— Не смотри! — Цинхуа деловито отвернулся, прикрыв своей спиной ноутбук. Звук клавиш не замолк.
Мобэй предпринял еще одну попытку посмотреть, что же тот так активно набирал, но Цинхуа снова шикнул и начал ерзать.
— Что там такого секретного? — Мобэй проявлял излишнее и несвойственное ему любопытство. Цинхуа уже стал пенять на себя, ведь его укус, похоже, имел пагубные последствия.
Вот уже третий вечер они проводили так: сидели в комнате Цинхуа, уткнувшись в собственные ноутбуки. Мобэй просматривал различные документы, иногда спрашивая совета, когда дело доходило до бухгалтерских расчетов, а Цинхуа писал книгу. Он впервые за полгода написал больше страницы. Нижняя строка файла извещала его о том, что он преодолел рубеж в двадцать страниц. В масштабах книги это было не так уж и много, но это было гигантским шагом для Цинхуа. Он наконец понял, как должен писать, что он должен донести до читателей и зачем он вообще это делает. Мобэю он пока ничего не говорил, предпочитая печатать молча.
— Если ты будешь меня игнорировать, я отберу твой ноутбук.
Шан Цинхуа лишь хмыкнул, ничего не сказав. Мобэй недовольно заелозил на его кровати. Видимо, уже закончил с отчетами и просто смотрел в окно — там уже была розово-фиолетовая вуаль уходящего солнца.
— Молчишь, да?
На этот раз он кивнул, но печатать не прекратил. Клавиатура задорно щелкала.
Мобэй ждал. Он не стал бы прерывать его, потому что это было чревато криками, нытьем и скулежом. Поэтому он ждал, лишь посылая в тишину пустые угрозы.
Шан Цинхуа сам не знал, как они переместились в его комнату. Просто теперь, стоило солнцу окраситься в оранжевый цвет и погнать за собой тени, они оба поднимались наверх. Цинхуа нравилось писать, сидя возле окна, ни в одном месте больше не приходило такое вдохновение. Мобэю нравилось работать рядом с Цинхуа. Вот и все объяснение. Длинная лестница, что разделяла их, теперь поскрипывала под двойными шагами. Два мира соединились.
— Ты же понимаешь, что меня это бесит?
Лишь цоканье слегка приглушило разговоры клавиш, что будто посмеивались над угрюмо молчавшем Мобэем. Цинхуа хотел дописать еще немного, буквально три строчки, но он об этом не скажет специально.
Комната гасла, укрывалась синеватой тенью.
Долгий выдох и хруст уставших пальцев сообщили об уходе музы. Она ухмыльнулась напоследок и, легко крутанувшись на носках, деловой походкой вышла прочь.
— Ну, вот и все! — Цинхуа сказал это с небольшой издевкой, даже не повернувшись к Мобэю. — Ох, я так устал! И…
Мобэй потянул его на себя, откинувшись на стену за спиной. Шан Цинхуа лишь заворочался, но затем повел плечами, разминая их, и послушно растекся, устраиваясь поудобнее.
Это повторялось уже третий вечер.
Шан Цинхуа впервые испытывал такое умиротворение. Могло ли ему прийти в голову, что он когда-нибудь будет так спокоен в присутствии Мобэя? Даже тогда, в юности, в их короткие месяцы беззаботной влюбленности они не были так отданы этой счастливой гармонии. Да, именно гармонии, именно она царила между ними. Будто они уже изрядно пожившие вместе супруги, что научились ценить время, проведенное вдвоем, в тишине и двойном одиночестве.
Мобэй аккуратно прошелся рукой по плечу Цинхуа вверх. Тот слегка вздрогнул, выдернутый из своих мыслей, и расслабленно прикрыл глаза, после чего полностью откинулся спиной на теплую грудь Мобэя. Металлическая цепь, что так четко выделялась на фоне черной водолазки, приятным холодком прошлась по коже шеи, отчего Цинхуа тихо выдохнул и улыбнулся. Он осторожно погладил жесткие пальцы, слегка щекотавшие его бедро. Цепь браслета нагрелась от его руки, впитав тепло уже двоих людей. Мобэй полюбил носить массивные, но элегантные украшения. Цинхуа они тоже нравились, вернее, ему нравилось, как они выглядели на Мобэе. Закрытые глаза позволяли воспринимать все касания намного острее, ощущать чужое тело сильнее, полностью растворяясь в его тепле. По волосам протанцевало легкое дыхание, наверняка был оставлен неуловимый поцелуй.
Шан Цинхуа провел рукой вверх, приласкав крепкую шею, взлохматив мягкие волосы и остановившись на теплой щеке.
— Устал? Хочешь спать?
Тихий голос Мобэя взволновал распушившиеся на макушке волоски. Но Цинхуа молчал. Лишь продолжал медитативно оглаживать его линию челюсти и скулы. И даже рука Мобэя, так собственнически обвившаяся вокруг его талии, не заставила его выйти из этого приятного транса. Цинхуа словно пребывал в каком-то сне, где терял границы реальности. Из-за отсутствия зрения явь размывалась еще больше. Лишь осязание позволяло удостовериться в том, что все это не пустые ночные фантазии. Этим всем Цинхуа будто пытался убедить себя в чем-то: либо окончательно утвердиться, что это правда, либо распахнуть глаза и узреть ту разочаровывающую горькую пустоту. Будто мечты могли выйти за границы его ночных сказок и жестоко пошутить. А может, он просто сошел с ума? Сколько писателей в итоге оказались подвержены психическим отклонениям? Могло ли быть такое, что у него на самом деле шизофрения? В детстве Цинхуа очень боялся, что может сойти с ума. Он увидел какой-то репортаж о сумасшедшей женщине, которая убила своего мужа. Ей казалось, что это его злой двойник, который хотел куда-то ее увезти. Она по-звериному выла в камеру и беспорядочно звала супруга, считая, что нож в живот воткнул ему кто-то другой. Тот самый злодей, что портил ее жизнь. Цинхуа боялся, что подобное может случиться с ним, но сам же парадоксально стал выискивать у себя признаки сумасшествия. Но сейчас он был бы счастлив, даже если происходящее было простой иллюзией.
— Если не ответишь, я укушу тебя.
Мобэй лишь тихо усмехнулся у самого уха Цинхуа и коснулся губами мочки, явно давая понять, что он не шутит. От легкого теплого дыхания Цинхуа лишь тихо прыснул и развернул голову. Легкий мятный аромат коснулся его носа.
— Открой глаза.
Правда ли это? Или лишь иллюзия? Может, он сошел с ума?
Цинхуа слышал эти слова так близко, практически ощущая, как они скользят по его губам.
Может, он бы и вздумал игриво покачать головой или изобразить, что и вовсе не услышал, но улыбка полностью выдавала его. Тусклый свет неприятно ударил в распахнувшиеся глаза, будто весь мир в его многообразии обрушился сейчас на Цинхуа, что вынырнул из уютной тьмы. Мобэй умудрился включить торшер рядом с кроватью. Сколько Цинхуа был в гипнотическом сне? Но ради тех темно-синих глаз, что были сейчас так близко, он готов был выдержать эту ужасающую тяжесть.
Рука с плеча плавно переместилась на щеку Цинхуа, слегка наклонив голову. Он не в силах был сопротивляться. Мягкое дыхание совсем рядом прошлось по губам, заставив податься немного вперед: никакого расстояния больше не осталось. Мягкое скользящее касание вновь выбило все мысли. Да и нужны ли они были, когда тебя целует мужчина твоей мечты?
— Иногда мне даже страшно представить то, о чем ты думаешь, — Мобэй усмехнулся прямо в губы, вызвав волну мурашек.
— Тогда не представляй, — Цинхуа практически полностью развернулся. — Вдруг там что-то ужасное.
— Знал, что ты снова хочешь написать расчлененку, — усилившаяся хватка вызвала писк, который вновь был заглушен совсем мимолетным и до неприличия коротким поцелуем. — Когда мы после уроков сидели друг напротив друга, ты тоже игнорировал меня. Сидел со своим блокнотом и не реагировал ни на что.
Мобэй не собирался отодвигаться. Каждое сказанное им слово Цинхуа ощущал на своих губах. И это так будоражило.
— Пф, как будто нам было о чем говорить, — Цинхуа закатил глаза, но потом спохватился. — Ну, то есть… Эй, мы были разные… И я…
— Мне хотелось с тобой поговорить, но ты молчал.
Цинхуа бы поспорил насчет того, кто из них молчал больше. А еще бы он отметил, что желание общения не выражается взглядом «я тебя уничтожу». Но вместо этого он лишь на секунду уткнулся в губы Мобэя, а потом с улыбкой отстранился.
— Вот бы и начал первый. Чего ты ждал от забитого подростка?
Мобэй не ответил. Только чуть улыбнулся уголком губ и провел носом по виску Цинхуа. Будто еще секунда и раздастся тихое урчание. У Цинхуа уже не раз возникала ассоциация с большим диким котом, что вдруг запрыгнул на колени в поисках гладящей его руки.
— Больше не буду молчать.
Говорили ли они о прошлом с той ночи? Нет, им не хотелось больше упоминать об этом. Пожалуй, с того мига они негласно решили начать заново. Утверждать, что все страхи и вся боль осталась в прошлом, было бы глупо. Изменилось ли что-то в них самих за это время? Ушел ли тот свет, что соединил их и обрек на муки в холодной темноте? Наверное, они пытались выяснить это.
Цинхуа ощущал ту невероятную тягу к Мобэю, какую не испытывал во времена их школьного подросткового романа. Было ли это сравнимо с теми чувствами, что обуревали Мобэя тогда и сейчас? Изменилось ли это?
Просто хотелось быть рядом. Когда они были вместе, что-то успокаивалось в Цинхуа. Будто пустота заполнялась чем-то сладким и теплым. Достаточно было лишь сесть рядом и вместе молчать. Был ли шанс что-то вернуть?
— Все, пошли. Поужинаем? Потом я снова сяду писать, — Цинхуа иррационально прижался к Мобэю лишь сильнее, противореча своим же словам. Он как будто и не собирался отпускать того.
— Хочешь рис со свининой в кисло-сладком соусе? — Цинхуа кивнул. — Тогда пошли. Пока я готовлю, можешь постучать по своей клавиатуре.
За последнее он удосужился легкого толчка. Но все же Цинхуа послушно отодвинулся, разрешая Мобэю встать.
В доме поочередно везде вспыхивал свет. Романтичная полутень растворялась.
Так ли легко поверить в то, что жизнь стала собираться заново, как тот самый пазл, что был забыт на чердаке многие годы?
Цинхуа смотрел во двор. Возле ворот висел одинокий яркий фонарь, что подсвечивал пушистый разросшийся куст. Кажется, тот не был таким высоким, когда Цинхуа жил здесь ранее. Деревья молчаливо, с ленцой, качались, будто подтанцовывая какой-то только им слышимой мелодии. Весь мир за окном такой огромный, многообразный, но такой ничего не значащий по сравнению с тем миром, что был между двумя людьми. Так странно.
Цинхуа так некстати вспомнил очень далекий вечер. Тогда он громко смеялся и барахтался на чужой кровати. Тогда Мобэй вселил в него тот трепет, что не дано познать кому-то еще, кроме них двоих. Это было давно. Единственный раз, когда он забыл о том, кто он такой. Пусть потом он и резко вскочил на ноги и смущенно засобирался домой.
Цинхуа прыснул.
— Ты там чего? — Мобэй развернулся к нему, держа в одной руке запотевшую от пара крышку.
— Просто вспомнил кое-что забавное, ничего такого, — Цинхуа махнул рукой и продолжил смотреть в окно.
Ничего большего тогда быть и не могло. Мобэю нравилось его дразнить. Хотя, возможно, так он хотел раскрыть самого Цинхуа. Почему он с таким отчаянием говорил о своих чувствах, но никак не мог их проявить? Чего боялся? Могло ли быть после этого вечера все по-другому, если бы он не был так труслив? Почему Шан Цинхуа сам отказывался верить в то, что это может быть все серьезно? Он просто не понимал, как его могут любить так, любить такой, как Мобэй. Он так долго шел к пониманию этого, так тщательно боролся со своими сомнениями, а в итоге осознал лишь тогда, когда все потерял. Может, Мобэй тогда ушел, потому что Цинхуа своим страхом и молчанием стал похож на того, кому все равно? Пока в душе он кричал и боялся, на лице лишь светилась извиняющаяся улыбка. Перед кем она извинялась и за что?
Если тебя любят, не нужно бояться, что эта любовь закончится. Нужно любить в ответ.
Легкий ужин обычно сопровождался звонкой беседой. Теперь говорить было не тягостно. Цинхуа рассказывал что-то про свое издательство, вспоминал Ци Цинци. Мобэй спрашивал его про книгу, коротко говорил о работе, не забывая указывать на то, чтобы Цинхуа побольше ел.
— Будто хочешь меня откормить и съесть!
— Если не будешь есть, загнешься.
На этом короткий спор заканчивался, а разговор продолжался уже на другую тему.
Затем постепенно наступала ночь. Цинхуа час отводил на просмотр какой-нибудь дорамы, что шла по телевизору. А потом вздыхал и охал по поводу очередного сюжетного поворота, который опять не позволил героям воссоединиться.
— Да сколько можно уже?! — возмущался он.
Мобэй лишь пожимал плечами.
И вновь комната на втором этаже, вновь перечитывание написанного за день, редактура, правки. Свет торшера, отблески экрана на лице, веселое щебетание клавиатуры, тишина за окном, чужое дыхание сбоку. Мобэй обнимал Цинхуа, когда переваливало за полночь, и с твердой и угрожающей интонацией приказывал ему ложиться спать. Цинхуа уже не верил в эту мнимую угрозу, лишь недовольно бурчал или сонно мямлил что-то себе под нос. Потом он послушно откладывал ноутбук, слегка хлопая Мобэя по плечу, чтобы тот его отпустил, и заявлял, что будет спать. Мобэй послушно вставал, желал хороших снов и уходил.
Пальцы замерли. Цинхуа обернулся к Мобэю, что тоже что-то читал в своем ноутбуке и слегка хмурился. Наверняка отчет о каких-то поставках.
А все это правильно? Мог ли он так отталкивать вновь того, кого ждал семь лет? Кто даже спустя столько времени продолжал ждать его. Кто вместе с ним успел испытать столько, но не растерять былой привязанности. Всегда ли первая любовь подобна лишь хрупким первоцветам? Почему все говорили о ее красоте, но никто не говорил о ее стойкости? Цинхуа хотел вернуть ту искру и никогда ее не отпускать. Именно она была его музой, его гармонией, его счастьем, его жизнью. Наверное, это странно, если человек испытывал такую зависимость от другого, но если в этом был истинный смысл обоих, то почему бы и нет?
Страшно, до сих пор очень страшно, но теперь по-другому. Шан Цинхуа никак не мог привыкнуть, что теперь он мог просто жить. Без чувства вины, без кошмаров и пустоты. Но тепло рядом доказывало ему, что, да, мог.
Ему впервые было так хорошо. Впервые ночи не казались ожившим кошмаром. Впервые ему не нужны были снотворные. Тревога внутри истончалась. С каждым касанием, с каждым словом, с каждой улыбкой. Туман рассеивался, и очертания чего-то далекого и долгожданного становились все яснее. Цинхуа не хотелось лишаться этого чувства. Он жаждал этого света. Так же, как его жаждал когда-то Мобэй.
Испытывал ли то же самое еще Мобэй?
— Цинхуа? — пальцы Мобэя зависли в воздухе, так и не притронувшись к клавишам, когда вокруг талии обернулись тонкие руки.
— М? — Цинхуа уткнулся в спину, немного сморщив нос от пощекотавших его длинных волос.
— Ты… — Мобэй так и не смог договорить, потому что тепло сзади стало очень близко, а пальцы впереди переплелись очень крепко.
— Просто я решил, что не хочу тебя отпускать. Наверное, так, — Цинхуа тихо выдохнул и сглотнул. Говорить это глядя лишь в спину было проще. — Я так много всего передумал за эти годы. Так ненавидел себя за то, что причинил тебе. Я дурак, да. Но я слишком слаб, чтобы отказаться от возможности вновь быть с тобой.
Мобэй молчал. Шум ноутбука прекратился, тот облегченно ухнул напоследок и погрузился в сон. Остался лишь мягкий свет торшера и свет ночи из окна.
Прохладные пальцы опустились сверху, слегка погладив костяшки. Будто своими движениями они пытались внушить, что все хорошо. Способен ли Мобэй на такую нежность, или Цинхуа лишь мерещится? Хотя Мобэй всегда был прямолинеен в своих чувствах, он не пытался что-то утаить или использовать иносказания. Он выражал их так, как мог, как считал нужным, как умел. Может, Цинхуа не всегда понимал и принимал их, пугался и невольно отталкивал. Но ему не хотелось больше избегать их. Когда он в прошлом ощутил себя готовым взять их сполна, ему дали лишь пощечину. И вот у него есть второй шанс, на который он не рассчитывал, так почему он до сих пор боится взять его?
Он ощутил, как зашевелилось тело в его руках. Цинхуа приоткрыл глаза и недоуменно нахмурился.
— Отпусти.
Цинхуа напрягся. Он решил, что ему послышалось.
— Отпусти.
«Почему?»
Неужели все было лишь сном? Всего лишь очередной туман, что заволакивал этот городишко. Почему же так? Лишь горькие грезы. Шан Цинхуа ощутил на мгновение, как его руки холодеют. Он послушно разжал пальцы.
— Про…
Роковое слово не успело сорваться с языка. Мобэй молниеносно развернулся и повалил Цинхуа на кровать.
— Ай, что за…
— Сильно? — Мобэй как будто очнулся от какого-то дикого порыва и уставился на зажмурившего один глаз Цинхуа. Длинные волосы свесились с одного плеча и упали тому на щеку.
— Нет, — Цинхуа улыбнулся то ли от легкой щекотки, то ли от суетливых пальцев, что пытались переплестись с его, то ли из-за чего-то еще. Такое необъяснимое чувство чего-то таинственного, невидимого и горячего. — Просто я решил, что чуть не совершил еще одну ошибку.
Мобэй выдохнул. Вторая рука мягко обняла за талию, чуть приподнимая теплую мягкую толстовку.
— Никаких ошибок, — горячий вздох рядом с шеей, Цинхуа непроизвольно прикрыл глаза и слегка отклонил голову. — Ты не совершал никаких ошибок.
Влажные губы мягко заскользили по коже. Воротник толстовки опускался все ниже, оголяя для легкого холодка ключицы. Рука Цинхуа потянулась к кнопке торшера. Пришла ночь. Золотистый свет растворился в дрожащих тенях звезд. Рука дотронулась до плеча, а потом потянула наверх. Мобэй не стал сопротивляться. Кто он такой, чтобы отказываться от такого манящего поцелуя?
Тогда, давно, ему так не хватало этого тепла. Так хотелось разделить его с кем-то и не быть отвергнутым. Вот только даже тот, кто протянул ему руку, все же продолжал держать его на расстоянии этой же самой руки, не приближая ни при каких условиях. Может, он сам был виноват в этом? Если бы он говорил о своих намерениях чуть больше и яснее, он бы не получал в ответ такого же молчания? Только редкие моменты слабости, редкое затмение, что находило на них. Как же он жаждал поцелуя этого человека, что прятался среди ветвей клена, ворчал, сидя на подоконнике, и лепетал что-то, убегая прочь по коридору. Когда это началось? С какого момента? Он не мог сказать сам. Можно ли ощущать такую постыдную зависимость? За это хотелось избить себя. Хотелось, чтобы тебя обнял тот, что навсегда поселился в твоем блокноте.
Цинхуа осторожно отстранился и еще раз приблизился, слегка лизнув нижнюю губу Мобэя. Границы реального размывались. Тело раскалялось. Горечь прошлого и темнота будущего исчезли. Мобэй хмыкнул и сжал пальцы Цинхуа.
Прошлого уже не вернуть. Да и нужно ли? Им никогда не возвратить то неуклюжее юношеское признание, никогда не ощутить дрожи того вечера. А нужно ли это? Если жизнь дала им еще один шанс, то, может, стоить создать что-то новое?
Прохладные пальцы, проникли под ткань толстовки. Цинхуа охнул в поцелуй и непроизвольно выгнулся в пояснице. Но, услышав смешок, легонько пнул в бедро.
— Не дерись, — Мобэй скользнул губами по губам и опять спустился поцелуями вниз.
Каких сил ему стоило не дрожать от того, как Цинхуа обнимал ногами его бедра, сближаясь с ним все больше и больше.
Шан Цинхуа не хотел жить. Даже не знал, что не хотел этого. Он брел по холодным тропинкам, не чувствуя, как серый дождь стекает по щекам. Когда же придет солнце? Есть ли оно еще? Или умерло когда-то давно? Те горы, что виднелись из окна, забрали его навсегда, проткнули своими тупыми вершинами. Нет, он не хотел умирать. Он просто не хотел жить.
Раньше.
А сейчас?
Он не хотел отпускать его вновь. Не хотел покрываться пылью и кричать в темноту.
Как приятно ощущать этот жар внутри. Что-то плескалось внизу живота. Что-то вязкое и кипящее проходилось по всему телу и вызывало дрожь, резко падая куда-то в глубину. В этот момент у Цинхуа из горла рвались тихие вздохи.
Цинхуа вырвал руки из плена чужих пальцев. Ему просто хотелось ощутить это тело, дотронуться до этой кожи. Черная водолазка поддалась с легкостью. Мобэй лишь молча усмехался, Цинхуа чувствовал это на своих ключицах.
— А сейчас я уже могу тебя кусать?
— Как будто тебя что-то остановит?
Легкое касание зубов, от которого Цинхуа ощутил разряд тока по всему телу. Он чуть сильнее нужного сжал поясницу Мобэя, возможно на ней останутся следы от его ногтей.
Надоедливая водолазка была снята, а за ней и последняя их преграда в виде толстовки. Цинхуа вдруг испугался того тепла, что исходило от кожи Мобэя и проникало беспрепятственно прямо в него. Это было чем-то очень незнакомым и волнующим.
— Дрожишь так, будто я тебя насилую, — Мобэй продолжал уже двумя руками гладить талию, слегка увеличивая нажим, и губами исследовать тело. Мягкая кожа покрывалась после его поцелуев мурашками.
— Пф, — сил что-то отвечать не было, да и нужно ли это было?
Когда руки Цинхуа проходились от поясницы к плечам и обратно, Мобэй ощущал невероятную слабость, которая туманила голову. Он бы отдал все, лишь бы эти касания не прекращались. Вместе с ними по телу разгонялся влажный огонь, который заставлял кипеть кровь. В районе солнечного сплетения что-то ярко вспыхивало, протыкая своими горячими лучами ребра.
— Знаешь, я часто вспоминал тот вечер, — Цинхуа повернул голову, подставив под поцелуи шею. Легкий укус заставил его зашипеть. — Не знаю… Не знаю, что нашло тогда… Но мне было хорошо.
Звук расстегивающегося ремня был слишком громким в этой тишине. Он и заставил на мгновение испуганно дернуться, но поглаживание уже теплых рук и легкий отвлекающий поцелуй в уголок губ успокоили набухший инородный страх.
— Если ты не…
— Замолчи, — Цинхуа зло шикнул и притянул лицо Мобэя как можно ближе, чтобы от волнения тут же укусить его за губу. Пусть тоже почувствует, каково ему.
Темнота казалась такой тесной, душной, молчаливой, но наполненной теплом и какими-то звуками. Мир вне этой комнаты перестал существовать. Сейчас были лишь они двое, больше ничего. В этот час, под этим небом, под этой луной нет ничего. Не существует солнца, не существует луны, нет иных голосов, звуков, городов, людей. Нет той темноты, нет времени, нет сомнений. Нет жизни и смерти. Так создавался мир — в полном одиночестве двух людей, двух богов или демонов. Не очень важно. Лишь ночь, лишь тишина, лишь шепот, лишь огонь, что сжигает изнутри, и прикосновения, от которых забываешь, кто ты.
Цинхуа прижался теснее. Он чувствовал, как руки на его бедрах приспускают резинку его штанов. Как же ему все равно, как же ему хорошо. Он видит во тьме блеск этих глаз, что смотрят на него из-за спутанных черных волос. Он знает, что они похожи на ночное небо.
«Если его глаза — это темно-синее звездное небо, то мои, карие, похожи на землю, что одиноко смотрит наверх».
Тихий стон заставил комнату содрогнуться. Нет больше сковывающего защитного рубежа. Тела слишком близко, чтобы ощутить чужой огонь и чужое желание. Вот-вот и кожа воспламенится. Цинхуа казалось, что места поцелуев и укусов горят и дымятся. Мягкие длинные волосы путались в его пальцах, но как же приятно было дергать их наверх, слушая при этом тихое шипение.
Как опасно оглаживала его бедро левая рука. Цинхуа зажмурился. Нет, ничего больше нет, ничего лишнего. Только они, вне времени и вне пространства. Ночь, когда не существует ничего более.
— Мобэй…
Сладкие губы и влажный язык не переставали распалять его тело. Вот-вот и его сердце выпрыгнет. Они были как раз возле него, как раз там был оставлен очередной мокрый поцелуй, что вызвал постыдный писк. Рука машинально сильно дернула волосы. Цинхуа приоткрыл глаза и увидел блеск ночи прямо на уровне своего сердца. Невероятно пленительная и постыдная картина.
Можно он… Нет, он не хотел так умирать. Смысл жизни только начался.
— Сделай меня центром Вселенной.
Тихий вздох перед громким стоном. Одна рука сжала его поясницу, а вторая спустилась непозволительно низко. Туда, где огонь был особенно обжигающим и болезненным.
Ничего больше не существовало в этой темноте.
***
Еле слышное пение птиц или непонятный призыв мозга проснуться, заставил Цинхуа разлепить глаза. Вначале он не понял, где он, кто он и почему он тут. Постепенно мысли выстраивались одна за другой.
«Уф, нужно постараться заснуть. Просыпаться в такую рань — это идиотизм!»
Цинхуа попытался повернуться набок, но тут же почувствовал, что его спина упирается во что-то теплое и твердое. Он замер, панически соображая, что это и почему оно в его кровати. Смертоносной молнией в голову ударили все воспоминания о сегодняшней ночи. В какой момент он отключился? Или они с Мобэем? Сколько глупостей он успел выпалить в этом одуряющем экстазе? А Мобэй?
Цинхуа аккуратно развернулся. Мобэй продолжал спать, чуть ли не уткнувшись лицом в подушку. Волосы почти полностью прикрыли его лицо. Цинхуа легонько дотронулся до них, чтобы убрать те за ухо. Он никогда не думал, что увидит спящего Мобэя так близко. Неприкрытые одеялом и одеждой плечи и грудь немного смущали, но вызывали и какую-то трогательную улыбку. Ощущалось какое-то благоговение. Цинхуа очень хотелось погладить наверняка теплую кожу, но он боялся потревожить спокойный сон Мобэя. Тот был невероятно очаровательным во сне: лицо было таким расслабленным, спокойным, волосы спутались и черной паутинкой оплетали подушку, губы были совсем немного приоткрыты, отчего приковывали к себе внимание. Так красиво и трогательно, впервые Цинхуа испытывал что-то подобное. Наверное, Мобэю снилось что-то хорошее. Цинхуа очень захотелось сфотографировать его, поэтому он привстал, чтобы найти свой телефон.
Тогда-то его взгляд и упал на окно. Утро, сейчас было раннее утро. Солнце только потягивалось, поднимая свои затекшие сонные лучи наверх. Оранжево-розовая полоска постепенно увеличивалась, переходя в голубое по-ночному, а не по-дневному небо. Деревья стояли неподвижно и продолжали молча спать. Где-то были слышны, даже сквозь стекла, голоса невовремя проснувшихся птиц, что принялись громко переговариваться, не беспокоясь о чужом покое. Легкий туман, который осядет буквально через полчаса, плыл в воздухе, размывая очертания мира, будто тот рисовался заново. Горы, освещенные сзади еще блеклым солнцем, начинали постепенно сбрасывать с себя тень сна, но тут же как будто засыпали снова. Маленькие деревья у их подножья сверкали влагой в бледных лучах, пробегавшихся по крошечным зеленым листочкам. Где-то там тек ручей, что не собирался засыпать после долгожданного весеннего пробуждения.
Шан Цинхуа смотрел на туманный рассвет, на блеклое солнце, на бледно-синие горы. Стоило проснуться так рано, чтобы застать эту красоту, эту нежность, что дарит начало весны земле.
Неужели это было всегда? Почему же он никогда не видел этого? Или не замечал? Этот мир всегда был таким? Всегда ли листья так красиво блестели со слезами на самых кончиках? Всегда ли солнце так неохотно выглядывало, будто не могло решиться и проснуться? А на небе всегда было столько красок? Голубой, синий, розовый, фиолетовый, оранжевый, белый… Будто случайно смешавшаяся и растекшаяся акварель.
Цинхуа хотелось открыть окно, чтобы вдохнуть в себя этот утренний воздух. Как он пах, чем? Наверняка чем-то особенным.
Сзади началось копошение. Шан Цинхуа почти не вздрогнул, когда руки обвились вокруг талии. Теплое после сна тело прижалось к его спине, разнеживая еще больше. Цинхуа опустил мимолетный взгляд на эти крупные ладони, на пальцы, собравшиеся в замок, и положил свою руку сверху. Оказывается, Мобэй на ночь не снял браслет. Цинхуа зацепился за эту деталь, поэтому прикоснулся к нему кончиками пальцев. Тоже теплый.
Мобэй сонно, наверняка даже не открыв глаза, уткнулся ему в затылок и жарко выдохнул.
— Чего проснулся? — Цинхуа погладил его костяшки и снова перевел взгляд на вид за окном. Вдалеке расширялась розовая полоска.
— Потому что ты не спишь.
Голос Мобэя был еще хриплым после сна. Кажется, тот еще и сам не до конца проснулся: Цинхуа ощущал его медленное, ровное дыхание у себя на затылке и шее.
Эти нежные руки, эта теплая разнеженная от уюта одеяла кожа, осторожные, будто убаюкивающие, поглаживания в полудреме, тихое дыхание, путающее волосы, — это было частью того туманного утра за окном, без этого солнце бы не пробилось сквозь туман.
Цинхуа чувствовал, как грудь Мобэя пытается прижаться еще ближе к его спине, будто тот пытается согреться, не упустить маленькие источник тепла перед собой.
— Поспи еще немного, — Цинхуа попытался развернуть голову, чтобы посмотреть на Мобэя, но тот упрямо впечатался носом в его затылок, будто приклеился!
— Не хочу, — его голос, звучащий как будто через этот самый туман сна, явно говорил обратное.
— Упрямец, — Цинхуа фыркнул и снова обернулся к окну.
Эта близость так разморила его, что он сам не заметил, как слегка откинулся назад, придерживаемый кольцом рук.
— Утро такое красивое. Никогда не видел его таким.
Мобэй отнял голову и тоже развернулся к окну. Цинхуа воспользовался моментом и лег тому на плечо. Самое удобное плечо, на котором ему когда-либо приходилось лежать. А еще это самые нежные руки, самое легкое дыхание, самые мягкие волосы, самое горячее и желанное тело. Цинхуа мог продолжать бесконечно, но не хотелось говорить. Хотелось лишь чувствовать все это. Чувствовать близость этого человека на себе, так близко, так мягко, так сонно. Они оба тоже часть этого рассвета. Мир ожил сегодня для них.
— Я тоже, — Мобэй, не сводя взгляда с окна, прошелся кончиком носа по его волосам. — Я тоже не видел его таким.
Шан Цинхуа продолжал гладить сцепившиеся в замок руки, будто пребывая в какой-то медитации. Где-то совсем близко заливисто пели птицы, перекрикивались друг с другом. Их не было видно. Создавалось впечатление, что это песня самого неба.
— Мобэй, — сзади раздалось еле слышное мычание. — А ты еще рисуешь?
— Я не брал в руки скетчбук уже несколько лет, — горячее дыхание от сказанных слов мягко и приятно прошлось по коже.
— Ты сможешь нарисовать это утро? — Цинхуа продолжал смотреть в окно. Еще немного и легкость красок рассеется. Солнце станет слепящим и горячим, небо однотонным, а птицы будут изредка ворчливо перекрикиваться о чем-то по мелочам.
Мобэй что-то пробурчал, но Цинхуа отчетливо ощутил, как он кивнул. Если он смог начать писать, то и Мобэй сможет раскрыть свой запылившийся скетчбук. Спустя столько лет. Может, они и вспомнят ту далекую песню. Или найдут новую.
Через минуту Мобэй молча завалился обратно на подушку и потянул за собой несопротивляющегося Цинхуа.
— Поспи еще.
Цинхуа хотел посмеяться, что это Мобэю хотелось спать, но он не стал ничего говорить. Лишь развернулся и обнял в ответ, утыкаясь в теплую шею. Сон сморил его сразу же.
Цинхуа не знал, сколько он проспал потом, но, когда он заворочался и приоткрыл один не особо хотевший открываться глаз, солнце уже лилось из окна и приятно пригревало не прикрытую одеялом спину.
— Ммм, тепло, — Цинхуа довольно зажмурился и утроился поудобнее на чем-то теплом.
В ответ он почувствовал, как его удобная постель обняла его за талию.
— А? — Цинхуа испуганно раскрыл глаза и тут же встретился взглядом с Мобэем. Растрепанным, сонным и невероятно красивым в этом утреннем антураже.
— Проснулся? Удобно?
До Цинхуа доходило очень долго. Лишь спустя полминуты гляделок и ощутимого объятия Цинхуа понял, на чем он лежал. А если быть точнее, на ком. Цинхуа испуганно подорвался, но сильные руки вновь прижали его и заставили лечь.
— Блин, нет, тебе тяжело! Отпусти!
— Нет.
— Почему ты даже сонный такой упрямый?
— Почему ты даже сонный такой суетливый?
Цинхуа сощурился и закусил губу, продолжая рассматривать Мобэя. Он соврет, если скажет, что не хотел лежать вплотную к этой теплой груди с этими руками на пояснице. Поэтому пришлось покорно лечь обратно и опустить голову на сложенные руки.
Эта ночь, этот рассвет — все это было как будто во сне, очень давно. И вот они снова проснулись в этом мире. Вместе. Когда-то Цинхуа говорил, что хотел встретить рассвет вместе. Именно тогда они был особенно искренним. Этим он и начал свою книгу. Помнил ли Мобэй об этом откровении? Понял ли, кому была адресована книга? По легкой усмешке и умиротворенному взгляду создавалось впечатление, что да, помнил и понял. Может, он ждал, когда Цинхуа сам заикнется об этом, сам скажет это снова, но получилось все лучше и без слов.
— Я рад, что встретил с тобой рассвет.
Глаза Мобэя расширились, кажется, даже руки слегка ослабли от удивления. Цинхуа рассмешила такая реакция. Он продолжал рассматривать Мобэя, разглядывать каждую черточку его лица. Возможно ли влюбиться в того, кого и так любил так долго? А может, это виновато то солнце, что так бережно грело их этим утром? Или пение птиц, что звучало все громче, будто самая прекрасная музыка этого мира? Цинхуа хотелось приоткрыть окно, плечи наверняка бы дрогнули от приятного холодка. В воздухе пахло бы травой, цветами и влагой. Весна, точно. Уже давно пришла весна. Но по-настоящему она расцвела именно этим утром.
Как же долго он ее ждал.
Мобэй смотрел в ответ. Думал ли он о том же, о чем и Цинхуа? Возможно. Он не утрачивал чувства на семь лет, не терялся в паутине забытия. Но обида и злость не покидали его. Постепенно все это растаяло, обнажив то, что он так старался спрятать и забыть. И вот сейчас все снова зацвело. Лед ушел. Мобэю хотелось верить, что он сможет разрушить остатки тех стен, в которые заковал себя Цинхуа. Ведь тот стал улыбаться так искренне. Так же как и раньше. Совсем как в его скетчбуке, что продолжал храниться на самой потайной полке. Он не смог уничтожить эту улыбку даже на бумаге, не смог разорвать и сжечь ее, как хотел. Но желаннее всего было видеть ее вживую. Рядом.
Это теплое солнце растворяло последние куски острых теней.
— Знаешь, какая у меня была еще мечта?
Мобэй удивлено выгнул бровь и вопросительно кивнул. Шан Цинхуа лишь расплылся в улыбке и приблизился к виску, щекотя дыханием кожу возле уха.
— Я хотел утром проснуться в твоих объятиях.
Он чувствовал, что должен был сказать эту до ужаса слащавую вещь, от которой бы Цинцю точно вывернуло. Но Цинхуа не виноват, что он мыслит, как герой из ромкома.
— Я рад, что эта мечта совпала.
Мобэй хмыкнул и сцепил пальцы в замок на пояснице Цинхуа, не давая и шанса на побег. По теплой мягкой коже прошлась рябь мурашек. Непонятно что-то пробурчав, Цинхуа в ответ положил руки на плечи Мобэя и коротко поцеловал его в губы.
Весна — это лишь начало. Самое желанное. Тепла солнца можно достичь, если пройдешь через лед и жгучий холод. И пусть холодный ветер еще спускается с темноты вершин. Вот-вот и его растопит солнце. Главное идти вперед.
Когда-нибудь весна обязательно настанет.
***
Я не знаю, как сложилась судьба моей героини дальше. Я так и не дал ей того финала, которого достиг сам. Она лишь улыбнулась бледному солнцу и пошла куда-то с обещанием обязательно исправить все то, что натворила.
«Надеюсь, у тебя все хорошо. Если ты еще что-то испытываешь ко мне, пожалуйста, дождись. Я приду и покаюсь во всем. Мое желание — еще раз увидеть твою улыбку.
Ты рисовал для меня мир, в котором я так желаю жить. Увы, я все стерла. Ненавидишь? Пускай. Ненавидь. Я все равно буду тебе улыбаться, даже сквозь слезы.
И когда мы встретимся… И все вернется на места… Давай смысл жизни начнется тогда? Я медленно иду к тебе, меня ведет солнце, меня утешает луна.
Только не забывай».
Она была более оптимистичной, чем я. Но ее итог нам не дано узнать. Когда книга дописана, когда мир достиг той точки, что хотел продемонстрировать писатель, увы, персонажи лишаются своего создателя, своего бога. В их мире наступает безбожье. Может, так произошло с нами всеми? Человечество когда-то было создано гениальным творцом, но его книга закончилась, а мы все еще живем, все еще помним, что когда-то нас кто-то создал. Мы зовем его, а он уже ушел в другие миры. Пожалуй, и мне пора оставить своих героев жить самим.
Я люблю свой роман, люблю своих героев. Надеюсь, что они без меня смогут найти верный путь. В их жизни обязательно должна наступить долгожданная весна.
