«Ты не успеешь проснуться» — кричали ей птицы вдали, «Дайте хоть раз в любви захлебнуться» — вздохнула и ринулась вниз. © Девочка и Море, Polnalyubvi. Альбом «Сказки лесной нимфы».
— Валь, — Боцман остановился у порога, не решаясь войти. Каюта капитана, темная, дремлющая в тусклом рыжем свете единственной свечи, зыркнула на него неприветливо. Пламя дрогнуло, просторная комната словно пробудилась ото сна и теперь напряжённо вылизывала приглушённым освещением нахмуренное масковидное лицо. Высокий мужчина, сидящий за добротным деревянным столом, захлопнул книгу и поднял усталый взгляд на вошедшего. Его кудрявые волосы, убранные в низкий хвост, рано тронула седина. Она тонкой паутиной стекала вниз по тёмной смоли, блестела морскими сетями в спадающих до подбородка, вьющихся прядях. Боцман только единожды прикасался к его лицу. Это было давно, но руки все ещё помнили длинный бугристый шрам, спускающийся от края верхней губы к нижней челюсти. Он раскалывался на части всякий раз, когда тот открывал рот. — Ты звал меня. — Проходи, — Валь кивнул. Поднялся из вежливости, быстро опрокинув в себя содержимое резного кубка. Указал на графин, — Выпей со мной. Боцман оставил его жест без внимания. Глубоко вздохнул, задумался на секунду. Пахло вином. А вино, особенно хорошее — это знал каждый — являлось отличным средством от бессонницы и беспокойства. Час был поздний. — Тебя что-то тревожит, мой друг? Конечно его «что-то» тревожило. Здесь всех «что-то» тревожило после спада безумной морской бури. Тёмное, запоздалое беспокойство терзало души обитателей судна, охватывало весь его влажный корпус в тугое, продолжающее сжиматься, кольцо. Грузные алые облака рассеялись над их головами, посветлели в грядущем рассвете следующего дня, но опасность, которую они с собой несли, казалось, никуда не ушла. Затаилась, питая собственное коварство. Капитан вздохнул отрывисто. И этот вздох был совсем не похож на вздох Домара. Не уступавший по тяжести, но превосходящий в обречённости. Его раскрыли, какая жалость, спокойной беседы не получится. Потянулся к графину, но в последний момент одернул руку — камни в увесистых кольцах едва задели изогнутую ручку — передумал. Вытер губы рукавом рубахи, будто это могло прогнать разгорающееся опьянение. — Она. Боцман кивнул, прорывая тяжёлыми шагами туман царящего в каюте напряжения. Он давно понял, зачем его сюда позвали. Не нужно быть зрячим, чтобы чувствовать чужую тревогу. Помолчали. — Я догадываюсь, что именно мой сын вытащил на нашу палубу. И это догадка пугает меня, Домар. Умоляю, скажи, что я заблуждаюсь и эта девчонка — несчастная служанка с эльфийских кораблей, которой просто посчастливилось выжить. Скажи, и я поверю тебе, даже если это будет самая наглая твоя ложь. Успокой меня, друг. Потому что мне не нравится, как отзывается о ней мой сын. «Я не позволю ей свести мальчишку с ума». — Ты прав, — Домар сделал несколько шагов по направлению к столу. Трость следовала за ним по пятам, издавая тихий мерный стук, соприкасаясь с прочным деревом, — Прав, но не во всём. Нет смысла пудрить тебе мозги изворотливыми сказочками про чудом уцелевшую во время сумасшедшей бури, девушку. Как и нет смысла надеяться на то, что ты в это поверишь. «Я бы не решился на ложь даже просто из уважения к тебе, капитан». Но она... Почему ты не берёшь в расчёт тот факт, что твой сын сейчас находится на пороге к возрасту, когда любой юноша, которого ранее помимо игр в сражения и стремлений к приключениям не интересовало практически ничего, начинает проявлять интерес к противоположному полу? Он растет. Нет зазорности в том, что ему просто нравится наша гостья. Это ведь совсем неудивительно — она очень красива. — Даже знать не хочу, насколько, — язвительно хмыкнул Валь, сощурив затуманенные глаза. Какая глупость. Мысль о том, что его сын испытывал к порождению морской бездны что-то кроме тёмного желания обладать, казалась ему абсурдной. Арн же видел её, видел ещё до того, как это создание приняло человеческий облик, коснулся зорким взглядом белоснежных волос, — Ты просто покрываешь мальчишку. Впрочем, как и всегда. Тёмный зелёный глаз хитро блеснул. Капитану хорошо было известно о том, как именно Домар относится к его чаду. Это даже радовало. Неприкрытая отеческая забота сквозила в каждом слове и действии пожилого мужчины, когда Арн был рядом. Лучшего наставника для своего сына тот не мог и представить, хотя, чего таить, иногда придавался губительной зависти — ему самому, несмотря на всё приложенные старания, никак не удавалось полностью расположить мальчишку к себе. Таинство отцовства, порой, заходило за границы его понимания. Наверное, помимо возможности заглянуть в будущее, Боцман обладал ещё одним особенным даром. «Не кори себя, друг» — успокаивал его Домар, — «Ты хороший отец. Лучше, чем я». Валь не считал Домара виноватым в смерти его детей, хотя они никогда об этом не говорили. Но если бы тот спросил, капитан непременно стал бы убеждать его в том, что он сделал всё, что мог. Ведь он же сделал? — Неужели ты не видишь, как он крутится возле твоей каюты? Как бегает по кораблю, озираясь по сторонам, словно последний вор? Команда недоумевает. Брунольв уже весь изошелся на яд, наблюдая за его поведением. Он скрывает что-то от меня, я чувствую. Если безумие пожрет моего сына, я за себя не ручаюсь. Он говорил серьёзно. Капитан с необычайной лёгкостью мог забыть о старой дружбе, когда дело касалось его сына. Особенно сейчас. — У всех есть секреты, — просто ответил Домар, чем ещё больше разозлил и без того взвинченного мужчину. — Секреты? — прошипел он сквозь зубы, недобро улыбаясь. Язык заплетался. Подошёл к Боцману почти в плотную, дыхнул застоялой хмелью в сухое лицо, — Ооо, маленькие безобидные секреты. Вроде тех, что были у твоего отца, когда он сбегал к побережью в ночи и слонялся по нему, как прокаженный. Такие секреты ты имеешь ввиду, мой слепой и тонко чувствующий друг? Валь отвернулся, тяжело дыша, выжатый собственной едкой бравадой. Чувствовал на периферии, что, возможно, перегнул палку. Неровной походкой вернулся на место и устало плюхнулся на стоящую рядом со столом табуретку. Лицо Боцмана окаменело, подбородок напрягся. Он молчал, поджав тонкие губы. В бледных глазах скопились искры немого укора. Капитан имел неосторожность пройтись по больному. Однако. Оправдать его слова было намного легче, чем начать копить в душе едкую обиду. Он просто переживал за своего ребёнка. Домар знал, что его друг на самом деле очень трепетно относился к подаренному ему секрету и на самом деле не хотел ранить его старыми воспоминаниями. Отголоски их итак выжигали его изнутри на протяжении долгих, очень долгих лет. Они оба это знали. — Извини, — сокрушенно прошептал Валь, не поднимая головы. Спрятал лицо в загорелых ладонях, — Я не знаю, что на меня нашло. Наверное, я и сам спятил, чертова девчонка. А может, дело было в вине? В комнате повисла туманная тишина. Такая обычно бывает на поле боя, когда враг повержен, а ты сам стоишь на залитой ярким светом поляне, весь в своей и чужой крови, и разглядываешь валяющиеся у ног бездыханные тела. Остатки некогда огромного войска. В голове, налитой чугуном, всегда возникает один вопрос: для чего это всё? Столько загубленных жизней. — Валь, — Снова повторил Домар. Он говорил медленно и уверенно, пытаясь вложить в голос всё то спокойствие, на которое еще был способен. Не смотря на то, что давно оного не чувствовал, — Она лишилась своих чар, всё, что осталось — безобидные отголоски былого. Даже ослепительная белизна волос и в половину не так хороша, как была, когда на месте этих худых ног ещё присутствовал серебряный хвост. Девчонка иссякла, словно тонкий ручей в сильную засуху. Уверяю, она безобиднее мухи. Последнюю фразу он произнёс менее уверенно, чем вызвал короткую усмешку капитана. «Как я могу верить тебе, если ты сам сомневаешься в правдивости своих слов?» Домар и бровью не повёл, проглотив чужую усмешку. Его друг был пьян. Пьяные не хозяева своим мыслям и словам. — Не беспокойся об Арне. Он светлый, намного светлее нас с тобой, Валь. Безрассудство и прочие юношеские пороки ещё не повод подозревать своего сына невесть в чем, вспомни себя в его возрасте. Я не чувствую безумия в его взгляде. Не думаю, что отрава дикого желания обладать когда-нибудь коснётся его нутра. Валь хмыкнул. Он считал, что эта отрава передаётся детям с молоком матери, кровью от отца к сыну. Является неотъемлемой частью каждого человека на этом свете с самого его рождения. И был прав в этом своём убеждении. «Мы все отравлены, Домар. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени». Вот только, Домар был прав тоже. И как же он, видит море, иногда раздражал своим безмолвным знанием. Привычка говорить правду, но далеко не всю, просто не могла не выводить из себя. Чёртов созидатель, осмелившийся сам выбирать правила этой игры. Даже синева волн, с которой у старика была незримая связь, иной раз, казалось, тоже не ведала, какие мысли и мотивы скрываются в этой мудрой голове. Иногда это вызывало восхищение. Будто ты сам, через слепого проводника, имел возможность прикоснуться к той самой нити судьбы, крепко опоясывающей и соединяющей в той или иной степени их всех. А иногда... Плевать. Если это не навредит его ребёнку, пусть делает, что хочет. Но всему есть предел, и его терпение не было исключением. — Что ж, я надеюсь, твоё чутье тебя не подводит. Тем ни менее, пусть исчезнет. Не возражай. Молчи. Я не желаю знать ни одной из тех причин, что побудили возиться с ней, как с собственным ребёнком. Тебе не переубедить меня, не стоит даже пытаться. Одному только морю известно, что тобой движет, — он снова потянулся к графину, на этот раз более уверенно и резко. С последним словом, Валь, пожалуй, поспешил, — Даю тебе месяц, Домар. Не больше. Срок одного нашего плавания. И чтоб ноги её здесь не было. «Будь благодарен и за это». На том и порешили.***
— То есть, она совсем ничего не вспомнит? — спросил Арн, у которого уже голова шла кругом от тягучих и монотонных рассказов Боцмана. Тот откладывал до последнего, прятал прекрасную деву в своей каюте, охранял бессонными ночами, не желая никому ничего объяснять. «Не вашего ума дело. Обождите». Арна, который обнаружил ее бездыханное тело в стальном хвате злых вод, просто сжирало любопытство. И не только его одного. Матросов, в отличие от капитана, мало волновало ее происхождение. Дело было в другом. Холодное напряжение проскальзывало в обросших, загорелых лицах, запах рома плотным шлейфом тянулся от грязных, пропитанных потом, рубах. Те словно пытались успокоить собственные нервы и присущую каждому моряку суеверность лишней кружкой ядреного пойла. Парень слышал, как обсуждала его находку команда, в негодовании поочерёдно сплевывая за борт: женщина на судне была не к добру. Откуда она вообще взялась? Обнажённая, тающая в прозрачных волнах, глухо стонущая, уткнувшись в плечо молодого юнги. Не иначе как сам Эру проклял их, скинув черную метку, притворяющуюся хрупкой, нежной девицей. А какие у нее были волосы! Белоснежные, поцелованные холодом морского тумана. Ведьма, не иначе. Скинуть за борт и забыть, как страшный сон. Будь неладен этот слепой старик, возящийся с ней, как с собственным дитём. Будь неладен и этот глупый мальчишка, навлекший на них беду своим зорким взглядом. И чего ему, спрашивается, не сиделось в отцовской каюте? Из раза в раз, из плавания в плавание, только и делает, что шатается по палубе, путаясь под ногами у матросов. Смотрит на волны и вздыхает, как мечтательная девица. Повезло же его отцу с таким сокровищем, нечего сказать. Недовольство матросов смирялось коротким приказом капитана — засунуть это самое недовольство куда поглубже и не вмешиваться. Похоже, у того тоже были какие-то мысли по поводу неудачливой утопленницы, но делиться ими он не спешил. Даже с Арном. Видимо, перенял скрытность у старика Домара. Два сапога-пара. Брунольв язвительно посмеивался над чужими опасениями, шутил про русалок и показательно толкал своего приятеля Кетиля в бок всякий раз, когда Арн оказывался неподалёку: — Смотри, дружище, избранник Морской Владычицы. Встань и пади ниц, если не хочешь навлечь на себя гнев бурлящей пучины, — вальяжно кланялся, стреляя хитрыми глазами в красное юношеское лицо, — Как только невеста придёт в себя, привяжем к их небольшому плоту и отправим в вольное плавание — свадебная церемония по всем морским законам. Или лучше сразу пустить обоих на дно, в прекрасное водное царство? Что скажешь, а, счастливчик? Уверен, белокожая дева покорно последует за своим спасителем, куда бы он её не повёл. Кетиль фыркал, Арн поджимал губы. Он ещё не знал, что худой, спаянный будто из переменчивой и колючей иронии, мужчина, будет настолько близок к истине. Русалки. Русалки существовали. Немыслимо. Удивительно! Старые, отжившие легенды, которые знал каждый первый, решивший связать свою судьбу с быстрым морским течением, бессвязными сюжетами расплывчатых воспоминаний крутились в голове. Детские сказки, превращающиеся сейчас в поражающую реальность, подкрепленную уверенным голосом Боцмана. Его исповеди, казалось, не было конца. Старик говорил и говорил, радуясь, что ошеломлённый его рассказами мальчишка слушал и не перебивал. Про себя тихо посмеивался: наивное, детское изумление на юном лице не могло не вызывать улыбки. Каким же ещё, всё-таки, Арн был ребенком. Ссадить бы его в ближайшей пристани какого-нибудь спокойного городка, чтобы даже думать не смел о темных опасных водах. Но разве в силах добродушный старик сладить с рвущейся, бьющей ключом юностью? С жаждой новых открытий и стремлением окунуться и впитать в себя все то, чем только были богаты эти новые, неизведанные пути? Все они такие, глупые мальчишки. Сын Капитана словно — насмешка судьбы — являлся точной копией, отражением его собственных детей, чьи души давно покинули бренный мир. Боцман грустно улыбался — для него давно не существовало понятия «чужой ребенок». Его речь тянулась, впитывалась бедовой кучерявой головой, которая, взлохмаченная проворной пятерней, походила сейчас на небольшое воронье гнездо. Умолчать он решил только о своем детстве и истинном происхождении. Как бы не было велико их доверие друг к другу, для таких откровений, тем ни менее, ещё не время. Слишком рано. Эту тайну знал и верно хранил только капитан. И признание, видит Эру, далось мужчине нелегко. Достаточно. Вспоминать те далекие моменты своей чрезмерно длинной жизни было всё ещё больно. Видимо у его печали не было конца. Такая же вечная, как проклятое море. Юный разум молодого юнги с трудом верил в то, чего не видели собственные глаза. Но Домара было трудно обвинить во лжи. Слишком тяжёлая печать знаний тлела на дне бесцветных глаз. Интересно, его отец знал? — Верно, не вспомнит. Она переродилась, сменила мощь рыбьего хвоста на пару человеческих ног, и этот обмен не прошёл для девчонки без последствий. Воспоминания дремлют в ней, спят, более не нужные своей хозяйке. Её прошлая жизнь, принадлежавшая морю, отныне не принадлежит никому. Разве что, ей самой. «И немного тебе, Арн. Помни об этом». Это большая, непосильно большая ноша для той, кого ранее опекали от всех бед, берегли, скрывая от посторонних глаз в водной цитадели, — он закурил, с задумчивым видом выпустил изо рта тонкие кольца дыма, — Большая ответственность. Все воспоминания остались там, канули в песке чернеющего дна, вымылись из неё ледяными струями. И я не знаю, можно ли заставить крутиться морской водоворот в обратную сторону. Иными словами — можно ли повернуть время вспять. Она больше не дочь моря. Я почти не чувствую той связи, что была между ними ранее. Честно говоря, я и сам пока затрудняюсь сказать, кто она такая. Похоже, это ей предстояло выяснить самой. «Мы высадим её, Арн. Отправим к тому, кто более моря причастен к этим переменам в хрупком теле. И тогда для нас всё закончится. Так хочет твой отец, так чувствую и я сам. Закончится, потому что я больше не имею ни малейшего желания выполнять морские капризы. В конце концов, она больше не его дитя. И морю придётся с этим свыкнуться». Но сначала. Сначала девчонку нужно было поставить на ноги. В самом прямом смысле этих слов. Боцман отрывистым взмахом руки остановил начавшего было говорить, юношу. Он осязал, почти знал, что у того появилась своя собственная, скрытая ото всех тайна. Тайна, которой мальчишка желал с ним поделиться, но пока поддавался внутренним сомнениям. Их тень, словно живая, тихо науськивала где-то за грудиной. Он справится с этим сам. Должен справиться. Мальчик сам ему всё расскажет, когда придёт время. — Возможно, ей понадобится наша помощь. Твоя помощь, Арн. Она проснётся рано или поздно. Проснётся и будет потерянной, брошенной, совершенно не представляющей, как жить дальше. Абсолютно одинокой в чужом, незнакомом мире. Взгляд на этот свет, чуждый самому её существу, будет сродни самой страшной слепоте. Я знаю, каково это: остаться одному. Но ещё лучше я знаю, каково быть слепым. Стань для неё тем, на кого можно будет опереться. Железной, крепкой тростью, рассекающей надвигающийся мрак, глазами, помогающими познать этот мир. Стань ей другом, зеленоглазый Орёл. Ты всё понял? Арн, который собирался рассказать Боцману о серебряном плаще, всплывшем на поверхность прошлой ночью, закрыл рот. Дослушал длинный монолог, морщась от едкого табачного дыма и медленно кивнул. — Понял. Они поговорили ещё немного. О море, о пиратских кораблях. О капитане. Когда беседа себя исчерпала, Арн замялся, собираясь уходить. Его долго, мучительно долго для нетерпеливого, бьющего потоком, нрава, терзал один вопрос. Он скатывался на языке, не смея обрести форму. И вот теперь вдруг вырвался, заставив юношу замереть от собственной, неожиданной для него самого, смелости. — Скажи, Домар, за какие такие деяния море наградило тебя долгими летами жизни? Ни для кого на палубе не было секретом, что Боцман жил на этом свете довольно долго. Правда, никто точно не мог сказать, насколько именно. Для новичков, попавших на борт относительно недавно, он был обычным колдуном, продлившим себе жизнь с помощью тёмной магии. Но остальные, проработавшие под его началом несколько лет, знали. И говорили всегда разное. Только один капитан старался обходить эту тему стороной. Старик хмыкнул, прощупывая губами трубку. Любопытство Арна тоже было детским. Затянулся и выдохнул в сторону, с улыбкой нацелив извечное бельмо в яркие зелёные глаза. — Разве это награда?***
Владыке снились женщины. Сотни, тысячи идеальных, восхитительно прекрасных лиц, на которых прозрачными льдинками застыло выражение холодного отчуждения. Белоснежные волны длинных волос покрывали их обнажённые тела, струились по ним, обрамляли плечи, скрывали своими массивами узкие и тугие груди, блестящим коконом обхватывали бёдра. Женщины ходили вокруг него кругами, взявшись за руки, вели какой-то колдовской хоровод, подходящий в своём исполнении таинственный обряд, суть которого оставалась для таура сокрытой. От их тонких ног, уходящих ступнями куда-то в черноту, поднимались пары густого тумана, такого белого и воздушного, что его легко можно было бы спутать с дымом, гуляющим в поле у угасающего кострища. Он закручивался в спирали над множеством голов, оседал росой на светлых макушках, украшая головы незнакомок причудливыми венцами. Женщины смотрели на него исподлобья, синие глаза без единого намека на дружелюбие — или на иную живую эмоцию — оценивающе скользили по его одеждам, тонкие когтистые кисти изредка, исподтишка хватали за волосы, края плаща, руки — за всё, до чего могли дотянуться, заставляя короля метаться, вращая веером складок массивной мантии из стороны в сторону, стремясь ухватить очередную непомерно наглую ладонь. Но прохладные ладони выскальзывали из его рук. Утекали, словно вода, оставляя на его коже солёную влагу. На бледных девичьих губах трелью застыл неозвученный издевательский смех. «Не поймаешь», «не получишь», «не твое». Трандуил изумлённо изогнул чёрную бровь. Над ним насмехались. Он глубоко вздохнул, прикрыл на секунду глаза, пытаясь унять неприятное чувство, однако гнев уже сумел отыскать лазейку в этом напускном спокойствии и теперь шумно выходил из трепещущих ноздрей. Как же Король был зол. Волна ярости поднималась по его нутру, кипятила и без того горячий нрав. Лёд собственной маски, скрывающий эту живую энергию под личину высокомерного безразличия, трещал так, что, казалось, весь мир содрогался и трещал вместе с ним. Ведьмы. Прислужници Мордора. Как они смеют дразнить его? Неужели не видят, кто перед ним? Неужели не знают, в чей сон осмелились проникнуть? Король расправил плечи, взглянул на них неприязненно из-под полуприкрытых век, украдкой выискивая в стройном ряду слабое звено. Нашел. Маленькая, хрупкая девица, прячущаяся за ярким блеском чужих волос. На голову ниже остальных, совсем ещё дитя. Он, затаившись, игнорируя когтистые нападки в свою сторону, молча наблюдал за мелькающей в хороводе, белой макушкой. Девица встретилась с ним взглядом, вздрогнула. И без того неровно стоящая на тонких ножках, споткнулась и выпала из бледных женских ладоней. Круглый сверкающий венец упал с её головы и серебряной монетой покатился к его ногам. Остановился, слегка придавленный носком чужих сапог. Трандуил наклонился, поднял венец, прошёлся пальцами по нежному хрусталю. Посмотрел сквозь него на деву. Та беспомощно обернулась назад в поиске защиты — никого. Женщины исчезли. Только белый туман всё ещё кружил в пространстве прозрачным тающим смерчем. Дева встала с колен, убрала за спину лавину густых волос, совсем не смущаясь своей наготы. Притянула руку — верни. Маленькие мальчики неуверенно подрагивали. Губы Короля дрогнули тоже. Он отзеркалил её жест, протягивая украшение вперёд — возьми. И замер в ожидании. Она подходила неуверенно, почти кралась, нервно покусывая губы. Нижняя губа алела под её зубками, зазывно поблескивая в свете окружающей их пустоты. Хрупкая фигурка сияла. Таур невольно дёрнул острым кадыком. Такая тонкая, девственно чистая красота будоражила воображение, приковывала к себе его взгляд. Он одернул себя от пристального созерцания, пытаясь вспомнить, что именно собирался сделать. Не смог. — Смелее, — позвал он, приглашающе качнув рукой. Собственный голос приобрёл незнакомые, заискивающие нотки, будто он говорил с несмышленым ребёнком, — Я не причиню тебе вреда. Дева нахмурилась. Недоверчиво покосилась на него, сбавляя шаг. В чужие слова верилось с трудом. Трандуила позабавило её поведение, разительно отличающееся от поведения одноликих белогривых женщин. Он оглянулся, стремясь убедиться в своём сравнении и с опозданием понял, что они тут одни. Он не заметил исчезновения многотысячного колдовского хоровода. Эта девчонка украла всё его внимание. Сжатого кулака коснулось что-то лёгкое и прохладное. Словно первый снег прошёлся по коже россыпью кружевных снежинок. Король глянул вниз. Как она умудрилась подкрасться к нему столь быстро и незаметно? Встав на носочки, дева тянулась за своим венцом, едва задевая острыми коготками аквамариновые камни. Её белое личико вблизи казалось ещё прекраснее. Наивное и невинное, но отчего-то заставляющее напрячься подрагивающее нутро. Жилка на худенькой шее тонко пульсировала, приглашая прижаться к ней губами и Владыка встряхнул головой, желая прогнать проклятое наваждение. Их взгляды встретились. Эру Всемогущий. Сколько же упрямства и гордости скрывалось за тенью детского испуга. Нельзя, нет, нельзя юным девам смотреть на Короля Лихолесья такими глазами. Трандуил отбросил венец — тот звякнул где-то за спиной и скрылся в тумане — ухватил упрямую девицу за локоть и угрожающе склонился над ней, тяжело дыша. Она пахла.. Эру, Она.. Как Она пахла. Девушка смотрела на него снизу вверх, широко распахнув глаза. Испуганно хлопала длинными светлыми ресницами и словно не понимала, что сделала не так. — Пусти, — прошипела она, скривившись от боли — его рука слишком сильно сжала хрупкую конечность. Непокорная. Трандуил нахмурился, наклонился сильнее, почти впечатавшись носом в её лоб. Пальцы второй руки уверенно вплелись в шёлк её кудрей, потянули назад, заставляя запрокинуть голову. Он вовсе не собирался её целовать, совсем нет. Просто хотел внушить, дать понять, где её место. Но, должно быть, девчонка была ведьмой и затуманила его рассудок своим тёмным колдовством, потому что в следующую секунду Владыка обнаружил, что его язык, на кончике которого догорали, тлели резкие и грубые слова, по-собственнически скользнул в приоткрытый рот. Собственные губы прижались, вплавились в её, мягкие и податливые. Удивление сменилось удовлетворением. Он закрыл глаза, наслаждаясь коротким мигом настоящего блаженства. Низкий стон сопровождался давно забытым зовом плоти. Король вспомнил, что хотел сделать, как только её увидел. Хорошо. Это было... Хорошо. Острая боль внезапно заполнила рот солёным привкусом. Тонкая струйка горячей крови потекла с языка на нижнюю губу. Что это? Король отпрянул. Коснулся губ, уставился на алые пальцы в неверии. Укусила. Она его укусила. Синие глаза сверкали гневом. Бледные девичьи губы, окрашенные его кровью, угрожающе открылись, демонстрируя ряд острых, как лезвия, зубов. Страшная гримаса исказила, изуродовала прекрасное лицо, меняя его до неузнаваемости. Дева завопила, из её груди вырвался свистящий гул дикого ветра, всколыхнул его волосы. Белое тело разлетелось, рассыпалось брызгами, накрыв его с головой тяжёлой ледяной волной. Вода. Вода была повсюду. Вода затекала в рот и нос, обжигала легкие, душила, сжимая горло в стальных тисках. «Вор!» — дрожало ядовитое пространство хором женских голосов, утаскивая его куда-то на дно. Трандуил заметался, придавленный кипящей чернотой. И вдруг всё прекратилось. Соль морской воды сменил вкус горячего травяного отвара. Смутно знакомый голос успокаивающе шептал откуда-то сверху слова древнего эльфийского заклинания. Этот голос успокаивал, усмирял темноту, заставляя её отступить. Купол над его головой медленно светлел и Король почувствовал, что вот-вот всплывёт на поверхность. Осталось недолго. Нужно только подождать. Дотянуться... Затылка касалась теплая, определённо мужская рука. Приподнимала над алым шёлком подушек, придавая телу вертикальное положение. Он сел, потерявшись в пространстве. Ощутил лёгкое головокружение. Теплый пар, исходящий из поднесенного к лицу, сосуда, приятно согревал кожу губ. — Все хорошо, теперь Вы в безопасности, Владыка. Откройте глаза.***
— Открой глаза, — шептал некто, склонившийся над её лицом. Чужой голос пугал, дышал на неё терпким табаком — незнакомый запах отталкивал. Собственный страх не позволял разлепить веки, уверял, что для неё будет лучше остаться в капкане липкого сна. Какое нелепое заблуждение. То были кошмары. Настоящие, слепленные будто из самых потаённых, закрытых на все замки сознания, страхов. Чего она боялась? Девушка не помнила. Там, во тьме, в капкане безвременья, она пробыла слишком долго. И эта тьма всегда показывала ей странные, отталкивающие своей реалистичностью, картинки. Словно воспоминания из чужой жизни. Далёкие и размытые. Девушка вдруг осознала, что своих у неё нет. А они были? Голова болела от тщетных попыток что-либо вспомнить, ныла вместе с каждой клеточкой маленького тела. Оно точно что-то помнило. Собственные конечности, укрытые чем-то мягким и тёплым, чувствовались непропорционально короткими. Будто кто-то обкарнал, отрезал всё, что посчитал лишним. Тьма не сдавалась, продолжая топтаться на пороге её сознания, ходила туда-сюда разъяренным диким зверем. Топталась на месте, утробно рычала, не имея возможности переступить невидимую чёрту. Принимала образы её кошмаров, зыркающих со всех сторон мёртвыми глазами длинноволосых мужчин. Сотни, тысячи. Прекрасные и благородные, навечно успокоенные неведомой, неконтролируемой силой. «Ты погубила нас», — говорили они, не раскрывая плотно сжатых бледных ртов. Ложь была чужда этим сильным, благородным голосам, не смела коснуться ни одной ровной нотки. Мужчины, полностью уверенные в своих словах, обвиняли её в ужасных деяниях и это вызывало непонятно откуда взявшиеся чувства стыда и сожаления. Оправдание самой себе никак не желало находиться. Быть может, она и правда это сделала? — «Ты погубишь и его». Кого? Длинный серебряный плащ мелькал за чужими спинами. Ровная походка, уверенный стан. Разве можно погубить того, кто итак загублен собственными гордыней и тщеславием? Девушка пыталась пройти дальше, разглядеть «Его», так бесчестно прячущегося за плечами высоких мужей, но ряды с каждым новым её шагом смыкались тесней, превращаясь в живой щит. «Неживой». Это был неживой щит. «Почему он не видит меня?» — в отчаянии думала она. «Посмотри же, я здесь». — Трус! — кричал в тишине её голос, оставляя сомкнутыми дрожащие губы. Но мужчина словно оглох. «Слеп, глух и нем» — думала она, представляя перед собой высокую каменную стену. Но попыток дозваться пока не оставляла. Сил хватало ненадолго. Устав безрезультатно стучать в закрытую дверь, девушка разворачивалась и уходила. Чёрное пространство шло следом, точно зная, что именно хочет ей показать в следующую секунду. Рыхлая каменистая опора, по которой приходилось шагать почти на ощупь, прерывалась, скатывалась в обрыв. Женщины. На другой стороне, несправедливо далеко стояли женщины. Махали ей руками, звали к себе. Она смотрела вниз, видела, как велико расстояние между ними, понимала, что если прыгнет, то непременно разобьётся. Но, гонимая острым чувством, вспарывающим белую грудь, всё равно прыгала. И плакала-плакала-плакала, не смея кричать, проваливаясь в зыбучую бездну. В ней не было ни юношей, ни серебряного плаща, ни смутно знакомых женщин. Только она одна, сломанная, укутанная холодом земли, но почему-то ещё живая. Один на один с собственными мыслями. «Где я?» Это было не так уж и важно. Важно было другое. «Кто я?» Слезы текли, скапливались в уголках глаз. Ныряли в виски. Разбитый затылок пекло и саднило. Тьма не давала ей ответов. Только издевалась, показывая, как сверху, склонив белые головы, на неё с сожалением смотрят прекрасные женщины. Расстояние между ними растягивалось, обрыв удалялся, становясь просто до смешного недосягаемым. Нет. Она не позволить ей себя мучить. С неё хватит. И ослабевшие пальчики с силой сжимались в кулак. Вырваться из липкой черноты получилось с седьмой попытки. Тело дернулось, следуя за маленьким лучом света. Он нарастал, принимая облик низкого хрипящего голоса: «Открой глаза». И она, так долго пытавшаяся вынырнуть из мучительного плена, нерешительно замирала. Нет, не голос пугал её сейчас. Её пугала неизвестность. — Вот же упрямая, — лба коснулась тёплая шершавая ладонь, — Я знаю, что ты не спишь. И девушка решилась. Медный свет, явившийся ей после долгого пребывания в абсолютной темноте, нещадно резанул по глазам. Дернулась, зажмурившись, в попытках спрятаться. Ослабевший организм отреагировал на её действия весьма однозначно — девушку замутило. Вязкая слюна, скопившаяся на языке, никак не хотела проглатываться, сокращая горло новым приступом тошноты. Во рту было кисло. Она попыталась дышать медленно и глубоко, но выходило судорожно и рвано. В груди билось что-то, стучало в висках, угрожая окончательно расколоть на части. Она чувствовала себя так, будто угодила в западню. «Снова». — Полегче, эй, — незнакомый голос вновь вернулся, ладонь скользнула за затылок, осторожно приподнимая безвольную голову, — Арн, принеси ей воды. Раздались шаги. Губ коснулось что-то твёрдое и прохладное. Холодная жидкость приятно потекла в горло. Она пила осторожно, опасаясь, что организм снова решит бунтовать. Но этого не произошло. Дышать стало легче, напряжение в мышцах сменилось лёгкой слабостью. Глубоко вздохнув, она снова попыталась открыть глаза. На этот раз медленнее. Пространство вокруг рябило и расплывалось, не давая сфокусировать взгляд. Двое мужчин, представшие перед ней смутными силуэтами, стояли у её постели, с напряжением вглядываясь в посеревшее за эти дни, женское лицо. Она сморгнула, прогоняя из глаз туман. Теперь видела их более чётко. Старое, изрешеченное морщинами седобородое лицо разительно контрастировало с красивым и юным. Девушка сильнее вжала голову в подушку, испугавшись столь пристального внимания. Эти лица были ей не знакомы. «Кто вы такие?» «Кто я такая?» — Ну здравствуй, Хейд*, — произнес старик, поставив пустую кружку у изголовья её кровати. Резкий звук неприятным звоном отдался в ушах, — Заставила же ты нас всех поволноваться. Девушка непонимающе моргнула. — Какая же она Хейд, — Перевел на себя внимание более молодой мужчина. Юноша, на чьём лице всё это время тлело тихое беспокойство, наконец, улыбнулся. На щеках показались трогательные ямочки. И страх мгновенно отступил, — Не слушай старика Домара. Ты самая настоящая Глоа*. Хейд? Глоа? Она замерла, напрягая память. Ничего. Имена, прозвучавшие из их уст, не получили внутреннего отклика. Только сильнее запутали. Они были чужими. Домар повернулся в его сторону, кивнул каким-то своим мыслям и снова обратился к девушке. Что-то было не так в его взгляде, холодном и неподвижном, смотрящие куда-то сквозь неё. — С возвращением, — тепло произнес безымянный юноша, поправляя одеяло на её груди. Глаза, цвет которых было трудно разобрать в приглушенном, изначально показавшемся ей невозможно ярким, свете, отчётливо блестели радостью, — Как ты себя чувствуешь? Она, не заметив странного, вновь брошенного в его сторону взгляда старика, открыла рот. Вместо слов, оттуда вырвался едва слышный шипящий хрип. Язык, на котором всё ещё держалась прохлада выпитой воды, её не слушался. «Что это?» Она вытаращила глаза, изумлённо уставившись на мужчин. Посмотрела беспомощно на одного, на другого. Неужели она заболела? Старик печально покачал головой, покрепче ухватившись крепкими пальцами за металл трости. Юноша, поражённый своей глупостью, побелел и закрыл рот ладонью. Он чувствовал себя настоящим дураком. Хейд подняла дрожащую, тяжёлую руку к лицу. Коснулась похолодевшими отчего-то пальцами ещё влажных губ, кашлянула себе в ладонь, когда вместо «это ложь», снова прозвучал сиплый хрип. Захотелось расплакаться. Голова, охваченная мечущимися в панике, мыслями, болезненно запульсировала. Кто эти люди? Что они сделали с ней? За что? Она хрипела и хрипела, раз за разом пытаясь облечь сухие хрипы в знакомые слова. Горло болело, щеки посинели. Юноша, который, казалось, был напуган не меньше её самой, попытался взять девушку за руку. Но она зло отмахнулась от чужих прикосновений. — Ты немая, — спокойно сказал седовласый мужчина в ответ на её панику. Одернул, — Успокойся, все не так плохо, как могло бы быть. Не так плохо? Из нутра поднималась беспомощная злость. Она сама не понимала, отчего так сильно была убеждена в том, что голос ранее всегда был при ней. Быть может от того, что там, в её снах, где высокие статные женщины... И девушка беззвучно ахнула, прятав лицо в одеяле. Этого всего просто не могло быть.