Сергей заходит в камеру пыток, как прозвали её солдаты, и подходит к ожидающему своего наказания солдату, которого на скамью деревянную спиной вверх укладывают жандармы. За пару минут разговора майор выясняет, что солдат во время построения одет был в мундир, у которого не застегнул верхнюю пуговицу. Сам солдат, с его слов, пытался оправдаться на плацу пред полковником: — Во сне она очень давила на горло вот и решил расстегнуть, а обратно застегнуть забыл; но Шварца эти пустые слова волновали не особо. Муравьёв-Апостол рассказу верит — он знает, что у Шварца есть задача: вымуштровать вольнодумцев, солдат Семёновского полка от адских условий заставить выть и вернуть их к обычной раболепской трусливой несправедливой службе. И вот за такой незначительный проступок приказал Федор Ефимович солдата наказать десятью ударами шпицрутенов, а на плацу, где обнаружил Шварц у солдата эту оплошность, полковник плюнул ему в лицо, после чего вынудил сделать тоже самое нескольких солдат стоявших неподалеку. Сергей качает головой: семёновцы — люди достоинства, и лишь сейчас Муравьёв-Апостол понимает истинную цель Федора Ефимовича и Александра Павловича: растоптать в них это самое достоинство. Заставить друг к другу относиться как к расходовому материалу. Размышления Сергея грубо прерывает резкое открытие скрипучей двери: в комнату экзекуции заходит Шварц, и Муравьёв-Апостол бросается сразу к нему, закрывает солдата собой — Федор Ефимович в негодовании останавливается.
— Чего вам нужно, майор? — говорит, с таким презрением выделяя звание Сергея, что тот жмурится, а после искривляет губы в расстроенной улыбке.
— Федор Ефимович, наказание чрезмерно, солдат покаялся. Да и поступок не столь ужасен, чтобы наказывать так. Он сказал мне, что вы плевали в его лицо, и заставляли других, ну разве этого вам мало? Ваши действия противоречат любой этике, а вы ещё сильнее давите на солдат, зная, что они ничего вам не сделают. А знаете почему? Потому что наш полк — не сборище пьяного быдла. Сколько бы вы не издевались, они будут терпеть, но все это воспитал в нас Потёмкин, не вы, вы лишь пытаетесь вернуть солдат в состояние животных, но вы лишь себе сделаете хуже. Как только солдаты потеряют достоинство, которое вы уничтожаете столь старательно, они не станут просить вас относиться к ним по человечески. Они вас забьют ночью до смерти. А потому, отмените экзекуцию, я прошу вас. Если не ради нас, то ради своего блага. Шварц от себя демонстративно Муравьёва-Апостола отодвигает, и показывает рукой, дабы зашли ещё несколько солдат 1 роты Сёменовского полка, вроде друзья пострадавшего — Сергей не особо вдается сейчас в подробности, просто лица ребят знакомые. Наказание прилюдно — худшая пытка.
— Сергей Иванович, вам я советую не лезть в мою жизнь и не учить меня, что мне делать, а чего нет: если я полковник, а вы простой майор, как думаете, должен ли я вас слушать? Пускай знают солдаты, что будет за ошибки, которые на мелкие или большие делить непрофессионально. И то и то ведь — ошибка. — сурово заявляет Шварц, и показывает жандарму знак, дабы начинал порку, Муравьёв-Апостол же, после нескольких ударов падает замертво на пол: от переживаний за солдата, хоть и не своей роты, юноша потерял сознание. Солдаты, приведенные в камеру наблюдать за мучениями товарища, бросаются тут же к Сергею, поднимают его на ноги, в чувство приводят несколькими слабыми ударами по щекам, а после бросают взгляды злобные на Шварца: в них Шварц замечает гневные огоньки и слова Сергея о животной составляющей любого человека вспоминает, потому пугается. Разве стоит его жизнь какого-то там наказания за пуговицу? Под давлением Федор Ефимович отступает, приказывает жандарму порку прекратить, однако по лицу полковника пробегает тень разочарования и досады: сразу становится понятно, что об отмене экзекуции Шварц жалеет, видимо лишь страх, что солдаты на месте его растерзают, вынуждают мужчину отступить. Сергей же напротив, солдат благодарит, помогает со скамьи подняться израненному солдату и его передает товарищам, сопровождая их до самых кроватей в общем зале, где надобно будет перевязку пострадавшему сделать..
Сергей переводит взгляд на Михаила: тот все ещё в думах своих летает, да и ладно, пока не делает Шварц ничего, можно и просто постоять, но это только пока. Правда, пока разговаривал Сергей с солдатами о причине их бунта, видел он выходящего из казарм Сергей Петровича Трубецкого, к которому подошел, рассказал о причине бунта солдатского и спросил, с ними ли Сергей Петрович? На вопрос Сергея Трубецкой ответил согласием, сказал, что нужно ему немного времени собрать ещё солдат с других рот на подмогу, да поговорить со Шварцем по хорошему, однако Муравьёв-Апостол до сих пор Трубецкого так и не увидел. Неужели Сергей Петрович ушел домой, тем самым солгав? Хоть Трубецкой и имеет звание капитана и вроде бы его участие не может играть важной роли, потому что даже звание Сергея выше, однако Муравьёв-Апостол командир роты, а Сергей Петрович старший адъютант главного штаба, и вкупе с этим командир батальона. Если Сергея Шварц слушать не хочет, Трубецкого послушал бы точно, но только где Сергей Петрович? — Солдаты, ежели вы не разойдетесь, придется более суровые применять меры — напирает Федор Ефимович, не теряя накала и выкатывая всю свою упертость наружу, а Сергей усмехается: да, странно, что Шварц до сих пор не принес пушку с соседней части и просто не расстрелял всю роту — такое действие было бы в его стиле. Рота же — стоит, не шелохнется, и по ней лишь с выдохом проносится: — Не уйдем. Ротного командира нашего отпустите. — Шварц сжимает зубы, отчего жевалки на висках его начинают двигаться, обозначая недовольство и злость. Сергей чувствует на себе его взгляд, отчего неосознанно ежится — Фёдор Ефимович проклинает его наверное раз 10 за сегодняшний вечер. А все-таки понимать это очень приятно, ведь Муравьёв-Апостол на нужной стороне, раз тиран трепещет. — Всех арестовать! В Петропавловскую крепость! — Сергею кажется, что от визга Федора Ефимовича сейчас в зданиях казарм лопнут стекла, потому юноша зажимает уши, а после видит, как роту полка Сёменовского окружают две роты лейб-гвардии Павловского полка, доведенные в срочном порядке до казарм бунтовщиков, видимо благодаря приказу Милорадовича. Сергей пытается остановить солдат Павловского полка, объясняя им, что семёновцы, выйдя на плац, ничего не нарушили, а потому и арестовывать их не за что, да и разве в жизни самих павловцев не было ли таких командиров, от коих избавиться бы они хотели? Бестужев-Рюмин кажется только сейчас возвращается из размышлений в мир этот, превозмогая страх, который то и дело уколами под ребра отдает, подходит к Шварцу, который не обращает даже на юнкера внимание, и лишь когда Михаил вынимает шпагу из ножен, Федор Ефимович оборачивается юноше — только в глазах его заметен резкий всплеск страха: на лице спокойствие каменное. — Боитесь, что вас убью? Не бойтесь. Я лишь хочу, чтобы вы освободили солдат, вместо них забрали бы меня. Только в этом случае я в чем нужно признаюсь и вам удастся сохранить свое положение. — сквозь злобный оскал выплевывает из себя Михаил, тянет шпагу ручкой вперед к Шварцу, а на губах полковника расплывается улыбка злорадная. Сергей слышит отрывки фразы Михаила, но ему того хватает, чтобы быстрыми шагами к Бестужеву-Рюмину подойти и дать слабый подзатыльник. — Ты чего творишь? Ты не виновен — подставляешься попусту. — шипит Сергей сквозь сжатые зубы, дабы Шварц по губам возмущение его не прочел, а Мишель отвечает ему лишь продолжительным суровым взглядом в самые глаза, а после переводом их к казармам: намекает, что Сергею надо уйти? Ну уж нет, не на того нарвался. Муравьёв-Апостол злится, но видит, что Федор Ефимович согласно кивает и руку к ручке шпаги тянет: ну конечно, ему лишь лучше от подставления Мишеля: зачинщик найден, а значит солдаты будут расценены всего лишь как жалкая кучка бунтовщиков, вышедшая не по причине недовольства командиром полковым, а по причине заговора, во главе которого Михаил. Слишком много Бестужев-Рюмин берет на себя. — Я не ясно сказал? — Сергей хватает Михаила за руку, оттаскивает к себе и шпагу из рук его вырывает, после чего бросает наземь. — Ты не пойдешь сдаваться, сейчас же соберись, почему в самые ответственные моменты ты вечно раскисаешь? Живо соберись! — Бестужев-Рюмин немного шатаясь наклоняется, поднимает шпагу, а после отходит к семёновцам: вроде солдаты Павловского полка даже и не собираются после проникновенного с Сергеем диалога арестовывать их, но Шварц угрожает офицерам двух рот шпицрутенами, после чего те все-таки круг замыкают и строят прежде семёновцев в ряд, после чего выводят взбунтовавшуюся роту с плаца казарм полка к Петропавловской крепости. Федор Ефимович усмехается удовлетворенно: мятеж рассеян, а значит и боятся более нечего. Сергей расстроенно переглядывается с Михаилом, к которому сразу после ухода с плаца Шварца подходит и берет юношу за плечи: щеки Мишеля бледные, сам он едва стоит, видимо сильно перенервничал, но все уже позади. — Почему ты мне не дал их спасти? Я бы отсидел в Равелине, не беда, но там был бы только я, а не сотня невиновных солдат. — разочарованно вопрошает Мишель, смотря на Сергея глазами, в которых постепенно скапливаются слезы — Муравьёв-Апостол в ответ лишь грустно усмехается. — Ты либо романов перечитал, либо совсем ещё мальчик, с максимализмом, который бьет у тебя через край. Ты правда поверил в то, что Шварц бы их отпустил даже имея тебя в роли виновника? Ты же знаешь его: Шварц всех оплетет щупальцами своими, оклевещет, уничтожит — одному тебе ничего не исправить, да и вдвоем нам ничего не сделать. Странно правда, что не было сегодня на плацу Сергея Петровича Трубецкого, он ведь обещал мне прийти. Не стал Шварц нас и солдат слушать, ведь мы ему не ровня — простые командиры рот, ну а солдаты и того менее важны для него. Как Государь перевел Федора Ефимовича в полк наш — с того момента семёновцы наши уже обречены оказались. В любом случае семёновцев наших не спасло бы ничего, окроме общего возмущения, которого видимо не случится, либо сильного диктатора в лице чина высокого, а твое подставление лишь дало бы власти виновника. Ты не смог бы никого из них спасти. — Михаил поникает головой, отходит к казармам, но не заходит, кутается в свою шинель, а после роняет на землю несколько слез: жаль, хотелось бы помочь ребятам со своего полка, но увы, другие роты Сёменовского полка сами не решились подняться, разве что вызвать их возмущение искусственно.. --- 17.10.1820 12:35 дня На плацу снова очень много солдат, однако на этот раз Сергей находится уже в их рядах, немного подбадривает, хоть и тихо, а так же перекидывается парочкой фраз с Михаилом. Не нашел Шварц вчера вечером причин посадить их вслед за взбунтовавшейся ротой, может даже и Милорадович заступился — отец Сергея ведь сенатор, однако Фёдор Ефимович запретил ребятам выходить из казарм домой, да те не особо-то и против были. У них была надежда слабая, что вот завтра придет Трубецкой в часть и тогда точно все получится, ведь раз одну роту забрали, солдаты молчать не станут, взбунтуются снова — это лишь дело времени. И к этому моменту жизненно необходимо найти Сергея Петровича и заставить принять на себя главенство в восстании. И вот ночью с 16 на 17 октября, оставшиеся солдаты Сёменовского полка, когда по никому не нужному поручению Шварца: “проверить порядок в полку”; ходили по казармам Сергей с Мишелем — расспрашивали офицеров, где их товарищи, и без особого принуждения решились выйти на площадь днем, требовать, чтобы вернули товарищей назад. Вот уж Федор Ефимович не обрадуется, когда после донесения Милорадовичу, что: все обошлось и мятежники арестованы, выяснит он вдруг, в полк соизволив к часу дня прибыть, что образовалось возмущение новое, но все такое же бескровное, достойное только лишь образцовых Семёновских солдат. Муравьёв-Апостол выходит из солдатских рядов и видит, как в казармы заходит ничего не подозревающий до сих пор Шварц, который тут же бледнеет и видя это не может Сергей сдержать слабой усмешки: вчера была одна рота, сегодня весь оставшийся полк. Их должны услышать, Шварцу придется уступить. Замечает Муравьёв-Апостол однако: Сергея Петровича снова нет. Не просто так отсутствует он в части второй день, прекрасно о восстании зная. Значит поддержать не хочет. Может получится все и без него? Федор Ефимович, как вчера командует, нервничает и дергает руками, будто кукла тряпичная, увещевая солдат вернуться: ничему жизнь полковника не учит. И снова гонец едет к Милорадовичу, который приносит требование: мятежников рассеять любым способом и не в коем случае не допустить вооруженного наступления на Сенат, или на Зимний дворец. И теперь уже Сергея с Михаилом не оставлять в части, за солдатами увести в Равелин. Слыша обрывки распоряжения Муравьёв-Апостол удивленно поднимает брови: да разве бунта его солдаты хотят? Разве захвата власти жаждут? Просят ведь командира им вернуть прежнего, либо же Шварца научить уважению, да разве ж они преступники? Сергей вздыхает тяжело: ну а чего он ожидал? Окроме как преступниками их и не назовут. Последние слова гонца Сергей не слышит, но понимает: наказание теперь ждет всех офицеров за то, что не уследили, тем более его самого, потому как то и дело косится на него и Михаила, Шварц, хоть и видит, что ребята не участвуют в подстрекательстве и разжигании злобы среди солдат, лишь просят почти так же смиренно, как и сами солдаты, товарищей из под ареста выпустить. Только сейчас, стоя на холодном ветру без шинели, потому, как одолжил её солдату одному из роты Бестужева-Рюмина, Сергей понимает: это — стоячая революция. Стоя — не решить ничего; молчащих, просящих смиренно не услышат и ежели товарищи его из «Союза Благоденствия» хотят поменять что-то, так разрешенными методами того не добиться. Александр I давно покинул либеральный курс своей политики, перешёл в позицию реакции, а потому любые попытки членов общества посоветовать ему, как управлять, или просто помочь, воспринимаются Государем как попытка государственного переворота. По телу Муравьёва-Апостола проходит дрожь: он видит заходящих в казармы жандармов. Так и продолжат солдаты Сёменовского полка стоять? Зная их — да. Даже не будучи виноватыми пройдут они путь сложный лишений и трудностей с товарищами, однако ежели столь решительны они, отчего бы просто не убить им Шварца? Да, Фёдор Ефимович — полковник, да, вышестоящее лицо, но ведь ещё Павел Пестель утверждал: ежели не справляется с обязанностями своими, кем бы не был человек, прочь с должности его гнать надо, тем более с военной, если не довольны солдаты, и не боятся нужно, любые использовать методы, чтобы добиться справедливости. Сергей тогда не соглашался с ним, каплю крови пролить боялся, а сейчас вдруг понимает, как прозрение на него мысль сходит неожиданно: стоя ничего не решить. — Стоя ничего не решить. — повторяет свою мысль Сергей Михаилу, а тот смотрит на него удивленно. — Сам понимаешь: они не бунтуют, они свои права защищают и товарищей. О чем ты говоришь, Серж? Скажешь им — революция, как и Шварца тебя посадят на кол осуждения заочно. Будут семёновцы стоять здесь до конца, потому, что не такие цели у них, как у вас. А так, ты прав: стоя — ничего не решить. — Бестужев-Рюмин отходит от Сергея, а юноша быстро глазами бегает по солдатам, в том числе и своим, которых строят рядами: и они просто уйдут? Вот так вот в гордом молчании? И даже не нападут на виновника сего выступления? Вот же Шварц, в нескольких шагах, а все же хранят солдаты гордое молчание и строевой шаг их слышен все тише: уводят солдат не покаявшихся в своих якобы прегрешениях в крепость, оболгут честь их перед Государем, да и сгноят в темницах, но разве есть до них хоть кому-то дело? Никогда дела не было знати до простых людей. Сергей возмущается, злится, чувствует, как что-то внутри настойчиво требует что-то сделать, остановить солдат, поднять их на решительные действия, а вспоминает юноша слова Михаила и понимает к своему сожалению: Мишель прав. Вышли солдаты за права свои, не за смену режима, а потому сейчас не время. Муравьёв-Апостол оглядывается: его, как и Михаила под руки берут жандармы и уводят по направлению хода их полка Сёменовского, видимо тоже в Равелин Алексеевский, но это ничего: на всех камер не хватит, а ребята, как никак, офицеры гвардии — Сергей знает за себя, он сможет доказать, что не виновен в возмущении солдат, хоть и отпираться не будет, скажет, что оно необходимо было, да и Мишель выпутается, все-таки он ведь не один. Все они, вместе с полком своим, одно спокойное сердце, что бьется попеременно, и будет биться всегда, даже если все участники погибнут, или окажутся по разные стороны земного шара. — Вместе? — спрашивает тихо Сергей у Михаила, когда видит перед собой каменную стену Равелина. Изнутри пахнет сыростью, озябшие плечи сводит слабой судорогой, отчего лицо Муравьёва-Апостола болезненно морщится, но это ничего. Главное, он с ребятами своими, главное, все они вместе и вчера арестованные товарищи тоже здесь — весь полк снова в безмятежном единении и не важно, что оно в каземате. — Вместе. — уверенно отвечает Бестужев-Рюмин и улыбается Сергею, когда разводят их по разным камерам: на всех отдельных не хватает, а потому и Сергей, и Михаил с солдатами вместе оказываются в камерах, но вовсе тому не противятся, наоборот вызнают, как здесь ребятам было сегодняшнюю ночь, не поднимали ли руку на них. Лишь после того, как Сергей убеждается, что с семёновцами все в порядке, вынимает Муравьёв-Апостол из-за пазухи книгу припрятанную там ещё ночью: ожидал ведь майор, что их с Михаилом уведут из казарм, хоть и думал, признаться честно, что без солдат, и вот, почти угадал. А потому будет чем занять сейчас себя и солдат, а уже потом, немного успокоившись после насыщенного дня, можно и о «Союзе Благоденствия» с семёновцами поговорить; о целях общества и о идее революции в России. Потому, что ежели суждено выйти семёновцам из казарм, так на них полагаться точно будет можно, ведь уже сегодня показали они себя доблестным полком, который своих в опасной ситуации не бросает. О событиях в полку каждый час посылаются со специальными нарочными донесения Милорадовичу, в общем тревога у Шварца преобладает страшная, не смотря на то, что весь полк уже заточен в крепость. В конце концов к утру следующего дня гонец, посланный к Милорадовичу Шварцем извещает, что мятежники в этот раз точно все арестованы, заточены в крепость, а вместе с ними и зачинщики заговора — несколько офицеров из Сёменовского полка. Бунт усмирен. --- 03.11.1820 8:34 утра Зимний дворец. В обширном зале Зимнего дворца стоят все офицеры Семёновского полка, а рядом друг с другом Михаил, Сергей и Трубецкой: не смотря на то, что то и дело Муравьёв-Апостол пытается поймать взгляд Сергея Петровича, чтобы спросить, отчего в полку его не было, тот взгляд уводит. Стыдно? Где-то вдалеке слышится стук сапог и спустя некоторое время в зал заходят: Михаил Милорадович, несколько чиновников из свиты Александра Павловича и его младший брат, князь — Николай Павлович. Один из чиновников подает Михаилу Андреевичу документ в длинной и тонкой папке. Милорадович встает ровно посередине зала, прокашливается, а после начинает читать тоном пустым, без эмоциональным, как и следует наверное читать приказы: — Мы, — Милорадович делает специально длинную паузу и осматривает участников заговора. По лицу его пробегает дрожь от легкого отвращения. — Александр I, Император и Самодержец Всероссийский, и прочее, прочее, прочее. Полковника Шварца, Федора Ефимовича, за неумение удержать полк, коим командовал, приговорить к смертной казни. — Муравьёв-Апостол переглядывается с Бестужевым-Рюминым — юноша явно напуган, но того показывать не хочет. Ну ещё бы, провести несколько дней в сырой камере Равелина, занятие совсем не из приятных, но пугает больше то, что офицеры вышли, а солдат не выпустили, да видимо и не думают о таком. — За измену присяге и нарушение воинского устава, лейб-гвардии Семёновский полк расформировать. — теперь Сергей смотрит уже на Трубецкого, а тот с сочувствием качает головой. Жалеет, что не пришел или тоже солдат считает кучкой мятежников без плана и необходимости? Ну уж кому, как не Сергею Петровичу, осознавать важность и необходимость преобразований в Российской Империи. И не смотря на это — в полку его не было и не понятно даже почему: не хотел засветиться на восстании, чтобы свое общество не подставить, или просто потому, что сам с солдатами оказался не согласен? — Всех офицеров уволить из гвардии и определить к службе в I и II частях армии в Малороссии, без права отпуска и выхода в отставку. — Сергей Петрович поникает, глаза его серые тухнут резко. Муравьёв-Апостол ловит себя на мысли, что рад такому исходу: теперь большинство членов их общества будет на юге с Павлом Ивановичем и Алексеем Юшневским, а значит начнут действия они свои гораздо раньше, потому как о радикализме Пестеля известно всем. Милорадович снова прокашливается и продолжает: — Солдат разослать по фронтам Кавказа, и в иные неблагонадежные губернии для искупления вины своей, а так же на рудники в Сибирь. Капитана Трубецкого..— Сергей Петрович вздрагивает и ловит взглядом взгляд карих глаз Милорадовича — тот в ответ уголками губ улыбается. — ..оставить гвардии, и прикомандировать к Генеральному штабу, потому как он, во время преступного происшествия, в полку отсутствовал. — Трубецкой расслабляет напряженные прежде плечи, поправляет на лоб съехавшие черные волосы и выдыхает: не хотелось бы ему вершить дело свое в Малороссии где все увы находится в забытии. Хорошо, что оставили его в столице. Значит общество и дело более не в опасности. — Учитывая прежнюю безупречную службу полковника Шварца, заменить ему смертную казнь отставкой без сохранения содержания. — лицо Шварца, прежде совершенно без эмоциональное и спокойное, вдруг кривится выражая страх и нежелание. Замечая это Муравьёв-Апостол смеется про себя: неужто деньги ему важнее, чем жизнь? Хотя, зная Федора Ефимовича, вполне себе возможно. — Его Величество Император Всероссийский, руку приложил. Шварц шатается, глаза его моргают часто, он хватается за шпагу свою рукой и падает в обморок, на холодный пол Зимнего дворца. Николай Павлович вздрагивает. Трубецкой ориентируется быстро и шепчет тихо: — Фёдор Ефимович? — Помогите. — требует Милорадович и офицеры, все как по команде, бросаются к Шварцу, приводят его в чувство и помогают подняться. Милорадович разворачивается, дабы уйти, но к нему подходит Сергей, быстро, а с ним и Михаил. — Михаил Андреевич, наказание беспочвенное и совершенно бесчеловечное. Солдаты не виновны, ибо устава не нарушали, в отличии от Федора Ефимовича, к тому же без сопротивления пришли в Равелин, поговорите с Государем. Милорадович хмурится, а после поджимает губы и переглядывается с Николаем Павловичем, чей суровый взор прожигает до дыр все вокруг. — Прости, Сергей Иванович. — Милорадович уходит, но к Сергею подходит Николай Романов, свысока окидывая его пустым взглядом. — Государь служит в вашем полку. Как он теперь может доверять вам? Беззаконию нет оправданий. — теперь во взгляде Николая читается злость, а Муравьёв-Апостол радуется тому, что князь не бездушная машина, как брат его. Однако радость Серёжи проходит быстро и уступает место праведному гневу. Выступать за права свои — беззаконие. И как можно было придумать такое? И хоть Бестужев-Рюмин где-то неподалеку стоит, дышит в спину и дергает за рукав рубашки осторожно, пытаясь заставить Сергея закончить диалог, тот лишь слабо усмехается. Не так быстро. — А по какому закону солдат и нас наказали? — Николай, явно не ожидавший такого напора от разжалованного только что офицера, молча поворачивается к нему на каблуках и с минуту прожигает взглядом холодных зеленых глаз. Молча. — Высочайшая воля и есть закон. Примите вашу судьбу с честью. А в страданиях солдат виноваты вы — вы ведь подняли их, не уследили, не уберегли. Живите теперь с этим. — выплевывает презрительно Николай Павлович и уходит за Милорадовичем. Сергей медленно выдыхает. --- Английская набережная. Дом Сергея Трубецкого. Около 10:32 утра. “Нижних чинов намереваются развести по разным крепостям Финляндии; потом многих из них прогонят сквозь строй, других изобьют кнутом и сошлют в каторжную работу, остальных ныне посылают служить без отставки: первый батальон — в сибирские гарнизоны, второй и третий разместят по разным армейским полкам. Офицеры же следующими чинами оказались выписаны в армию с запрещением давать им отпуска и принимать от них просьбу в отставку; запрещается также представлять их к какой бы то ни было награде. Четверо из офицеров были отданы под суд; при этом, надеялись узнать у них что-нибудь положительное о существовании Тайного общества.” — записывает в свою тетрадь такие слова Иван Дмитриевич Якушкин, смотря с сожалением на Сергея, который сидит за столом, а напротив юноши сидит Павел Иванович, опирающийся локтями на стол, руками подпирающий голову: видимо задумался. — Так вы говорите из гвардии уволили? Ладно, хорошо. Без права на отставку и отпуск? — Сергей кивает отрешенно в ответ на реплику Павла. Это ведь им повезло ещё, что Александр I, до сих пор не вернувшийся с конгресса, прислал из Троппау депешу, с поведением офицеров не сажать, а отпустить, однако отправить их в Малороссию к совершенно разбитым и морально никудышным полкам — такое предложение не принять было нельзя, как заявил Милорадович: «сам Государь Император к поручению сему руку приложил.» Шварца конечно отправили в отставку, но солдат с казематов не выпустили, и их отправят на Кавказ, и на каторгу, потому Сергей, не чувствует себя особо радостно после чудесного спасения, как и Михаил, который находится сейчас в пустых казармах расквартированного Сёменовского полка. О юноше тайное общество пока не знает, как и сам Бестужев-Рюмин о «Союзе Благоденствия» знает мало. Ну ничего, в Малороссии все перезнакомятся друг с другом, уж Сергей, знающий так много людей достойных, тому поспособствует точно. Может было бы лучше, если бы пошли офицеры со своими солдатами в Сибирь? Хотя тогда дело попало бы под угрозу раскрытия. Павел Иванович вздыхает. — Хорошо, хорошо, что вас ко мне отправили, я пристрою вас к относительно нормальным полкам: меня в Малороссии знают, я длительное время уже Вятским пехотным полком командую, я попробую за вас перед Государем ходатайствовать, но в Санкт-Петербург вам больше не попасть, вы ведь это понимаете? Да и вообще вряд ли вы сможете поехать хоть куда-нибудь в течении всей жизни. Сейчас, хотя бы мне правду скажите: вы солдат подняли? Сергей отрицательно кивает головой. — Они вышли сами, почему вы не верите мне? — немного расстроенно спрашивает Муравьёв-Апостол, и сам вспоминает, а точно ли вышли солдаты сами, иначе отчего такое от всех неверие? Может Мишель о чем-то ему не говорит? — Я вам верю, конечно, ежели вышли они сами, значит, наконец, гвардия готова.. — на полу фразе прерывает Павла Ивановича взмах руки Трубецкого, который о чем-то желает сказать. — Я предлагаю распустить «Союз Благоденствия». Наше общество под угрозой раскрытия, тем более после такого события. Если вы, Сергей, правда участвовали в этом осознанно, то я понять не могу чем вы думали. Вы всех нас подставили. — укор во взгляде Сергея Петровича Муравьёв-Апостол видит даже боковым зрением, однако, взор своих зеленых глаз вперивает в стену, кажется, даже не собираясь реагировать на выпад Трубецкого. — Я был там по причине службы и в водовороте событий оказался случайно. — отрешенно сообщает Сергей, снимая с головы фуражку, нервно крутя её в руках. — А вот вас не было. Отчего? Решили что солдаты бунтуют попусту, не так ли? Вы ведь вовсе не за общество переживали, ибо о нем и так известно Государю. Сергей Петрович не отвечает — замолкает сразу, гневный порыв его стихает так же резко, как накатил, и Трубецкой тихо извиняется. Ему явно нечего сказать, а значит Сергей прав. — И все-таки Павел Иванович, я думаю если мы распустим «Союз Благоденствия» нам не стоит более создавать общество. Пока следует затаиться. Пестель однако же не соглашается, встает из-за стола и наклоняется над ним корпусом, обращая все тело свое в сторону Сергея Петровича. — Капитан Трубецкой, вы же умный человек, неужели не понимаете, что ваши либеральные и спокойные действия более никому не нужны: гвардия в возмущении, пусть и вышел сейчас только Семёновский полк, поверьте, это восстание не последнее. Я говорил вам, что следует быть радикальней, начинать с серьёзных действий сразу, а не бегать к Государю на аудиенции смиренно прося его смилостивиться над нами, рабами его. Скоро гвардии необходимо будет сказать слово. Вы, Сергей Петрович, пожалуйста, не медлите, сообщите Никите Муравьёву о недавнем происшествии, попросите его организовать съезд в Москве, где мы обсудим судьбу общества, а пока находите новых членов: нас, для военной революции, слишком мало. А таиться — лишь время терять. Трубецкой тоже встает со своего места и на груди скрещивает руки. Муравьёв-Апостол роняет голову на грудь потому, как понимает, что будет дальше. Они словно дети малые, которые ссорятся за очередную игрушку. — Я поговорю с Муравьёвым, но и он, наверняка, увидев сей ажиотаж, скажет мне, что надо ждать. — При всем моем уважении, Сергей Петрович, но что бы вы не сказали, я все решил. — тон Пестеля немного грубеет, а лицо темнеет. — Я создам общество не смотря на ваши слова и запреты, и если вы не хотите с нами быть: так и скажите. Мы не будем лелеять ложных надежд на счет вашей нам помощи. — Успокойтесь пожалуйста. — уставшим голосом просит Сергей, а Иван Якушкин смотрит на обоих мужчин, что стоят друг напротив друга, с укором: и так происходит на улицах невесть что, так и начальники договориться не могут. — Сергей Иванович прав. Проблем без ваших ссор хватает. Трубецкой отмахивается и садится обратно — не желает продолжать конфликт, но и поддерживать такой план тоже. В этом собрании Сергей Петрович более не принимает особого участия, потому и не особо хочет: его мнение все равно не берут в расчет. Вот приедет из своей командировки Никита Муравьёв, тогда уже и надо будет что-то решать. Наконец, Пестель вздыхает устало, надевает на голову треуголку и встает из-за стола. — Ну зато я теперь не майор, а подполковник. — слабо улыбаясь сообщает Сергей Павлу. — Мне повышение дали, не смотря на всю эту ситуацию. Я и сам не понял, как так вышло. Пестель кивает согласно и продолжает: — Подполковник Полтавского пехотного полка.