А скоро будет весна

Понятие красоты всегда было таким расплывчатым и субъективным. Не было и нет универсального эталона, по которому люди определяли бы, что красиво, а что нет. Каждая эпоха пыталась создать идеал женщины и мужчины, билась над параметрами индивидуальности чуть ли не с математической точностью. А что в итоге? Ни один писатель не пел оду глупым параметрам. Но одни истязали себя, чтобы стать якобы красивыми по правилам, другие же этого просто не замечали. Они смотрели на глаза: глубокие, яркие, искрящиеся, задумчивые, печальные, мудрые и многие другие, что казались красивыми не по канонам. По-особенному красивыми. Они смотрели на руки: нежные, тонкие, сильные, мягкие, теплые, белые. На волосы: шелковистые, блестящие, мягкие, душистые. Да на что угодно! Но главное, у каждого человека был свой измеритель красоты! Хотя зачем нужна эта красота? Почему именно стремление к эстетике лежит чуть ли не на вершине той самой пирамиды потребностей? Странно, не так ли? Почему людям нужна красота? Откуда взялась эта тяга, почему она никак не унифицирована? Наверное, я слишком много думаю о вещах, что не предполагают ответа. О чем-то таком я размышлял, когда ненароком смотрел на себя в зеркало. По меркам моего мира и времени я был симпатичным, красивым. С крупными светло-карими глазами, с нежными, будто навсегда юношескими, чертами лица, с тонкими запястьями, точеным, но мягким (спасибо моему недосыпу и вечным голодовкам) телосложением и прочими деталями, что создавали довольно неплохой облик. Пусть мышц во мне было меньше, чем моего нытья, синяки под глазами стали уже заменой макияжа, а спина неизменно хотела свернуться так, как не каждый броненосец умеет, но это уже были мелкие детали. И все же я не мог сказать, что нравлюсь себе. Не в полной мере. Я казался себе заурядным. Да и кажусь до сих пор. Во мне нет того, что позволило бы выделить меня из толпы и запомнить навсегда. Я был одним из тех людей, что, возможно, красивы стандартной красотой. Но были и те, кто выделялся, чей образ забыть было очень сложно. Это был один из солнечных осенних денечков. Мы с Цинцю решили посидеть между занятиями во дворе. Лучи пробивались сквозь пестрые листья и нежно грели кожу. От этой ласки хотелось сладко вздремнуть. Даже Цинцю, что силился читать книгу, периодически блаженно прикрывал глаза и подставлял лицо для осторожных солнечных поглаживаний, задирая высоко на голову очки. Я и вовсе уже лежал у него на коленях и бездумно рассматривал ветви дерева над нами. Пестрый клен еще не уронил свои листочки, гордо стоял весь разноцветный и ловил последние крупицы тепла. Даже слабый ветерок не волновал его фигуру. Будто он сам уснул. В таком умиротворении меня и застал звонкий девичий смех где-то над головой. Шэнь Цинцю, кажется, тоже дернулся, но потом, будто что-то поняв, снова прикрыл глаза, слегка нахмурившись. Я же не сдержался и посмотрел наверх. Все было предсказуемо. С открытого прохода, выполнявшего роль балкона, доносились приглушенные голоса как минимум четырех девушек. Что они так весело обсуждали, я не слышал. Зато видел с кем. Конечно же, во главе стоял Ло Бинхэ, что указывал своему «гарему» куда-то в сторону неба. Наверняка они разглядывали облака, это же такой избитый романтический ход. Прошла неделя с того скандала. Все обиды забыты, все конфликты улажены. Ваньжун, чуть не плача, извинилась перед Ло Бинхэ и даже приготовила ему печенье. Заодно покаялись и остальные девушки. Просто они хотели пообщаться с Бинхэ подольше! Их нельзя в этом винить, ведь ничего плохого они и не сделали. И пусть в своем желании они переусердствовали, но ведь цель была благая! Ло Бинхэ не мог злиться по определению! Перед Шэнь Цинцю же никто извиняться и не думал, но ему это и не нужно было. И вот сейчас в «гареме» вновь была идиллия. Главный герой любовался со своими «наложницами» красотой неба и тихо смеялся под восхищенные взгляды над их якобы забавными шутками. Я бы тоже по примеру своего друга уже фыркнул и отвернулся, если бы не одно обстоятельство, которое привлекло мой взгляд. Чуть в отдалении от них стоял Мобэй. Буквально в шагах шести от них. Он облокотился на перегородку и что-то писал в том самом блокноте, с которым я видел его, когда мы ждали Бинхэ и Цинцю. Так странно: он не пытался вклиниться в то самое бурное веселье, что было буквально у него под носом. Он не рассматривал облака, не пытался поймать для очередной девушки кружащий в воздухе листочек, не смеялся над девичьими шутками и вообще вел себя очень не романтично! Просто стоял и все! Никакого налаживания коммуникации с прелестными одноклассницами! Скукота! Я даже хмыкнул, отчего Шэнь Цинцю приоткрыл вопросительно один глаз. И все же Мобэй выглядел в этой обстановке гармонично. Полутень от козырька смешивалась с легкими лучами, отчего цвета приобретали особо нежные тона. Черные волосы блестели и светились на концах. Лицо казалось таким расслабленным и сосредоточенным одновременно. Закатанные до локтей рукава открывали бледную кожу рук, что казалась еще белее из-за солнца. Будто прекрасная мраморная статуя, а не живой человек. В глазах же не читалось какой-либо угрозы или того самого недовольства, что буквально впилось во все существо Мобэя. Я впервые видел его таким спокойным, погруженным, одухотворенным. И это так приковало мой взор, сковало мое тело. Мои отношения с этим парнем не особо улучшились. Не считая той милости с сэндвичем. Я даже принес на следующий день баоцзы, что сделала тетя, и решил угостить ими Мобэя. Эту неловкую ситуацию нужно было видеть. Я стоял и мямлил что-то, вновь сраженный этим недовольно-вопросительным взглядом, а Мобэй недоуменно смотрел то на меня, то на протянутую коробочку. Потом повисло молчание, и я простоял в таком положении еще минуту, нелепо при этом улыбаясь и дрожа. Сердце скакало вверх-вниз! Поэтому мои ноги чуть не подкосились, когда чужие руки все же приняли коробочку. Будто в ней и была опора, что держала меня. Мобэй безучастно смотрел на эти две пампушки, а потом кивнул. Хотел ли он мне сказать что-то еще, я не знаю. Я просто начал что-то без умолку болтать и хохотать. Будто боялся услышать его слова. А потом и вовсе сбежал вниз, якобы по делам. По итогу мне хотелось выйти во двор и орать от переполнявших меня странных чувств. Сам не понимаю, что нашло на меня. Но будто случилось что-то очень важное, значимое. Когда же я, слегка успокоившись и хорошенько умывшись холодной водой, вернулся, коробочка, уже пустая, стояла рядом с моей сумкой на подоконнике. Может, это обстоятельство небольшого сближения позволило мне тогда так беззастенчиво разглядывать Мобэя. Именно тогда я и осознал одну очень важную вещь. Мобэй — очень красивый парень. Я знал это с того самого мига, как только увидел его, хоть тогда благоговение и примешивалось к страху. Но почему-то четко сформулировать это в предложение, пусть и мысленное, получилось именно сейчас. Мобэй невероятно красивый. Таким должны восхищаться, в такого должны влюбляться, из-за такого должны плакать. И вслед за этим сформировалась еще одна мысль, а точнее, даже вопрос. Почему Мобэй один? Я много раз видел, как одноклассницы кружились вокруг Ло Бинхэ. Вернее, без них я и не видел его толком. Только в моменты, когда он оставался на самоподготовку с Шэнь Цинцю. И ведь сейчас девчонки облепили именно Бинхэ! А Мобэй? Почему тот продолжал стоять особняком, словно этот самый клен, под которым мы сидели сейчас с Цинцю. Его не волновали ни ветер, ни солнце, ни сама осень. Он подчинялся обстоятельствам, но сам в них как будто и не принимал участия. Если Мобэй не ходил с Бинхэ или с Бинхэ и его «гаремом», то всегда был один. Никто из девчонок не провожал его влюбленным взглядом, никто не шушукался, не улыбался кокетливо и загадочно. Думал ли о нем кто-то по ночам? Дрожало ли у кого-то при виде него сердце? А может, кто-то из этих девчонок специально ходил за Бинхэ, чтобы побыть незаметно рядом с истинным объектом воздыхания? Я не мог принять факт, что такой, как Мобэй, мог остаться без любви. Это было бы для меня самой жестокой несправедливостью. Ну и пусть характер кошмарный, но ведь все мы любим глазами! Мне вдруг невероятно сильно захотелось, чтобы кто-то из этих девчонок неожиданно разглядел Мобэя. По моему мнению, он был даже красивее Бинхэ. В его красоте было что-то дикое, грубоватое, но благородное. Он составлял контраст утонченным чертам Бинхэ. Навязчивая идея требовала буквально наблюдать за «гаремом», чтобы заметить тот самый взгляд в сторону молчавшего Мобэя. Подобными размышлениями потом занялась и героиня моего романа. «Я кричала мысленно каждой вслед: «Опомнись! Хватить грезить о кумире школы, считая себя самой уникальной из уникальных! Рядом идет самый потрясающий парень! Сними уже эту лживую маску! Посмотри на него!» Из-за этой спонтанно возникшей мысли у меня появилась привычка ненавязчиво следить за Мобэем. Я хотел первым заметить печальный чужой вздох, неконтролируемую улыбку и влюбленный взгляд. Но то ли никто так и не смотрел, то ли я не видел. Мобэй все еще ходил только с Бинхэ, оставаясь в то же время в одиночестве. Он и не догадывался о том, что его сопровождает мой внимательный тоскующий взгляд. А пока, Мобэй заметил лишь то, что я без стеснения рассматривал его. Чей-то солнечный зайчик пробежался по его фигуре и ускользнул дальше. Мобэй заинтересовано наклонил голову и уставился на меня в ответ. Его руки расслабленно опустились с ограждения вниз, а пальцы продолжали крепко сжимать тот блокнот. Ветер же, будто опоздавший куда-то, в спешке колыхнул его волосы и воротник рубашки. Послышался ворчащий шелест над головой. Клен тоже очнулся. Я не сдержал улыбку и на каких-то импульсах принялся махать Мобэю. Кажется, в лице того промелькнуло удивление. А может, это была полутень. — Эй, вставай! — ничего больше рассмотреть мне не дал тычок Цинцю, который полностью перенял мое внимание. — Хватит греться! Еще уснешь сейчас. — Я не сплю, как бы! — я недовольно посмотрел на него снизу вверх, за что получил щелбан. — Ай! — Пошли, хватит отдыхать. Будто это к нему и не относилось! Хотя Цинцю всегда любил говорить в такой манере. Мне ничего не оставалось, как разочарованно встать. Я попытался пригладить волосы и все же вновь посмотрел наверх. Но никого уже не было. Будто я действительно уснул и мне все это приснилось.

***

Очередная строчка стремительно исчезла. Слова отказывались складываться воедино, казались тяжелыми и нелепыми. Шан Цинхуа тяжело вздохнул и уткнулся в ладони. Глаза болели, спина гудела, а пальцы ныли от вновь потревоженных мозолей. Да, у писателей тоже были мозоли! У них вообще был целый букет из ненужных организму дополнений. Например, отсутствие нормального питания! Шан Цинхуа вновь потерялся во времени и не ел весь день. Но все впустую! Строчки выходили корявые и бессмысленные. Внутри же не было даже отчаяния, лишь пустота и разочарование, но в ком или чем Цинхуа не мог разобраться. За окном уже темнело. Вновь кружились снежинки. Силуэты гор грозно смотрели издалека. Будто вот-вот готовы сдвинуться с места и раздавить домик Цинхуа. Цинхуа сделал себе кофе и плюхнулся на диван, равнодушно включив телевизор. Шла какая-то историческая дорама. За эти дни он почти вернул атмосферу обжитого дома. Полки наполнялись немногочисленными книжками, которые он зачем-то взял с собой, все одеяла, пледы и подушки были постираны и благоухали домашней свежестью. Мебель стерла с себя седину пыли и встала на свои места. Телевизор снова радостно заголосил, а лампочки заулыбались. Цинхуа был горд собой! Впервые он занялся уборкой так масштабно. Он в квартире-то убирался раз в месяц и то будто наспех. Цинцю им бы гордился! Хотя этот лентяй сам терпеть не мог заниматься всеми этими бытовыми мелочами, в этом они схожи. Но у него есть послушный Бинхэ, который только рад был готовить, убирать, стирать и всячески ублажать все хотелки Цинцю! Что ж, домик стал напоминать тихий рай уставшего от жизни человека. Размеренное одиночество, приглушенный свет, неспешное течение времени, негромкая музыка или болтание телевизора. А вокруг деревья и горы. И как он не ценил этого в юности? Не верится, что эта земля знала кровь, громкие лозунги и хаос. Сейчас это казалось глупой выдумкой . Вновь крик телефона вывел его из почти старческой задумчивости. Шан Цинхуа недовольно лег на диван и ответил. — Цинхуа! Ох, привет! Как дела? У тебя дома все нормально? Свет есть? — Нин Инъин тараторила так, что фразы приходилось обдумывать по несколько секунд. Общий смысл дошел лишь после небольшого молчания. — Привет. Все в порядке. Свет, — Цинхуа отчего-то поднял голову и посмотрел на лампочку, будто та могла его обманывать, — на месте. А что? — Фух, — судя по звуку, Инъин была где-то на улице, возможно, даже бежала. — Значит, дома все в порядке. Представляешь, Му Цинфан позвонил. Сказал, что в их части какая-то авария и отключили свет аж до утра! Я предложила ему прийти к нам, если у нас все хорошо. Негодник Мин Фань не берет трубку! Вот я ему устрою! — Цинхуа аж представил, как она сейчас трясет кулаком. — Блин, Мобэй! У него же тоже дом в том районе! Ох, — Цинхуа закусил губу в ожидании. — Как же он там? Ему же надо было отправить какие-то документы! Он… — Откуда ты все так подробно знаешь? — Шан Цинхуа не мог не спросить. Осведомленность Нин Инъин всегда его удивляла. — Ай, он сам мне сказал, когда я поинтересовалась сегодня в магазине, чем он занимается. Даже тут работает, ужасно, — Цинхуа поерзал и прикрыл глаза. — Но если Цинфан придет, мы уже не сможем вместить еще кого-то. И номера у меня нет… Ох, ужасно, — голос проносился мимо. — Может, разместить его у тебя? Или… — Плохая идея, — Шан Цинхуа лениво распахнул глаза. Свет лампы больно ударил прямо в мозг. — И я сам не знаю номера. Нин Инъин помолчала, а потом лишь грустно согласилась, все приговаривая, что у Мобэя очень важные дела, что очень жалко, если он не успел что-то отправить. Цинхуа согласно помычал, а затем попрощался. Какая-то девушка с мечом кружилась на экране под грустную музыку. Телефон бурчал от уведомлений. Писал, судя по времени, Шэнь Цинцю, но отвечать было лень. Шан Цинхуа поднял ноги и стал крутить в воздухе велосипед от скуки. Может, хоть такая наспех сделанная разминка не даст его телу сломаться полностью. Кофе на столе уже остыл. На улице окончательно стемнело. По небу ползли то ли облака, то ли дым от каких-то дальних предприятий. Цинхуа обнял подушку и устало опустил ноги, что отзывались тянущей болью впервые решивших поработать мышц. Глаза, неотрывно смотревшие куда-то в сторону лампы, болели. Вдруг Цинхуа резко вскочил с дивана и подхватил свой телефон. Кажется, даже девушка из телевизора вскрикнула именно из-за его суетливой спешки. Пальто чуть не упало на пол от его беспорядочных движений. Носки искать было очень лень, поэтому ботинки он натянул так. Небрежно и очень неудобно шарф обхватил его шею. Цинхуа даже не выключил нигде свет: пусть все останется так, как есть. Дверь распахнулась, впустив внутрь крупицы холода. Кожу обожгло снежным дыханием. Кажется, он не до конца застегнул пальто. Шан Цинхуа совершенно не понимал, почему торопился, почему с каждым разом ускорял шаг. Зачем он это делает? Зачем продолжает беспокоиться? Он не несет ответственности. Он больше ничего не может сделать. От него ничего больше не зависит. Он сделал уже все, что только мог. Так почему он сейчас бежит? Обман! Это все обман! Самообман! Нужно, чтобы кто-то толкнул его, накричал, развернул домой и дал подзатыльник. Ему нужен Цинцю! Но даже тот бы сейчас не сделал что-то против! «Мы все погрязли в самообмане!» Горы, дома, деревья, снег, звезды — все это проносилось мимо. Все это наблюдало за отчаянной попыткой Цинхуа обмануть себя вновь. Прохожие порой удивленно оборачивались, когда мимо них проносился растрепанный и куда-то спешащий человек. Будто сами не понимали, зачем он бежит. И правда, зачем? Цинхуа остановился. Дыхание сбилось, холодный воздух щипал горло, шарф, повязанный кое-как, и вовсе безжизненно повис на плечах. А зачем он бежал? Если решил обмануться, то почему так бестолково торопился? Зачем это? Кого он пытался перегнать? Темные дома, темные фонари. Все смешалось с этим мрачным небом. Лишь луна властвовала на небе. Красота ночи. Крошка звезд сверкала в воздухе. Шан Цинхуа устало закрыл глаза и сел на ближайшую скамейку. Холодно, сегодня было холодно. Пока он торопился, это не было заметно. А сейчас вдруг все это рухнуло на него, сшибло с ног. Когда-то он ведь тоже бежал сюда. Точно так же. — Цинхуа? Тихий голос казался очередной иллюзией. Всего лишь игрой ветра. Но Цинхуа поднял голову и посмотрел перед собой. Какая-то снежная дымка, вызванная светом луны, повисла в воздухе. А в ней, в самом центре, стоял человек. Темно-синее пальто, черные волосы с ледяной крошкой, длинный черный шарф. И глаза. Пусть и не видно их цвета, но они были точно из того самого темного неба, а блики в них были подобны этой же бледной луне. Будто сама ночь материализовалась перед Цинхуа. Зимняя ночь. И вот они смотрят друг на друга — человек и ночь — и ждут какого-то ответа. Но оба лишь молчат. И вокруг тоже все замерло. Шан Цинхуа зажмурился и вновь открыл глаза. Мобэй перед ним не исчез. Все это не сон. — Привет, — единственное, на что его хватило. Улыбка вышла какой-то слабой. — Я… Инъин позвонила. Сказала, что у тебя нет света, а у тебя дела какие-то. Не знаю. Ну, я как раз вышел в магазин и думаю: вдруг тебе нужна помощь. Ты бы мог воспользоваться моим электричеством… Ну… Блин, не так. Я хотел сказать, что у меня дома все в порядке. Если у тебя что-то важное, ты мог бы прийти. Ну, если у тебя что-то важное. То есть, если ты хочешь. Ну, это… — Правда? — Мобэй не стал дослушивать. Да даже самого Цинхуа утомил тот бред, что он нес. — Ты пришел, потому что… — Потому что у тебя очень важные дела! Ты ведь человек важный, тебе нельзя пропускать сроки, — от собственных слов было почему-то тошно. — Ну да, точно, — Мобэй тоже хмыкнул и будто как-то разочарованно отвернулся. Холодный ветер подул откуда-то с севера. Снова наступило молчание. Шан Цинхуа развернулся в ту же сторону, куда смотрел Мобэй. Там стояли силуэты темных, будто мертвых, домов. Как они были похожи на горы, те самые, что видел Цинхуа у себя из окна. Но почему-то они не внушали такого страха. Трепет, благоговейный трепет, но не страх. Будто тьма поглотила все вокруг, будто все умерло. Ни света, ни голосов, ни музыки, ни людей. Пустота, холодная и темная. — Подожди минуту, — Мобэй не обернувшись, пошел куда-то вглубь, навстречу тем самым теням. Шан Цинхуа только кивнул. Почему все так? Почему это чувство еще не оставило его? Почему заставляло действовать так глупо? Почему вынуждало бояться? Как глупо. Мобэй появился быстро. Вернее он выехал откуда-то из тени. Цинхуа пораженно округлил глаза. Машина у Мобэя была под стать ему: такая же стильная, серебристо-серая, блестящая. Будто с обложки. Дверь с пассажирской стороны открылась. Цинхуа глупо смотрел и не двигался. — Садись, — кажется, Мобэй сказал это уже не в первый раз, но был услышан только сейчас. Тихий звук двигателя, шуршание колес — все это разбавляло тишину. Цинхуа не знал, что сказать, поэтому лишь смотрел в окно на убегающие деревья и дома. Будто все это также торопилось куда-то, уносилось прочь от того места, куда ехали они. И лишь луна оставалась неподвижной, она важно следила за ними, пыталась ни за что не отстать. Странное чувство уязвимости. — Сегодня холодно, — Мобэй не обернулся, продолжая смотреть на дорогу. Цинхуа заметил на его пальцах два серебряных кольца. Выглядело красиво. — Почему ты не застегнул пальто? Странная вещь для начала диалога. — Хах, холодно? Не заметил. Мне стало душно, — излишнее бахвальство. Излишняя ложь. Судя по смешку Мобэя, тот его раскусил. — И все же, лучше не шутить с погодой. Не думай, что ты умнее зимы, — Цинхуа фыркнул. Его тут будут отчитывать как школьника? — Не дуйся. — А? — Шан Цинхуа аж растерялся. Что он только что сказал? — Ты, когда с чем-то хочешь не согласиться или обижаешься, фыркаешь и надуваешь щеки. А еще скрещиваешь руки на груди. Не думал же, что я забыл? — Мобэй как будто усмехнулся, кажется, даже взгляд непривычно смягчился. — Оу, — Цинхуа тут же опустил руки на колени и пожал плечами. — Наверное. Хах, я не замечаю этого, — он шумно выдохнул и откинулся на спинку сиденья. Не забыл. Этого он не забыл. А остальное? Дом встретил их уютным светом, теплом и смешной песенкой о вкусном собачьем корме. Цинхуа ушел на кухню, чтобы сделать чай для Мобэя и кофе для себя. Почему-то он до сих пор не мог прийти в себя. Что-то съедало его изнутри. Мобэй же по его указаниям сел на диван и достал свой ноутбук, чтобы поставить его на зарядку. Техника радостно встретила хозяина. — Возьми, я сделал зеленый, — Цинхуа поставил кружку на столик. Мобэй кивнул, не отрываясь от экрана. — Если хочешь поесть, то… — Все в порядке, — Мобэй покачал головой. — Лучше сядь и попей горячий кофе. Пришлось послушно сесть и обхватить кружку руками. Оставаться вдвоем в одной комнате было неловко, но Шан Цинхуа почему-то не мог заставить себя уйти. Будто что-то привязало его к этому дивану. На выручку пришло сообщение Цинцю. «Ты продолжишь меня игнорить, да? Знаешь, вообще-то это раздражает! А вдруг ты там повесился уже, а я не знаю!» «Мне тебе из петли надо писать что ли? Бро, ты такой злой!» Шан Цинхуа с усмешкой закатил глаза. «Все у меня хорошо. Писать не могу нифига! Поэтому смотрю дорамы и пью кофе. В одном из районов отключили свет еще. Поэтому пришлось приютить Мобэя. Сегодня придется снова прожить день без строчки». «Подожди… Мобэй? У тебя Мобэй? Бро, ты как там вообще? Все же хорошо?» Все же хорошо? Наверное. Все в порядке. Мобэй спокойно сидел на другом конце дивана и что-то сосредоточенно печатал, периодически хмурясь. Никакого внимания на Цинхуа. Все хорошо. Наверное, все прекрасно. «Ок! Не парься» В человеке рядом не было ни капли пренебрежения, ни капли отторжения или злости. Казалось, он своеобразно поинтересовался даже самочувствием Цинхуа, когда спросил его о расстегнутом пальто. Это ли Шан Цинхуа ожидал услышать? Это ли было тем, что он ждал? А ждал ли он чего-то? Что-то так и стремилось раскрошить голову. Что-то незримое, которое выплывало откуда-то из глубины. — Все хорошо? Цинхуа тут же осознал, что обхватил голову руками. Он опустил те и попытался улыбнуться. — Отлично, — неизменная фальшивая улыбка. — Только я, похоже, устал. Ты не против, если я оставлю тебя и пойду к себе? Не буду мешать тебе. Мобэй странно посмотрел на него, но потом лишь кивнул. Цинхуа поспешно встал и, еще раз улыбнувшись, пошел к лестнице. Ему срочно нужно было побыть одному, нужно все осмыслить. Темнота комнаты, серебристый свет из окна и тень гор — это встретило его в полном молчании. Это было здесь, наверху. Внизу же сидел Мобэй. Тот самый Мобэй, который не должен был находиться здесь. Который не должен был спрашивать Цинхуа о том, почему его пальто расстегнуто. Который не должен был соглашаться прийти сюда. Который не должен был вновь встречаться с ним! Встречаться и делать вид, что все хорошо. — Все хорошо? Шан Цинхуа тихо сполз по двери на пол. Все было в порядке. Ведь так? Мобэй спокойно общался с Цинхуа, по-дружески смеялся над ним. Вот уже второй раз они прогуливались, если можно так это назвать, вечерами до дома Цинхуа. Говорили о работе, о каких-то мелочах. Мобэй даже выслушал тогда странную исповедь Цинхуа о том, что у него элементарно не получалось писать. А сегодня Мобэй сидел в его гостиной и пил его чай, пока работал за ноутбуком. Все так обычно и просто. И все же, все это не то. Все это ненормально. Это неправильно! Они не должны делать этого! Не должны делать вид, будто ничего не произошло. Будто… — А может, так и надо? Может, это и правильно? Шан Цинхуа ждал, что Мобэй будет холоден к нему, он ждал этого злого, уничтожающего взгляда. Он боялся с ним пересекаться из-за возможного неприятного разговора, который бы вытягивал из него слова, как оттягивали окаменевшую жвачку. Но Мобэй не заговаривал о прошлом. Наивно было думать, что тот еще пылал негодованием и пытался добиться правды. Так же наивно, как думать, что все это было серьезно. Цинхуа понял, что Мобэй так легко общался с ним, потому что ничего не испытывал: ни обиды, ни ненависти, ни других чувств. Ничего не осталось, все унеслось ветром погасшей юности. А было ли хоть что-то? В памяти до сих пор был тот взгляд, полный удивления, разочарования и боли. Могло ли это все быть лишь мимолетным цветением первоцветов? Или наоборот попыткой юношеского бунта, частью которого и должен был стать Цинхуа? Человеческое непостоянство подобно легкому пару, клубящемуся в морозном воздухе. Цинхуа радовался, что смог избежать неловкостей, и, наверное, все меньше боялся общаться с Мобэем. Но по ночам эта веселость пропадала. Что-то не давало покоя, что-то терзало. И, наконец, он смог понять, что это было. Этот навязчивый и глупый вопрос: «Почему ты забыл?» Все было хорошо. Но почему от этого было вдвойне тяжко?