому месту, где Чжоу Сюй был наиболее чувствителен, пока собственное имя не превратилось в бесформенные стоны и всхлипы на его языке. Обхватив лицо Вэнь Кэсина руками, Чжоу Сюй с трудом выплюнул: - Ты... Ты гребаный сумасшедший. Вэнь Кэсин уткнулся носом в его прикосновение. - Хочешь, чтобы я остановился? - прошептал он. Даже затуманенные удовольствием, эти темные глаза пронзили его. Он был тем, кто проник в Чжоу Сюя, но глаза Чжоу Сюя всегда заставляли чувствовать себя так, словно это он впустил его в себя. На долю секунды Вэнь Кэсин подумал, что Чжоу Сюй велит ему остановиться, но затем муж притянул его для поцелуя, мягкого, теплого и небрежного, вздыхая в губы. Вэнь Кэсин нежно целовал его во время последнего оргазма, когда теплые брызги рассыпались по их животам. Наблюдал, как его веки затрепетали, а тело осело на простынях, пока он постепенно спускался с вершины блаженства, мимо текущего момента их существования куда-то глубже. Вэнь Кэсин обхватил руками талию Чжоу Сюя, чтобы почувствовать двойной укол и удовольствия, и беспокойства от того, как все еще легко она умещается в его руках, и слизнул слезы со щек Чжоу Сюя. На опьяняющее и волнующее мгновение перед падением в пропасть иррациональная мысль промелькнула в глубине сознания Вэнь Кэсина: “О боже, он такой исхудавший, я должен наполнить его”. Что он и сделал.***
Нежнее лунного света на коже были шепотом произнесенные слова: - Муж, ты спишь?***
Притаившиеся в темноте глаза были прикованы к Вэнь Кэсину, как только он вышел из деревенских ворот. Под поникшей ветвью ивы лежали обглоданные до молочной белизны кости совы. Словно церемониальная процессия, тени выползали из укрытий и следовали в гору за Владыкой Призраков. Казалось бы, не обращая внимания он неторопливо направился к роще, где росли сосны и кипарисы. Он ждал их перед могилой, подобно стражу гробницы, за исключением того, что никогда не было и, вероятно, никогда не будет стража, сидящего на земле скрестив ноги и с грудой грецких орехов на коленях. Если бы его спросили, он бы ответил, что любовные утехи заставили его проголодаться. Каждый треск раскалывающейся скорлупы гремел над поляной, как хлыст, разрезающий ночь. С каждым сухим щелчком тени под деревьями становились все беспокойнее. Первый, кто приблизился к нему, носил частично разбитую маску призрака. Не удосужившись снова причесаться перед уходом, Вэнь Кэсин взглянул на него сквозь занавес челки, чтобы мельком увидеть подвижный рот и напряженную линию челюсти. - Приветствую Хозяина Долины, - сказал призрак, низко кланяясь. - О? - взяв еще один грецкий орех, Вэнь Кэсин небрежно заметил: - Значит, в Долине Призраков еще остались призраки, признающие своего хозяина. - Эти смиренные были... - человек в маске проглотил следующие слова, когда Вэнь Кэсин с оглушительным треском вскрыл орех. Он подождал, пока звуки неторопливого жевания рассеются, прежде чем продолжить: - Мы верно ожидали вашего возвращения. - Если такие верные, - вздохнул Вэнь Кэсин, - То почему так долго не приветствовали меня? Было слышно, как лунный свет падал сквозь сосновые иголки. Человек в маске поклонился еще ниже так, что его борода коснулась травы. - Были некоторые, - он облизал губы, - некоторые разногласия. Были те, кто не хотел приветствовать возвращение Хозяина Долины и вместо этого стремился навредить ему. Этим преданным слугам потребовалось некоторое время, чтобы позаботиться о них, - он жестом указал за спину, и из-за деревьев вышли двое мужчин в масках, волочащих с собой еще одного в довольно плачевном состоянии. Пленник не был связан, поскольку ноги и руки были отсечены, а рот был заткнут куском темной ткани, и при ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что ткань была окрашена пропитавшей ее кровью. Вэнь Кэсин стряхнул с колен оставшуюся от орехов скорлупу и поднялся. Прервав поклон новоприбывших, он хладнокровно спросил: - Что это такое? Снова ответил первый мужчина: - Лидер группы мятежников. Он оскорбил Хозяина Долины, поэтому мы взяли на себя инициативу наказать его. Другие призраки собирались убить, но я, Се Минцзе, подумал, что Владыка может захотеть разобраться с ним лично… Человек, назвавшийся Се Минцзе, позволил своим словам многозначительно оборваться. Вэнь Кэсин же издал уклончивый звук и шагнул к пленнику. - Как только тигр с горы спустился, - тихо продекламировал он, - Собаки дикие, похоже, вышли поиграть. С этими словами он обхватил шею пленника пальцами. Глаза того вытаращились, словно он отчаянно пытался сказать что-то, но выпавший кляп обнажил лишь черную от крови и безмолвно распахнутую впадину без языка. Вне поля зрения Хозяина напряжение в плечах Се Минцзе спало. Взглянув на линию деревьев, он осторожно поднял руку, подавая беззвучный сигнал. Покидая гостиницу, Вэнь Кэсин ограничился тем, чтобы накинуть ближайший попавшийся плащ, и по ошибке взял одеяние Чжоу Сюя вместо своего. Три фигуры спрыгнули с деревьев к одетой в черное спине, оставляя за собой лишь качнувшиеся ветки. Любуясь двумя серпами луны, отражающимися в глазах пленника, Вэнь Кэсин казался полностью поглощенным. Его слегка склоненная фигура обнажила бледную заднюю сторону шеи: - Вернувшись, наконец, домой, // Мужчину встретил из своей деревни, - еле слышно прошептал он. Лезвия, тянущиеся к его шее, были окрашены в темный цвет ядом и кровью и не давали отблесков в лунном свете. - Спросил его кто ныне жив в моем дому. Предполагалось, что призраки перемещаются меж теней бесшумно, потому, когда призрак в центре издал сдавленный крик, собратья бросили на него быстрый удивленный взгляд, только чтобы засвидетельствовать его падение - он был убит в воздухе, и в пробитом насквозь горле зияла рваная рана. В весенней траве бесшумно катилась заляпанная половинка скорлупы грецкого ореха, покрытая вкраплениями костей и плоти. - Ваш дом... он здесь... Распущенные волосы Вэнь Кэсин развевались на ветру. Пытаясь ухватиться за выбившиеся пряди, кончики пальцев рвали когтями ночной воздух, но их обладатели тоже пали, так не успев коснуться. - ...Где над могилами сосна да кипарис в цвету, - под заиндевелым светом весенней луны лицо Вэнь Кэсина ужасающе напоминало лицо статуи Будды, не выражающего ни радости, ни печали, как того требовало вынесение приговора. - Чудовище, - выдохнул Се Минцзе, обнажая меч. - Чудовище! Вэнь Кэсин перевел на него взгляд, словно впервые увидев: - По псовым лазам, - провозгласил он, с влажным стуком роняя пленника на ночную траву, - Зайцы бегают кругами. Тени взволнованно заклубились, перетекая в формы: то были люди в масках с оружием, с подернутыми красным белками глаз и искаженными в боевом кличе ртами. Даже пятясь назад в попытках увеличить расстояние между собой и тенью Вэнь Кэсина, Се Минцзе кричал: - Чудовище! Убить чудовище! - Меж ветхих, - прошептал Вэнь Кэсин, неслышимый среди дюжины свистящих лезвий, разрезающих воздух возле него и поющих желанием убить, - Балок и стропил фазан летает. Сплошь двор усеян дикими хлебами, И у колодца солнечный цветок благоухает. Намолотив зерна сготовил каши, Собрал подсолнух и семян для супа, Наполнил кушаньем полнее чаши, Отведать некому, прижавши край губами. Иду к восточной двери и стою, Пропитывая ткань одежд слезами.***
Это продолжалось недолго. В конце концов под ветвями сосен и кипарисов остался лишь один человек. У лежащего на траве и задравшего голову к небу пленника в глазах алым серпом отражалась луна. Это, он знал, было иллюзией. Пролитая кровь окрасила веющий в роще ветер в алый цвет, и эта дымка ложно окрасила и луну. В конце концов под соснами и кипарисами осталось дышать только два создания. По мере неторопливого приближения существа, давящего изувеченные конечности под ногами, дыхание пленника становилось все более затрудненным и вымученным. Следующим существо нежно обхватило мокрыми красными пальцами шею пленника. Лишенный конечностей, он не сопротивлялся. Безъязыкий, он не кричал. Был ли этот несчастный человек действительно лидером так называемой группы мятежников? Был ли он лишь жертвоприношением, предложенным призраками Хозяину Долины, чтобы купить собратьям шанс забрать пустую корону? Был ли он невинной жертвой, деревенским жителем, похищенным из своего дома и от своей семьи, вынужденным смотреть, как его тело становится пищей для призраков и их глупых мелочных амбиций? Истина больше не имела значения. Луна была цвета слоновой кости, но если ветер осквернен кровью, разве же луна не кажется красной? Глаза пленника закрылись. Последним, что он увидел, было лицо существа: его мягкое выражение, подобное выражению статуи Будды, не выражающего ни радости, ни печали, но готовящегося проявить милосердие. Когда длинные пальцы на шее пленника сжались, треск разнесся по роще, как сигнал об окончании пьесы. В конце концов под соснами и кипарисами не осталось ни одного человека. Даже ветер утих. Было слышно только дыхание одинокого призрака. За исключением его черных волос и накинутого на него темного плаща, призрак был красным, сплошь покрыт красным. Призраки должны видеть других призраков, даже тех, что прячутся в тенях и под могильными холмами, но он не видел никого, кроме собственной тени, и ничего, кроме красного цвета. Земля, деревья и даже луна были окрашены в алый. В этой роще нетронутыми и белыми остались лишь надгробие и веточка грушевого цвета. Он действительно был один. Она действительно ушла. Вэнь Кэсин сел перед могилой и почувствовал, словно сделал первый вдох после очень, очень долгого времени. Как будто удушающая маска, которую он носил дни напролет, исчезла, хотя он ее не снимал. Она была сделана из его собственной кожи; она все время была иллюзией. Он смотрел в зеркало и видел человеческое лицо, но не узнавал в нем свое собственное. Положив руки на колени и строго глядя на могильный камень, Вэнь Кэсин сказал: - А-Сян, прошло полтора года. Надеюсь, что ты родилась в приличной семье с хорошим старшим братом, который будет защищать тебя. Я также надеюсь, что Цао-сюн переродился поблизости, чтобы вы двое могли встретиться пораньше и избежали горести слишком поздней встречи. И что обе ваши семьи поладят, чтобы не было необходимости повторять всю эту чушь с несчастными влюбленными. Я надеюсь, ты знаешь... Прошел почти день с тех пор, как цветы были сорваны; лепестки слегка начали опадать на траву. Даже тогда, не подозревающие или безразличные, они продолжали цвести в Вэнь Кэсине. - А-Сян, - Вэнь Кэсин обхватил руками колени и уткнулся лицом в скрещенные руки. Так не сидел бы король призраков или страж гробницы, но так сидел брат, оплакивающий свою единственную в этой жизни сестру. Его следующие слова были приглушены рукавами одолженного плаща, но это не имело значения. Эти слова предназначались одинокому человеческому я и никому другому, даже призракам. - Гэ скучает по тебе.***
Чувствуя себя лучше, чем когда-либо, Вэнь Кэсин принялся за работу по уборке могилы. Он собрал тела и сложил в кучу на границе между сосновой рощей и бамбуковым лесом, где звери придут, чтобы обглодать мясо и унести кости обратно в гору. Протирая надгробную плиту подкладкой своих верхних одежд, он внезапно понял, что все это время они принадлежали А-Сю. Он обдумал это откровение, пожал плечами и бодро продолжил. В любой момент он воспользуется предлогом, чтобы купить мужу более теплый плащ; в то же время ему нравилось видеть, как А-Сю ходит по улицам в одеждах, заметно слишком свободных и больших для его тела, в одеждах, которых очень явно принадлежали Вэнь Кэсину. На выходе из рощи его встретил чистый весенний ветерок и молочно-белая луна, инкрустированная на чернильно-черное небо. Восхищаясь тьмой охотнее, чем светом, он подумал о глазах А-Сю, смотрящих на него снизу вверх, смотрящих в него, и понял: этот хитрый старый лис, должно быть, знал. Он возвращался назад, сцепив руки за спиной и склонив голову, погруженный в глубокую задумчивость. Это, в свою очередь, означало, что А-Сю и брошенная им подсолнечная семечка легко попали ему в макушку в тот же момент, когда он вошел во двор гостиницы. Обиженно потирая голову, Вэнь Кэсин горестно посмотрел на фигуру мужа в окне второго этажа. А-Сю, еще более прекрасный и безжалостный, чем луна, проигнорировал его и полез в миску на коленях, чтобы взять еще семечек. Придвинув ближе драгоценную миску с закуской, А-Сю прижался к деревянному подоконнику, когда Вэнь Кэсин прыгнул в комнату, едва издав звук по половицам. Надев свою самую яркую улыбку, он пошел к мужу и тихо позвал: - А-Сю. В ответ А-Сю бросил в правое плечо, то, на котором не было шрама от клинка Чжао Цзина, семечкой. - А-Сю! За что ты так? - Ускользнул посреди ночи, чтобы встретиться с сомнительными людьми, - холодно произнес А-Сю, наблюдая, как Вэнь Кэсин уворачивается от очередной семечки. - Пренебрег ночной обязанностью жены согревать постель своего мужа. Украл мой любимый плащ и изгваздал его, - следующая семечка со свистом полетела к центру груди Вэнь Кэсина, и тому пришлось прогнуться назад, чтобы избежать попадания, едва не параллельно полу. Даже для короля призраков попадание в засаду трех дюжин человек все равно имело свои последствия, и он не был в состоянии справиться еще и с последующей непредвиденной засадой разгневанного мужа. Когда семечка попала ему в левое колено, прежде чем он смог полностью прийти в себя, Вэнь Кэсин рухнул на пол. Следующая атака была направлена ему в лицо. Он зажмурил глаза в ожидании боли, но семечка приземлилась ему в лоб лишь чуть сильнее щелчка пальцев. - А это, - сказал А-Сю, отвернувшись от Вэнь Кэсина к луне: - За то, что заставил меня и маленького паршивца волноваться. С Вэнь Кэсином происходило что-то странное. Что-то разгоралось в его груди, помогая подняться на ноги. Внезапно он ощутил, как кровь течет по его венам, тепло, нежно и болезненно. - А-Сю, - прошептал он так тихо, что его голос можно было принять за ветер, и неуклюже поковылял к фигуре, очерченной светом. - А-Сю. А-Сю. А-Сю слышал каждый его призыв. Он не обернулся, но кончики ушей покраснели на фоне бледности кожи и темных волос. - Отнеси меня в постель, - хрипло сказал он ночному воздуху. - Ты переусердствовал, сумасшедший. Значит, была причина, по которой А-Сю все это время не отходил от окна. Вэнь Кэсин утомил мужа, чтобы убедиться, что он не последует за ним, но, похоже, это также позволило ему избежать порки. Весело прищурившись, Вэнь Кэсин уже собирался потянуться к А-Сю, когда его собственные протянутые руки заставили его остановиться. После, когда ничего, казалось, не предвидится, А-Сю сухо спросил: - Разве ты еще недостаточно ослушался своего мужа сегодня? - но тоже замешкался, обернувшись и обнаружив, что руки Вэнь Кэсина расцвели красным в морозном лунном свете. Тот уже было собирался пойти и найти таз с водой, когда А-Сю на опережение молча протянул руку ладонью вверх. Действуя быстрее телом, чем мыслью, Вэнь Кэсин бесхитростно вложил свою руку в руку мужа. Удерживая его ладонь, А-Сю вместо этого обратил внимание на лицо Вэнь Кэсина. Взял его за подбородок и наклонил лицо к лунному свету, проверяя, нет ли признаков яда в бледности губ и расширенных зрачках. Его ищущий взгляд даже не остановился на полосе засохшей крови, росчерк которой пропустил Вэнь Кэсин под ухом и вдоль линии челюсти, потому что это явно была не кровь чжицзи. Удовлетворенный, он со вздохом отпустил лицо Вэнь Кэсина. Лишь тогда А-Сю осмотрел под светом ржавую от крови кожу руки, но, если не считать нескольких незначительных царапин и порезов, вызванных разрушением костей в его хватке, новых ран не было. Только старые, разномастные отметины, пересекающие ладонь, тыльную сторону руки, пальцы. Самая заметная из них проходила через ладонь, ей было полтора года, и она соответствовала лезвию меча Мо Хуайяна. Собственные руки А-Сю не обошлись без шрамов, но прикосновение этих грубых от меча пальцев к шрамам Вэнь Кэсина было нежнее лунного света. Проследив сломанную линию жизни жены, скрытую под белыми росчерками, А-Сю спросил: - Они не сделали тебе больно? А-Сю беспокоился, понял Вэнь Кэсин. Время было ближе к утру, чем к полуночи, и они оба слишком устали: слишком устали, чтобы избегать искренности, слишком устали, чтобы играть в шарады. Даже спустя полный цикл смены сезонов, А-Сю все еще плохо спал после полуночи, а Вэнь Кэсин днями напролет играл в игру против самого себя. Он дважды прибрал могилу. Он сразил три дюжины человек и не вспотел - даже его дыхание ни разу не дрогнуло. Однако, когда А-Сю поднес его руку, покрытую шрамами, кровью и всем остальным, к своим губам, Вэнь Кэсин почувствовал, что его колени ослабли, а сердцебиение сбилось. Следующий вздох болезненно застрял в легких. Значило ли то сладкое мучение, что он ощущал, быть человеком? Разрываемый любовью, Вэнь Кэсин честно ответил: - Нет, они не сделали.