А скоро будет весна

Шан Цинхуа ощутил чей-то взгляд, направленный на него. Пронзительный, внимательный. Создавалось ощущение незримого прицела. От этого он тут же распахнул глаза. А потом громко выругался от испуга и схватился за сердце. — Блин, Мобэй! — желание ударить сидящего на краю его кровати Мобэя было слишком велико, но Цинхуа сдержал себя. — Какого хрена? Я сплю! — Я знаю. Никаких извинений или объяснений. Шан Цинхуа казалось, что над ним издеваются. Может, заслуженно, но все же. — Цинхуа, — Мобэй не переставал смотреть, его глаза блестели в темноте. — Цинхуа… Нам нужно поговорить. — Сейчас?! Шан Цинхуа не поленился и нащупал телефон. Свет от экрана резанул глаза, отчего голова будто раскрошилась изнутри. Три часа ночи. — Вот сейчас? — Вечером, — Мобэй, судя по колебаниям темноты, кивнул. — Тогда какого… — Мне нужно будет уехать с утра. А вечером мы поговорим. Хорошо? Шан Цинхуа попытался как-то связать все это воедино, но мысли витали где-то вне его головы. Поэтому он лишь вновь повалился на подушку и буркнул что-то. — Давай, давай. Езжай работать там. Ну, или что у тебя… Ты работай, работай… Трудись. Вечером, ага, вечером… Ты поработаешь, а потом вечер… Поедим… Ты там работай, ешь… — Да ты спишь. Мобэй вздохнул, но Цинхуа уже не услышал. Он вновь погрузился в сон, совершенно забыв обо всем, что ему только что было сказано. Ночной визит стал частью сна. Мобэй посидел еще немного. Он смотрел, как Цинхуа что-то еще продолжал мычать во сне, полностью уткнув лицо в подушку. Может, ему уже что-то снилось, раз он вновь принялся ворочаться, совсем как гусеница. За окном было темно. Мобэй смотрел на тонкие очертания небольших гор, которые вдруг так отчетливо стали проступать сквозь темноту. Если долго вглядываться, можно было увидеть звезды. Их было очень много, они прятались на черном небе. Мобэй протянул руку, чтобы поправить одеяло, но Цинхуа снова начал крутиться. Это выглядело забавно. Он никогда и подумать не мог, что этот человек такой суетливый даже во сне. Лишь бы ему снилось что-то хорошее. Мобэй понимал, что не мог больше ждать чего-то, не мог полагаться на то, что Цинхуа поймет все сам. Ему нужны были слова, нужна была правда, хоть он так и боялся ее. Он не дал Мобэю ответить тогда, в ту ночь Нового года. Сначала он закричал и отшатнулся, вновь закашлялся, чуть не поперхнулся водой, а потом и вовсе уставился в телевизор, как будто ничего и не было. Мобэй не стал возвращаться к той теме. Ни тогда, ни на следующий день, когда Цинхуа слишком громко разговаривал за завтраком, будто пытаясь кого-то перекричать, ни через день, когда пришли Нин Инъин и Мин Фань. Но нельзя было ждать. После экзаменов Мобэй уехал из города тихо. Возможно, Бинхэ видел, что с ним что-то не так, поэтому не стал ничего спрашивать. Мобэй просто хотел все забыть, вернуться к самому началу. Одному было проще. Было. Сейчас же это одиночество было подобно наказанию. Мобэй корил себя за то, что решил довериться кому-то, подпустил кого-то так близко, проявил слабость и сам сблизился с кем-то, втянул другого человека в свою жизнь. Этого слабого, неуклюжего, болтливого, забитого… И жестокого. Лживого. — А? Мобэй?! Ло Бинхэ тоже поступил в Пекинский. Университет большой, у них были все шансы не пересечься за все годы обучения, если бы не общие занятия по теории управления. Ло Бинхэ чувствовал себя виноватым перед другом. Из-за своего эгоизма и своей погруженности в собственные проблемы и чувства он упустил момент, когда был нужен своему единственному настоящему другу. Мобэй не упрекал его, не говорил ему ничего, возможно, он даже и не думал, что Бинхэ в чем-то провинился перед ним, но того скребло непонятное и незнакомое чувство. — Ты не общаешься ни с кем из наших одноклассников? Мобэй не общался ни с кем. Он хотел все забыть, зажить так, как раньше: без лишних привязанностей, без обманчивого сладкого тумана. Он не собирался налаживать связи и с одногруппниками. Они могли предать его. Они все были в какой-то степени конкурентами. Успехи одного сопровождались лживыми улыбками остальных. Одному быть проще. — Ты не скажешь, да? Бинхэ после общих пар вел Мобэя в кафе рядом: перекусить и попить кофе. Разговаривал почти всегда лишь Бинхэ. Мобэй понял, что тот наконец признался Цинцю. Подробностей он не спрашивал. И не хотел знать, на самом деле. Он чувствовал внутреннюю злость. — Ты… — Бинхэ не знал, как спросить, но все же решился. — Ты… Ты же был с Цинхуа. Мобэй сжал стаканчик и уже приготовился грубо рявкнуть. — Ты больше не любишь его? Почему-то этот вопрос полностью опустошил его. Как будто все мысли выключились и погасли. Все исчезло. «Не любишь его?» Как он относится к человеку, что оттолкнул его? К тому, кто разорвал его мечту так нелепо? Просто бросил в него поток слов, не глядя в его сторону. И ради чего? Ради денег? Он ненавидел его? Презирал? Хотел разорвать его, уничтожить? Забыть? Мобэй понял тогда, что не знает, как ответить. «Не любишь его?» Он не мог ответить на этот вопрос, потому что за свой же ответ ему хотелось отчаянно себя ударить. Он смотрел на обложку своего скетчбука и боялся его открыть. Ему хотелось его разорвать, но когда Мобэй уже готовился открыть тот и начать выдергивать листки, его рука замирала, а голос в голове отчаянно вопил и выл. Он не мог. Уничтожить память об этом человеке было ему не под силу. Очередное копошение рядом вывело из задумчивости. Мобэй все же встал с кровати, еще раз оглянувшись напоследок, и вышел из комнаты. Утро наступает в полдень. Так было написано однажды великим, а кто Цинхуа такой, чтобы спорить . Шан Цинхуа уже несколько раз просыпался, смотрел на часы и отказывался вставать, потому что было еще слишком рано. В итоге он заснул и проснулся уже только тогда, когда солнце было уже высоко. Тело простонало от долгого лежания, поэтому пришлось сползать с кровати постепенно. Умывшись, посидев в душе и поглядев на то, как стекает вода, Цинхуа вышел, но к своему удивлению не учуял манящего аромата из кухни. Может, смешно, но это уже стало частью утреннего ритуала. И сейчас ощущалась какая-то пустота. Шан Цинхуа потерянно постоял у двери в ванную, а потом все же поплелся на кухню. Пустота. Солнечные лучи освещали стол, на котором стояли контейнеры и лежал какой-то лист бумаги. Шан Цинхуа покрутил головой, словно пытаясь что-то найти, а потом все же подошел и взял в руки листок, который оказался запиской. «Поешь». Больше ничего. Ни слова. Цинхуа лишь безучастно пожал плечами и положил записку на стол. Потом вновь взял ее и прочел еще раз. Нового ничего не появилось. Рис, тушеные овощи, обжаренные ломтики мяса под соусом — это первое, на что наткнулся Шан Цинхуа. Мобэй реально приготовил все заранее. Тут же всплыли воспоминания о ночном визите. Это не было сном… Мобэй реально приходил, а потом еще и пошел готовить? — Боги, да зачем?! Цинхуа сел и хлопнул себя по лицу ладонью. «Ерунда какая-то! Почему он это делает? Почему?! Почему он хочет…» Шан Цинхуа опустил палочки, что взял чисто автоматически, и ошарашенно уставился на ту самую скупую записку. Мобэй сказал, что вечером он вернется и они поговорят. Вечером. Сегодня вечером. О чем им говорить? Зачем? Цинхуа сам не понял, как начал есть, вновь не разбирая вкуса. Лишь бы не думать. Натолкать внутрь себя всего да побольше и не думать. Он хотел разобраться с тем, что происходит между ними, хотел понять, почему Мобэй вел себя так. Но он в то же время боялся правды. Боялся чего-то подобного: «А что такого? Все же нормально». Ничего не было нормально. «Это все ведь в прошлом». Но ничего не было… — В прошлом… Для Цинхуа ничего не было в прошлом. Отголосок той боли, что он увидел в тех синих глазах, до сих пор не давал ему спокойно спать. Хотя за столько лет он уже немного успокоился… Цинхуа уже не мучили так часто кошмары, ему не казалось, что он куда-то падает во сне, а небо больше не обрушивалось на него, придавливая к кровати. Он вроде почти успокоился. Почти. Каково осознавать, что ты уничтожил в человеке, которого ты любишь, веру в людей окончательно? Каково это держать в руках осколки чужого сердца? Он вдавливал их пальцами себе в кожу, его кровь текла вниз тонкими струйками, а раны все не могли затянуться. Каждый раз, когда он пытался заснуть, в голове возникала именно эта проклятая сцена. Или еще хуже. Тот вечер. Тот самый вечер, когда Мобэй из-за озорства прижал его к кровати и не дал сбежать. Ощущения оживали вновь, но от них становилось лишь больнее. Этого больше не будет. Это все уничтожено. Лишь насмешка над настоящим. Шан Цинхуа схватился за голову и с размаху ударился ей о стол. Тарелка с рисом подпрыгнула тогда в испуге. Лоб заныл, но ему было все равно. Боль отрезвляла. Цинхуа даже улыбнулся сквозь болезненную гримасу. Он просто не хотел слышать, что все это было только с ним, что это все ничего не значило. Он не хотел, чтобы прошлое было «всего лишь прошлым». Но он и не хотел, чтобы Мобэй мучился так же, он бы возненавидел себя, если бы узнал, что кто-то из-за него испытывал что-то подобное. Боль потихоньку утекала, лишь точка посередине лба продолжала пульсировать. Цинхуа приложил к ней холодную банку с кофе, что он привез из Шанхая и до сих пор не выпил. — Блин, я надеюсь, он забудет об этом. Ну, или будет таким уставшим, что даже говорить не захочет! Цинхуа захотелось отвлечься. Если каждый раз для этого ему нужно будет себя бить, то он не доживет до вечера. Можно было бы убраться, но после того, как Мобэй навязался ему в соседи-сиделки-домработницы-повара, его дом и так был вычищен. Готовить необходимости тоже не было, но Цинхуа решил попробовать. Хотя стоит упомянуть, что делать это он не любил. И не особо умел. — Проследите, чтобы сахар растворился полностью! Девушка с пучком ослепительно улыбнулась. На щеках проступили очаровательные ямочки. Шан Цинхуа только начал, но уже полностью успел перепачкаться в муке, просыпать сахар и чуть не вылить себе на руку кипяток. Он аккуратно помешивал воду ложкой, нагнувшись к ней как можно ближе, чтобы рассмотреть, как тает сахар. — Не забудьте приготовить венчик. Шан Цинхуа, конечно, про него забыл, поэтому полез в ящик, чтобы отыскать ту самую штуку, которую крутила перед экраном милая девушка в розовом фартучке с оборками. — Нужно, чтобы не осталось комков. «Как вообще уничтожить эти комки? Пальцами их давить?» Шан Цинхуа смотрел на месиво в тарелке и не верил, что это можно будет есть. Может, он выбросит все еще до прихода Мобэя. Хотя так хотелось дать тому попробовать приготовленное что-то своими руками. Тот бы удивился. Может, даже обрадовался бы. Хотя на это Цинхуа не надеялся. Вдруг было бы так вкусно, что у того бы и не осталось сил говорить. — Помешивай! Помешивай! — Цинхуа ворчал то ли на себя, то ли на венчик, что лениво копался в вязком тесте. — Какого цвета будут ваши кексы? Цинхуа решил сделать желтые и голубые, потому что только эти два цвета остались от прошлой готовки Инъин. Хотя ему и хотелось сделать их такими же милыми розовыми, как получилось у девушки из видео. Цинхуа будто специально разводил на кухне такой хаос. Тетя бы его убила. Зато те полчаса, пока готовились его кексы, он потратил на уборку. Затем отмывал себя. Чем больше он делал, тем меньше думал. На фоне звучала какая-то музыка, она заглушала мысли. По телевизору шло шоу с какими-то известными певцами. Те отвечали на вопросы и что-то рисовали. Цинхуа пытался делать все сразу: смотреть телевизор, подпевать песне, отмывать от муки пол и поглядывать на часы, чтобы не передержать кексы. — Хэй, как дела? У тебя там вечеринка? Звонок Цинцю лишь примешался к этой какофонии. Цинхуа неожиданно обрадовался и включил громкую связь. — Хэй, бро! Нет, я всего лишь решил испечь кексы. — Чего? — Цинцю или не поверил, или не расслышал. — Кексы пеку! — Цинхуа подошел к телефону и проорал это. — Чего ты орешь?! — А чего ты переспрашиваешь? Шэнь Цинцю цокнул. В это же время сработал таймер. На удивление Цинхуа вышло довольно сносно. Может, не так аккуратно, как у той девушки, но довольно неплохо. Даже мило. Желтые кексы напоминали милые лимончики, а голубые какие-то мятные печеньки. — И на вкус недурно! — Цинхуа откусил один и удивленно начал крутить тот «лимончик». Будто не верил. — Ты там хомячишь? — Я сделал кексы! А они оказались вкусными! Представь! Шэнь Цинцю представить, видимо, не мог. Поэтому молчал. — Блин, а неплохо, — Цихуа поднял надкусанный кекс и стал рассматривать его как какую-то пробирку на свету лампочки. — Может, не зря я это затеял. Думал, просто отвлекусь, пока жду Мобэя, а тут… — Мобэя нет? Шэнь Цинцю проигнорировал его кулинарные восторги. Шан Цинхуа лишь недовольно фыркнул. — Он куда-то уехал. Может, все же ушел, хотя вещи, — Цинхуа обернулся в сторону гостиной, где на диване лежала одна из футболок Мобэя, — на месте. Вернется вроде вечером. — И что же? И что между вами? Шан Цинхуа опустил кекс. Вдруг громкие звуки обступили его. Откуда-то из телевизора раздался смех. Как все нелепо, какой фарс. Зачем он все это делал? — Цинхуа? — как долго он молчал? — Я… Я не хочу об этом говорить с ним. Песня переключилась. Заиграло что-то заводное. По телевизору шла реклама. — Почему? — Цинцю искренне недоумевал. — Блин, он живет с тобой! — это звучало несколько двусмысленно, отчего Цинхуа непроизвольно ощутил какой-то огонек внутри. — Вы вместе в одном доме! Спустя столько лет! Блин, и вы… — Я не хочу слышать, что ничего не значу. Цинхуа сел на стул и подтянул телефон к себе. Он не заметил, как раскрошил половинку бедного кекса. — Если он скажет, что все нормально, это значит… Я не хочу этого слышать… Ничего из того, что он может сказать. — Но Цинхуа… — Цинцю, если бы ты понял, что ничего больше не значишь для Бинхэ, как бы ты себя чувствовал? Шэнь Цинцю не ответил. Цинхуа представил, как тот обернулся куда-то в сторону, где стояла рамка с фотографией. Цинхуа помнил ее. Там Бинхэ и Цинцю сидели за столом и махали в камеру. Это был конец третьего года в университете. Тогда они наконец были вместе. Цинхуа не верил в это до последнего. Как бы Шэнь Цинцю ни упрямился, как бы ни отнекивался, ему был дорог Ло Бинхэ. Их события не развивались так стремительно, как у Цинхуа и Мобэя, что, возможно, и спасло их от болезненного краха. Любовь не любит скорости. — Теперь понимаешь? — Цинцю все еще молчал. — Семь лет, а во мне ничего не поменялось… Почему у меня не получилось, заглушить все в себе? — пальцы с силой дернули волосы. — Если он скажет, что все это в прошлом, это не успокоит меня! Лишь докажет, что я сам уничтожил себя. Я сам! Только я! Бессмысленно убивал себя все это время! Я не хочу этого слышать! — Цинхуа… — Цинцю, семь лет! — Шан Цинхуа вдруг взорвался. — Семь лет! Со мной это происходило семь лет! Я сам не понимал, что это! Каково это лишиться всего мира? Ты хоть понимаешь? Ты думаешь, мне хотелось провести эти семь лет так? — Не ори! — Цинцю тоже не обладал большой выдержкой. — Я все эти годы пытался поддерживать тебя, и ты это знаешь! Я уже давно хотел рассказать все Бинхэ, а потом бы и Мобэю, но это ты мне не дал! И только из-за твоих же истерик я не стал этого делать! Мне, как никому другому, понятно, что происходило с тобой, хоть ты и пытался это скрывать! Ты сам пропал в первый год! Ты хоть представляешь, в каком состоянии ты был, когда я увидел тебя на втором курсе? Ты не виноват в этом! Но Цинхуа… — он сделал паузу. Шан Цинхуа опустил плечи. — Ты не виноват в этом… Ни в чем. Ты не мог перестать это ощущать. Ты… Пора жить настоящим. Настоящее. Какое оно? Какой у него запах, вкус, цвет? Будто что-то очень неуловимое. Каждую секунду настоящее становится прошлым. Жить настоящим — это значит жить, не боясь отпускать прошлое и хватать будущее. Настоящее — это веревка, по которой ты идешь. — Ты здесь? — Шэнь Цинцю спросил это очень тихо, либо же Цинхуа так показалось. Все как-то резко смолкло. — Здесь. Ты… Прав? — он аккуратно стряхнул крошки себе в руку. — Знаешь, настоящим жить очень страшно. Как подумаю, сколько пройдено и сколько идти… Ты прав. Цинхуа скомкано попрощался и отключился. Крошки отправились в ведро. Цинхуа подумал, что мог бы высыпать их во двор птицам, но эта мысль пришла ему в голову слишком поздно. Как и осознание того, что в доме стало слишком тихо. Цинхуа взял тарелку с кексами и пошел в гостиную. За окном уже сгущались сумерки. Телевизор погас. А на диване материализовался Мобэй, что вальяжно положил одну ногу на другую. Цинхуа застыл на пороге, в ужасе сжимая тарелку. Как давно он вернулся? Слышал ли что-то? Кексы затряслись. — Ты готовил? — Мобэй обернулся к Шан Цинхуа. Никакого приветствия не последовало. Будто все так и должно быть. — Хах, да, — он шагнул к дивану и все же поставил тарелку на стол. — Вдруг так устал от своего безделья! Вроде получилось недурно! Попробуй! Мобэй послушно сразу же взял один голубой кекс. Цинхуа внимательно проследил за его движениями, за аккуратным укусом, за тем, как начали двигаться челюсти. — Я подавлюсь от твоего взгляда, — Мобэй сглотнул. — Вкусно. Очень. Ты молодец. Шан Цинхуа улыбнулся и выдохнул. Хоть что-то у него получилось. Первый раз и такой удачный! — Возьми еще! Я сделал много! Мобэй взял желтый. Цинхуа так же внимательно смотрел, сидя теперь рядом. — Ты хочешь что-то сказать? — Мобэй откусил и этот кекс, но теперь пристально смотрел в ответ. — Оу, нет, ничего! Я… Как у тебя дела? Как съездил? Ты работал? Когда я проснулся, то забыл, что ты приходил ночью. Не то чтобы я беспомощный без тебя… Ну я привык… Блин, нет, точнее… — Все нормально? Шан Цинхуа растерялся от этого вопроса. Просто бездумно кивнул, даже не удосужившись придумать ответ. Мобэй вздохнул. — Нам надо поговорить. Вмиг эта фраза рухнула на него. Шан Цинхуа боялся этого больше всего! Он так оттягивал этот момент, но ничего не получилось! — Лучше поешь сначала! Ты же голодный! — Цинхуа… — Как дела на работе? Ты не сказал. — Цинхуа… — Ты, наверное, много работаешь. Это хорошо! Ты молодец! — Цинхуа. — Ты устал, да? Давай отдыхай! Я не буду мешать! — Цинхуа! Мобэй редко кричал. Цинхуа, если быть точнее, слышал его крик лишь однажды: в тот день, когда тот ринулся перед ним, чтобы остановить их одноклассников. Шан Цинхуа не понял, когда он встал. Мобэй перегородил ему проход. Пришлось лишь опустить голову, чтобы не смотреть в это лицо, чтобы не смотреть на этого человека. Мир сузился и замолчал. — Не уходи. Ты всегда уходишь. Давай поговорим. Шан Цинхуа не сдвинулся. Он постарался сделать так, чтобы в голове зашумели волны, чтобы абсолютно ничего не возможно было услышать. Перед глазами все плыло, он умел намеренно расфокусировать зрение. Пусть все расплывается. — Ты боишься того, что можешь услышать, но даже не пытаешься меня выслушать! Шан Цинхуа не кивал, не двигался, не отвечал. Он будто был не здесь, а где-то далеко. Его сознание медленно пыталось выключиться, отгородить его от всего, что сейчас будет произнесено вслух. Ему было страшно представить, что мог услышать Мобэй из его разговора с Цинцю. И как он мог это понять. — Если бы я знал, что было с тобой… Мне никто не говорил. Да, это правда. Никто не говорил Мобэю о Цинхуа. Они не знал друг о друге ничего. Между Цинцю и Бинхэ тема их друзей была табу. Никто не мог сказать Мобэю о том, что творилось с Цинхуа эти годы. Никто не мог рассказать, что чувствовал Мобэй. — Я никогда не хотел сказать тебе, что все в прошлом. Я хотел, чтобы ты сам понял мое отношение к тебе. Но ты так упорно все игнорировал. Шан Цинхуа мелко вздрогнул, но не поднял глаз. Руки безвольно висели вдоль тела. Раньше он и надеяться не мог на то, чтобы Мобэй столько ему сказал. Причем говорил только он! Как все перевернулось. Раньше он видел лишь молчаливую обиду и невысказанные сомнения. А теперь этот человек говорил с ним! Вот только теперь именно Цинхуа молчал. — Ты не понимал… Я видел, что ты не хочешь сам это осознавать. Каждый раз, когда я пытался что-то сделать, твои глаза стекленели. Цинхуа чувствовал, как его медленно покачивает. Будто сама земля трясется. Но все предметы вокруг не двигались. — Я все знаю. Крепкие руки остановили качку земли. Цинхуа ощутил, как его плечи сжали, чтобы не дать ему больше мелко раскачиваться. Перед глазами неожиданно все стало очень ярким. Будто он вернулся откуда-то в свое тело. Щелчок какой-то лампочки внутри. Шан Цинхуа первым делом посмотрел на тарелку с кексами. Желтый был таким кислотно-ярким, а голубой был похож на небо. — Я читал твою книгу. Кто-то втолкнул вовнутрь кислород. Так сильно, что грудь заболела от такого количества воздуха. Шан Цинхуа вздрогнул и попытался отступить назад, но руки надежно зафиксировали его. — Ту самую. «Только помни меня». От услышанного названия собственного романа Шан Цинхуа чуть не стало дурно. Нет, он не мог поверить, что это не сон. Мобэй не мог прочесть его книгу. Просто не мог! Он не должен был этого делать! — Зачем? Это единственный вопрос, который вырвался у Цинхуа. Наконец, он поднял голову и посмотрел на то самое лицо, что представлял каждую ночь. Что-то заныло в висках. Так сильно, что хотелось сжать голову и свернуться в комочек. Будто что-то распухало изнутри. — Я знаю все, — Мобэй повторил это. — Я наконец узнал все. — Да нет… Нет! Это все неправда! — Цинхуа тряс головой. — Я долго не мог решиться, чтобы купить ее, — Мобэй не обращал внимания на его сбивчивый лепет. — В это время я начал работать полный рабочий день. У меня так кипела голова. Я слышал про твой дебют, я очень хотел прочесть твою книгу. — Да нет… Нет… — Но я прочел ее слишком поздно, — Мобэй тихо выдохнул. — Всего лишь полгода назад? Или чуть больше… Каждый раз, когда я начинал, что-то обязательно прерывало меня. Но потом… Цинхуа, все, что там описано… Это все правда? Это же мы все там? — Нет! Нет! — Цинхуа дернулся и попытался выпутаться из железной хватки, но руки не давали ему пошевелиться. — Читая ее, я возрождал все события того года. — Прекрати! Нет, все ложь! Все ложь! Цинхуа ощутил, как одна держащая его рука вдруг переместилась наверх. — Какой же ты упрямый. Тише, еще тише. Все вокруг застыло. Цинхуа смотрел в темно-синие глаза наверху. Звезды, в них точно блестели звезды. Прикосновение к спине, к лопаткам, к позвоночнику по-прежнему воспламеняло кожу даже сквозь одежду. Будто не было этих семи лет. Как же знакомы все эти ощущения. Как же долго он пытался их забыть. Как они были коварны и злы! Время повернулось вспять. Цинхуа задрожал, когда почувствовал теплое дыхание очень близко. Рука сзади осторожно придвинула так, что можно было потрогать мягкую ткань свитера. Он никак не мог опустить голову, не мог противиться этому. Если бы он только попытался отвернуться, Мобэй бы отступил. Но Цинхуа стоял неподвижно. Он же может немного обмануть себя? Это же обман? Легкие теплые губы. Он помнил их, он знал их. Как же давно. Почему это не стерлось из памяти? Сладость неба и солнца была на губах. Совсем мимолетные движения, лишь слабая ласка. Мобэй не мог сделать большего, лишь только осторожно целовал эти холодные губы, что будто и не хотели поддаваться в самом начале. Но что-то оттаяло. Цинхуа тонко выдохнул, губы пошевелились в ответ. Хватило и этого. Каким же долгим было это ожидание. Как долго он желал получить поцелуй этого человека вновь. Его тепло было таким желанным, таким родным. Разве могло у него получиться все это забыть? Как живы те воспоминания, что не смогла поглотить тьма. Никакая злость, никакая обида не стерли тот трепет перед этим теплом. Он ведь и правда хотел все забыть, хотел уничтожить все это в себе, будто отравить себя ядом. Но все это будто срослось с каждой его клеточкой. У него получалось лишь злиться на себя, только на себя. Проклинать того, кто дал почувствовать, что такое любовь, а потом проклинать себя. Но не получалось ненавидеть того, кто покинул тебя из-за своей любви к тебе. Правильно ли это? Он не думал, что когда-нибудь вновь сможет поцеловать этого человека. Нет, это же сон, да? После всего того, что было сказано на том склоне, после его эгоизма и молчания. Неужели он еще может рассчитывать на что-то, кроме презрения? Как ему хотелось прижаться сильнее, это бы помогло не думать. Вот только он отчаянно контролировал себя. Даже когда ощущал такие трепетные прикосновения на своих губах. Это было похоже на тот самый поцелуй тем вечером. Будто какое-то обещание, долгожданное обещание. Очень медленное, нежное, осторожное. Он бы отдал все, чтобы это не прекращалось. И тогда, и сейчас. Не получалось забыть того, для кого ты стал центром Вселенной. Минута. Две. Цинхуа не заметил, как его руки переместились на талию Мобэя. Дотронуться до него было слишком большой роскошью. Недосягаемая звезда была так близко. Цинхуа не помнил, когда закрыл глаза. Лишь почувствовав дыхание на своей щеке, будто возвещающее о конце их сладостного забытья, он мгновенно распахнул их. Мобэй перед ним не исчез. Все это было реальностью. Он так же стоял перед ним совсем близко. Шан Цинхуа ошарашенно смотрел на слегка отстранившегося Мобэя. Паника в глазах, похоже, слегка смутила того. Рука замерла, едва коснувшись шеи, так и не посмев вновь полностью приблизиться к теплой коже. Возможно, Цинхуа мечтал о подобном в своих снах. Воображал похожий сюжет каждую бессонную ночь. Но каждый раз чувствовал лишь горечь. Ему было очевидно, что Мобэй не сможет больше ему поверить. После его предательства, после той жертвы, что принес Цинхуа, чтобы сделать «все правильно». Но сейчас он вновь чувствовал это дыхание так близко. Вновь чувствовал дрожь от тепла этих пальцев. Странное дежавю заставило все внутри замереть. — Даже после всего, что ты узнал? Шан Цинхуа важно было уточнить. В первую секунду, как только он услышал о прочитанной книге, ему стало страшно. Затем стыдно. Словно Мобэй прочел его дневник. Теперь он знал о нем все, все его мысли, чувства, сомнения, страхи. Цинхуа впервые понял, насколько откровенен был в своем романе. А может, это делалось специально? Надеялся ли он, что Мобэй действительно прочтет его книгу? Не он ли был единственным для кого предназначалось это пылкое откровение? Но смог ли Мобэй понять его правильно? Принял ли его правду? Простил ли его? Мобэй не ответил. Лишь его руки вдруг слишком порывисто и бесцеремонно обняли Цинхуа и прижали к себе. Тот не сопротивлялся. Лишь послушной куклой уткнулся в плечо перед собой и ничего больше не сказал. Будто все это происходило не с ним. Этот синий свитер, эти темные волосы, пряди которых наверняка щекотали шею, эти руки, что так ощутимо прижимали его все ближе, пытаясь вжать его в чужую грудь раз и навсегда, эти удары сердца, что ощущались сейчас так отчетливо, — все это правда? Шан Цинхуа уставился вбок. Там на тарелке лежали забытые кексы. Желтые и голубые. Как солнце и небо.