Единодушие

1. Си Инь не знала, нужно ли ей встать на колени, поможет ли это вообще. Ничего не знала, если сказать честно: после того, как человек за дверями, показавшийся ей от страха высоким, как ледяная гора, и таким же холодным, бросил равнодушно-безжалостно: “Убирайся!” и затворил дверь прямо перед ней, все силы, потребные на то, чтобы что-нибудь придумать, уходили на то, чтобы не расплакаться. По двору тянуло холодом — она и не подумала, что здесь будет холоднее, чем дома, и оставила сестрам все халаты потеплее, собрав себе только смену белья, да особенно любимый, матушкой вышитый наряд. Большей поклажи взять не разрешили. Наряды — ничего, а вот вышивального станка и запасов шелка было жаль, но и неясно было — разрешат ли ей вообще здесь вышивать. Си Инь постаралась неслышно шмыгнуть носом, переступила замерзшими ногами и спрятала пальцы в рукава нарядной красно-коричневой накидки, которую надела поутру, хоть тетушка и ворчала, что у Инь теперь все будет и новое, и богатое. Господин, который привел ее сюда, вообще ничего ей не сказал, не представился даже, но, наверное, они все тут — Лань. Лучше бы ей вовсе было не встречать на празднике двух девяток ту женщину… Но — встретилась, да еще так пристально смотрела ей в лицо, словно сама себе не верила, а потом — через четыре дня — явилась к ним домой вместе с каким-то господином и рассмотрела еще внимательнее, даже взяла для удобства за подбородок горячими цепкими пальцами, повернула лицом к свету, пока тот, второй, зачем-то щупал ей пульс. И еще потом матушка плакала и отчего-то все повторяла то про крышу, которую к зиме непременно нужно перекрыть, то про брата, и про столичное его учение, то про то, что Инь — старшая, и должна понять. Она и понимала, старалась, жаль только, что сюда матушке не было хода, она бы и тому господину рассказала бы про крышу, разжалобила бы его слезами, а сама Си Инь даже на колени встать не в состоянии. Она склонила голову, накинув капюшон глубже. Да нет, не разжалобила бы. Отца-то ведь не получилось, когда тот все, что имел, спустил нитка за ниткой. Не нарочно — просто если пить вино на новолуние, на растущей луне и на полной, а на убывающей — болеть головой, само по себе так и выйдет. Осталось матушкино приданое — дом на окраине Лаолина, да и тот за время ее замужества обветшал, и начались потихоньку разговоры, что всех трех дочерей Си Цуйюнь замуж выдать не сможет, так что не отправить ли старшую на заработки в Ланьлин, да не отдать ли младшую кому-нибудь в услужение? В воздухе повисла мелкая туманная взвесь, как будто одно из облаков прилегло отдохнуть в долину. Простое крыльцо и створки двери задернулись смутной пеленой, и Си Инь сморгнула с ресниц повисшие на них капли. Накидка отсырела на плечах и поверх сложенных на груди рук еще раньше, чем пошел настоящий дождь: осенний, упорный, выбивающий последние крохи тепла. Она упрямо продолжала стоять, сжавшись в комок и опустив голову, упорно не замечая, что под ногами у нее собирается лужа. Что кто-то остановился рядом с ней, она тоже поначалу не заметила, и тому пришлось слегка встряхнуть ее за плечо. — Эй, ты что здесь делаешь? — Голос был мужским, но вполне доброжелательным, разве что немного удивленным. Намокший капюшон тянул голову вниз, а губы замерзли так, что едва шевелились. — Мне нужно войти. А он меня не пускает. — В самом деле? — удивился голос. — Почему? Откуда ты вообще взялась? Она попыталась собраться с мыслями и заметила, что дождь перестал, но напала такая дрожь, что застучали зубы. — Люди Лань купили Си Инь, — сказала она как есть. — Привезли сюда и сказали, что господину в этом доме нужна вторая жена. Велели ждать. — А он тебя не пускает. Поня-атно, — протянул господин. — Где они тебя взяли? — Мне нельзя домой, — вдруг испугалась она. — Крышу надо крыть. И А-Тао замуж выдать. А если меня вернут обратно, то деньги т-тоже придется в-вернуть. Дрожь навалилась с новой силой, и она обхватила себя руками. — Н-наверное, тот господин сильно любит свою жену, хотя она и бесплодная. Господин то ли фыркнул, то ли закашлялся, быстрыми движением подхватывая ее под локоть: — Идем-ка. Он втащил ее по ступеням и рывком раздвинул створку двери. — Лань Чжань, совесть у тебя есть вообще? — Вэй Ин. — Господин-ледяная-скала возник у них на пути угрожающе, но голос его прозвучал как-то… неуверенно, беспомощно даже. — Я это, я, — откликнулся ее спутник. — Сейчас я выгоню ее обратно, мы закроем двери, задвинем их столом, заклеим талисманами, а утром попросим вынести ее труп с нашего двора. Так, что ли? В противоречие своим словам, он бесцеремонно, не выпуская локоть, потащил ее к боковой низкой двери, заглянул туда и, удовлетворенно хмыкнув, подтолкнул в спину: — Иди сразу в бочку, грейся, одежда на столике, она тебе очень велика, но хотя бы сухая. Мокрое бросишь на пол. Дверь с шелестом закрылась за ней, еще не успевшей осознать тепло. Си Инь успела услышать только: “Вэй Ин”, произнесенное с укоризной, а потом быстрое: “Лань Чжань, Лань Чжань, я знаю, ты для меня все это приготовил, спасибо тебе, но я не рассыплюсь, если барышня вымоется, а я потом сам принесу нам обоим воды в большую бочку…” — и поцелуй? Спохватившись, она достала из своей котомки — тоже промокшей до нитки — платок, который единственный взяла из своего готового приданого — в подарок господину, кем бы он ни был, — и как могла расправила его на ширме — сушить. От горячей воды стало больно телу, но, притерпевшись и отогревшись, она едва не уснула прямо там — вода не остывала, и даже непонятно было, сколько прошло времени. Одежда на столике была сложена так ровно и красиво, что даже разворачивать ее не хотелось. Обернув мокрые волосы полотенцем, Си Инь все-таки запустила руки в мягкую ткань. Костюм был мужской: тонкая льняная нижняя рубашка, черная верхняя — с вышивкой красной нитью по рукавам и вороту — облачным узором, какой она уже видела голубым по белому. Темно-красная складчатая юбка, подпоясанная сшитым сложными складками поясом, как раз сошла ей за платье, а верхний черный халат из плотного шелка на подкладке и штаны она вновь аккуратно сложила, даже не пытаясь надеть. Одежда пахла чем-то травяным, терпким. “…для меня приготовил…” — вспомнилось ей. *** За столом в передней сидело уже четверо мужчин — она даже слегка попятилась. С утра была одета хоть и бедно, но как приличная девушка, а теперь… Но тот, кого называли Вэй Ином, ее уже увидел. — А это наш подкидыш, — сказал он громко, широко улыбнувшись. — Дети, подвиньтесь. Слегка сощурился: — Лань Чжань, у тебя точно нет совести, держать на пороге такую красотку. Но… где я тебя мог раньше видеть, барышня Си? Он слегка склонил голову набок, любопытно рассматривая ее. Господин-ледяная-гора едва уловимо нахмурился почти незаметным движением бровей. — Вэй Ин. — Сказал он вдруг, и — невероятно — но в его голосе Си Инь почудилась в то же время крохотная смешинка. Присмотрелся внимательно и один из двух молодых господ в белом, до того старавшийся рассматривать ее искоса, чтобы не смущать. — Барышня Си похожа на братца Сяня, правда, Ханьгуан-цзюнь? — Эээ, — протянул Вэй Ин, зачем-то потыкал себя пальцем в грудь, и снова взглянул на Си Инь. — Правда, что ли? Вид у него был такой обескураженный, что второй из белых юношей фыркнул в кулак, а первый начал выглядеть так, словно изо всех сил старался не улыбнуться. — А, — махнул, наконец, рукой Вэй Ин, — у меня и правда никакая память на лица. И вообще, это было в прошлой жизни. Он снова поманил ее к столу, и она послушно опустилась на подушку. — Итак, — он снова фыркнул. — Для начала: учти, первая жена здесь — я. Она слышала, что такое случается, но все равно не удержала выражение лица (скромное, со стыдливо опущенными глазами и легкой улыбкой, как наставляла тетушка) — уставилась прямо на него, чувствуя, как брови сами собой ползут вверх, а к лицу приливает краска. — Ханьгуан-цзюнь и я, — он слегка поклонился в сторону своего супруга, — создали союз судеб и сил, и никто не решился нам возразить... кроме тех странных людей, которые притащили вас сюда, ничего не объяснив, и оставили под дождем, надеясь, что Лань Чжань сжалится и вас пустит. Господин-ледяная-гора (Ханьгуан-цзюнь?! Тот самый?!) качнул высоким пучком со сложным серебряным украшением: — Не я. Вэй Ин. — Я уверен, ты бы не оставил ее стоять за дверью, — отмахнулся Вэй Ин, — даже если бы я не вернулся сегодня. Ханьгуан-цзюнь. Ханьгуан-цзюнь и… Старейшина Илина? Она снова уставилась прямо на них, уже не думая о стеснении. — В… вы — Вэй Усянь? — медленно спросила она. — Не может быть! Он смешливо взглянул на нее, подняв бровь. — А! — понял он вдруг. — Молодая госпожа Си тоже видела те портреты? Она вскинула руки к щекам, даже собственными пальцами чувствуя, какие они горячие. “Те портреты” тетка развесила по дому, когда отец совсем перестал бывать трезвым несколько дней кряду, чтобы испугать дух пьянства. При воспоминании об отце стало так тошно, словно на голову и плечи снова закапал дождь. Она опустила взгляд на рукав рубашки, на красный узор, в точности повторяющий узор облаков на плечах у господина-ледяной-горы Ханьгуан-цзюня. — Что будет, если молодая госпожа Си вернется домой? — спросил вдруг Вэй Усянь, прямо и остро глядя на нее. — Си Инь может предположить? …Си Инь не подслушивала, совсем нет, просто окно было открыто, а отец в главном зале возмущался слишком громко, чтобы хоть что-то можно было скрыть. “Что значит — вернется, если будет признана негодной?! Понимают ли господа хорошие, что после этого у меня ее и последний крестьянин не возьмет?!” …и все-таки подписывал бумаги рукой, трясущейся от наступившей (усилиями тетки) после многодневного пьянства трезвости. …да еще вечером тетка обронила, что если даже деньги придется вернуть, удалось выторговать неустойку, и за нее все-таки обещали неплохую плату в цветочном доме у госпожи Суй. Не Ланьлин, конечно, но, говорят, сам старый покойный глава Цзинь в него заглядывал, будучи в Лаолине, и нашел недурным. — Те господа, — неуверенно начала Си Инь, — подписали с отцом бумаги. О том, что деньги придется вернуть, если… — Она постаралась вспомнить точнее. — Если я буду признана негодной, не буду оставлена главой ордена Лань в доме главы ордена Лань или в резиденции ордена, и буду выслана домой к семье или поселена вне резиденции ордена по усмотрению главы Лань… Вэй Усянь остановил ее быстрым движением ладони вниз, словно что-то прикрывал ею: “Довольно”. — Но твоей семье деньги как раз нужны, — утвердительно сказал он. — Крышу надо крыть, да и вообще. — Он вздохнул. — Да и если б дело было только в деньгах. Кстати, кто такая А-Тао? Си Инь опустила глаза к узору темной древесины на крышке столика. Но, в конце концов, если она и должна перед ними отчитываться, то, по крайней мере, может сделать это достойно, а не как нищенка, просящая милостыню. — В последние несколько лет отец… забросил дела, — сказала она. — Мы потеряли почти все состояние — корабли, дом, лодочную пристань и верфь. Но пока он надеялся, что дела еще можно поправить, он отвергал брачные предложения, которые считал невыгодными, а потом и предлагать перестали. Сейчас, возможно, удастся выдать замуж А-Тао, она из нас самая красивая. Один друг отца из прежних времен готов… устроить нашу младшую, А-Пин, в императорские вышивальные мастерские. Отец просил за меня, но я слишком старая, чтобы войти во дворец, а ей будущей весной как раз будет пятнадцать. Есть еще брат — Си Чуньань, он смог поступить в учение в столице и должен будет сдавать императорский экзамен. Мне… матушка надеялась, что я смогу поехать на заработки в Ланьлин, но… — Она куснула губу, чтобы собраться с силами. — Но, похоже, тетка вместо этого пыталась сторговаться с содержателем публичного дома в Лаолине. — И, скорее всего, тебя все равно продадут, но уже в бордель. Си Инь кивнула. — Лань Чжань? — Мог бы предположить, кто это сделал. Заставить не требовать деньги. Не возвращать барышню Си домой… — Но куда мы ее денем, и что с ней будет — это тогда действительно вопрос, — подхватил Вэй Усянь. — Да и старейшины обидятся, а для главы клана хуже нет обиженных старейшин. Он поднялся с места, обошел стол, и тронул ее пальцами за плечи. — Вам ясна задача? — проговорил он, глядя на младших, словно был их наставником. — Нам придется придумать, каким образом Лань Чжань может признать эту барышню к чему-нибудь годной и оставить ее в резиденции ордена. Прямо сейчас. Это же вы тут Лани. Лань Цзинъи? Ханьгуан-цзюнь смотрел на него так, словно через мгновение готов был улыбнуться. — Кто-нибудь должен на ней жениться, — сказал, пожав плечами, тот, кого назвали Лань Цзинъи. — И ты готов это сделать? — С живым интересом посмотрел на него Вэй Усянь. Лань Цзинъи открыл рот, но, так, похоже, и не найдя, что сказать, закрыл обратно. — Наверное, ты хотел сказать, что надо посоветоваться с матерью, найти сватов, письма написать… гуся купить, а? — Вы не можете так со мной поступить, — возмутился Лань Цзинъи и захлопнул рот, прикрыв его для верности еще и рукой. — Ай-яй-яй, вот ведь говорят — жена хуже тигра. — Вэй Усянь вновь посерьезнел, — Хотя это подошло бы — мы могли бы истребовать для нее отдельный дом, чтобы невеста уже находилась под защитой клана, раз ее семья — не заклинатели. Его руки, едва заметно сдвигаясь, ощупывали ей спину, большие пальцы, чуть надавливая, легли над лопатками, и от них распространилось странное и неприятное горячее покалывание. Си Инь подавила желание дернуть спиной. — Лань Сычжуй? Ханьгуан-цзюнь сидел теперь, подняв на Вэй Усяня взгляд поверх ее головы — как показалось, заинтересованно-выжидающий. — Если наставник Вэй говорит о том, чтобы взять деву Си в жены, то, если Ханьгуан-цзюнь и наставник Вэй прикажут… — Какой хороший мальчик, ты только посмотри, — ядовито восхитился Вэй Усянь. — Но лучше не валяй дурака, А-Юань. — Остальное… молодой госпоже Си вряд ли захочется быть служанкой на кухне или в мастерских… если у нее нет способностей к заклинательству. Если вдруг есть хотя бы самые небольшие… — Ученичество? — уточнил вдруг Ханьгуан-цзюнь. — Любой адепт, достигший звания старшего, имеет право взять личного ученика любого пола… правда, так давно не делали, — продолжил Лань Сычжуй. — Мда… классика, конечно, уже не пойдет, придется думать, как раскачать проходимость, но тут есть с чем работать, — пробормотал Вэй Усянь. Неприятно-горячие пальцы исчезли с ее спины. — Ну сколько можно плевать на обновление крови… Какой клан заклинателей защищал места, где ты выросла? Лаолин Цинь? — Яньтай Дай, — поправила она. — Это совсем небольшой клан… — …который упустил возможность стать еще немного больше, — фыркнул он. — Что Си Инь должна сделать сейчас? — спросила она. — Молодая госпожа Си поклонилась у Стены Правил? — спросил почему-то Лань Сычжуй. Нет, не почему-то, а повинуясь взгляду Ханьгуан-цзюня. Она кивнула. Сразу после того, как вошли в ворота, ее сопровождающий действительно велел ей поклониться перед высоким камнем, на котором что-то было высечено, почему бы ему и не быть той самой Стеной Правил. — Молодая госпожа Си умеет читать и писать? — снова спросил Лань Сычжуй, словно они раньше репетировали этот момент. Она вновь кивнула — в лучшие времена отец уделил внимание обучению ее и Си Чуньаня, а потом она даже сама учила Пин-Пин. И кто теперь будет с ней заниматься? В носу защипало: захотелось все-таки вернуться домой и, если даже быть виноватой, но хотя бы присматривать за сестрами. — Стол там, — тронул ее за локоть Вэй Усянь, шагнул перед ней сам и размашисто сгреб со столика для письма ворох бумажных листов, исписанных вкривь и вкось то ли символами, то ли схемами. Лань Сычжуй дождался, пока она приготовит тушь, и начал диктовать. Си Инь никогда не писала на такой хорошей бумаге и такой ценной кистью, но до того, как вконец засмущаться, заметила, что кончик кисти отмечен следами чьих-то зубов, и это, как ни странно, внушало надежды на лучшее будущее. Все нужные символы удалось вспомнить почти без труда. Си Инь смиренно просила учить ее, обязалась повиноваться учителю, прилежно выполнять все, что он пожелает ей поручить, и со старанием учиться всему, чему он пожелает ее научить, соблюдать домашние правила клана учителя и правила, которые он посчитает нужным для нее установить. Лань Цзинъи и Вэй Усянь тем временем исчезли и вернулись с простой невысокой кроватью и сложенной расписной ширмой. Стоило ей встать — стол сдвинули и поставили кровать вместо него — в алькове под окном. — Опять я без места, — проворчал Вэй Усянь, усаживаясь рядом с Ханьгуан-цзюнем. — Временно, — откликнулся тот, — завтра распорядительница женской половины найдет для нее комнату. Си Инь встала перед ними, повинуясь жесту Лань Сычжуя. — Земля, небеса и Естество — есть основа всего сущего. Клан Лань наставляет других, объясняет основу вещей. Не забывать свои корни, исследовать сущность мира, наставлять других, стремиться к трудолюбию. Эти четыре правила — предостережение для мудрых людей. — Повинуюсь наставнику, — почти не размыкая губ, подсказал ей Лань Сычжуй. Она повторила. — Поклоны учителю — два простых, третий глубокий в землю, — вновь прошептал он. — После этого следует отдать письмо о намерении. Си Инь протянула письмо, и Ханьгуан-цзюнь его принял. — Я слышала, что учителю следует также преподнести подарок, — сказала она, решившись. — Си Инь бедна, но, возможно, этот платок может послужить знаком моих намерений. — Предусмотрительная молодая госпожа, — Вэй Усянь приподнял брови, — пожалуй, мне все-таки стоило бы ее опасаться. — И без перехода: — Еда остыла. Они ужинали все вместе, молча, но ей от усталости даже есть не хотелось, даже рис со сладкими сушеными фруктами почти не лез в горло. Засыпая под негромкий плеск воды, доносившийся из комнаты, где стояла бочка, она некоторое время пыталась осмыслить путь, на который повернула ее жизнь — хотя бы немного предугадать, что будет дальше, — но так и не смогла представить ничего внятного. Сон накрывал ее, словно раскаленная каменная плита, и она не могла выбраться, смутно чувствуя, как ноет все тело и как невыносимо тяжело дается каждый вдох. Вокруг нее двигались странные, искаженные формы и предметы, складываясь в узоры, сквозь которые с трудом удавалось понять, что из этого может быть окном, а что, возможно — ширмой. Сочные красные пионы с ширмы пухли и рвались, проливались горячей красной жижей и затапливали, и она задыхалась под напором, силясь достать до поверхности хотя бы кончиками пальцев. — …Глава, если вы прикажете напрямую, я, конечно, вынуждена буду повиноваться, но умоляю вас, подумайте о младших ученицах. Если это не простая простуда, а новое илинское поветрие, она опасна слабым заклинателям. — Я понял. — Почему как что плохое, так непременно из Илина… — ворчал рядом кто-то, и она снова не могла узнать голос, хотя и пыталась. — Скажите еще — Старейшина наслал. — Вэй Ин, отойди от нее! — Раз так — подойди к ней сам. Все крутилось, пытаясь опрокинуться куда-то вбок, и твердо зная, что если все упадет — наступит непременный конец, Си Инь пыталась уцепиться хоть за что-нибудь, путалась пальцами в мягком и горячем. Она все-таки упала немного погодя, но длинные волокна водянистой синевы последовали за ней в темноту и удержали, наполняя благословенной прохладой до краев. — Хорошо… хорошо, — бормотала она. — Не надо уходить. Не уходите. И они никуда не исчезли. — То есть правильно ли я понимаю, что внушение главы Лань не возымело вообще никакого действия? — Вэй Усянь кинул на Лань Хэюй мрачный взгляд: настолько язвительный, что распорядительница женской половины съежилась, словно пытаясь стать меньше. — И даже напоминание об уложении Совета кланов от пятнадцатого года позапрошлой эпохи о недопустимости продажи и покупки заклинателей, касающееся всех, у кого обнаружены способности любой силы и проявленности, кроме как с целью спасения жизни — пролетело у них от уха до уха со свистом, так получается? То есть, те же самые старейшины, которые внимательно слушали, что… нарушили правило номер какое-то… как там было? “Недопустимо подвергать опасности жизнь заклинателя или даже простого человека, если этого можно избежать, но вдвойне недостойно — по прихоти или дурной цели”. Те самые, которые должны были, вдобавок, учесть, что некоторые достойные люди клана позабыли об ответственности перед теми, кого следует защищать — и вообще об ответственности перед людьми... Вэй Усянь постучал каблуком по перилам крыльца, на которых сидел, умостившись в позе, противоречащей земному притяжению. — Они просто выслушали всё это, а потом пошли в Храм Предков клана Лань, достали какую-то древнюю родовую книгу и внесли в нее запись: “В сорок четвертом году правления Сюаньчжэна, в двадцать второй день девятого месяца, на исходе сезона холодных рос молодая госпожа Инь из семьи Си вошла наложницей в дом Лань Ванцзи, шестьдесят четвертого главы Лань”. Он намеренно повторил запись, обнаруженную распорядительницей женской половины, слово в слово, и заключил: — Просто поверить не могу. — Согласно традиции, она провела ночь в доме главы Лань и может считаться наложницей, — собралась с духом и выпрямила плечи Лань Хэюй. — А доказательства здесь не требуют. Здесь принято оберегать природную женскую стыдливость. — Ну, если понимать слова буквально… — Он покосился на Си Инь, которая дремала за приоткрытым для проветривания окном, укутанная от холода так, что из одеяльного кокона едва высовывался нос. — То все это, конечно, чистая правда. Более того, она едва начала вставать с ложа, а до этого все время провела на ложе. Но нужно же знать хоть какую-то меру… А! — Он махнул рукой. — Хотелось бы уже получить обратно свой рабочий угол вместо лазарета, а то Лань Чжань везде натыкается на мои талисманы и не всегда им рад. Лань Ванцзи хмыкнул. Лань Хэюй продолжала смотреть на Лань Ванцзи, и во всей ее фигуре, в сложенных чинно руках и развороте плеч читалась неуступчивость, хотя и смешанная со смущением. — Глава Лань, вы прекрасно знаете порядок обращения с родовым свитком. Я прошу вас… соблюсти правило. Даже если молодая госпожа Си осталась нетронутой, и мы с госпожой Лань Шэньли это докажем, исправить эту ложь прямо сейчас невозможно, а до того принять к нам молодую госпожу будет прямым нарушением распорядка женской половины и правил клана Лань. Глава, прошу вас, вы должны следить за исполнением порядков, а не нарушать их сами… Лань Ванцзи кивнул: — Хорошо, можете идти. Она удалилась. Чинный неторопливый шаг, приличествующий старейшине клана, вышел у нее каким-то торопливо-спотыкающимся, точно у почтенной дрожали колени. — А теперь объясни, чем объясняются все эти сложности на ровном месте. Вроде бы, в правилах клана такого не было. — Было. Почитать традиции. Женская половина — для незамужних учениц и воспитательниц. Вдова может уступить детям семейное жилище и удалиться во Вдовий дом, чтобы не встречать других мужчин. Женам больше одной не стоит быть, если одна не бесплодна и не удалилась в затвор. Родовую книгу перебирают в четный год, во дни Чистого света. — То есть исправить эту ошибку, не подтеревшись традициями и мнением старейшин, что, конечно же, приведет к их смертельной обиде, можно будет только почти через полтора года? Лань Ванцзи кивнул. — Так. Не сомневаюсь, что старейшины, допустившие эту запись, приняли наказание за ложь самостоятельно. — Одно слово, Лани. — Вэй Усянь махнул рукой. — Делай что хочешь, если оно того стоит, прими наказание. — Разве так не для всех? — Нормальные люди наказания стараются избежать, — проворчал Вэй Усянь. — И не делают глупостей, если их невозможно скрыть. Что будем делать, Лань Чжань? — Строить дом. 2. Си Инь разогнула спину, поднимая глаза от вышивки, пошевелила рукой, разминая пальцы и запястье. Провела пальцами по вышитому символу, проверяя точность узора, и поморщилась: Вэй Усянь придет и все испортит, потому что вот здесь, между стежками, она совсем слегка отвлеклась, и контур знака оказался не замкнут. — Что не так, Инь-Инь? — из-за ограды беседки высунулось улыбающееся лицо Чжан Лиань. — Почему что-то должно быть не так? — проворчала она. — Ты так смотришь на эту защиту от темной энергии, как будто она лично перед тобой провинилась. — Лиань перескочила перила и уравновесилась на узком ребре верхней доски, словно так и надо, даже покачивая ступней, обутой без носка в плетеную веревочную сандалию. Вэй Усянь как-то пошутил, что правило, предписывающее всем ходить в Облачных Глубинах только в сапогах, непременно появится из-за Лиань. — Весенний танец танцуют вообще босиком, — пожала плечами Лиань, — и с колокольчиками на щиколотках. На поле. И грустно вздохнула. Ее маленький клан “лесных людей”, сводивших для полей лес где-то у южных окраин Поднебесной, оказался уничтожен пожаром целиком. Говорили — господин Чжан разгневал лесного духа, а может, это была все-таки случайность, но ее мать — Лань по рождению — вернулась к своим родным. Если бы глава Лань попросил Лань Хэюй найти для его ученицы наставницу танцев, вне всякого сомнения, в беседке сейчас стояла бы достойная во всех отношениях госпожа, готовая объяснять ученице движения достойных во всех отношениях танцев, и неизвестно, что тогда было бы — отношения у Си Инь с наставницами с женской половины что-то не заладились с самого начала. Но Вэй Усянь просто спросил у Лань Цзинъи, кто из учениц его возраста хорошо танцует, поэтому сейчас на перилах беседки, явно копируя этим Вэй Усяня же, сидела Чжан Лиань, на ногах у нее были веревочные туфли, а в рукаве точно лежали те самые, запрещенные всемогущими правилами, но разрешенные здесь, и только здесь, колокольчики, да еще трещотки на пальцы. От этого настроение, испорченное неудачной вышивкой, становилась гораздо лучше. — Всегда думала, что хорошо умею вышивать, — обидчиво пожаловалась ей Си Инь. — Хорошо? Ты про это говоришь просто “хорошо”? — вдруг рассердилась на нее Чжан Лиань. — Да тебя Ткачиха при рождении поцеловала. Ты бы знала, какую на меня тоску все эти стежки и катушки наводят, просто плюнь, разорви и брось. А тебе бы свадебные халаты шить, все невесты были бы красивее, чем есть, и как одна счастливые. — А вот сошью тебе, и проверим! — проворчала Си Инь. — А если поймаю на слове? — Лови! — А тут, — Лиань кивнула на вдетую в пяльцы ткань, — надо просто набить руку на заряжаемую нить. — Надо еще раз. — Си Инь заново натянула полотно, выпрямилась, складывая концентрирующие энергию мудры, поймала тоненький ручеек ци и заставила его течь к пальцам. Чжан Лиань плюхнулась рядом. — А может, как раз время потанцевать? А то придет наставник Вэй и будет мучить нас талисманами. — А до того тут должен быть хотя бы один годный символ, — возразила Си Инь и протянула руку за иглой. Нить в катушке на ощупь была жесткой и как будто слегка кололась. “Мастерица продевает нить между безымянным и мизинцем, заряжая ее ци и не пропуская ни волокна, ибо сердце того, кто сражается, в безопасности по мастерству, а сердце вышивальщицы — в покое по исходу сражения, и так жена и муж ограждают один другого”. … а ведь еще сегодня ей стоит вымыть пол в своем доме, вымести террасу, устроенную для него позади главного дома, тропу и лестницы… Нельзя было сказать, что поблажек ей не делали, просыпаться ей предписывалось на час раньше наставника Вэя. Это время отводилось через день уроку музыки. Уроков этих она побаивалась, хотя, конечно, ничего страшного в них не было, но они ее смущали. Особенно то, как Ханьгуан-цзюнь, подняв голову от бумаг ордена, которыми занимался в это время, ронял негромкое, не всегда понятное замечание, и вновь брался за кисть, предоставляя дальше решать Лань Сычжую. Тот поправлял ее прикосновением руки или молча указывал в записях место, где она допустила ошибку. В середине часа Дракона Ханьгуан-цзюнь будил обычно наставника Вэя, и жизнь начинала течь иначе — словно в ровном и плавном потоке тотчас возникали порожистые места, бурные течения и подводные вихри. Занятия музыкой были предопределены. Занятие по написанию и использованию талисманов могло случиться, не случиться или пройти каким-нибудь непредсказуемым образом, например, где-нибудь в лесу, куда вместе с ними почти на два дня отправлялись Чжан Лиань, Лань Цзинъи и Лань Сычжуй, а еще — “Девочки, я тут хотел вас кое с кем познакомить!” — обнаруживался вдруг очень вежливый и приятный в обращении юноша, о котором, не охни вдруг Чжан Лиань от испуга посреди приветствия, Си Инь вовсе бы не догадалась, что это — лютый мертвец, тот самый Призрачный Генерал. Во всяком случае, он не выглядел более мертвым, чем строгая госпожа Лань Су, которая приходила раз в два дня для обучения вышивке защитных символов. Здесь Си Инь поджидало каждый раз смутное недовольство собой — всегда трудно стерпеть собственное неумение там, где до того числился мастером. Вышивали в семье матушки всегда, старшая матушкина тетка служила в молодости в вышивальных мастерских в самом императорском дворце, а работы их матери, прабабушки Тань, ценились по всем знатным семействам Ланьлина. Оттого ей было ужасно обидно, когда первый, на вид идеальный ряд простых защитных знаков Вэй Усянь попросту испепелил до паленых дыр на ткани одним щелчком пальцев: кое-где специальным образом спряденная и свитая шелковая нить оказалась насыщена ци не по всей длине и не сложилась в цельный знак. К следующему приходу Лань Су Вэй Усянь раздобыл где-то еще одни переносные пяльцы и, к ужасу и негодованию наставницы, уселся рядом: учиться тоже. Получалось у него не лучше, но пока Си Инь поправляла его кривоватые стежки, помогая ему отрезать нити ровно столько, чтобы удобно было шить, обида прошла, а годных знаков у них на двоих получилось не больше. Чжан Лиань неторопливо разматывала кожаные ленты с бубенцами, с легким звоном встряхивала их, обвязывая запястья и лодыжки, сбросила верхний халат и прошлась, закручивая вокруг стройной фигурки широкую юбку, прищелкивая сама себе пальцами. Си Инь покосилась на нее, стараясь не упустить тонкий ручеек ци, напитывающий нить, пока Лиань не оборвала движение и не поклонилась. — Наставник Вэй. Он махнул на нее рукой, быстрым жестом велев Си Инь не вставать из-за работы. — Девы, — сказал он, усевшись на перила в точности, как давеча Лиань, — я собираюсь с вами подраться. Выезжаем завтра утром, а до этого вы обе готовите себе талисманы. — Сами? — вскинулась Чжан Лиань. — Помогать не буду, — подтвердил он. — Что нарисуете — то нарисуете, как нарисуете, так и примените, а потом мы с вами будем жарить, что поймаем, есть, что пожарим, и разберем ошибки. Лань Чжань, Цзинъи и Сычжуй — наблюдатели. Ясно? Они хором кивнули. — Тогда я тоже пошел готовиться, — радостно-ехидно подытожил он и, спрыгнув с перил, пропал в зарослях бамбука. — Сюрприз, — пробормотала Чжан Лиань ему вслед. — Люблю сюрпризы, — откликнулся он. — Кстати, не забудьте одежду на смену, возможно, будет грязно. Добрались на мечах, летели медленно, с передышками на отдых, и остановились, в конце концов, на ничем не примечательной во всех других отношениях поляне. — Три дня назад мы здесь все вычистили вместе с группой Лань Ши, но остался легкий фон темной энергии. — сказал Вэй Усянь. — Чувствуете? Чжан Лиань поморщилась, а Си Инь подумала и тоже кивнула, оценив странное душное чувство как ненормальное. — Внимательно с талисманами. Фоновая энергия инь на многие из них влияет, искажая или ослабляя их действие. Обратите внимание и запомните, как делать на это поправку. Темная тварь тут я, Чжань Лиань, не забывай об этом, на всякий случай твой меч пусть побудет у Лань Сычжуя. А то увлечешься еще, а мне дырки во мне нужны не очень. Лань Сычжуй принял меч с рук на руки и быстро оклеил рукоять меча талисманом немоты. Ханьгуан-цзюнь изящно развернул в воздухе послушно зависший перед ним цинь, и Вэй Усянь слегка укоризненно на него покосился: — Лань Чжань, это лишнее уже, девочки хрупкие, а от того, что они заготовили, со мной вряд ли хоть кашель сделается. Как бросать талисманы, помним? — повернулся он к ним. — Как активировать их сразу парой — тоже помним? — Он потряс перед ними сложенным в “рожки” указательным и средним пальцем, делая вид, что и с того, и с другого срывается по заклинанию. — Ранена или убита — выбираю на свой вкус, но имейте в виду — сразу не убью, сначала помучаю. Я очень падкая на чувства темная тварь, и обожаю страх-х-х, — нежно прошипел он и облизнулся так, что даже слегка захолодело под ложечкой. Он перешел поляну и, остановившись на противоположном краю, махнул рукой — начали! Си Инь атаковала одним из десяти талисманов, которые успела выучить — “мудростью даоса”, а потом “бестолковыми бабочками” и “лезвием тешаня” разом. Чжан Лиань не отстала, засыпав “темную тварь” целым вихрем “сорочьих звездочек” — отцовским изобретением — и добавила сверху “хвостом лисы”. “Темная тварь” заметалась по поляне, осыпая их крохотными дуновениями ветра из учебных талисманов и сушеными рыбьими пузырями, начиненными смесью сажи и мела, вскакивая на деревья и атакуя оттуда, дважды “ранила” Чжан Лиань сорванной с того же дерева длинной веткой и, наконец, поймав ее за шею, довольно правдоподобно рыкнула: “Убита!”. И закружила вокруг Си Инь. Та ответила остатками “мудрости” и последним “волосом дракона”, впопыхах попыталась сложить его же прямо в воздухе, но Вэй Усянь перехватил ее руку и удовлетворенно сообщил: — А к этому моменту уже давно надо было драпать. Убита. Но вообще — молодец. И тут только она заметила, что на поляне они не одни. В тени деревьев — с той стороны, откуда атаковала “тварь” — стояли трое в сине-фиолетовой походной одежде с черными наручами. Один — скуластый и горбоносый, с хищным видом — чуть впереди, другие двое — юноша и мальчик — отступив на шаг. — Вэй Усянь, — громко сказал скуластый, и Си Инь, бросив беглый взгляд, отметила, как подобрался Лань Цзиньи — точно при виде настоящей твари. Наставник Вэй обернулся всем телом, крутанувшись на пятке. — А, Цзян Чэн, — приветливо отозвался он, — я тоже рад тебя видеть. — И шепнул: — Си Инь, сестренка Лиань — это Цзян Ваньинь, глава клана Юньмэн Цзян. — Глава Цзян, — Ханьгуан-цзюнь слегка склонил голову, словно напоминая о себе. — Глава Лань, — последовал такой же безукоризненно выполненный поклон. — нам сообщили, что здесь много темных тварей, — с легким выдохом выговорил скуластый, — но тут, оказывается, резвится мой шисюн. — Здесь были мавки и много “волос утопленника” в ручье, — Вэй Усянь махнул рукой на восток и ехидно уточнил: — Поза-позавчера. Сегодня время проверить озеро — что-то могло уплыть и укорениться. А еще, — он зевнул, — у меня есть почти целая свиная туша в цянькуне, повар, которая ее обещала приготовить по-Чжановски, и желание накормить ею кого-нибудь, кто не Лань Чжань. — Озеро, — бросил Цзян Ваньинь с кривой ухмылкой. — Сражение обсудим, как вернемся домой, — Вэй Усянь обернулся к ним. — Видите какой нарисовался — не сотрешь, — он усмехнулся. — Поменяйте верхние халаты, и за нами. У нас тут намечается заурядная чистка, но вам полезно посмотреть. Лань Чжань, Сычжуй, Цзинъи, когда Цзян Чэн говорит “Вода!” — мечи, гарпуны, мокрые весла из воды поднять. “Волосы утопленника” были, как свидетельствовал бестиарий, довольно безобидной, но прилипчивой и живучей неразумной нежитью: пили кровь, иногда прорастали в кровеносные жилы, но редко доходили до головы или сердца. Зато любой клочок зараженной темной энергией материи мог плыть по течению, постепенно разрастаясь. При небрежении “волосами” оказывались сплошь забиты небольшие ручьи и озера, но полноводные реки с мощным течением оказывались им не по силам. Си Инь и Чжан Лиань, переменив халаты, двинулись следом за остальными к длинной отмели, вдававшейся в озеро каменистым языком. Обширная водная гладь слегка морщила от ровного устойчивого звенящего ветра, и Си Инь испытала вновь печаль, как часто с ней бывало, когда и вода, и погода были подходящими. — Цзян Синъе, Цзян Ю, — махнул глава Цзян в сторону своих спутников. Вэй Усянь кивнул, показывая на лодки, лежавшие на каменистой косе вверх дном. — Рыбаки пообещали их не трогать до начала следующего месяца. Тогда нужно будет проверить еще раз. Рыбацкая деревушка — вон там. “Чистка” на взгляд Си Инь действительно выглядела заурядной — две длинные лодки двигались, поворачивали, заклинатели вглядывались в водную глубь и несколько раз посылали мечи. — Вода! Цзян Синъе быстро наступил на ременную петлю на рукояти гарпуна, которым подтянул к борту пухлый, вяло шевелящийся клубок темноты, сапогом на толстой подошве. Вспыхнул яркий пурпурный свет. Запахло грозой. — Это и есть Цзыдянь? — Чжан Лиань дернула Вэй Усяня за рукав. — Я думала, он тоже кнут. — Он и есть. А почему — тоже? — задал он встречный вопрос. — У… деда Лань духовное оружие — кнут. Но он — длинная цепь из очень мелких звеньев. А этот — совсем без всего? — Да, потому что это молния, — пояснил Вэй Усянь. — Не проводник духовной силы, а природное явление, переплетенное с ней. Цзян Ю покосился на Вэй Усяня, как будто считал чужака недостойным рассуждать о духовном оружии собственного главы. Чжан Лиань, напротив, чуть ли не подпрыгнула в лодке. — Когда ты расчесываешь волосы, у тебя получаются искры, — продолжил Вэй Усянь, сам слегка скосив глаза на главу Цзян. — Молния на самом деле — такая же искра. Представь себе, что верх облака — это волосы, низ — это гребень, а земля или вода — твой палец, который ты неосторожно подносишь близко после того, как причесалась. Цзыдянь точно так же делит надвое поток духовной силы и придает ей разность — как у волос и гребня: вот тут, на браслете, и на кольце. Он развернул ладонь вверх, и показал на своей руке. — Тут, в середине ладони, появляется молния, духовная сила придает ей форму и указывает цель. — Умный очень, — язвительно прокомментировал это объяснение глава Цзян из соседней лодки. — Как-никак полжизни рядом с Цзыдянем прожил, — парировал Вэй Усянь. Цзян Ваньинь поднял глаза к небу, точно жалуясь богам на судьбу и несправедливость. Причалили. Цзян Ю спрыгнул на берег и спросил: — Дядя, а покататься сейчас можно? Тот поколебался, но потом кивнул: — Ладно. Чистое озеро. Один клубок “волос” — считай, что и нет ничего. — Эй! — обиженно возмутился Вэй Усянь. — А как насчет “хорошая работа” или чего-нибудь такое? Нет? И тут на каменистый берег выскользнул из цянькуня, который держал в руках Цзян Ю, ифань. Настоящий, расписанный черно-желтой “тигровой” полосой, с косым ветровым крылом. Руки сами собой потянулись ухватиться за гик, поднять крыло, шагнуть на пляшущую на волнах легкую доску. У Си Инь даже рот наполнился слюной, как от голода. Наставник Вэй посмотрел на него озадаченно: — Это что? — Приморская забава, — объяснил глава Цзян. — Вроде маленькой лодки, но, как видишь, не лодка. Яньтай Дай их делает, и недешево берет. — Ифань, — сказала Си Инь одновременно с ним. — А-Инь, что такое? — вдруг обратился к ней Вэй Усянь. — Ты похожа на голодного, которому показали маньтоу. — Я умею, — сбивчиво выпалила она. — У меня был. До того, как мы… до того, как нам пришлось уехать в Лаолин. — Слушай, парень, — Вэй Усянь посмотрел на Цзян Ю. — Одолжи нам эту штуку на палочку времени, а молодая госпожа Си мне покажет, как этим пользуются. Доска закачалась на волнах у берега, и Си Инь пробовала ее ногой, и была уже там — в солнечном ветре у Длинного мыса, и Чуньань кричал ей — догонять, и она догоняла, летя над волнами, и ей казалось, что крыло сейчас поднимет ее в воздух и понесется над волнами. И оно и правда неслось, кажется, едва цепляя нижней плоскостью доски гребешки волн. Руки задрожали от напряжения, и крыло зашаталось в них — слабых, забывших его, хоть и небольшую, но тяжесть, и тяжесть ветра, наполняющего крыло, вдруг показалась непомерной для нее одной, так далеко от дома. — Эй! Ци к рукам! Вэй Усянь бежал за ней по косе и остановился на самом краю, ногами в воде, и она попыталась и сама, кажется, зазвенела под ветром, как парус, который нес ее по волнам под переливчатый свист в спину. — Ого, Лань Чжань! — донесло до нее порывом ветра. — Барышня полна сюрпризов! Ступила она на берег, наверное, побольше, чем через палочку времени, вымокшая насквозь, на подгибающихся ногах. И… тут же споткнулась о внимательный взгляд Ханьгуан-цзюня — показалось, что осуждающий, а потом на плечи ей опустилась плотная верхняя синяя накидка, и тут же она осознала разом свою вымокшую и облепившую грудь и бедра одежду. Она поклонилась, сгорбившись: — Простите, Си Инь опозорила вас, — едва выговорила. Он вздохнул. — Вы болели, дева Си, — поправил он ее. — Переоденьтесь. И идите к костру. Потом ей больше ничего не хотелось — накатило такое спокойствие, что она просто сидела, смотрела, как Чжан Лиань помешивает мясо, а Цзян Синъе и Лани нарезают имбирь и овощи. Никто ее никуда не тянул, руки и колени все-таки слегка дрожали от перенапряжения, и она задремала, закутавшись в накинутое на нее одеяло. Негромко разговаривали Цзян Ваньинь и Вэй Усянь, не обращая на нее, спящую, никакого внимания. — Пока проверяю, — вполголоса говорил Цзян Ваньинь. — Длинная история. Ты вот знал, что у отца был незаконный брат? — Откуда? — Вэй Усянь развел руками. — Был, оказывается. Дед дал ему фамилию, и даже выучил в клане с условием, что тот будет жить отдельно, и у отца на глазах не маячить. Недавно его сын мне написал о его смерти, и о том, что сам он заклинатель слабый, всю жизнь лодки делал, а внуков дед доучить не успел, хотя и начал. — И ты их с легким сердцем взял? — Не с легким, но взял. Талантливые ребята, старший особенно. Покажет себя хорошо — отчего бы и не усыновить их. Приличные свахи от меня давно на другую сторону улицы переходят. Мать с отцом жили всю жизнь, как кошка с собакой. Вроде и надо какое-нибудь тело, чтобы наследников рожало, и что у этого тела в голове — то побоку, — а тоска берет. А-Лина еще когда думал забрать — ведь будут же когда-то у Цзинь Гуаншаня другие внуки… — Н-да. — А ты что скажешь? — Что? Цзян Ваньинь недобро покосился на Си Инь. Она даже вздрогнула в своем полусне от этого косого взгляда. — Вот что. Я слышал, конечно, разное, но чтобы и правда… — А! — понял Вэй Усянь. — Происки старейшин. Удачные, надо заметить, происки, хорошую ученицу нам нашли. Задумаешь Цзян Синъе женить, знаешь куда сватов слать. Он кивнул в сторону Си Инь. Наступила тишина, только огонь потрескивал в походном очаге, и под этот треск ее, кажется, сморило окончательно. 3. Чжан Лиань растянулась на двух плоских, нагретых солнцем камнях, закинув руки за голову и прикрыв лицо краем рукава. Глиняный жбан в холщовой сумке, наполненный до краев дикой вишней, в изобилии водящейся по склонам окрестных гор — мелкой, низкорослой и не хранящейся толком, но оттого не менее вкусной, стоял рядом с ней. Си Инь поправила на голове соломенную шляпу и продолжила сбор: ее собственное ведро еще было пустым наполовину. Чуть выше и наискось левее мелькало еще чье-то белое одеяние: вишню в дни ее спелости собирали почти все ученики — чтобы отдать на кухню в дополнение к обычным трапезам клана. Сонно-полуденно всплескивал ручей в распадке, да чей-то темно-синий с серебряным шитьем халат мелькал на тропе за ним. Си Инь раздвинула ветви и чуть пригляделась. Великого учителя Лань она видела всего дважды, и оба раза украдкой — когда болела и, якобы, спала, а еще раз — за воротами, ожидающим племянника на совет старейшин. Потому сейчас она замерла, не вполне понимая, что стоит сделать. Выходить на берег и кланяться издалека ей показалось неловким. Вообще не показываться из-за куста — казалось еще хуже. Великий учитель не уходил: сел, степенно расправив одежду, на большой валун близ тропы, и замер. Си Инь подобрала камушек и бросила его в Чжан Лиань. Попала, к счастью, в мягкое, заслужила сердитый и какой-то растрепанный взгляд из под съехавшего рукава, кивнула на учителя Лань, и взгляд стал из сердитого удивленным. “Что делать?” — спросила она взглядом, и Чжан Лиань открыла было рот, но не успела: между деревьями мелькнул другой халат: красно-серый. Вэй Усянь приостановился, не выходя, а потом, с почтительного расстояния, поклонился: достаточно низко и довольно уважительно. — Приветствую великого учителя Лань, — проговорил он негромко. — Вэй Усянь, — откликнулся господин Лань Цижэнь. — Ты способен услышать просьбу? — Смотря какую. — С той же вежливой, самую малость принужденной легкостью откликнулся тот, и слегка удивился: — Так вы ждали? Здесь? Меня? Он неторопливо опустился на другой камень — рядом и пониже. В руках у него, против ожидания, была не флейта и не меч — бумажный веер, расписанный каким-то затейливым узором. Навалилась тяжелая тишина, даже ручей перестал журчать. Вэй Усянь раскрыл веер и обмахнулся им, пустив по узору затейливую волну. — Я прошу тебя сделать так, чтобы союз Ванцзи и этой женщины состоялся. Веер упал на камни и был торопливо подобран. — Однако, весьма расплывчатая просьба, — тихо и как-то самую чуточку ядовито начал Вэй Усянь. — Что именно вы хотите, чтобы я сделал? Он склонил голову, рассматривая Лань Цижэня, словно какой-то диковинный предмет заклинательской утвари. — Очевидно, вы хотите, чтобы я и Лань Чжань сказали сейчас этой девушке — к слову, ее зовут Си Инь, — что все, что нами до сих пор сказано и сделано — просто чушь, и нам нужно только, чтобы ее способное рожать лоно выполнило свою работу? — Вздор, — коротко отозвался Лань Цижэнь. — Всем мужам в Поднебесной от женщин нужно именно это. — Но вы ведь так не захотели, верно? — возразил вдруг Вэй Усянь. — Вы, учитель Лань, искали женщину, которая была бы вам женой, соратником и другом в домашнем труде, учительстве и охоте, так ведь? Лань Цижэнь не ответил, но раздраженно дернул плечами. — Впрочем, — Вэй Усянь задумчиво дернул себя за мочку уха, — что-то я не с того начал, — он исподлобья взглянул на Лань Цижэня. — Почему бы это именно сейчас стало таким важным, что вы караулите меня здесь, да еще и с подобной задачкой? Если вы хотите в меня снова что-нибудь бросить, то кусок откровенности будет в самый раз. Например… кто все это затеял? Вы? — Ты забудешь их имена через палочку благовоний, — ворчливо предположил Лань Цижэнь. — Поглядим — увидим, — качнул головой Вэй Усянь. — Ладно, — с неприкрытым скепсисом отозвался учитель Лань. — Седьмая старейшина Лань Юнло, восьмой старейшина Лань Юнхо, его жена Цинь Линвэнь… — Высокая красивая женщина, которая любит бабочек и каждый раз пытается проглядеть во мне дыру, — вспомнил Вэй Усянь. Лань Цижэнь поджал губы. — Их сын, Лань Нинсинь, с четырьмя адептами своего отряда привез сюда молодую госпожу Си, — добавил он. — И оставил ее под дождем? — Не сомневаюсь, что мать его уже наказала. — Чтобы испортить родовой свиток, нужно было пятеро старейшин. Или они преступили традицию? — Вэй Усянь вновь открыл веер и взмахнул им слева направо. Си Инь показалось, что узор слегка замерцал рубиновым светом. — С ними, вероятно, был Лань Шаньхуэй, пятнадцатый старейшина. И Лань Шэньли — восемнадцатая. — Так и знал, что “новое илинское поветрие” было выдумкой главы женских лекарских палат, — криво усмехнулся Вэй Усянь. — Запрещено в клане Лань лгать, как же… Или это было “добросовестное заблуждение”? Ну-ну. И пятое имя? — Лань Суцзы — двадцатый старейшина, — закончил Лань Цижэнь. — Как же это знание обогатило тебя, позволь спросить? — Любое знание полезно, — полушутя-полусерьезно откликнулся Вэй Усянь. — А теперь скажите мне, зачем вообще была нужна вся эта возня и многочисленные нарушения правил столпами и оплотами их безукоризненного соблюдения, а? Лань Цижэнь снова поморщился. Помолчал, постукивая пальцами по ножнам своего меча. — Ты вообще знаешь, что совет старейшин едва не отказал блистательному Ханьгуан-цзюню в праве стать главой клана? — Из-за меня? — Вэй Усянь вскинул брови, но упрямо сжал губы, отчего его лицо приобрело странное насмешливо-неуступчивое выражение. — Косвенно. Из-за мужской немощи, — уточнил учитель Лань, похоже, действительно сильно удивив этим Вэй Усяня — даже издалека было видно, как у того брови взмыли вверх уже по-настоящему, и даже слегка приоткрылся рот. — Из-за неспособности подарить клану наследника, — уточнил, будто бы переступив через себя, учитель Лань. — Что заведомо является нарушением вселенской гармонии, ибо, как тебе, возможно, известно, любой клан есть отражение самой вселенной. — Даже так, — вздохнул Вэй Усянь так, словно хотел посоветовать обвинителям проспаться. — Впрочем, чтущих заветы Основателя и придающих значение союзам сил и судеб оказалось достаточно, чтобы просто обязать главу клана Лань произвести на свет наследника в обозримом будущем, — заключил Лань Цижэнь. — Это я знал. — При вашей видимой разнице в духовной силе, он мог бы сказать, что намерен дождаться твоей естественной смерти и только после этого выполнить пожелание старейшин, — заметил Лань Цижэнь негромко. — Мы не одобряем наложниц, взятых при живом супруге. Даже в таких исключительных обстоятельствах. — И что же изменилось? Лань Цижэнь снова скривился, словно выпил что-то горькое. — Я сказал бы, что господа старейшины поставили на кон больше, чем могли себе позволить, да еще и проиграли чужие деньги, — почти яростно сказал он. Вэй Усянь присвистнул. — Учитель Лань знает такие слова! Да я потрясен по самую печень. Вы не знали? — Нет. Цинь Линвэнь — авантюристка, которая встретила молодую госпожу Си в поездке к родителям в Лаолин, была потрясена ее сходством с прежним тобой и каким-то образом убедила мужа и его сестру, что это отличный способ ускорить события. — Цинь Линвэнь — она же… — Вэй Усянь выписал веером в воздухе замысловатую фигуру, говорящую о замешательстве. — Двоюродная тетка Цинь Су со стороны законного отца, — добавил Лань Цижэнь. — Она сражалась в Низвержении Солнца и, как оказалось, прекрасно помнила тебя в лицо. — Попробую угадать, — пробормотал Вэй Усянь. — Теперь, если наша ученица выйдет замуж или действительно окажется только лишь ученицей, — движением закрытого веера он подчеркнул слово “только”, — неудобный вопрос к мужской немощи Лань Чжаня восстанет во весь рост, как та мужская немощь, — не выдержав, он усмехнулся. — Развратник! — яростно сказал Лань Цижэнь, но не двинулся с места. — Да ладно вам, я люблю только своего супруга, какой тут может быть разврат? И, видимо, поэтому я действительно плохо представляю, что мог бы тут предпринять, — Вэй Усянь постучал себя веером по раскрытой ладони. — И почему я? — Ванцзи не захотел меня слушать, — нехотя признался учитель Лань. — А молодую госпожу Си спрашивать, конечно же, не обязательно. Понимаю, — с легчайшей издевкой подытожил Вэй Усянь. — Но все ж таки, что вы предлагаете мне делать? Взять приспособление из свиного пузыря, которым цветы из дыма моют свою сердцевину после каждого вонзившегося в нее меча, и…— Он сделал жест, будто что-то сжимал в руке, — оплодотворить ее? Или может быть, — он вдруг поднял веер к лицу неожиданным манерно-кокетливым движением и нежно протянул, даже не обмахиваясь, а слегка потряхивая веером из стороны в сторону: — Может быть, нам следует иметь в виду, что нужно привязать Лань Чжаня к кровати, и заставить ее вдоволь на нем попрыгать? Есть такие травы, от которых янский корень будет стоять как копье стражника у императорских врат две ночи и один день… — Избавь меня от лицезрения этого старого развратника! — рявкнул Лань Цижэнь, и Си Инь показалось, что он сейчас попросту пнет Вэй Усяня ногой. Остальное и вовсе казалось ей продолжением болезненного бреда — она даже украдкой потрогала себя за макушку — не сильно ли напекло. — Неужели так похоже? — Веер сухо щелкнул, складываясь. — Простите. — Он на мгновение отвел глаза, но тут же вскочил с камня, вставая прямо перед Лань Цижэнем. — А можно ведь и по другому, — голос его зазвучал сухо и резко. — Я ведь и сам могу зачать ей ребенка. Одного. И все от нас, так и быть, отстанут, а уж вы подумаете, как подвинуть моего сына или дочь от места главы, а? Чего вы, в конце концов, хотите больше? Того, чтобы матери ваших внуков не досталось ни любви, ни радости, а только тяготы материнства? Чтобы она возненавидела своих детей? Чтобы Лань Чжань их возненавидел? Или лжи перед всем кланом? Хотите, чтобы я оскорбил своих предков тем, что мой сын никогда не станет носить мое родовое имя? Так я и без того провинился перед ними сверх всяких мер. — Он красноречиво провел рукой по шее — то ли затягивая петлю, то ли знаменуя рассекающий горло нож. — С какой стати тебя вдруг стали интересовать твои предки? И кто? Цзинь Гуаншань? — О, учитель Лань, если бы вы чуть больше интересовались темной частью знаний о вселенском круговороте жизненной силы, вы знали бы, что ритуал пожертвования тела изменяет прежде прочего семя и кость, — язвительно возразил Вэй Усянь. — Видите ли, его создатель почитал предков, а я попросту не видел смысла ничего менять. Так что мой сын будет действительно моим и, по счастливому выбору госпожи Цинь, окажется похож на мать. Повисло молчание — во много раз более тягостное, чем вначале. Вэй Усянь, похоже, ждал ответа. Не дождавшись, сухо стукнул веером по ладони. — Не легче ли всем просто… смириться? — Не понимаешь, о чем говоришь. Оба дышали так, точно вынырнули после затяжного плавания под водой. — Так объясните мне, учитель Лань. Вы исполняете обязанности главы ордена дольше, чем иной глава, и всё же… — Следующий в очереди — не я. — Вот как даже! — Удивился Вэй Усянь. — А кто же? Я знаю этого счастливца? — Не думаю, — сухо, в тон ему, ответил Лань Цижэнь. Некоторое время он молчал, едва заметно перебирая край рукава. — Придется нарушить правила, да? Веер вновь пришел в движение, раскрылся и захлопнулся волной, по краю вновь отчетливо блеснула и пропала легкая полоска духовной силы. — В конце концов, — продолжил Вэй Усянь, — разве господа Лань не обсуждают никогда кого-то, не сплетничая, правдиво, не выносят суждений, каким этот человек будет учителем или командиром отряда? Учитель Лань смотрел на него длинным змеиным взглядом, зачем-то на ладонь извлек меч из ножен и вгляделся в него. Веер плясал в пальцах. — Когда невестка… приняла решение покинуть нас, — проговорил Лань Цижэнь отстраненно, — мой брат не счел нужным прервать свое уединение ради похоронных обрядов, а к делам клана и вовсе утратил интерес. Вэй Усянь слушал его внимательно, вновь сел и переплел пальцы поверх закрытого веера. — Это, и то, как умерла невестка, едва не заставило клан отстранить ее детей от наследования. Тогда опасались, что они унаследуют несчастье, которое брат призвал в клан, не позволив случиться справедливой казни. Я даже понимал, от кого это мнение исходило: тогда в совете пользовался большим уважением брат отца. Но следующим в очереди после детей тогда был я, а он… как-то нечаянно выпил вина и уронил свою репутацию перед всеми. — Совершенно случайно, конечно же. — Вэй Усянь несколько раз не без ехидства мелко кивнул. — Это было удачное стечение обстоятельств, — невозмутимо поправил его Лань Цижэнь. — И тогда вы тоже отказались. — Я заверил всех, что сделаю все, чтобы мой брат захотел вновь вернуться к жизни. Или что буду делать все, что в моих силах до тех пор, пока Лань Хуань не войдет в возраст, а они смогли, в итоге, только настоять,чтобы детям дали имена уважения, тщательно подобранные в соответствии с гороскопом, чтобы смягчить влияние их несчастливой судьбы. Сейчас, если клан все-таки откажет Ванцзи, главой станет наш двоюродный брат, Лань Цанцзин. Шестой старейшина. — И что же, неужели он так плох? — Он достойный адепт и старейшина… И при нем наш орден вряд ли утратит еще что-то, но ничего и не приобретет. Движение пальцев по серебряному шитью на рукаве стало чуть заметнее. — Я не знаю, хватит ли ему решимости воплотить в жизнь убеждения своего учителя и его воззрения на устройство ордена, — признался Лань Цижэнь. Веер вопросительно раскрылся и закрылся, качнулась красная кисточка. — Того самого, которого убила моя покойная свекровь? — Вэй Усянь едва заметно усмехнулся. Лань Цижэнь, похоже, вздрогнул и сменил позу — складки одеяния легли иначе. — Он искренне считал, что клан не должен прирастать людьми иной судьбы, только детьми самого клана. И что клановые техники из его особого списка нуждаются в охране не только от приглашенных адептов, но и от тех, кто с большой вероятностью станет частью других орденов. Вы ведь умный человек, господин Вэй… — Мне кажется, я сталкивался с подобными воззрениями. Это ведь его называли “устроителем браков”? — Верно, — кивнул Лань Цижэнь. — Поскольку главой клана он не был, и не мог воплощать свои убеждения иначе, он старался, чтобы как можно больше приглашенных учениц осталось в клане, заключив браки с его учениками. — Добровольно, конечно, — в голосе Вэй Усяня мелькнула едва заметная тень недоверия. — Если не считать нескольких случаев не вполне верно выбранных инструментов убеждения. — И вы предполагаете, что, встав во главе ордена, Лань Цанцзин изгонит всех приглашенных учеников мужского пола и известных приемных детей, обяжет вступить в брак всех учениц и перестанет учить девочек сражаться? — Катастрофа с кражей техник, причиной которой вначале стал Су Миншань, а затем — Цзинь Гуанъяо, привлекла к нему очень многих сторонников. Впрочем, меня утешает только то, что у него сейчас тоже нет наследников. Оба его сына погибли в кампании Низвержения Солнца, а от дочери и внучки он отрекся из-за неудачного брака. Это ведь его внучка дружит с вашей… ученицей. — Чжан Лиань? — удивился Вэй Усянь. — Мать хотела дать ей родовое имя Лань, но он наотрез отказал, а без согласия прямых родичей обычно не обращаются к отдаленным. Ты не знал? Вэй Усянь устало покачал головой — видно было, что разговор вымотал и его. — И еще есть одно, — с трудом проговорил Лань Цижэнь. — Видишь ли, тот, кто, имея подходящее по свойствам духовное оружие, берется выполнить тягостную для всего ордена задачу… не должен впоследствии мучиться из-за этого, терпеть порицание или неуважение. Но я бы не хотел видеть во главе клана того, кто… не просто исполняет порученное, но искренне рад воспользоваться такой возможностью. Сделай что-нибудь. Что угодно, на что у тебя хватит ума… и совести. Учитель Лань поднялся с камня легким, несоответствующим своим летам движением, но ступал по тропе тяжело — казалось, еще немного, и станет опираться на ножны, чтобы устоять. Вэй Усянь сидел там еще несколько мгновений, опустив голову и не провожая Лань Цижэня взглядом, как можно было бы ожидать, а потом поднялся тоже и пошел по направлению к Облачным Глубинам, глядя рассеянно прямо перед собой. — Ну и дела, — пробормотала Чжан Лиань, когда оба они скрылись из виду. — Дед, оказывается, метит в главы. — Какой он? — спросила Си Инь, почти не задумываясь. — Между нами — порядочная сволочь, — жестко сказала Чжан Лиань. — Он бы нас с матерью вовсе выгнал, будь на то только его воля. Сказал матери, что если уж она выбрала жить в отбросах, то честнее ей было бы и дальше идти в кухонные служанки, крестьянину в наложницы или в публичный дом, а мимо меня вообще ходил, как мимо пустого места, не взглянул даже. Она зачем-то разгладила одежду — такой же наряд приглашенной ученицы, какой был на самой Си Инь. — Я думаю… лучше бы мы и дальше жили там, на пепелище. А тут я прямо радуюсь каждый раз, когда этих святош перекашивает из-за моих сандалий. Она протянула Си Инь руку. — Идем, что ли. А то вишня скиснет. Никого не было в этот послеполуденный час — ни в доме, ни вокруг него. Ей полагалось бы заняться чем-нибудь заданным для самостоятельной работы, но Си Инь не смогла даже медитировать: так и не выходили из головы даже не мечущиеся в беспорядке мысли — одно большое тревожное непонимание. Что же теперь делать? Жить как жила? Учиться, вышивать, убирать в доме, который построили специально для нее просто потому, что ей было негде жить? Выйти замуж, если вдруг Ханьгуан-цзюнь найдет ей мужа? Знать, что из-за этого, возможно, пострадают и он, и наставник Вэй? Она остановилась возле вышивального станка — в точности такого, как привыкла, с высоким сиденьем по южному обычаю. Провела ладонью по раме, тронула пальцами туго натянутую ткань с начатым для ширмы узором из облаков и цветов гибискуса. Когда, выздоравливая, она только начала садиться в постели, то попросила ручные пяльца и еще пожалела вслух, что старый и удобный станок ей пришлось оставить дома. Тогда она не решилась бы просить, но и не понадобилось — новый как сам собой появился в этом доме вместе со всей остальной мебелью. Но вышивкой в таком растерянном настроении заниматься не стоило — только материалу порча. Уборка — еще куда ни шло. Иногда слишком много выбора — это плохо, подумалось само собой, пока она набирала воду, подставив ведро под текущую с уступа скалы воду. Но подумалось правильно: не задавалась бы она сейчас вопросом, что делать, если бы было все проще, если бы стала она наложницей еще тогда, и уже, скорее всего, носила бы дитя от господина. Но разве не нравилась ей ее сегодняшняя жизнь? Разве хотелось поменять ее снова, полностью? Или все-таки лучше бы все осталось, как есть? Она терла темные гладкие доски, чтобы блестели, как в цзинши у Ханьгуан-цзюня, вспоминая, как удивилась, когда узнала, что в доме он убирается сам, и вытряхивала циновки, а тягостные мысли мало-помалу улетучивались вместе с мусором. Неплохо было бы еще и печь вычистить и сказать, как говорила матушка: “Зола вон, а счастье в дом”, но печь еще ни разу не топили — не было в том летом нужды в новом доме. Ей нравилась ее жизнь, и она могла бы жить так всегда, и не выходило поверить, что после рождения ребенка что-то всерьез изменится. Разве перестали бы ее учить? Запретили бы шить? А так — разве будет что плохое в том, чтобы и правда сделать то, чего от нее хотели?.. — Почему бы и нет? — пробормотала она, выплескивая воду из ведра в нарочно для того устроенную канавку. Разве что признаться в подслушивании пришлось бы, но Вэй Усянь, наверное, понял бы. Даже если Ханьгуан-цзюню и придется назначить ей какое-нибудь наказание. По спине вдруг продрало душным холодом, и она стремительно развернулась, поднимая ведро перед собой. — Умница, — похвалил ее Вэй Усянь, — отличная реакция, а теперь бросай в темную тварь ведром и хватай талисман. — Новая боевая техника? Бросок ведром? — попыталась съязвить она. Он пожал плечами: — Почему нет? Заканчивай тут, через палочку будет свободна площадка для полетов. Она вздрогнула. — Что такое? Почему испугалась? — Я думала — еще не скоро. По дороге сюда из Лаолина, по воздуху, она просидела всю дорогу, сжавшись на полу носилок, даже не пытаясь выглянуть за занавески, и вдруг летать? Самой? — Ты уже умеешь стабильно прогонять энергию, и ее достаточно, чтобы ты могла встать на меч и скользить над землей. Эй, а чем лучше твоя доска с парусом? Она убрала ведро и тряпку. — Пойдем, покажу кое-что, с чем тебе придется поработать самой. Близился вечер, и в беседке под деревьями лежала уже густая тень. — Удачный свет как раз для таких занятий, — заметил он. — Садись. На столике в беседке стояла чашка с остатками чая, и лежал тот самый веер — сегодняшний, с красной кистью, покрытый искусно нанесенным узором из черных и красных линий разной толщины, которые при этом не складывались ни в символ, ни в рисунок. Си Инь покосилась на него, бросила быстрый взгляд на Вэй Усяня. Сами собой мелькнули в голове грубые слова — и пропали, хотя и задрожали слегка руки. Он смотрел не на нее и ничего не заметил, только кивнул ей на подушку — садиться, и сел напротив. — Направлять ци для усиления обычных мышц ты уже умеешь, но вот работать с теми мускулами, которые обычно не подчиняются сознательным усилиям, мы с тобой еще не пытались, — сказал он и уточнил: — Обычно учеников наставляют, как по желанию сузить и расширить зрачок. Для охоты это важно. Смотри мне в глаза. Он закрылся ладонью от света, все-таки падавшего чуть сверху и сбоку, и Си Инь увидела, как медленно его радужки превращаются в тоненькие колечки цвета, окружающие огромный зрачок, а потом вновь сходятся, оставляя в центре только крохотную черную точку. — Мышца, которая сужает зрачок — кольцо вокруг него, а те, которые его расширяют — для внутреннего зрения выглядят как лучи. — Он обмакнул палец в остатки чая и быстро начертил прямо на столе понятный, быстро исчезающий рисунок. — Тебе нужно будет действовать очень аккуратно, — проговорил он, — задание для медитации и для очень-очень небольшого потока энергии, поэтому попробуешь это, когда будешь полностью спокойна и ничто не будет тебя отвлекать, хорошо? Если наставник в таких случаях начинает командовать, получается только хуже. У меня самого это, если честно, долго не получалось, — он усмехнулся. — Зато если разберешься, как это делается… — Он оборвал начатую фразу и продолжил другим: — Только, чур, не трогай сердце, а то перестараешься, и придется мне тебя поднимать, ловить душу, прилаживать к телу… между нами, та еще морока. — А если разберусь, то что? — попыталась она вернуть его к незаконченной мысли. — А вот представь, — он лучезарно улыбнулся. — Лань Чжань возьмет тебя на какую-нибудь важную охоту — в Юньмэн на Весенний праздник високосного года, или там на гору Байфэн к Цзиням, и там ты будешь разговаривать с очень заинтересованными молодыми господами. — Он лукаво склонил голову, пряча расширившийся зрачок за пушистыми ресницами, а нежную улыбку за поспешно подхваченным со стола веером: — В самом деле, молодой господин Бай? — вкрадчиво переспросил он у кого-то невидимого, моргнул и уже своим обычным шутливым тоном пообещал: — Клянусь тебе, все эти молодые господа лягут у твоих ног как поленница дров. — Он замахал рукой, показывая, как по его мнению станет падать и лежать та самая поленница (получалось — падать молодые господа станут как подкошенные, и лежать густо) — и завершил: — Ты у нас такая красотка, что две охоты, ну три, и нам с Лань Чжанем придется отгонять ненужных сватов метлами. Она невольно рассмеялась, а он воскликнул: — Лань Чжань! Подслушивать нехорошо, между прочим. — Ты так не делал, — заинтересованно произнес Ханьгуан-цзюнь, и Си Инь перевела дыхание, которое, оказывается, отчего-то задержала. — Как? — изумился Вэй Усянь. — Глазами, — невозмутимо уточнил Ханьгуан-цзюнь. — Я с тобой дружить хотел, — воскликнул Вэй Усянь. — А не… складывать в поленницу. Не смотри на меня так! — возмутился он и шутливо закрылся веером. Взгляд Ханьгуан-цзюня уперся в веер, становясь, между тем, все заинтересованнее, пробежался по линиям узора, а потом он, шагнув ближе, вовсе вынул его из руки Вэй Усяня и рассмотрел, поворачивая к скудному свету. Си Инь показалось, что линии узора вновь едва заметно блеснули энергией. — Тебе удалось? — спросил Ханьгуан-цзюнь, наконец, возвращая веер. — А? Да, этот рисунок, как и твоя мелодия Искренности, оставляет возможность молчать, но подталкивает к откровенности. Видишь ли, — он объяснил Си Инь, мы тут недавно поспорили, нужна ли мелодия, которая заставляет людей говорить правду, если ее все равно невозможно применить, потому что мало кто будет ее добровольно слушать. А вот если попробовать подобрать рисунок с теми же свойствами… — И ты его уже испытал? Вэй Усянь кивнул. — Ходил сегодня в Цайи, — он нахмурился. — Я уверен, господин собеседник сказал в итоге не всё, что мог, но явно больше, чем намеревался. Ханьгуан-цзюнь подошел ближе — вернуть веер, и вдруг наклонился и зачем-то потеребил в пальцах одну из выпущенных из узла волос прядей Вэй Усяня. Вэй Усянь поймал его за кончики пальцев, поднимая вопросительный взгляд. — Седина, — коротко и как-то тяжело уронил Ханьгуан-цзюнь. — Да я с вами тут скоро весь целиком поседею, включая волосы на янском корне! — весело-сердито возразил Вэй Усянь. — Даже странно, что еще не. То Цзинь Лин лезет в одиночку к тигру-оборотню, а потом выдает, что мы с тобой целую черепаху-убийцу победили в его возрасте и никто нам не помогал. То вон она, — он указал взглядом на Си Инь, — неделю валяется в бреду, то Сычжуй уходит к лекарям учиться. Он, твердо перехватив, вытянул свой хвост из цепких пальцев: — И вообще, вдруг Мо Сюаньюй был бы к тридцати годам весь седой? — Волосы твои. Черные. — Ну, значит, как раз черепаха в них и виновата. Благовонная палочка неторопливо истекла ввысь последним рассеивающимся дымком, и он бросил веер на стол: — Полетная площадка теперь должна быть свободна. Идем! Над площадкой для полетов тлел, заглядывая в ущелье, розоватый преддождевой закат, неярко отражался на плоскостях двух ученических мечей: затупленных и кое-где даже зазубренных, с очень простой резной отделкой на яблоке и крестовине. Меч, настоящий, заклинательский, вообще меч, Си Инь держала в руках впервые. Госпожа Лань Юньи, наставница девочек в обращении с оружием, пыталась, конечно, ее учить, заменив меч тренировочной палкой, обшитой толстым слоем ткани, но всего через две или три недели отказалась, сочтя Си Инь “слишком взрослой” и “неисправимо неловкой”. Вэй Усянь тогда пожал плечами, пообещал заняться этим сам, и начал почему-то с полетов. — Зачем это, если у меня не будет своего меча? — спросила она, все еще разглядывая тот, что держала в руках. — Почему это не будет? — удивился он. — Никто тебе не запретит. — Госпожа Лань Юньи… — начала Си Инь — спокойствие, которое она нашла днем за уборкой, вновь ее покинуло — то ли от тревоги перед полетами, то ли от этого томного умирающего заката, внутри у нее снова бродило и требовало выхода неясное негодование. — Госпожа Лань Юньи отсеивает половину девочек под разными надуманными предлогами и никогда не видела тебя на ифане, — отрезал Вэй Усянь. — Но ведь насколько-нибудь она может быть права. — Насколько-нибудь — да, — признал он. — Но, А-Инь, моя шицзе никогда не сражалась мечом и не бывала в бою, но ей никто не мешал пользоваться мечом для полетов, и она летала. Недалеко и недолго, останавливаясь и отдыхая, как я сейчас, но никому и в голову не приходило попытаться оспорить ее право вообще носить меч. Он мимолетно помрачнел. — Иногда теперь кажется, что зря. Он расправил плечи, словно стряхивая с них это, пришедшее: — Так что пусть только попробуют возражать. Между молодой госпожой, рожденной в старшей семье одного из великих кланов, и ею самой просто не могло не быть в этом смысле различий. Та была достойной уже по праву рождения, а Си Инь — всего лишь ничем не оправданной и довольно дорогостоящей прихотью этих двоих, позволительной только если… — А-Инь, — окликнул ее Вэй Усянь, — не отвлекайся. Она мотнула головой. Иногда иллюзии следует развеивать сразу, не дожидаясь, пока погрязнешь в них. — Наставник Вэй. Если можете, скажите мне честно, я ведь никогда не стану сильной заклинательницей? Выдающейся, как вы когда то. — А-Инь. — Он сел на ступени, ведущие вниз, к засыпанной песком ровной площадке. — Твои природные способности гораздо выше среднего. Они точно выше того уровня, при котором девушки, рожденные в семьях заклинателей, учатся только зажигать талисманами свет и подогревать воду. Если бы ты родилась в клане или тебя заметили раньше, ты уже была бы сражающимся адептом, да и теперь очень быстро понимаешь все, чему мы тебя учим. — Но все равно — нет? — Но все равно — да. Если ты действительно очень этого хочешь. Но ведь в кланах всегда есть множество занятий и кроме сражений с тварями. “Например, рожать детей, так бы сразу и сказал”, — подумала она почти с ненавистью и остановила себя — ведь не сказал же. Вэй Усянь снова протянул ей меч, и его тяжесть в руке теперь показалась успокаивающей, странно-теплой, точно меч был ей… рад? — А у них тоже есть душа? — спросила она. — Есть, — кивнул он. — А они… не расстраиваются от того, что… — она остановилась, подбирая точные слова, но он подхватил: — Что годами возят на себе детишек от лестницы до гинкго? Я думаю, им нравится учить летать. А-Инь, ты, наверное, сегодня устала, так что закончим, как только ты сможешь простоять на мече времени на десять-двадцать медленных вдохов. Если ты не захочешь больше. Она кивнула. — Адепты, которые пока не умеют посылать меч, не бросают его на воздух, — начал он. Она увидела движение энергии, бледно-алую с золотыми всполохами кайму, окружившую клинок, и сама попыталась наполнить меч силой. Он, кажется, едва слышно зазвенел, наполняясь. — Поворачиваешь плоскостью вверх, — он показывал, — ведешь ладонью, не отрываясь, продолжая поддерживать течение энергии в клинке. Он надавил на плоскость рукой, опуская меч ниже — к бедру. — Если тебе удобно ниже, то держи его хоть на уровне ступени и наклонись. Ставишь на плоскость ногу — вот так, и переносишь к ней движение ци. И вторую. Он стоял на мече на высоте всего нескольких ладоней от земли, легко держа равновесие на узкой полоске стали. — Давай, А-Инь. При попытке поставить ногу ее меч упал, слегка звякнув о попавшийся в песке камушек. — Извини, — пробормотала она, смутившись, подняла и повторила. — Ты сам сколько раз меч ронял? — зашипела она, повернувшись к наставнику Вэй, когда после третьей попытки ей показался особенно насмешливый взгляд в спину. — Не помню, — легко ответил он. — А-Инь, я что-то не понял, ты боишься сделать мечу больно? Ему не больно, он из стали сделан. Не бойся. — Он обижается, — пробормотала она. — Он обижается, потому что его ковали, чтобы он все умел, а потом отправили сюда возиться с детьми. И вдруг расплакалась. — А-Инь, ты же сейчас не про меч говоришь, — он подошел ближе и положил ладонь ей на плечо. — Я слышала, как вы говорили с учителем Лань там, у ручья. — Я так и понял. — Он едва заметно пожал плечами. — Я видел тебя и молодую госпожу Чжан сверху, с поворота тропы, но не знал, можете ли вы слышать разговор. Тебя никто не заставит, так что это все ровным счетом ничего не значит. Не стоит об этом думать. Она сердито вытерла глаза. — А если все-таки значит… Ничего ведь не изменится? — Много чего изменится, — сказал он. — Всегда меняется. Но если ты надеялась перестать мучить этот несчастный обиженный меч, то не дождешься, Си Инь. Если хочешь, мы его вообще заберем отсюда. — А можно? Он пожал плечами: — Иногда ученики так сживаются со своими ученическими мечами, что выбирают их присвоить, а не получить собственный личный меч. Или не хотят, а то и не могут, тратиться на заказ у мастера-оружейника - предпочитают выбрать из тренировочных, который больше по душе. Дают им имена, и всё такое… Так что почему бы и нет. Но это после. Сначала — учиться. Он снова поднял меч и вложил ей в руку: — Попробуй еще. Закрой глаза, и представь, что встаешь на доску. Не то. И все-таки руки то и дело начинали шарить по воздуху, пытаясь нащупать гик ветрового крыла, особенно когда Вэй Усянь сам подтолкнул ее меч вверх и чуть вперед, заставив его скользить над землей.. — А-Инь, тебе не нужны руки, — в третий раз сказал он. — Честное слово, меч повинуется твоей воле, главное — не отвлекайся. А руками ты можешь держать ножны, есть, пить, собирать фрукты, стрелять из лука… Кстати, а вот стрелять я тебя точно научу, не отвертишься. — А упал ты сколько раз, пока учился? — спросила она, сидя на песке в третий раз. — Ууу, — он замахал руками, — даже и не считал. Здешние мечи как будто сами не дают с них слететь, а мы с Суйбянем были оба зеленые, как весенний абрикос, зато нас тянуло на подвиги. Отдохни-ка давай, восстанови силы. Солнце село, и в ущелье упали сумерки. В кроне раскидистого гинкго было уже совсем темно, только сквозь широкие листья нахально просвечивал тоненький, спрыгнувший со стенки ущелья месяц. Она вгляделась в Вэй Усяня сквозь темноту. — Можно, я спрошу? — А? — откликнулся он. — Мне показалось, что Ханьгуан-цзюнь расстроился. Из-за седины. Почему? Он откинулся на спину, прислонившись к одной из веток в развилке, и луч месяца, пробившись сквозь крону, мазнул его по щеке. — Это потому, что я однажды умер, — просто сказал он. — А потом вернулся, но Мо Сюаньюй, тот парень, который пожертвовал мне тело, сделал это как-то неправильно. Или у него просто не хватило сил. Вэй Усянь помолчал, покачиваясь вместе с веткой. — Я-то, очнувшись на этом свете, пришел в такое изумление, что сначала уничтожил все следы ритуала, и не могу вспомнить, было ли там что-то не так. — Но что-то правда не так? — Мое тело — как будто два разных: мое и его. Волосы вот у него были чуть светлее, на солнце особенно заметно. Кожа на спине полосками и загорает по-разному, а лицом я на него до сих пор больше похож, чем на себя. По-моему, Лань Чжань боится, что эти два тела однажды все-таки передерутся друг с другом. — И что тогда? — спросила она. — И тогда придется что-нибудь придумать, чтобы я не умер. — Он пожал плечами. — Понимаешь, в предыдущих подтвержденных случаях использования этой техники ни один из возвращенных не прожил достаточно долго, чтобы можно было доподлинно удостовериться, умерли они вовсе не от этого, а Лань Чжань все время пытается все знать точно и ужасно расстраивается, когда точно узнать нельзя. — Он помолчал и добавил: — И не может перестать думать о том, о чем думать не стоит. “Я тоже”. Она протянула руку, и нащупала крупный кожистый лист, дернула и отпустила его планировать к земле. — Если нужно, я могу быть… — неуклюже сказала она. — В конце концов, если бы родители нашли мне мужа, или продали бы не так… странно, у меня бы вовсе не было выбора. Еще один большой прохладный лист лег на ветер и медленно заскользил к земле, когда она отпустила. Вэй Усянь рассмеялся в темноте. — Ты случайно забыла спросить Лань Чжаня. Она смутилась и приложила следующий лист к погорячевшей щеке. И бросила, как мячик — обратно, в темноту. — Он сделает так, как ты скажешь. — Поэтому я и не скажу, — уронил он. — А-Инь, мне кажется, ты просто выбираешь известное зло против чего-то иного. Боишься, что другое окажется еще большей неудачей. — А что если ты и он — и есть самая большая удача, которая могла у меня быть? Листья, кружась падали на землю. Вэй Усянь молчал. И сказал, наконец, без всякой связи с предыдущим: — Пора, — и протянул ей руку. — Лань Чжань ждет нас к ужину, давай не будем заставлять его ждать дольше. 4. Был редкий свободный день, точно то, что содержалось в головах старейшин, старших и младших адептов, и учеников, и господ просителей, и глав вассальных кланов выкипело, наконец, в горячем, тяжелом и влажном воздухе, какой здесь, в горах, бывал редко даже в сезон большой жары. Выкипело, а потому не могло выплескиваться в бесконечные письменные прошения, которые доставлялись к главе клана. И пусть. Тайное удовольствие было — сидя в беседке в глубине бамбуковой рощи, удобно устроить цинь на столике, не на коленях, перебирать без особого смысла струны и ждать, пока звуки будто сами собой сложатся в мелодию — может быть, и не такую значимую и значащую, как самая первая написанная им песня, но тоже достойную записи. Если, конечно, Вэй Ин, развалившийся прямо на полу беседки, лениво подпирающий голову рукой и разглядывающий его с таким откровенным любованием, что пересыхает во рту и начинают дрожать пальцы, не спугнет ее чем-нибудь таким же удивительным и хорошим, как рождение новой мелодии. Вэй Ин перевернулся на спину, закинул руки за голову, а одну ногу на колено другой, и полушутя-полусерьезно пожаловался: — Такая жара, что хочется тобой только любоваться. — Любуйся, — разрешил ему Лань Ванцзи, а тот потянулся к ящику, наполненному кусочками свежих фруктов. Охлаждающие печати на крышке и по бокам ящика слегка замерцали. Из ящика, против ожиданий, появился не персик, и не горсть локв, а округлый белый кувшинчик. Вэй Ин отхлебнул и удовлетворенно вздохнул, отставляя кувшин в сторону: — “Улыбка императора” хороша и ледяная. Хм, надо бы записать этот афоризм и предложить его лавочнику, чтобы повесил над дверью. Лань Ванцзи попытался было подобрать слова для объяснения, что это и не афоризм вовсе, а лавочник повесит, пожалуй, это высказывание рядом с одним из “тех портретов”, но вдруг Вэй Ин озадаченно выпрямился, глядя на освещенный солнцем проем: — А-Инь? Что стряслось, а? Ужас на лицах Лань Ванцзи видел неоднократно и, как и многие другие чувства, учился в юности различать, но едва ли мог объяснить такой явственный страх, который сейчас был написан на лице Си Инь, стоявшей на пороге беседки. Зажатое в руке письмо в расписной обложке — должно быть, забрала у ворот у посыльного — дрожало вместе с держащей его рукой. — А-Инь. — Вэй Ин встал и сделал шаг вперед, но она отшатнулась и, увернувшись от тянущейся поддержать руки, схватила с пола початый кувшинчик — как вдруг с размаху грохнула его о каменный пол, обильно оросив винными каплями собственный подол и его босые ноги. И — только песок на дорожке прошелестел под ногами. — Однако дела, — озадаченно пробормотал Вэй Усянь, переводя взгляд с удаляющейся яростно выпрямленной спины в белом на Лань Ванцзи. — Слушай, может, тебе… м-м-м… пойти и успокоить ее? Лань Ванцзи посмотрел на него вопросительно. — Мне нельзя, я пьяный. Лучше уберу здесь. Тц-тц-тц, — он пощелкал языком. — Слишком много упертых трезвенников на одного бедного меня. Си Инь сидела на ступенях своего крыльца, обняв колени руками и сжавшись в комок, как будто пыталась стать меньше, чем это вообще возможно. Услышав его шаги, она вскинулась, пытаясь встать, но он покачал головой. — Сидите. Подобрал с перил крыльца письмо и положил в рукав. — П-простите, Ханьгуан-цзюнь, — пробормотала она. — Я не… не хотела, — горько сказала она. — Мне не надо было так… ужасаться. Для него ведь вино не опасно? Вино всегда было опасно: потерять себя, выпустить из под контроля свои дикие и полуоформленные желания, опозориться перед людьми и даже не помнить об этом. Вэй Ин никогда не терял себя — становился лишь смешливее и ярче. — Не опасно, — подтвердил Лань Ванцзи. — Хорошо бы. — Она уткнулась в колени подбородком, и расправила на коленях забрызганный вином халат. — Папа любил “Улыбку Императора”. Раньше. Какая-то старуха-ясновидящая ему в молодости нагадала, что один из его потомков станет императором Поднебесной. Бредни, глупости, но он частенько покупал именно это вино, и когда пил — брался наставлять нас, каким образом мы могли бы услужить Сыну Неба. Особенно нас, дочерей. Потом он пил каждый вечер, потом — и по утрам, а потом мы его вообще не видели трезвым… и пил он уже байцзю. Она скривилась. — Прежние его друзья как-то сами собой пропали, а новые были такие, что лучше бы их вовсе не было. “Синьлэ” пришлось продать, а “Ляньхуа” утонул. Не вернулся из рейса. И мы уехали в Лаолин, — закончила она. — Заклинатели реже привыкают к вину, — сказал Лань Ванцзи. Он попросту отказывался бояться еще и этого. Вэй Ин никогда не чувствовал себя больным от вина или без него, никак не менялся в поведении и поступках, да и обходиться без вина мог неделями и месяцами, особенно увлекшись какой-нибудь заковыристой задачей. — Вэй Ин — не пьяница, — заключил Лань Ванцзи ход своих мыслей и добавил, чтобы сделать ясным: — Просто свое поминальное вино он пьет живым. Она встала и низко поклонилась: — Си Инь просит Ханьгуан-цзюня назначить наказание. — Не могу, — сказал он. — Не вправе наказывать за наставление ближнего в соблюдении правил. Она неуверенно улыбнулась. — Наставление было чрезмерным. — Мне придется возместить ему разбитый кувшин. — Си Инь благодарит учителя. — просто сказала она. — Я постараюсь привыкнуть к этому, если… мне будет позволено остаться. — Позволено остаться? — удивился он. Конечно, она должна была остаться. Он не собирался никуда отсылать или изгонять ее, как не смог бы изгнать А-Юаня или любых других учеников. Но она вдруг снова поклонилась — еще церемоннее, чем раньше. — Си Инь готова учиться всему, чему Ханьгуан-цзюнь и наставник Вэй пожелают ее научить, — сказала она. — Си Инь готова стать той, кем ее считают старейшины, и родить дитя, если Ханьгуан-цзюнь пожелает тоже. — Не нужно. Си Инь не была из того сорта людей, к которым он всю жизнь испытывал смутную брезгливость — не относилась к тем, кто шел на все, лишь бы зацепиться возле больших денег или большой власти. А значит, оставалось одно, почему человек может говорить так. Она хотела возвратить долг. Вэй Ин в юности позволил искалечить себя из благодарности перед теми, кто дал ему лучшую жизнь. Но даже если беременность не была необратимым увечьем, он считал себя вправе отказаться от подобной благодарности. — Не нужно платить собой. Смирив проснувшееся было вечное нежелание прикасаться, он поймал ее за костистый под ученическими халатами локоть, заставил разогнуться и посмотреть ему в глаза, и добавил: — Все, что сделано для вас, не нуждается в плате. Он делает — потому что может. Я — чтобы в этом быть достойным его. Она мотнула головой: — Это не плата. Это… потому что я тоже могу. Уже будучи зрелым человеком, в то время жизни, которое случилось у него после Вэй Ина, он услышал как-то: один из мудрецов с далекого запада сравнивал мир с пещерой, у входа которой находятся всевозможные предметы и существа, но смотреть можно лишь на их тени. Мудрец, скорее всего, имел в виду нечто совсем другое, но сам образ неожиданно точно обозначил для Лань Ванцзи ту особенность его разума, которая делала для него понимание людей таким трудным. Где тебе, глядя на тень на стене, понять человека, который стоит в проеме?.. Разве что, он очень захочет войти, а тебе так захочется обернуться, что ты приложишь к этому все усилия, и тогда ударит гром, посыплются камни и вспыхнет ослепительный свет, и увидишь, как оно — на самом деле. Так было с Вэй Ином, почти так — с А-Юанем. И теперь. Как будто это и вправду было... небезнадежно? Нет, в его чувствах ничего не изменилось; просто девушка, которую он взял в ученицы и отдал, по сути, Вэй Ину во всем, кроме музыки — потому что плохо понимал, что с ней делать, — стала как будто ближе. Как будто он смотрел на тень на стене пещеры — и только теперь увидел. Почти (но не вполне) так, как когда-то увидел Вэй Ина. Еще до всего, в ту ночь на крыше. И, странным образом, это влекло за собой еще одно, чего он почему-то не сделал раньше. — Из-за меня вы могли умереть. Примите мои извинения, — просто сказал он. Она в ответ глянула на него удивленно-испуганно. Будто не поверила. — Но вы ведь не хотели. — Это неважно. Мои намерения не повлияли бы на исход. И ведь он давно знал, научился благодаря Вэй Ину: одних намерений, одной чистоты помыслов недостаточно. Они, сами по себе, бессильны. Потом она слегка мотнула головой: — Я не обижаюсь уже. Вы ведь не знали, что мне некуда идти, и… не хотели делать то, чего хотел за вас кто-то другой. Не будем об этом? — Будто не желая останавливаться на его лице, ее взгляд, блуждая, наткнулся наконец на ее подол — и сделался удрученным. Она пробормотала скороговоркой: — Простите, мне нужно переменить одежду, — и побежала к дому. *** Если бы кто-то когда-нибудь спросил, что Лань Ванцзи с трудом терпит, живя с Вэй Усянем, тот ответил бы, что не любит ждать его из странствий. Вэй Ин не уходил теперь далеко или надолго, но однажды — летом или ранней осенью, — тючок с одеждой и маленьким письменным набором для талисманов оказывался собран, Яблочко — укрыт походной попоной, Суйбянь — приторочен к седлу, а Вэй Усянь, улыбаясь, говорил: “Что-то я засиделся”. И уходил. Без него становилось пусто, как будто пропадала какая-то важная составляющая бытия. А потом — вот как сегодня, сейчас, сию минуту, ветер доносил с высот нежные и тревожащие звуки флейты, и Лань Ванцзи, как и всегда, отправлялся навстречу. Вэй Ин играл его мелодию. Не ту, которая близ Дафань подняла его мир вверх, точно чашу в протянутой руке, чтобы опрокинуть оземь, расплескивая устоявшееся. Ту, которая недавно почти родилась и не успела, но тоже была о нем. Флейта добралась до места, где сочинение оборвалось — и повела вариацию дальше — ввысь, а потом вниз. Остановившись под выступом скалы, Лань Ванцзи слушал, как рождается другая тема, и в ней над водой взлетает яркое крылышко паруса, а потом вдруг — возникает еще новое, немного похожее на А-Юаня. Лань Ванцзи подошел и остановился рядом. — Лань Чжань, — улыбнулся Вэй Ин снизу вверх. — Я тут всего лишь пытался предсказывать будущее. Он опустил Чэньцин на колено, придерживая пальцами, чтобы не откатилась. Волосы у него топорщились, выбиваясь из высокого хвоста, а ворот рубахи оттопырился, и на шее отчетливо проявился — как часто случалось летом, — цилинев узор: неровные, уходящие за ворот полосы. Смуглые были загорелыми, светлые — порозовели, слегка обожженные солнцем. — Будущее? — спросил он, легко касаясь пальцами тех, которые загорели, прежде чем поправить на Вэй Ине воротник, прикрывая его шею и плечи от солнца. — Я отвратительно это делаю, правда, Лань Чжань. — Он коротко, извиняясь, усмехнулся. — Ни одно из моих предсказаний не сбылось, и все, что я считал нерушимым — разрушилось, а то, что было прочным на самом деле, я не рассмотрел. Он потянул Лань Ванцзи за полу мантии, и тот послушно сел рядом с ним над обрывом. — Но я все равно рискну, вдруг что-нибудь да получится. Вот предположим, что опасения твоего дядюшки, старого бобра, правдивы? Лань Цанцзин вряд ли возьмется за дело разом — скорее, будет потихоньку выдавливать из клана приглашенных учеников, разрешит наставнице Лань Юньи отсеивать еще больше девочек, и все потечет своим чередом, а мы с тобой отправимся в странствие, как давно хотели. Я же не смогу от тебя отказаться, мой блистательный Ханьгуан-цзюнь. Как та умная дева, что пришла к богатому хоу не обнаженная и не одетая, и с подарком — и без, а будучи отставленной, забрала с собой своего мужа. Он усмехнулся, повернув голову, и Лань Ванцзи слегка улыбнулся ему уголками губ. — И мы с тобой, конечно же, пройдем Поднебесную от края до края, а потом наймемся в охрану какого-нибудь каравана и отправимся по великой шелковой дороге, соединяющей миры, и увидим страну Дацинь, и опустим руки в море, которое находится на другом краю земли. Мне нравится это будущее, а тебе? Он легко рассмеялся, откинувшись на зеленую траву, и Лань Ванцзи лег рядом с ним, опираясь на локоть, любуясь тонким профилем и тем, как прядь локона цикады, соскользнув к уху, нехотя трогает маленький колосок. И был готов уже склониться, нависнуть, вмять в траву и ощутить Вэй Ина всем собой — губы к губам, вдох к вдоху, но тот, сорвав колосок, повернулся к нему и, пощекотав ему колоском подбородок, буднично продолжил: — А потом мы вернемся и узнаем, что в твоем доме поселился наследник клана, а посторонним, вроде меня, вообще давным-давно уже предписано останавливаться в Цайи. Он помедлил и отмахнулся от нарисованной самим собой картины рукой с зажатым в ней зеленым колоском: — Да нет, к демонам это, нам просто некогда будет возвращаться, мы будем уходить все дальше, и дальше, и дальше, и доберемся до затерянной в лесах и снегах ледяной Эго, или посетим страну Дунъин, а изучив тамошние обычаи, построим корабль и отправимся еще дальше на восток, где — рассказывают — есть какие-то еще цветущие и обширные земли, где у людей на головах растут перья, как у птиц. И там мы, может быть, достигнем бессмертия… — Не хочу, — перебил его Лань Ванцзи. — Брат достиг его и забыл нас. — Нет, Лань Чжань. — Вэй Ин мотнул головой, и волосы его перепутались с травой. — Забыл, как течет здесь время. По ту сторону оно совсем другое, точно тебе говорю. — Все равно. Нет, — отозвался Лань Ванцзи. — Ну что же… — Вэй Ин слегка улыбнулся, и в его улыбке Лань Ванцзи почудилась печаль. — Значит, где-нибудь, в какой-нибудь далекой земле, в конце концов найдутся люди, которые похоронят нас и станут почитать нашу могилу. Зеленый колосок легчайшей щекоткой прошелся по шее к подбородку, обвел ухо и линию челюсти. — Но все-таки будет жаль. Талантливые дети, которые должны быть находкой для любого ордена, так и не получают возможностей — и оказываются никому не нужны, а ордена вырождаются, замыкаются сами на себе, отгородившись от людей, и угасают, погребая под собой накопленные знания. И правда. Если подумать, то кто, не будь ордена Вэнь, присваивающего знания покоренных орденов, услышал бы… да хотя бы о технике заговаривания ключей из Чанцзуань Бай? — Клан Фань из местечка Юэ, — сказал он, вспомнив о судьбе тех, до кого клан Вэнь так и не добрался — но добрался он сам в одном из длинных странствий своих одиноких лет. — У них вообще не было заклинателей, и они рубили камень вручную. Заучивали техники добычи серебра наизусть — и не могли применять. “Дыхание каменного феникса”. — Вот-вот, — с готовностью подхватил Вэй Ин. — А еще поколение-два, и вместо рабочей техники был бы уже бессмысленный набор слов. Видел я такие в деревнях… “Разорви натрое один лоскут, от нечисти напиши “гора” трижды, поворотясь вокруг себя, брось на север, запад и восток, а на юг плюнь жеваным базиликом с солью”. Тьфу. …а ведь он сам привел в Облачные Глубины не одного одаренного ребенка, и многие из них показали себя прекрасно — и что, если был когда-то один Су Шэ? Да и Цзян Ваньинь, насколько было известно, никогда не прекращал приема в орден, и даже многим дал клановое имя. Без того Юньмэн Цзян не только бы не остался великим орденом после войны, но и вряд ли выжил бы вообще. — Прости, но это — одна из тех немногих вещей, которые меня действительно удручают. Знания должны принадлежать всем — или, в конце концов, они не принадлежат никому, потому что их нет. Вряд ли орден Лань повторит судьбу Юэ Фань скоро, но кто может поручиться, что этого никогда не будет?.. Лань Ванцзи вспомнил: многие не принимают мысль о поиске невесты вне клана, отказываясь соблюдать всеобщий запрет на сватовство к женщинам с тем же родовым именем — ведь любой деве, пришедшей извне, груз четырех тысяч правил может показаться непомерным. Вэй Ин молчал, лицо его постепенно приобретало прежнее расслабленное выражение, пока пальцы обрывали колоски рядом с руками. Спустя совсем маленькое время он снова взглянул Лань Ванцзи в лицо, и снова щекотнул ему пучком колосков нос и бровь, и в его улыбающихся глазах метались в такт дыханию золотистые искорки. — Но мой Лань Чжань достоин получить любое будущее, которое захочет. ...и, может быть, ребенка. Собственного теперь, когда Лань Сычжуй не нуждается уже в пристальном внимании и воспитании. — Вэй Ин мне поможет? — спросил он, подумав. — Конечно, да. Тот рассмеялся, обнял Лань Ванцзи за шею и потянул на себя. У горизонта глухо перекатило громом подбитые чернеющей синевой облака, и когда они отпустили друг друга, то едва успели собрать одежду. Хлестко ударило прямо над ними, и дождь бросился сверху вниз гудящей стеной, и они понеслись сквозь эту стену вниз, к земле. Лань Ванцзи держал в руках мокрого хохочущего Вэй Ина и был, похоже, счастлив. К вечеру грозу унесло, оставив лишь прохладную ароматную свежесть. Чжань Лиань и Си Инь закончили урок и сидели вдвоем на ступенях, а Лань Цзинъи задумчиво постукивал по ладони длинной дицзы из светлого дерева. Духовное оружие он, в отличие от того же Сычжуя, выбрал поздно и, как говорили почти все, не без влияния наставника Вэя. Иногда в том, как он держал ее и поворачивал на пальце, это влияние и искать было не нужно. — Наставник Вэй, — Чжан Лиань вдруг обернулась к нему. — Я хотела спросить… — она замялась, и, кажется, слегка смутилась, а потом, решившись, быстро выпалила: — Что, если человек спрашивает, полечу ли я с ним в третье небо? Вэй Усянь даже слегка присвистнул: — Кто? — Цзян Синъе. Он хмыкнул. — У клана Лань принята другая система именований. Может быть, ты слышала: Шушан, Юньшан и Ханьлэн. Это относится к ступеням полета на мече. Она обескураженно посмотрела на него: — То есть полететь… это правда — просто полететь? — А ты решила, что это что-то неприличное? — Вэй Усянь рассмеялся, а потом потряс ладонью в ответ на ее негодующее выражение лица: — Прости-прости! — И добавил: — Это очень личное предложение, а еще он хотел похвастаться, какой сильный. Соглашайся. Да у тебя и самой сил, пожалуй, хватит. А так… чтобы добраться до третьего неба, энергии нужно потратить уйму, а смысла в этом не особенно много. Он поймал вовсе недоуменный взгляд Си Инь и объяснил: — Первое небо или Шушан — над кронами высоких деревьев — это основные высоты, на которых летает на мечах большинство заклинателей и всегда — носильщики с паланкинами. Юньшан — над облаками — уже для сильных заклинателей. Там холодно, и уже не очень легко дышать, там обычно и не летают, разве что внизу — не очень хорошо знакомая горная местность, а в конце пути есть приводящий талисман. Тогда, чтобы не петлять по ущельям и не налететь на скалу — поднимаются выше вершин. А третье небо… — он бросил быстрый взгляд вверх, мазнув по подсвеченным золотом перьям высоких облаков, и вдруг процитировал: — “Подзвездная высь смывает суетность, и там умаляется земная грязь. Подобно тому, как лотос растет из ила и донной тьмы незапятнанный, так и душа, восходя к подзвездной выси, отбросит все пустое”. Он вздохнул. — Это, конечно, слишком высокопарно и чрезмерно поэтично, но там и правда красиво. — Наставник Вэй поднимался туда? — Давно, в юности еще. Никого, правда, не таскал, предложить не решился. — Он мельком мазнул взглядом по лицу Лань Ванцзи и снова рассмеялся: — Ну что ты на меня так смотришь? А, Лань Чжань? Лань Чжань, ну перестань! Он дотянулся и потряс его за плечи. Младшие Лани, похоже, боролись с желанием отвести глаза при виде этакого святотатства. Прощались, расходились и, в конце концов, обитатели Дома горечавки, как недавно начали в ордене называть дом главы клана, остались одни. — Как думаешь, Лань Чжань, у этих все серьезно? — Не думаю об этом, — отозвался Лань Ванцзи. — А-Инь? А ты что скажешь? — А? — вынырнула она из задумчивости. — Он подгадывает свои охоты к ее — так сестрица Лиань говорила. Они просто напрашиваются в отряд, а наставница не особенно рада, но не может их прогнать, просто потому что вдруг он — будущий наследник Цзян. — Дело пахнет свадьбой, — заключил Вэй Усянь. — Эх, а я так хотел пристроить нашу находку… — Он преувеличенно-громко вздохнул. Он повернулся к Си Инь: — Ты почему такая задумчивая? — Си Инь хотела еще послушать про третье небо, — призналась она. — Наставник Вэй не мог бы… — Ох, нет, этот слабый заклинатель и до Юньшана-то не долетит, — отмахнулся он, не дослушав. — Я не… — Идем, — Лань Ванцзи протянул ей руку, другой бросая на воздух Бичэнь. Ушли вниз вершины деревьев и стены долины, а зелень под ногами выцвела в синюю туманную дымку и ослепительный белый блеск редких к вечеру облаков. Послушно выкатилось из-за горизонта нырнувшее было за него солнце. Разбежались внизу дороги и рассыпались лоскутки полей, и нитка реки влилась в озеро, а на нем рассыпались огни крохотных лодочек на темных каналах Цайи. Замерли внизу подкрашенные золотом и алым нити облаков — рдяный шелк на голубом, а вверху смутными огнями на темной синеве проступили самые яркие звезды и четкий острый серпик умирающего месяца. Си Инь под руками дышала хрупко. Человеческое тело вообще всегда, с самой ранней юности представлялось ему довольно тонким бурдюком с мясом и кровью, натянутым на ужасно хрупкую костяную клетку, и наличие золотого ядра если и делало его прочнее, то совсем ненамного. Особенно здесь — на высоте Ханьлэна, в почти безвоздушном холоде. — И правда красиво, — пробормотала Си Инь, слегка повернувшись в его руках. Сверху и чуть сбоку он видел теперь ее точеный профиль со смутной нехваткой родинки у губ и выбившуюся из-под синей ленты прядь. Она совсем не думала о хрупкости и о том, что может сделать с человеческим телом падение с такой непредставимой высоты, что может сделать с ним хотя бы просто отданный Бичэню приказ — рассеять принесенный с собой оттуда, снизу, пузырь более плотного воздуха. Он отчего-то сам задержал дыхание. И здесь, на высоте, у него получилось высказать то, о чем он не говорил на земле. Как будто он просто продолжил разговор, начатый несколько недель назад. Такое было ему свойственно, и не одобрялось даже в ордене, где иные его особенности были приняты и удобны, соответствовали правилам. Но полностью избавиться от этой черты он не смог до сих пор. — Я не способен вожделеть женщину, — признался он. Точно, конечно, установить это было нельзя — он и мужчину желал только одного; но изображения обнаженных женских тел не будили внутри того странного, смутного ощущения — которое в шестнадцать лет так легко было перепутать с негодованием, — как было с мужскими. Девушка посмотрела на него — не то чтобы удивленно; скорее, удивлялась она, слегка — не его словам, а значению, которое он придавал им. — Тетка говорила, я помню… любой мужчина может хотеть любую девицу, если оба молоды и здоровы. — Вы в это верите? — Люди говорят многое. И вздор, и не очень. Не знаю. — Она обхватила себя руками — насколько могла, будучи почти в его объятиях. — Не сказать, чтобы я... вожделела. Но это всё равно. — Даже так. Как тогда вы... относитесь к нему? Ко мне? Облака плыли вокруг них, осыпая волосы туманной моросью. — Наверное, я могла бы кого-то из вас полюбить. Влюбиться. С ним, с наставником Вэй... славно. А с вами — спокойно, — добавила она, словно немного стесняясь. — На самом деле... я совсем не думала о любви. У нас так принято, что важно положение мужа, его достаток, ну и хорошо бы, чтобы оказался не урод. Лань Ванцзи знал об этом — умозрительно; вроде бы, так и живут, и даже во многих заклинательских кланах обычаи не слишком отличаются от подобных у простых людей. Но все равно трудно было уложить в голове, что эта вот девушка, почти девочка, младше А-Юаня, даже не допускала мысли — и не из-за желания посвятить себя чему-то возвышенному, как он когда-то в далекой юности, а ровно наоборот. — В нашем клане иначе, — сказал он. Тут же почувствовал, что это опасно близко ко лжи. Лань Ань, верно, завещал потомкам союз сердец и духа, но не все следовали его пути. Он боялся, что она спросит именно об этом, усомнится в его словах (в его надежности), но Си Инь не спрашивала. В Облачных Глубинах прямо под ногами зажигали фонари, их золотые отблески взмывали вверх сквозь листву и падали вниз, дробясь в ручьях, и где-то там Вэй Ин тоже поднимал зажженный фонарик, слегка покачивая им, точно без того его Лань Чжань не нашел бы дорогу обратно. Мелькнуло и исчезло воспоминание о взлетающих в небеса фонариках на том давнем празднике. “Нет, не нашел бы”. *** При виде Вэй Ина, целиком поглощенного работой, внутри Лань Ванцзи порой просыпался строгий наставник. Выпрямись. Будь почтителен к сокровищам кабинета: не готовь больше туши, чем нужно, не трать бумагу на суесловие, не разбрасывай кисти, но клади их на подставку, а после — мой дочиста и храни как подобает. Наставления не грызть кисти там не было и не могло быть, за полной и окончательной бесполезностью. Вэй Ин грыз кисть, и это значило — сосредоточенное раздумье и увлеченность задачей. Лань Ванцзи любил увлеченную ипостась Вэй Ина так же, как и прочие другие. — Новый талисман? — поинтересовался он, подойдя. — Не талисман. В виде исключения, — отозвался Вэй Ин, не поднимая головы. Лань Ванцзи пригляделся — после вопроса это уже было можно. Какая-то на вид несложная схема с днями месяцев и странными пометками, например — “стирка”. Закралось смутное подозрение, что это как-то связано с... девой Си. Мысленно он тренировался называть ее, как Вэй Ин — "А-Инь" — но даже мысленно получалось плохо; так что он задал себе правило — повторять несколько раз в день, как упражнение при освоении новой техники. Пока что вслух он обращался к ней, как прежде. "А то еще испугаешь", хмыкнул Вэй Ин, заставший его как-то за такой тренировкой. Конечно же, он не обиделся. И потому, что это был Вэй Ин, и потому, что Вэй Ин сразу после потянулся к нему с поцелуем. — Список благоприятных дней для зачатия, — уточнил Вэй Ин, видимо, уловив его замешательство. Это озадачило Лань Ванцзи только сильнее. Конечно же, очень многие в таком вопросе обращались к гадателям и получали подробнейшие таблицы — когда следует соединиться, чтобы зачать мальчика. Порой, заплатив много — целые свитки о том, когда следует зачать мальчика, чтобы он проявил впоследствии склонность к наукам или воинскому искусству, был зорким, быстрым или красивым. Лань Ванцзи никогда не замечал за Вэй Ином склонности к гаданиям. Конечно, тот мог увлечься чем угодно в любой момент, особенно если это было нужно для дела, но… — Возможно, следует обратиться к опытному гадателю? Вэй Ин вскинул на него удивленные глаза: — При чем тут… А, ты подумал, что я пытаюсь… То есть нет. Он замолчал и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам, как будто пытался понять, как именно нужно начать, и, наконец, спросил: — Лань Чжань, а ты вообще что-нибудь знаешь о том, как устроены женщины? То есть нет, я-то не то, чтобы много об этом знаю, просто… когда иногда подглядываешь за самой хорошенькой шимэй, то что-то да слышишь, вроде бы не предназначенное для твоих ушей. Так как, Лань Чжань? — Если мужчина входит к женщине и оставляет в ней свое семя, в ней зарождается ребенок. Иногда не сразу, но в конце концов — да. — Ага. Ладно. — Вэй Усянь снова осмотрел комнату, как будто в ней мог быть еще кто-то, кто объяснил бы все вместо него. — Короче, не поручусь, что я тогда правильно все запомнил, но… Лань Чжань, существуют… месяцы, у каждой свои, но примерно равные лунному. Где-то в середине месяца — тут лекари расходятся во мнении, — что-то происходит, что делает возможным появление ребенка. Наставница девочек в Пристани Лотоса говорила, что в это время внутри женщины появляется особая плодородная почва, которая дает семени укорениться и прорасти, но если семени нет, то она сгнивает и превращается в дурную кровь, которая должна выйти. Он помолчал, а потом развел руками, разом перебрасывая разговор из теоретической плоскости в самую что ни на есть практическую: — И тогда наша А-Инь стирает хлопковую ветошь и потихоньку сушит ее на ветках павловнии у себя за окном. А, и самое интересное: от одного состояния к другому постепенно меняются уровни энергий Инь и Ян. Одно убывает, другое — прибывает. А поскольку я у тебя вообще чувствительный к повышению уровня темной энергии, то могу попытаться это заметить и… выбрать день. Вот сижу, считаю. — Как скоро? — Еще месяца два-три, и все станет более или менее понятно. Пока получается чуть меньше лунного месяца. Он обвел в импровизированном календаре двадцать пять дней с одной отметкой “стирка” и пробормотал: — Раз я тут эта… первая жена, то должен того… выполнять обязанности. Нахмурился. — Вообще, конечно, она сама расскажет, если спросить, но прежде чем ее смущать — лучше все равно подобрать для смущения подходящее время. 5. На бегу Си Инь запахнула плотнее теплый шерстяной плащ, надетый на ней поверх стеганого, с ватой халата. День выдался морозный: воздух перехватывал горло, а пар от дыхания расходился в воздухе легкими полупрозрачными облачками. На мостике, по которому она перебежала быстрый ручей, наросла снизу бахрома белых пенистых сосулек, и то тут, то там поднимались к небу, белея на голубом, дымки топящихся печей. С утра, как обычно, собрались заняться вышивкой на женской половине. Дошивали все вместе приданное для Лань Юсуй, выходившей замуж удачно — в своем клане, за шестого старейшину: родство было достаточно дальним, чтобы можно было не опасаться, хотя некоторые из старших женщин и качали укоризненно головой, но, соблюдая правило, вслух ничего не говорили. Благоприятный день для свадьбы выпал совсем скоро — приходилось успевать, а тут восторженные рассказы Чжан Лиань о том, что “у сестрицы Си цветок шелком по шелку снизу и сверху одинаковый, и все лепестки у него как живые” разошлись по всей женской половине — и неловко стало отказать. О чудовищах, вышивая приданое невесте, говорить не полагалось, а вот о мужчинах и удачных браках — сам Лунный Старец велел, и если где-то и нарушалось правило-другое, наставницы закрывали на это глаза. И вот тут случилось непредвиденное — разговор как раз покатился неловким для Си Инь путем. — А Ханьгуан-цзюнь? — спросила Лань Юши, младшая сестра Лань Юсуй, в ответ на чье-то сожаление, что не осталось в клане женихов и молодых, и красивых. — Главу не трогать, — предупредил кто-то из угла. — Глава… хм. — Да что его трогать, — возразили из противоположного. — Глава он хороший, справедливый, а вот с “потрогать” у всех уже сколько лет промашка выходит. Как иней на деревьях. Ухватила бы, да холодно. — А ну цыц, — прикрикнула туда Чжан Лиань. — Он не старый хотя бы, как господин шестой старейшина: сам инеем покрылся, а все туда же. — Кому-то книгу об уважении старших переписать захотелось? — А вот же сестрица Инь сидит, она нам и расскажет, каково с главой играть в тучку и дождик? Или тут уже, скорее, в тучку и снежок! — Лань Юши согнулась, обхватив себя руками, и застучала зубами, будто сильно замерзла. Си Инь молча продолжала шить, опустив глаза к работе и так и не найдясь, что ответить. Но тут, приоткрыв двери, в комнату, занятую девичьей компанией, проскользнула госпожа Лань Юфэнь, мать Чжан Лиань. Поманила Си Инь рукой к выходу и шепнула: — Попроси господина Вэя поговорить со мной сегодня вечером, ладно? И пояснила в ответ на вопросительный взгляд: — У нас в доме были сваты от клана Цзян, завтра в третий раз придут, а двоюродный дядя не знает, что ответить. Говорили — жених почти что приемный сын главы Цзян, а если свекор так плох, как о нем говорят, то жизнь у моей А-Ли не заладится. Си Инь закончила вышивать лепесток и побежала домой — с такими новостями по всему следовало торопиться. Она сбавила шаг там, где точно нельзя было бежать, чтобы ни на кого не налететь, но сквозь три лунных портала у самого входа в дом пронеслась так быстро, что ветром приподняло волосы. Шагами простучала по доскам крыльца, сбросила уличные туфли и рывком распахнула одну дверь, а потом постучала во вторую. Туда, в спальню с обширной теплой кроватью, она обычно не заходила, да и в передней — рабочей комнате — с тех пор, как для нее построили малый дом, бывала редко. — Заходи, — на этот раз откликнулись оттуда. Она шагнула в полутемную комнату, скудно освещенную небольшими закрытыми светильниками по виду из тонкого фарфора, укрепленными прямо на спинке широкой кровати, огороженной бортиками и занавесями так, чтобы оказаться будто бы еще одной отдельной комнатой. Сейчас занавеси спереди были раздернуты, и ей открывалась уютная внутренность этой комнатки, где Вэй Усянь сидел, прислонившись к изголовью, и читал что-то, держа одной рукой несшитые исписанные листы, а другой перебирал волосы лежащего головой у него на коленях Ханьгуан-цзюня. Она даже попятилась слегка, пытаясь нащупать за спиной створки двери, которую неосознанно закрыла, чтобы не напустить в комнату холодного воздуха. — Нет-нет, заходи-заходи, — поманил ее рукой Вэй Усянь, верно поняв ее замешательство. — Я тут просто учу Лань Чжаня лениться днём. А ты сегодня рано вернулась, что-то случилось? — Вдова Чжан хотела прийти вечером посоветоваться, Цзян Синъе сватается, но она боится главы Цзян, — одной фразой проговорила она. — А, — понял Вэй Усянь. Как будто даже вовсе не удивился. — Он, конечно, гроза в человечьем виде, но нарочно никогда ни над кем не изгалялся. Я с ней, конечно, побеседую, а пока сними плащ — и поговорим. Хотя погоди, давай прямо сейчас кое-что проверим. Ты можешь сейчас попробовать призвать свой меч? Отчего-то с тех самых пор, как Вэй Усянь ее научил, ложащаяся в руку рукоять того старого меча с тренировочной площадки навевала ей память о Чиян — старой собаке, которую матушка держала еще в девичестве и взяла с собой после замужества — та почти так же вкладывала ей в руку свою рыжую с сединой морду. Она раскрыла ладонь и шепнула: — Чиян. И ощутила в руке рукоять. — Нравится? Меч был тот же — и лег к ней в руку с тем же теплым чувством, но другой рукоятью — изящным серебром с накладками из рыже-белого сердолика, и такими же на ножнах под оковкой из светлого металла. Вэй Усянь вздохнул: — Я помню, ты говорила, что тебе нравится отделка Суйбяня, но это все-таки юньмэнский стиль, цзяновский, тут такой отчего-то не любят. Но, вроде, вышло похоже. Тебе нужно придумать для него имя, чтобы оружейник выбил его вот тут, у рукояти. — А я, наверное, уже. — Она неуверенно улыбнулась, поднимая и взвешивая меч на руках. — Так вы… об этом хотели поговорить? — Нет, — он усмехнулся, принимая у нее плащ и теплый верхний халат. — На самом деле… ты не передумала, А-Инь? Она ждала уже чего-то в этом духе, но внутри, где-то, где сходятся ребра, все равно слегка ёкнуло, а волосы на затылке как будто слегка встали дыбом, как у испуганной кошки. Она качнула головой: — Нет, — и добавила: — Не передумала. — Но тут же мимолетно испугалась: — Когда? Сейчас? — Сейчас мы все вместе будем продолжать лениться, — поправил ее Вэй Усянь, а еще я дам А-Инь почитать сочинения ланьской мелочи и посмотрю, кто больше знает. Она осторожно прислонилась к спинке кровати и обнаружила, что под светильниками закреплены небольшие мягкие плоские валики, чтобы не жестко было спине. — Вэй Ин вьет гнездо как птица. — Ханьгуан-цзюнь проследил за ее взглядом. Си Инь поймала себя на том, что впервые видит его без сложного и красивого убранства, с волосами, попросту подвязанными в пучок лентой со шпилькой. — Точно, разве что не выдергиваю пух. — Вэй Усянь слегка подергал себя за волосы — вовсе распущенные и разве что слегка подхваченные на затылке красным шнурком, чтобы не лезли в глаза. — А-Инь, у тебя ведь месячная кровь закончилась пять дней назад? Верно? А она ведь и не подозревала, что за этим следят. Но с другой-то стороны, если подумать как следует — глупо было вначале прямо предлагать свое лоно, а потом удивляться, что ее супруг и его первая жена (в ее мыслях что-то нервно хихикнуло голосом Вэй Усяня) приняли во внимание что-то, с ним прямо связанное. — Шесть, — подтвердила она. — Значит, подходящее время для нашего чрезвычайно важного ритуала будет где-то через четыре дня, надо бы не проглядеть. — Вэй Усянь протянул ей половину стопки листов, которые так и оставались у него в руках. — А пока… Бери, читай и говори, если увидишь очевидную ошибку. Она приняла из его рук разрозненные листки. Сначала читала про себя, но не удержалась довольно быстро — от неожиданности: — “...а потом Чжу Сянь испугался, убежал и спрятался”, — она рассмеялась. Вэй Усянь пожал плечами: — Бывает и такое. Они, конечно, уже взрослые серьезные заклинатели, но им всего-то по семь лет. 6. Четыре дня спустя в долине лежали облака, а когда рассеялись, все оказалось покрыто инеем — таким сияющим, что больно было глазам. Облачные Глубины были сверху похожи на диковинку — тончайшее серебряно-нефритовое плетение, отделенное от поднимающихся в воздух каким-то невиданным прозрачным материалом с заключенными в нем искрящимися щербинками — тончайшей ледяной пылью. Говорили: здесь давно не было таких холодов. Обновленная Чиян пела, поднимая Си Инь в воздух, и было радостно — и страшно. Она знала, что назавтра Ханьгуан-цзюнь не собирается ни принимать просителей, ни заниматься делами ордена, и что Вэй Усянь на этот день отказался от занятий с малышами. О подготовке они говорили, словно они — сообщники, затеявшие какой-то ритуал, не меньше; вроде тех, о каких пугали в рассказах про Старейшину Илина. А еще... от мысли кровь приливала к щекам, но ей любопытно было: как они выглядят... вместе. Да, может, потом было бы и обидно, вопреки тому, что о подобной любви она не мечтала, но... Она даже и не знала, откуда взялись подобные мысли. Сегодня утром, после окончания урока, Ханьгуан-цзюнь попросил ее прийти чуть раньше наступления часа Собаки, и она никак не могла решить — нужно ли подготовиться, вымыться и… может быть, надушиться еще у себя, в малом доме, или он разрешит ей сделать это уже в большом. — Если хочешь, я отнесу тебя в покрывале из пуха цапли, у Ланей могло тут заваляться все, что угодно, даже это, — фыркнул Вэй Усянь, когда она, совсем запутавшись, поделилась с ним этими сомнениями. — Но мне кажется, сегодня еще ничего не будет. Нам всем нужно будет просто перестать стесняться близости, поэтому мы просто ляжем спать. А к делу приступим утром. И все было… обычно? В сущности, наверное, все они делали то же самое, что делали бы, готовясь ко сну в одиночку, просто вместе — заплетали друг другу волосы на ночь (“Ты не представляешь, как они лезут в лицо, если их не собрать!”) и даже переоделись в ночное не на глазах друг у друга. Потом — улеглись, и Вэй Усянь задернул занавеси и задул свечу в светильнике. Их укрыла темнота, густая и теплая, в которой кровать стала одновременно обширной — на ней можно было лежать, не касаясь друг друга, — но в то же время очень маленькой, потому что присутствие всех именно здесь, сейчас, в этой темноте было несомненно и неотделимо от нее. — А-Инь, — спросил Вэй Усянь из темноты, — ты когда-нибудь спала с кем-нибудь, не одна? — С сестрами, — помедлив, ответила она, мимолетно испугавшись — лежавший между ними Ханьгуан-цзюнь как будто то ли уже уснул, то ли почти не дышал. — И с братом. Они, когда были младше, забирались ко мне в кровать и просили рассказать сказку. Я и рассказывала. Про Пастуха и Ткачиху, и про Жениха-змея… А-Чунь все время обижался, что я им рассказываю “про девчачье” и требовал про военные походы и дальние плавания, и чтобы там не было никаких невест, но всегда слушал и про девчачье тоже. А ты? — Когда госпожа Юй уезжала на ночную охоту, мы с Цзян Чэном забирались в спальню к шицзе. Только у нас никогда не хватало терпения смирно слушать сказки, мы сразу начинали возиться и играть в “три искорки”. А ты, Лань Чжань? Ханьгуан-цзюнь глубоко вздохнул: — Брат иногда приходил ночью, не я. Я его никогда не просил. Кровать — это для сна. Потом я брал к себе А-Юаня, он боялся спать один. Он помолчал немного и вдруг спросил: — А как это — “три искорки”? — Да просто, — тихо рассмеялся в темноте Вэй Усянь. — Берешь и выбиваешь щелчком искру ци из пальцев, чувствуется как щипок, если в кого-нибудь попадает. Но тут, главное — не попасть в того, кто лежит в середине. А-Инь, дай руку, — велел он. Она протянула руку, наткнувшись в темноте вначале на Ханьгуан-цзюня, а потом почувствовала, как ее крепко взяли за запястье. — Смотри! — Сверкнула легчайшая вспышка, на мгновение осветившая и его лицо, и блестящие глаза Ханьгуан-цзюня. — Вот так, направляешь к пальцам чуточку энергии и сбрасываешь, как будто хочешь дать мне щелбан. Она попробовала, и у нее получилось: блеснуло снова. — Ага, — подбодрил ее Вэй Усянь. — А теперь, Лань Чжань, можно ты ляжешь на бок, чтобы быть повыше, вот так? Зашуршала ткань. Си Инь услышала что-то, похожее на поцелуй, но не поручилась бы, что услышала правильно. — А-Инь, ты не можешь выглядывать из-за него дольше, чем на счет раз-два, — быстро просчитал Вэй Усянь, — и у тебя всего восемь попыток на то, чтобы сделать искорку. Ты можешь использовать их, чтобы посмотреть, где я. Как только кто-нибудь попадет в другого три раза — он выиграл. Если истратил все попытки и не попал три раза — проиграл. Если все истратили все попытки и не попали — ничья. А вот если нечаянно попадешь в Лань Чжаня, тогда на следующий раз у тебя остается не восемь, а семь искорок. Если их так останется на какую-то попытку меньше, чем три — пора ложиться спать. Поняла? — Поняла, — откликнулась она. — Начали, — скомандовал он. И наступила ожесточенная возня, прерываемая легкими вспышками, азартным дыханием и тихими сердитыми “ай!”, когда кто-то попадал удачно. Ханьгуан-цзюнь пытался отмалчиваться, Вэй Усянь требовал, чтобы тот отмечал попадания. — Вот тебе! — шепотом сообщил он, наконец, влепив Си Инь разом очередью из трех искр прямо в спину, пока она ползла куда-то по направлению к ногам их естественной преграды, а она, наткнувшись на небольшой мягкий валик: — “Ах так!” — метко перебросила его через Ханьгуан-цзюня — и попала. — Эй, так нечестно, — запротестовал Вэй Усянь в темноте. — А я и не обещала, что будет честно, — мстительно откликнулась она. — Стрелять с трех пальцев сразу — это честно, что ли? Валик немедленно прилетел обратно, и не один, после чего Ханьгуан-цзюнь поймал их обоих и прижал к кровати, безапелляционно сообщив: — Пора спать. Как ни странно, уснула она после этого почти сразу же, и ей ничего не снилось. 7. Лань Ванцзи проснулся первым и некоторое время просто лежал, осознавая. Молодая госпожа Си (хотя обращаться к женщине, с которой делишь постель, на “вы” — пожалуй, становилось уже смешным) свернулась клубком у края постели, спрятав лицо в одеяле, а Вэй Ин — наоборот — спал, раскинувшись на животе, и рубаха у него задралась на спине, обнажая гладкую светлую кожу. Лань Ванцзи подавил мимолетное желание прикоснуться, провести ладонью, но, поднявшись с кровати, посмотрел пристально, запечатлевая в памяти их двоих, спящих вокруг того места, где только что лежал он сам. Мучительно странное зрелище. Шутка про "ритуал", которую Вэй Ин придумал, чтобы подбодрить Си Инь — чтобы та меньше пугалась, — на удивление успокаивала его самого. Да и такое пробуждение оказалось на удивление же… уютным. Привычными были обычные утренние дела, и Лань Ванцзи разжег курильницу, добавив на угли вместе с сандалом еще немного драконовой крови и кассии. Выйдя наружу добавил в печь дров. Принес таз с водой и закрепил по краям согревающие талисманы, уложив на столике заодно “любовные полотенца”, которые могли понадобиться после — вытереться от… телесных жидкостей. Молодая госпожа Си — А-Инь — проснулась к тому моменту, как он вернулся: сидела, подобрав под себя ноги, глядя внимательно-заинтересованно, будто во время урока, как он вынимает с полки из-за шторки мирровое масло в яшмовом флакончике с притертой пробкой и ставит на предназначенную именно для таких масел полочку в изголовье — под светильником. В книгах писали, что масло понадобится и с женщиной, не только с мужчиной — особенно в первый раз. Он не знал, что ей сказать: вряд ли похвала о том, как хорошо она приспособилась к распорядку, принятому в ордене Лань, была сейчас уместна. Да и Вэй Ин, который усердно старался казаться ни в коем случае к этому (“ужасающему”) распорядку не приспособившимся — не спал, но для чего-то притворялся спящим — лишь слегка вздрогнули ресницы, приоткрывая темный блестящий глаз. Си Инь встала с постели и, легко ступая босыми ступнями, вышла, прошептав едва слышно: — Сейчас вернусь. Наверное, стоило бы все-таки заговорить с нею первым. Нотка досады возникла в мыслях. Вэй Ин, будто почувствовав это, сел на кровати, поманил его ближе, а потом поймал за руки и притянул к себе, заставил склониться, положив ладонь на затылок, и поцеловал, спуская одновременно с плеч ночной халат, а следом потянулся к завязкам штанов. Полностью обнаженный, Лань Ванцзи прислонился спиной к спинке кровати, полусидя. так должно было быть легче. Уместнее, чем, возможно, привлечь ее ненужное внимание. Дверь с шорохом открылась и закрылась за молодой госпожой Си. Вэй Ин смотрел на него лукаво приподняв бровь, подбадривая, и тогда он повернулся к ней и сказал: — Идите сюда, молодая госпожа Си. Вэй Ин, кажется, даже слегка застонал от разочарования, но она все равно подошла и замерла, опираясь маленьким ладным коленом, показавшимся сквозь разошедшийся запах халата, о край кровати. — Да, иди сюда, — подбодрил ее Вэй Ин, — покажу тебе, как готовить эту рыбу. Она коротко хихикнула, прикрывая рукой рот и окинула его взглядом, в котором — словно отражаясь от Вэй Ина скакали лукавые смешинки: — Так, сначала с ледника надо снять. Он ощутил укол легкого ужаса — видно, и правда неведомый бог смеха и беспорядка решил наказать его за то, что он провел детство и юность в смертельной серьезности, иначе объяснить происходящее было невозможно. Вэй Ин потянул Си Инь на кровать, помогая раздеться и ей, спустил с плеч ночную одежду, распустил завязки, гладя ей плечи и спину — халат с едва слышным шорохом упал у кровати на пол. Провел ладонями уже спереди — снизу вверх, приподнимая ее груди с маленькими смуглыми сосками, слегка забавно торчащими вверх, всё это время оставаясь у нее за спиной: словно предлагал ее Лань Ванцзи. Кожа у нее была чуть смуглее, теплее тоном — как у Вэй Ина… раньше, но теперь его светлые руки скользили по этому тепло-смуглому вниз с небольшим, но отчетливым контрастом, осторожно оглаживали живот и бедра. — Смотри, наша А-Инь красивая, правда? — спросил Вэй Ин нежным гортанным тоном, от которого кожа у Лань Ванцзи всегда покрывалась вожделеющими мурашками, и этот раз не стал исключением — словно воздух в комнате стал гуще. Она вздохнула чуть глубже и выдохнула чуть резче, когда Вэй Ин нажал ей на колени, побуждая раздвинуть ноги, провел, нажимая на внутренние стороны бедер — “вот оно, смотри” — раздвинул складки, слегка гладя это — то ли внешнее, то ли внутреннее, даже на вид очень нежное. Слегка, будто извиняясь, поцеловал ее в плечо и потянулся за маслом, подержал в ладони, согревая, а потом осторожно пролил темно-желтоватые капли с пальцев, вновь слегка погружаясь ими туда, где внешнее все-таки становилось внутренним. Движение было уверенным, выдававшим, пожалуй, умение, а не книжное знание. Лань Ванцзи уже не казалась нестерпимой сама мысль о том, что Вэй Ин был в этом смысле когда-то с кем-то кроме него, но всё равно — царапало, самую малость, сожаление, что в этом они не одинаковы. Продолжая одной рукой гладить ей спину, Вэй Ин — теперь уже точно умело — именно так, как нравилось, в самую меру крепко, обхватил детородный член Лань Ванцзи — водя рукой по стволу ровно с той скоростью, с какой следовало. Взгляд А-Инь, до того рассредоточено устремленный будто бы вглубь себя, в попытке понять, как ей, нравится ли, — скользнул с лица Лань Ванцзи на грудь, задержался на мгновение на вэньском клейме и остановился на том, что делал Вэй Ин, но, несмотря даже на то, что она была здесь и могла всё видеть и это должно было бы вносить… долю смятения, тело откликнулось Вэй Ину, как и всегда ему — привычно сладко. Вэй Ин подтолкнул А-Инь ближе, придвинулся ближе сам, и потянул ее руку вперед, заставляя обхватить ствол — она слегка вздрогнула, но послушно сжала пальцы — узкую маленькую ладонь, нежнее, как будто бережнее и прохладнее. Вэй Ин вел ее рукой, сжимая пальцы поверх ее, направлял, и возбуждение не спадало, и сам Лань Ванцзи протянул руку, ведомый проснувшимся вдруг любопытством, погладил мягкое и горячее, скользкое от масла, странное, как будто Си Инь была существом какого-то другого вида, не как он сам. Она коротко вздрогнула, приподнимаясь и опуская взгляд на его руку. Пальцы Вэй Ина накрыли кончики его пальцев, подхватили движение, показывая — ровный ритм — вокруг и поверх маленького бугорка — который в тех книгах, которые он все-таки счел нужным прочесть сейчас спустя тридцать лет после того, как положил это знание бессмысленным и ненужным, назывался жемчужиной наслаждения, и еще как-то — и не стоило сейчас вспоминать. Си Инь вскинула на него смутный взгляд. Облизнула пересохшие губы и чуть распахнула глаза — большие и лихорадочно блестящие, когда Вэй Ин, положив ей руки на бедра, заставил ее наклониться, скользя собственным членом у нее между бедер, скользких от масла, задевая ласкающие пальцы. Она задышала тяжелее и глубже. Мерный ритм движения поверх ее складок — вперед и назад, показываясь и почти скрываясь — завораживал; было нечто странное и по особенному непристойное — в том, чтобы так смотреть и чувствовать со стороны. Си Инь, повинуясь импульсу сзади, оперлась одной рукой о плечо Лань Ванци, и он сам собой — будто ему тоже кто-то подсказывал — протянул ей навстречу руки, обнимая. Она была такая же хрупкая, как тогда — в небе, и решительная, и не чужая. Она приподнялась и коротко вздрогнула, резко вдыхая, когда Вэй Ин вошел в нее. "Так оно будет легче", говорил он еще тогда, несколько дней назад, когда они обсуждали детали. "Я, уж извини, чуть менее щедро одарен небесами, чем ты". Рука на его детородном члене, упиравшемся ей в живот, ещё двигалась, но несогласованно, неритмично, а потом вовсе вздрогнула и разжалась, а она, чуть вздрагивая в его руках в такт размеренному движению, коротко заметалась, словно теряясь в ощущениях, будя воспоминание о том, как он сам терялся так же. Вэй Ин длинно втянул воздух сквозь стиснутые зубы, укрощая собственные толчки, выскальзывая, и она протестующе застонала. Лань Ванцзи растерянно-утешающе погладил ее по спине. Завиток у нее на шее промок от пота и прилип к коже, а тяжелая мягкость ее грудей касалась его, и он снова глупо поразился этому несходству. Вэй Ин снова размеренно двигал рукой по детородному члену, размазывая масло, а потом приобнял Си Инь, и потянул ее на себя. Си Инь пошевелилась, приподнимая голову, упираясь ладонями в грудь Лань Ванцзи. — Готова? — вполголоса спросил он, приблизив губы к ее уху. Волосы щекотнули шею и подбородок: тоже и знакомо, и нет. Она кивнула. — Словами, — попросил Лань Ванцзи, чувствуя глубинную неловкость: сам он, наверное, так же пытался бы кивнуть, или просто посмотреть так, чтобы стало понятно. — Да, я... готова, — выдохнула она. Он протянул руку и погладил ее там, внизу, и, почти не думая, просто помня кое-что, казавшееся важным, легко сбросил с пальцев заживляющую печать. Он на мгновение зажмурился, когда Вэй Ин помог ей приподняться и опуститься. Погрузился — почти не встречая сопротивления — в мягкое и влажное вдвойне, не стискивающее так туго, как было привычно, но податливое. Так ли это было бы в первый раз с Вэй Ином, будь он девушкой?.. Мысль мелькнула и пропала. — Неловко б вышло, — пробормотал Вэй Ин, — если бы ты ей залечил все обратно. Си Инь хихикнула, неловко и тихо, будто вопреки собственному желанию находить такую шутку смешной — но тут же смешок перешел во вздох, потом в стон. Вэй Ин снова ласкал одной рукой ее грудь, проводил пальцами по ареоле, слегка сжимая сосок — Лань Ванцзи было знакомо это движение, оно отдавалось в нем самом телесным эхом, — а другой рукой бесцеремонно трогал там, где они двое были соединены, трогал их обоих, одновременно: и подталкивая Лань Ванцзи, и поглаживая Си Инь. Чуть потянул ее на себя, заставляя чуть откинуться, чуть изменить угол, под которым входил в нее Лань Ванцзи, и она чуть слышно вскрикнула на вдохе, запрокидывая голову. Вэй Ин был — будто скрепляющий раствор между ними, канал духовной силы; и глаза у А-Инь были полузакрыты, но Вэй Ин смотрел прямо — блестяще, горячо, пронзительно-нежно — и, наконец, подняв голову (капли пота блестели на его лбу, на растрепавшихся волосах) прошептал почти одними губами: — Давай. Но еще раньше он сказал то же самое на ухо Си Инь. Просто ей нужно было больше времени, чтобы услышать. Она сжалась вокруг Лань Ванцзи, вздрогнув, точно наполненная силой струна, и не понять было — излился он внутрь от этого сокращения мышц (похожего и непохожего), или от слов и взгляда Вэй Ина. А может быть — и всё вместе. 8. — Мужчина всегда будет больше всех прочих ценить ту женщину, которая подарит ему ребенка, — тоном, не допускающим возражений, высказалась Лань Шэньли. Лекарка выбирала себе ткань для наряда и уже измучила всех учениц, подмастерьев, швей и саму Цинь Линвэнь в поисках тех единственных ткани и фасона, которые отразили бы в точности ее статус в клане, мастерство и достоинство. Иногда следовало просто одеться к лицу и уместно. Да и по сути высказывания Цинь Линвэнь могла бы поспорить, имей она хоть немного желания. Достаточно было бы сказать, что все женщины недоброй памяти Цзинь Гуаншаня в точности так и думали. Или хотя бы напомнить Лань Шэньли, что сама она, между прочим, осталась незамужней и бездетной — так откуда ей знать? Да и неспособность Вэй Усяня, против которого, собственно, и было это замечание направлено, родить детей (с точки зрения Цинь Линвэнь) имела для Лань Ванцзи примерно столько же значения, как неумение рыб летать. Она почти раздраженно бросила перед Лань Шэньли еще один кусок синего шелка — темного в черноту, вытканного четким клетчатым узором, который удачно сгладил бы некоторую приземистость и расплывчатость госпожи лекарки. — Нет, — поморщилась та, — совсем не годится, это же юньмэнский синий. Ничего общего, на самом-то деле — юньмэнский синий был гораздо светлее тоном и ближе к фиолетовому. Но Цинь Линвэнь вздохнула, убирая шелк. Говорилось — в клане Лань равнодушны к мирскому, однако она, будучи много лет бессменной содержательницей швейной мастерской, помогавшей к тому же названной сестре — госпоже хранительнице украшений — в подборе оных, могла и с этим поспорить, ох как поспорить. Желания, впрочем, в точности по учению Будды, вели ее в бездну страданий: единственных, кто действительно был равнодушен к тому, во что одет, как раз и хотелось одеть так, чтобы красота их стала еще более сокрушительной. Но бывший, достигший бессмертия глава Лань всегда одевался до безобразия просто, а его брат… …она давно уже точно, без мерок знала, сколько именно белого гладкого шелка уходит на верхний халат и белого крепа — на мантию, а так же порой от отчаяния и без взаимности предлагала цвет цин, бледно-голубой и небесно синий, хотя бы другой фасон или… ну, может быть, хотя бы не белый цвет вышивки? Ханьгуан-цзюнь стоял насмерть. Пять лет назад, увидев его в мастерской, она уже приготовилась без всякого бесплодного сопротивления отмерить столько, сколько нужно, того, чего следует… А вместо того от восторга едва не подпрыгнула до потолка. Цин и бледно-золотой, тканый “небесной сетью”, да еще тот черный атлас, а чуть погодя — вот этот черно-графитный с искрой материал, под который прямо-таки просятся складки на плечах, как носят в Цинхэ, когда и тончайший девичий халат похож на доспех. Другие мерки — кто-то худой и на ладонь ниже, с узкими плечами и тонкими запястьями… Шила сама, гоняла учениц, а когда узнала, для кого всё было — ахнула, как девица, да так и осталась в удивлении, усматривая прямую связь между появлением черного и решительным изгнанием опостылевшей белизны. Так что не права была сестрица лекарка, ох не права: не под силу ее добыче было подвинуть Вэй Усяня, а вот ребенок был бы все-таки кстати. Смысл никогда не был в том, чтобы исполнить мечту об изгнании чужака, но вдруг сходство с ним, прежним, в красивой и податливой женщине подтолкнуло бы Ханьгуан-цзюня к делу? Оставив госпоже старейшине на дальнейшее растерзание ученицу, она прошла меж полок и положила приглянувшийся ей и отвергнутый восемнадцатой старейшиной темно-синий шелк рядом с рулоном сдержанного темно-красного цвета. Списки тех, кто отправится вместе с главой Лань на весенний праздник високосного года в Юньмэн, составлены еще не были, но многие, похоже, и не сомневались, что поедут, а Вэй Усянь — точно будет там, можно было не сомневаться. Краем уха услышав, Цинь Линвэнь отметила: госпожу старейшину с такой шириной рукавов и складками на плечах (намеком на лекарский фартук) снова будет легче перепрыгнуть, чем обойти, и окончательно выкинула ее наряд из головы — такое можно и ученицам поручить. — Эй, — окликнула ее вдруг Лань Шэньли, — не могла бы ты кое-что испортить? — Испортить? — удивилась Цинь Линвэнь, отводя глаза от разложенных перед ней эскизов одежды. — Да, ведь был у тебя уважаемый Лань Цанцзин? Цинь Линвэнь, сжав губы, кивнула. — И Лань Юсуй тоже? Она качнула головой: — Не было. Лань Ци сама ходила к ней снять мерки. — Забудь утюг. Или тушь пролей. Словом, сделай так, чтобы этого наряда не было. Я ему уже раз пять сказала — никаких поездок: бедняжку все время тошнит, и есть она может только тертый дайкон — и то с трудом. Но ему, похоже, будет только лучше, даже если ее стошнит на подол главе Цзян. Обскакал-таки Ванцзи, старая погань… Ой, — она прикрыла губы рукой. — Надену за это старые шпильки. — Ты думаешь, ей станет лучше, если испортить ей платье? — Ничего не думаю, — отмахнулась Лань Шэньли. — Но не рубить же мне шесты у их паланкина. Получив приглашение на весеннюю охоту високосного года, Вэй Усянь вначале сделался задумчив, а потом заперся в мастерской вместе с грудой кедровых досок и купленным у торговцев с побережья ифанем. Почти круглые сутки оттуда доносились звуки работы по дереву. Си Инь, помолившись Ткачихе, тоже засела за работу — Чжан Лиань выходила замуж в последний день праздника, а дав слово, как известно — держись. Цветы граната и нарциссы, которые она вышивала на алом шелке, были так хороши, что казались живыми и просто рассыпанными по ткани. Сам же Лань Ванцзи обнаружил себя наедине с полным коробом прошений от старейшин и старших адептов — причислить их к отряду, который посетит охоту у Юньмэн Цзян. Особо следовало отметить, что хоть и была эта охота традиционной, но возобновлялась после невероятно длительного перерыва — последний раз был еще до Низвержения Солнца, и, по слухам, которые клан Лань не распространял, но тщательно слушал, готовилось что-то действительно грандиозное. К тому же стоило добавить, что (опять же по слухам) Цзян Синъе мог оказаться потом полноправным наследником Цзян, а значит молодая госпожа Чжан в будущем могла стать госпожой великого клана, и совет старейшин едва не передрался за спором — нужно ли теперь всё-таки дать ей родовое имя Лань. Дело решила сама Чжан Лиань, исключительно вежливо отказавшись от этой великой чести. Вэй Усянь, правда, утверждал, что за глаза она послала весь совет кучей и по отдельности в дремучий лес убиться об четырнадцатый пень в четвертом буреломе, но поскольку Лань Ванцзи этого не слышал сам, то и наказывать за неуважение к старшим никого не должен был. В свете всего этого прошение главе подал, судя по их количеству, каждый второй старший адепт и все отличившиеся за последний год младшие. Так что в очередной из наполненных выбором дней, к тому моменту, как Вэй Усянь плюхнулся напротив своего супруга стремительно, без возвращения в реальность, поглощая всухомятку оставленный для него рис даже без перца, Лань Ванцзи был уже готов высыпать все бумаги на стол и вытянуть счастливчиков наугад. — Дай мне, — пустая чашка стукнула донышком об стол, и Вэй Усянь зашелестел прошениями: — Напомни, как выглядит Лань Е? — Старший ученик в отряде Лань Баньфу. Невысокий, коренастый и кудрявый. — А, — Вэй Усянь отложил прошение вправо и выбрал, таким образом восьмерых. — Нам понадобятся носильщики. Это удобный повод причислить побольше младших адептов сверх отряда. Если надо — можно и шестнадцать выбрать, чтобы менялись почаще. — Носильщики? — удивился Лань Ванцзи. — Ага, — Вэй Усянь закивал. — Ну Лань Чжань, мне прислали отдельное приглашение, Си Инь обязательно нужно поехать тоже, она вон дни и ночи трудится, чтобы порадовать молодую госпожу Чжан. Меня или ее ты еще можешь взять с собой на меч, но выйдет неловко, если мы с ней повиснем на тебе и сзади, и спереди. Нетушки — мы с ней поедем в паланкине, как уважающие себя жены уважающего себя главы великого клана. — Так ты носилки делаешь? — понял вдруг Лань Ванцзи. — Ты не представляешь. — Вэй Усянь не ответил ни да, ни нет, мгновенно перескочив мыслью на другое, как бывало, когда он особенно увлекался. — На ифане целая система облегчающих талисманов, и какая. И лак особый, и парус — вовсе не парусина, а чем-то пропитанный шелк. И самое-то главное, никакой поддержки не требует — бери и пользуйся. Я бы потолковал с его создателем, он гений, по меньшей мере. Я, конечно, тоже гений, так что в его системе разобрался и к носилкам ее приспособил, но какова идея! А-Инь обедала, кстати? — Обедала, — кивнул Лань Ванцзи, — Она не забывает есть. — Просто она там так и уснула за работой. Я ее перенес на кровать, а то еще испортит вышивку и будет расстраиваться. Знаешь, я слышал, что женщин обычно в это время тошнит, а еще они могут падать в обморок… но она просто съедает все, что можно съесть, и засыпает где попало. Наверное, все-таки пора уже, чтобы госпожа Лань Шэньли ее осмотрела. А-Инь, правда, говорит, что хорошо себя чувствует и не надо никого звать, но вдруг все-таки что-то не так?.. Вылетали из Облачных Глубин даже до общего подъема, рано утром. Вслед за главой четверо младших адептов удивительно легко для размера этой конструкции подняли в воздух длинный — не очень высокому человеку вытянуться в полный рост, — но удивительно изящный паланкин, с расписанными облачным узором шелковыми стенками и резными столбиками, с изображениями журавлей, ястребов и ласточек на крыше. Даром, что Цинь Линвэнь вполне была способна выдержать путь на мече, а еще — предпочитала всегда видеть, куда летит, но от таких носилок не отказалась бы — особенно раньше, когда Нинсинь и Нинлань были еще маленькими. Тогда она редко брала их к своим родным из-за того, что Нинлань в детстве боялась высоты, а Нинсиня — тошнило в конных повозках, и, в итоге, они совсем не знали своих родных деда и бабушку с материнской стороны, и наверстать это сейчас не представлялось возможным. Она поняла, что уже прикидывает, как можно было бы, путешествуя с таким удобством, развлечь в дороге детей, и оборвала себя. Хотя… стоило бы узнать имя мастера и заказать ему что-нибудь подобное хотя бы для Нинлань. Потом, когда у той будут дети — сейчас она сама была еще слишком молода, чтобы становиться бабушкой. Последний привал глава объявил незадолго до прибытия, в середине часа Лошади — привести себя в порядок и дождаться тех, кто выбрал путешествие по земле и отбыл из Облачных Глубин заблаговременно. — Непонятно, зачем главе пустой паланкин, — высказался Нинсинь, подойдя ближе. — Может быть, он хочет кого-то забрать из Пристани Лотоса? — С чего ты взял? — удивилась Цинь Линвэнь. — Он слишком легкий, носильщики за время пути менялись лишь дважды, и оба раза никто не вышел даже размять ноги и не приоткрыл створки, — объяснил сын. Действительно. Понимая, что любопытство теперь не даст ей оставить в стороне эту загадку, она подошла к паланкину одновременно с главой Лань, чтобы невзначай заглянуть, когда он откроет. Но, всё-таки заглянув, едва не рассмеялась, выдавая себя. Они были там. Оба. И попросту спали, расстелив одеяла и даже подложив под голову подушки. На лице Вэй Усяня, кажется, было написано хитрое выражение человека, который всласть выспался, пока остальные работали, а Си Инь просто безмятежно сопела, словно ребенок, подложив ладонь под щеку. Лань Ванцзи обернулся к ней, и Цинь Линвэнь, помня его удивительно замкнутым, строгим юношей, едва не рассмеялась еще раз — при виде нее с его лица медленно пропадало, сменяясь обычной бесстрастностью, удивительное для него теплое и очарованное выражение. — Благословлен богами тот, чьи жены живут в мире, — понизив голос, сказала она. — Я давно хотела вам отдать, — и протянула шелковый мешок с купчей. Лань Ванцзи принял его с кивком, словно заранее знал, что там лежало. — Зачем вы это сделали? Она усмехнулась. — Когда я увидела ее на улице Лаолина, я, глупая женщина, мысли которой всегда обращены на детей, решила, что, может быть, Цзинь Гуанъяо скрыл его дочь. — Она кивнула на спящего. — А наведя справки о семье, поняла, что забрать ее — не будет большого греха. — Большой грех — оказывать давление на главу собственного клана. Она рассмеялась и отвесила ему самый церемонный поклон. — Цинь Линвэнь просит назначить ей наказание. — По возвращении в резиденцию клана вы займетесь сменой тканого убранства в храме предков Лань. И сами лично подготовите мне два пустых шелковых свитка. Это все. А это вовсе и не было наказанием. И он об этом знал. 9. — Охо-хонюшки-хо-хо, — пробормотал Вэй Усянь, глядя, как Си Инь устраивается на нарочно для того поставленной в их рабочей передней комнате удобной мягкой кушетке — в три приема. — Мне тут пообещали, что еще немного — еще и ноги придется закидывать на кровать руками и по одной, — пожаловалась она. — Буду ходить за тобой и того… укладывать, — пообещал он, окидывая ее длинным взглядом. — Но мне кажется, еще немного и ты начнешь скатываться с кровати, как мячик. — Очень смешно, — выдохнула она. — И тогда мы сделаем тут перильца и будем носить тебя туда-сюда прямо на кровати, тоже мне проблема. Он придвинул поближе жаровню и сел в изножье, разминая ей ноги сквозь носки: — Еще валик? Чаю? Почитать? Она нащупала за спинкой кушетки стопку книг и верхнюю, оставленную открытой переплетом вверх. Вэй Усянь проследил за ней взглядом и поморщился. — “Война Низвержения Солнца и Падение Старейшины Илина, собственнолично увиденное и досконально изложенное двадцать пятым старейшиной Лань”… А ну-ка дай. Он выхватил книгу у нее из-под пальцев раньше, чем она успела дотянуться, и открыл в случайном месте. — …И тогда в атаку пошли порождения нечестивого искусства Старейшины Илина, и сам он среди них был похож на выпущенного из ада призрака и окружен облаком пылающих мух… Чего-о-о? Каких еще мух? Глаза его пылали адским пламенем, а флейту он использовал на манер меча, пронзая ею полчища вэньских псов, и каждый, кого коснулась флейта или хоть край его одежды, падал и тут же поднимался солдатом его проклятого Небесами войска. Он захлопнул книгу: — Хорош бы я был, выковыривая из Чэньцин протухшее мясо… полчищ. Чтоб он всю жизнь цинем мух бил, этот ваш старейшина. Вид у него был настолько брезгливо-обескураженный, что она хихикнула, и тут же осторожно выдохнула, ощутив изнутри пинок в поясницу. Он покосился на ее живот. — Не уверен, что тебе вообще нужно это читать. И вообще, хочешь послушать про Низвержение Солнца — спроси Лань Чжаня. Он там был. — Ты тоже там был. — Ага, и занимался тем, что поджигал мух. Не помню. А если и помню, то малышу об этом слушать совсем не обязательно. Он набросил ей на ноги пушистую меховую полость и перегнулся через нее, перебирая книги. — “Наставление благочестивой госпоже в совершенствовании жены бременем”. А-Инь, милая сестренка, — он наклонился и целомудренно поцеловал ее в пробор, — Твоя ни капли не благочестивая старшая сестрица, первая жена нашего мужа, категорически против подобного чтения и считает утверждения, что женщина способна совершенствоваться только путем вынашивания и рождения детей — на редкость опасным бредом. Он снова потянулся к книгам. — Вот эту, — он выбрал одну и вложил ей в руки. — “Девять потерянных имен”. — Это не историческое! — запротестовала она. Когда наступила осень, и разные подвижные занятия отпали сами собой — какие уж тут полеты, когда по ровной земле не получается ходить, не спотыкаясь, и даже рассмотреть собственные ноги — та еще задача, она решила, что пока постарается побольше узнать о прошлом и настоящем кланов совершенствующихся и Поднебесной. До сих пор получалось вполне неплохо. — Зато настоящая география. Может, герой тут и недотепа, но духи несут его по вполне узнаваемым местам с их правильными именованиями. Су Пэнью и про Цайи, кстати, написал. — К слову об именах, — поднял голову от каких-то записей Ханьгуан-цзюнь. — Дядя напомнил, что после рождения сына я должен дать А-Инь имя в быту, поскольку ей не дали его раньше. Он протянул руку и взял с полки голубой, вышитый серебряной нитью шелковый свиток, разгладил его на столе перед собой и посмотрел на Си Инь. — Но лучше сейчас. Так будет правильно. А-Инь, — ему ещё требовалось определенное усилие для этого обращения, -— может быть, ты хотела бы придумать сама? — Матушка придумывала для меня имя раньше, говорила его отцу, — сказала она неуверенно. — Но я не помню, как она собиралась его записать. Юйхэ. — Река желаний? Серьезно? — восхитился Вэй Усянь. — Единодушие, — поправил его Ханьгуан-цзюнь. Она кивнула. — Должно быть, так. Мне больше нравится. — Значит, решено. — И Ханьгуан-цзюнь потянулся к подставке за большой кистью. Нежно зазвенели вдруг колокольцы над дверью. Это значило — кто-то миновал ворота и идет к дому. — Никого нет, — пробормотал Вэй Усянь. — Вообще совсем никого нет. В дверь осторожно поскреблись. — Войдите! — откликнулся Ханьгуан-цзюнь. На пушистом меховом вороте плаща у госпожи Цинь лежал целый сугроб снега, и она даже не попыталась его стряхнуть — он упал сам и лег у порога, быстро превращаясь в лужу. Она, против ожидания, не улыбнулась Си Инь, как бывало в прошлые ее визиты (“Женщине в таком состоянии просто непременно нужен кто-нибудь, кроме лекаря, кому можно задать все вопросы!”), а только коротко кивнула, мазнув по ней взглядом. — Господин Вэй, у меня здесь проситель из Лаолина, от моего двоюродного брата, но лично к вам. — Зовите его, — кивнул он. — Побойтесь, — как-то деланно возмутилась она. — Здесь беременная, и ей точно не нужно такого слышать. — А-Инь, разрешишь нам поговорить у тебя, в малом доме? Лань Чжань? Есть у тебя настроение? Проситель дожидался их на приличном отдалении от дома. — Судя по вашему выражению лица, у вас там целая деревня, полная трупов и выгрызенных кишок, — заметил Вэй Усянь. — Ну? Она покачала головой: — Всего один дом, но это… Семья Си погибла, господин Вэй. — Их нашли соседи. — Молодой заклинатель в цветах Лаолин Цинь нехотя сел на указанное ему место на еще теплом после утренней топки кане. — Даже не совсем так: соседи обратились к городской страже и сообщили, что на их воротах висит халат какой-то проститутки, на это смотрит вся улица, и терпеть это безобразие больше нет никаких сил. После того, как никто не открыл, стражники сочли возможным сломать ворота и войти, а после — поместили в тюрьму вторую молодую госпожу. — Почему? — Все, кроме нее, были убиты, вероятнее всего — во сне. Лежали в своих постелях с перерезанным горлом, а ее нашли в спальне матери на полу без сознания. А-Тао… — С чего бы по имени? — поймал его на слове Вэй Усянь. — Я, Цинь Фанцзюнь, врать не собирался! — Я и не говорил, что вы врете. — Эх… ладно. Мой двоюродный брат, сын матушкиной сестры, к ней сватался почти полтора года назад. Неудачно, но это тут вовсе не при чем. — В каком смысле — неудачно? — В прямом, — Цинь Фанцзюнь поморщился. — Когда пришли ее сватать — какие там просьбы обождать, господин Си чуть не с палкой на них шел: дескать, старшенькую мою глава заклинательский замуж взял, младшая чуть ли не супруга высокого ранга у самого Императора, разве я среднюю свою любимую отдам за младшего писаря в Управе… Брат, конечно, расстроился, просил их позволить ему ее уводом взять, да они бы и позволили, может быть, если бы не разговоры про Императора — так на всех родичей беду накликать недолго. Поторопились его на другой женить — чтобы даже вопросов никаких не было. Продолжать по сути? Вэй Усянь кивнул: — Продолжай. — Си Тао всегда шила и писала левой рукой, и раны, как сказал дознаватель из Управы — тоже были нанесены левой. Она, конечно, сказала, что не убивала, но это, как понимаете, все говорят. Дело было, вроде бы, ясное. Они даже нас вызвали, скорее, для очистки совести, тройное убийство, мало ли… — Здесь обычно говорят “но” и выясняется, что темной энергии на месте даже больше, чем просто много… или еще какая-нибудь забавная подробность. — Вэй Усянь слегка побарабанил пальцами по подлокотнику. — Халат на воротах — свадебный халат госпожи Луань Инло, супруги Си, — сообщил Цинь Фанцзюнь. — И прибит был к ним тем самым ножом, и нож вошел в дерево почти по рукоять, а темной энергии в том и в другом столько, что даже странно, как нож и халат сами по себе не отправились душить и резать соседей. Можно тут, конечно, предположить, что Си Тао принесла лестницу, молоток, прибила халат к воротам, потом спрятала и то и другое там, где оно хранилось, а потом все-таки легла полежать в обмороке… — Вероятно, мстительный дух со способностью взаимодействовать с материальным. Очень сильный. Кто другие жертвы? — Других жертв не было, но глава опасается, что еще будут. Он вызвал из столицы молодого господина Си и приказал перевести А-Тао… — он снова осекся, — вторую молодую госпожу Си в орденскую тюрьму, но ничего так и не произошло. — Самое ужасное, что мы понятия не имеем, кто из них — ни одно тело не уничтожено и темной энергии во всех трех — примерно поровну. И чего этот дух мог бы хотеть, мы тоже не способны понять. Двоюродный брат предположил, что целью может быть сам Император, и тогда дела наши плохи, — заключила госпожа Цинь. — О Небеса, чем перед ними мог провиниться Император? — пробормотал Вэй Усянь. — Не знаю, но отчего бы господину Си все время было на него ссылаться? — спросила она, — В последнее время брат, конечно, несколько утратил ясность рассудка, и в ордене заправляет двоюродная сестра, но и она предположила, что, возможно, потеря состояния господина Си в Яньтае — если и правда, то не вся. Я готова сама лично и прямо сейчас доставить господина Вэй в Лаолин — так нам не придется прилагать особых стараний, чтобы скрыть произошедшее от А-Инь. Вэй Усянь поднял глаза на Лань Ванцзи. — Скрыть, — пробормотал он. — Скрыть… — Конечно же! Бедняжке совершенно точно нельзя волноваться в ее положении — а всего через половину месяца, может быть даже меньше, ей можно будет безопасно все рассказать… Тем более, что сделать она ничего не сможет, только изведется. Я сама готова перед ней повиниться, но когда все уже закончится. — Да вот что-то мне неспокойно, — признался Вэй Усянь вдруг. — Облачные Глубины, конечно, безопасное место, безопаснее многих, но будь я мстительным духом — нашел бы способ сюда проникнуть. В повседневной защите уйма дыр, на то, чтобы поднять усиленную — нужно время. Госпожа Цинь, мы можем рассчитывать на гостеприимство ордена Лаолин Цинь? Вы же составите нам компанию? *** Путь был хуже всего. Лихорадочная дрожь била ее даже в теплом халате и в устроенном Вэй Усянем гнезде из одеял — стоило только вспомнить, как матушка, провожая, стояла перед дверью, держась за створку — будто бы едва не заступила ей выход, и только схватившись накрепко — устояла. Представлялся отчего-то и матушкин свадебный наряд — искусная работа двоюродной бабушки — такая тонкая, что и дышать на нее было страшно, и вспоминалось разом — та шила для самой императрицы. И не в заветном сундуке, завернутый в тонкую бумагу — оскверненный на воротах, выпачканный кровью. Дышать и так-то было в последний месяц тяжело, а тут перехватывало и горло, подкатывала тошнота и темнело в глазах, и тогда она хваталась за руку Вэй Усяня и начинала просить: сказать ей, что это не Тао-Тао — кто угодно, грабитель, вор, темная тварь… Он тормошил ее: А-Инь, малышка, мы скоро долетим и все сразу же узнаем, — и для чего-то поправлял угли в переносной жаровне. Или нет — хуже было раньше, когда она, услышав, что именно произошло, слышала и даже понимала просьбу — остаться дома, под надежной охраной, и все равно не могла себе это представить — мотая головой, хватала Ханьгуан-цзюня за рукава и слышала сама свой голос как будто издалека: нужно лететь, нужно быть там, обязательно нужно, там — Чуньань, там — А-Тао, как же они без нее? Почти отпустило, когда в четыре руки ее вынули из носилок, и она увидела бегущего к ней Чуньаня — и тот схватил бы ее в охапку, но мешал живот, и обняться вышло, только склонившись друг к другу, как два журавля. И еще позже, когда увидела А-Тао, хоть и в тюремном халате, но чистом, живую и здоровую. Да еще когда им разрешили войти — не заставили разговаривать сквозь решетку клетки для заключенных. — Прежде, чем мы начнем искать духа, — проговорил Вэй Усянь, когда у сестер, наконец, вышло оторваться друг от друга, — не могла бы вторая молодая госпожа Си рассказать мне, что могло расстраивать или… злить вашу матушку в последнее время? — Всё, — вырвалось у А-Тао, но она осеклась и взглянула с опаской на Си Инь. Та кивнула ей — говори, и А-Тао вздохнула и начала: — После того сватовства… ох, сестра, это было… ужасно, но и отец вроде как понял, что натворил, и на время притих. До самого отъезда Пин-Пин весной так было. Потом снова началось, только… Инь, мама тоже пила байцзю, и когда напивалась, все говорила, что твоя госпожа, наверное, бьет тебя палкой и… разное всякое еще, и с каждым разом все ужаснее. Я даже и не знала, что мама может такое… придумывать, — она вновь бросила опасливый взгляд на Вэй Усяня, — но за три дня до того как… все это случилось, она рассказала мне, будто точно видела, что твой господин велел привязать тебя к кровати и позвал не меньше, чем пятнадцать друзей, и очень подробно описала, как они все входили к тебе по очереди. Правда, твой муж оказался с ее слов в точности похож на тот портрет Старейшины Илина, который у нас сохранился в западном флигеле, иначе я бы ей совсем почти поверила. Она вздохнула снова и продолжила: — За день до того, как все это случилось, она смогла взять большой заказ для какой-то семьи из южного квартала: все приданое для от рождения слепой дочери, даже туфли для мужа, и ей дали деньги на материалы — сразу всю сумму, но оказалось, что отец давно знал, где у нее тайник. Она прервалась, кусая губы, потом посмотрела на Вэй Усяня прямо: — Не подумайте, господин заклинатель, я — почтительная дочь, но давно решила, что уважать буду того отца, который раньше был, а этого — уважать ведь не за что. Что он все забрал, мы поняли, только когда узнали, что половину он отослал дядьке Фэнь за вино и еду для… сборища… и уже назвал в гости всякого отребья. Мама ходила к дядьке Фэнь на следующий день утром… — Она снова долго вдохнула и выдохнула, словно пытаясь с чем-то справиться. — Стояла там на коленях и уговорила его вернуть три четверти от взятого, а четверть он оставил себе, так как сладости уже начали готовить, а мясо для баоцзы уже лежит на леднике и теперь непременно испортится. А потом, — А-Тао вдруг всхлипнула, хотя во время всего рассказа не плакала, — она пошла требовать с отца остальное, и он ей сломал руку. Похоже. Сестрица Инь, ты же помнишь, он никогда никого из нас пальцем не трогал, несмотря ни на что, а тут… — Какая рука у госпожи Си оказалась, возможно, сломана? — спросил Вэй Усянь. — Правая, — тихо ответила Си Тао. — Я еще думала, что лучше бы, раз так получилось, он бы мне сломал правую, а матушка еще не скоро сможет шить. Но она еще накануне вечером говорила, что сходит к лекарю, и мы справимся, можем отдать заказчикам часть моего приданого, оно не хуже, а даже лучше, а со свадебным нарядом и прочей одеждой для невесты, раз она выше меня, я справлюсь и сама. Но утром я проснулась, затопила печь и пошла ее будить, а она… лежала там. Она там лежала, — пробормотала она и начала раскачиваться, обхватив себя руками, шепча это слово себе под нос. Си Инь обняла ее, как часто утешала сестренок, пока они были намного младше, и погладила по голове: — Все-все-все, — шептала она, — скоро это все закончится, а Чуньань обещал забрать тебя с собой в столицу. Он выдержал экзамен и получил место. Так что ты у нас будешь сестрой подающего надежды молодого чиновника, и все-все будет хорошо. А еще потом Вэй Усянь загнал ее в постель, а лекарь из клана Цинь, устрашающе цокая языком, заставил поесть мяса и выпить полную чашку какого-то пахнущего мятой снадобья, от которого глаза у нее начали сами собой закрываться. Она засыпала, и просыпалась снова оттого, что ребенок начинал шевелиться в утробе, вставала к ночной вазе, и видела все время одно и то же сквозь кружевную занавесь на кровати: Вэй Усянь писал что-то на длинной ленте шелка-сырца, связывал и скручивал, надрезал палец, добавляя кровь, и снова продолжал писать, что-то бормоча себе под нос. Утро выдалось ясное, с отчетливым привкусом наступающей зимы. — Версии две, — начал Вэй Усянь, когда все они, позавтракав, собрались в комнате, которая им троим служила спальней. — Во-первых, по крайней мере один человек точно знал, что в доме прямо сейчас есть крупная сумма денег, а все или почти все приятели отца семейства свободно могли об этом догадаться. На всякий случай я попросил городскую стражу и заклинателей клана дознаться — не погиб ли кто-нибудь из них странной смертью и не был ли кто-нибудь из них левшой. И если вдруг и был, и погиб — наше счастье. Сегодня еще подождем, и если что-то об этом выяснится, лично я вздохну спокойно. А вот если во-вторых… — он помолчал. — Прости, А-Инь, но я почти уверен, что мстительный дух — это твоя мать. Стражники так торопились арестовать сестренку Тао, что не обратили никакого внимания на то, что разрез у госпожи Си на шее был нанесен не слева направо, как у остальных, а справа налево. Сегодня утром я сам потребовал возможности осмотреть тела, и увидел. Это значит, что, скорее всего, убив остальных, она покончила с собой. — Надев свой свадебный наряд, — прошептала Си Инь. Было пусто. И странно — казалось бы, только вчера она просила, чтобы это не была Тао-Тао, но сейчас не могла чувствовать ничего, кроме пустоты, зная, что убийцей оказалась родная мать. Не могла представить, что она должна была думать и чувствовать, чтобы такое сделать. — Боюсь, она и намеревалась сделать из себя мстительного духа. Для чего-то, чего не могла добиться, оставаясь живой. Ребенок вновь шевельнулся. Си Инь бессознательно прикрыла живот скрещенными руками, защищая его — и вдруг похолодела от внезапной догадки. — Но ведь все хорошо! — воскликнула она. — Все хорошо, меня не надо спасать, мой муж — не Старейшина Илина. То есть, не который на портрете, — спохватившись, добавила она. — Ну да, а первая жена, хоть она и есть Старейшина Илина, всё-таки не бьет тебя палкой… — пробормотал Вэй Усянь. — Только вот закавыка в том, что это ничего не меняет, а только усложняет. Просто… видишь ли, мстительные духи, при их могуществе, существа довольно простые. Однозначные. С одной стороны, уже шагнув за грань, она могла понять, что все не так, как ей представлялось. С другой — дух не может изменить свою природу, поэтому, постепенно разрушаясь, остается ждать случая. Ситуации, которая может быть истолкована, как… подходящая. Он пожал плечами. — Например, когда мы возобновим занятия и я тебя нечаянно уроню. Или если ты просто будешь бояться или испытывать боль. — Я и буду испытывать боль, — пробормотала она. — И бояться. И даже скоро. — Ну нетушки, госпожа Лань Шэньли даст тебе самое лучшее снадобье от боли, а бояться будем мы с Лань Чжанем. Ты же доверишь нам такое важное дело? Мы будем очень тщательно бояться, а ты не станешь, ладно? — Вэй Ин, — остановил его Ханьгуан-цзюнь. — Да. А-Инь, такое существование может продолжаться неопределенно долгое время и предсказать, когда именно она атакует, и кто пострадает — невозможно. Все равно, что двадцать лет ставить свечу на бочку с порохом и подорваться на двадцать первый. Я с таким уже сталкивался однажды… Он развел руками, словно извиняясь за такое поведение духов. — Так что, полагаю, — продолжил он, — нам придется выбрать время, вызвать ее, остановить и передать ей через Сопереживание часть нормального человеческого восприятия, чтобы она смогла понять, как все обстоит на самом деле. Ох как мне все это не нравится… Но деваться некуда. — Можем отложить. — Ханьгуан-цзюнь слегка склонил голову. Вэй Усянь кивнул: — Можем. Вернемся в Облачные Глубины, сделаем самые мощные защитные периметры вокруг дома, дождемся, пока ребенок появится на свет, а потом попробуем. Можем не откладывать, и будем ужасно рисковать, но вероятность вызвать и изловить духа здесь и сейчас — гораздо выше, чем там и потом. Что скажешь, А-Инь? *** Они остановились на развилке дорог на окраине Лаолина. Сухая желтовато-рыжая стерня на убранных полях шелестела медленным и странным протяжным шелестом, а на лужах рано поутру застыл грязный коричневатый ледок, и только кривая, изломанная сосна на развилке покачивала по прежнему зеленеющими ветвями — одно зеленое пятно среди желтизны и глинистой ржавчины. Даже паланкин, в котором несли Си Инь, был циньский — с коричневато-бежевым верхом. Под ноги ложились длинные черные тени — тянулись, кажется, до самого горизонта, путались в траве. Си Инь прижала ладони к животу, чувствуя кожей узелки защиты, которую Вэй Усянь так старательно плел — словно кольчугу из шелка, туши и крови, укрывавшую ее под халатом от шеи до колен. Все казалось каким-то ненастоящим — медленным и текучим, словно во сне, и собственное тело было неповоротливым — огромным и тоже ужасно медленным. — Не выходи из-за защитного контура, — наставлял её Вэй Усянь. — Если что-то пойдет не так, ты все равно ничего не сможешь сделать, поэтому твой долг — остаться внутри. Я бы и Лань Чжаню такое сказал, но он меня не послушается. Вон там и там, — он показал на юг и на север, — еще адепты Лаолин Цинь, кроме тех, что остались у твоего паланкина. Если что-то случится, и Лань Чжаню придется выйти из защитного поля, то тебе нужно будет запустить сигнальный огонь и вызвать их на подмогу. Ты помнишь, как это делается? Она кивнула. — Не бойся, — он улыбнулся. — В конце концов, это всего лишь один мстительный дух. Эх, не повезло Лань Чжаню с тещей, но что тут поделаешь… Когда еще все было хорошо, мама была добрая и веселая, она бегала с Чуньанем наперегонки и запускала с Си Инь воздушных змеев… И никогда не смогла бы взять нож и… Она заставила себя дышать глубже и ровнее — еще только в обморок грянуться не хватало, когда дело надо делать. Вэй Усянь шагнул прочь от защитного поля, в котором они остались вдвоем, и теперь они были в безопасности, а он — отдельно, и ей отчего-то стало еще страшнее. “Он обещал научить меня стрелять, а значит, с ним ничего не случится”, — сказала она себе и, как ни странно, помогло. Защитный контур замерцал наполняющей его духовной силой, медленно и вязко запульсировал флаг привлечения зла, подвешенный прямо на ветках сосны. Ханьгуан-цзюнь намотал ее косу на руку и дернул вниз, на землю. И, хотя обсудили и даже разыграли это еще в комнате, и проверили — как сделать так, чтобы она — упаси Небеса, — не упала по настоящему, да и косу с помощью госпожи Цинь переплели так, чтобы не очень больно, все равно оказалось это слишком внезапно и отчего-то стало до слез обидно — она даже тоненько заскулила, очень ярко вспомнив вдруг — собственное потерянное отчаяние перед закрытыми дверями — два года назад. Показалось, облако тьмы грохнулось на землю с высоты, или просто вспухло прямо здесь, клубясь, унизалось кровавым всполохом и соткалось в смутную женскую фигуру с высокой, украшенной шпильками прической и длинными когтями на скрюченных пальцах. Шпильки были знакомые — эмалевые цветы глицинии на длинных цепочках из низкопробного серебра. Си Инь подалась назад, упираясь затылком Ханьгуан-цзюню в колени, вспоминая отчего-то: Вэй Усянь рассказывал, как маленький Лань Сычжуй — А-Юань — уцепился однажды тому за ногу, а Ханьгуан-цзюнь просто стоял и вымолвить не мог, что ребенок это — чужой. Клубящаяся тьма в женском обличье, завыв, ударилась о невидимую преграду защитного периметра и неистово заскребла ее когтями, и была не мама. Не она. Не могло быть, чтобы это была она. С циня где-то над головой срывало волны синевы, с флейты стекала тяжкая дымная тьма, и где-то то внутри, то снаружи духа они сплетались, спутывались между собой, прорастали друг в друга, связывались в сеть. Дух бесновался у периметра, пытаясь то ли прорваться внутрь, то ли вырваться из этой сети наружу, пульсировал в такт биению сердца, то становясь плотнее, то почти пропадая, и, наконец, застонал почти жалобно, поднимая к небу смутно очерченное лицо. Вэй Усянь шагнул к нему, к ней — странно буднично, опуская флейту и протягивая левую руку ладонью вверх — будто бы предлагал лошади яблоко. Ханьгуан-цзюнь дышал странно, прерывисто-хрипло, вдыхая и выдыхая с трудом. Ей самой показалось, что мир качнулся, словно находился где-то внутри кроличьего брюшка, и кролик прыгнул. Ладонь духа накрыла человеческую, черно-дымные пальцы переплелись с живой плотью. Лицо у Вэй Усяня отсутствующе застыло, и две фигуры замерли друг напротив одна другой — как в странном, призрачном танце. Ханьгуан-цзюнь опустился рядом с ней на колени, а Ванцзи — цинь с именем хозяина — послушно лег ей под руки, не касаясь живота. — Говори, — вполголоса велел ей он. “Говори” — странным эхом, едва заметной вибрацией откликнулись струны; верхняя дека была отчего-то теплой, словно человеческое тело. Открывающий мотив. Шаг. “Мама… Это я, мама”. Руки поверх ее рук направляли, не прикасаясь. “А-Инь…. А-Инь…” — пели струны. — “Ты должна вернуться. Я заставлю их вернуть тебя”. “Все хорошо”, — говорила она, говорил цинь, превращая прикосновение к струнам в понятное духу движение ци и возвращая его вновь голосом струн, чтобы разум и умение сделали его словами. “Все хорошо. У меня будет ребенок, мама. Я сама его захотела. Никто не заставлял меня…” “А-Инь? Девочка?” “Я… счастлива, мама”. Чернота выцветала, рассеивалась, рассыпалась отдельными прядями, расплывалась туманными клочками. Слезы капали у нее со щек и подбородка, растекаясь по узору трещинок на деке. Исчезала. Вэй Усянь пошатнулся, освобожденный, сделал два неверных, пьяных шага к ним, и как будто лениво улегся на землю, уткнувшись лбом ей в колени, а она, слабая, будто выдернули разом все кости, обессиленно откинулась назад, ощутив Ханьгуан-цзюня позади себя, за собой. Он показался ей твердым и надежным, как каменная стена. Это было неправдой, он наверняка на самом деле боялся ужасно, даже больше нее. — Маленькая Инь была такая смешная в детстве, — пробормотал Вэй Усянь ей в колени. — А я взял и пообещал госпоже заботиться о ней всю свою жизнь. А должен был Лань Чжань. Дурак я, правда? Он поднял, со второй попытки, голову и отвернулся, пытаясь вытереть капающую из носа кровь, но только размазал ее по подбородку и тыльной стороне ладони. Си Инь потянулась и вытерла ему лицо собственным рукавом — все равно на подоле уже осталось пятно, так чего уж. — Еще какой, — подтвердил Ханьгуан-цзюнь.