Истома

      Полночь.       Тоука понимает: ждать его бессмысленно — Кен явится (в лучшем случае) только к утру. Она ненавидит такие ночи — полные тоски и одиночества, ожидания и скверных мыслей в голове. Канеки выполняет свой долг Короля, Тоука это прекрасно осознаёт, потому что она любящая девушка (и верная подданая как никак), но всё равно не может не злиться на него. «Говнюк», и она обхватывает его подушку ногами и руками. «Придурок», и она утыкается в неё носом. «Идиот», и её немного успокаивает запах.       Канеки пахнет совсем по-домашнему: запах необычный, слегка сладковатый, и всё же одурманивающий — Тоука ярко ощущает, как сводит мышцы живота. Она невольно сжимает бёдра, и её щеки розовеют. Кен не касался её с тех пор, как к ним переехал Аято… Уже прошло сколько? Неделя? Две? Да больше! Она чертыхается и одним быстрым движением встаёт с кровати, откидывая подушку назад. Не время об этом думать. А самое время для кофе и ночных разговоров с Хинами! Потому что сама это дерьмо она не вывозит.       Когда у неё в руках кружки с горячим ароматным напитком, Тоука никак не зайдёт. Хинами вряд ли спит в такой час, и всё же девушка не может набраться смелости постучать в чёртову дверь. Одна кружка принадлежит Хинами, вторая — Канеки. Эта, казалось бы, мелочь не отыгрывает особой роли, и всё же щеки Тоуки горят огнём, и лютая декабрьская ночь кажется ей сейчас июльским солнечным деньком — хочется скинуть футболку и залезть под ледяной душ. И это даже не её футболка!       «Это неважно», — девушка проговаривает сквозь зубы и следом раздражённо выдыхает. Все уже давно знают об их отношениях, но почему-то Тоука всё равно каждый раз краснеет, словно школьница. Она взрослая женщина, и ей нечего смущаться отношений с любимым мужчиной! Ведь она и Канеки… Они… Тоука чертыхается ещё раз и раздражённо жуёт губу. Она слишком напряжена, и потому всякая глупость лезет в голову — так не вовремя!       Тоука пытается себя успокоить: она делает глубокий вдох, ещё один, считает до десяти и надеется, что Хинами скрасит её одиночество сегодня. Только, кажется, она забыла кое о чём. Точнее: кое о ком — до её ушей доносится приглушенный девчачий стон. И сначала Тоуке думается, что это лишь звуковые галлюцинации её разгорячённого сознания, но, когда она слышит томное «Аято…», она понимает — дело дрянь.       Девушка даже не успевает задуматься о своих действиях, когда её тело невольно дёргается, и она чуть не выпускает из рук кружки, испуганно отступая от двери. Потому что Аято и Хинами там явно не кандзи разглядывают. И явно не прошедшее задание Короля обсуждают. А чем они там занимаются, Тоука представлять не желает. В голове мелькает мысль, что если Аято уже дома, то скоро явится и Канеки, но её тут же уносит обратно тихий хлюпающий звук — девушка на ватных ногах возвращается в свою комнату, краснея всё гуще и гуще от каждого неприличного звука и услышанного стона (и девичьего, и юношеского). Аято и Хинами? Это просто не укладывается у неё в голове. Наверное, она была слишком занята мыслями о борьбе с CCG, о Канеки (конечно же) и о: re, что просто не замечала ничего происходящего между этими двумя. Скорее просто не придавала этому значения. А теперь вот оно как обернулось: её младший брат ласкает её (почти что) младшую сестру. Да уж. Но худшее во всей этой ситуации не это, потому что теперь Тоука ощущает не просто тяжесть внизу, а уже сжигающий её дотла пожар. Она возбуждена, её соски торчат, и она не придумывает ничего лучше, чем оставить чашки в покое и наконец коснутся себя.       Её тело дрожит, когда она захлопывает дверь и нетерпеливо зажимает подол футболки между зубов. Девушка закрывает глаза и осторожно, не торопясь, скользит пальчиками к нижнему белью. Она аккуратно поддевает ими ткань, спускается вниз и ощущает собственную влагу — это заставляет её тихо замычать от удовольствия. Канеки, Канеки, Канеки. Она уже успела забыть, насколько это приятно: проводить, не торопясь, пальцами меж половых губ, вперёд-назад, на несколько секунд останавливаясь на клиторе и каждый раз усиливая напор. Но ей этого мало.       Тоука стягивает одним движением с себя футболку, ещё одним — освобождает себя от трусиков, откидывая их куда подальше, и ещё одним, последним, — укладывает своё тело на кровать. Она выгибается в спине, зарываясь лицом в ткань, пахнущую им, им, только им, и возвращает руку обратно, где сейчас нужнее всего. Сознание рисует картинку, что это Кен ей приказывает: прогнуть сильнее спину (за что он одобрительно хлопает её несильно по ягодице), вонзить зубы в подушку, чтобы заглушить её крики удовольствия и раздвинуть шире бёдра — и Тоука подчиняется. Её движения становятся грубее, напористее, она трётся набухшими сосками о чуть шершавое одеяло, и от этого всего закатываются глаза в наслаждении. Девушка проникает средним и безымянным пальцами внутрь, растягивает себя и не сдерживает стона — он был бы доволен. Её пальцы методично входят и выходят, и при этом нижняя часть кисти так удачно стимулирует клитор, что Тоука вся натянута, словно струна, и напряжена. Ей хотелось бы, чтобы это был Кен: он бы чуть умелее двигал своими пальцами, что длиннее, толще и грубее. Тоука не слабачка, но рядом с ним она — загнанный в угол зверёк. Она возбуждается сильнее от одной только мысли, как он целовал бы её шею, другой рукой уделяя внимание её груди — то грубо её сжимая, то нежно поглаживая, то стискивая соски, то играясь ими. Точно! Тоука раздражённо хмурится и тянется свободной рукой к груди. Её тело настолько чувствительно, что девушка невольно дёргается и вскрикивает каждый раз, когда зажимает соски меж пальцами — невыносимое наслаждение.       Она дышит рвано, делает слишком быстрые и глубокие вдохи, ускоряет темп, и ей уже мерещатся звёздочки в глазах от приближающегося оргазма, когда негромкое «ой» откуда-то сзади нарушает её одиночество.       Тоука стремительно затихает, оценивая критичность ситуации: она, нагая и разгорячённая, с напряженными, алеющими от внимания сосками, блестящими от смазки бёдрами и пальцами внутри, представляет незваному гостю всю красоту её вида «сзади». И что-то подсказывает ей, что всё очень и очень плохо. С громким хлюпом Тоука высвобождает пальцы из хватки мышц и тут же выпрямляется, краснея, кажется, до кончиков волос. Она неловко кашляет. На неё взирает Канеки, явно не ожидавший такого приёма, и растерянно выдаёт: «Тоука-чан, ты…»       Девушка нервно сглатывает — он возбуждён: ткань на паховой области заметно натянута, нижняя губа закушена, и глаза горят так, словно он не ел несколько дней, а она — лакомый кусочек.       Мужчина не отрывает от её тела взгляда: медленно скользит от порывисто вздымающейся груди до сведённых в напряжении бёдер. Перед ним она безоружна — стоит-краснеет и нервно теребит руки. Если бы не комичность ситуации и всепоглощающая неловкость, она бы запрыгнула на него без лишних разговоров и… Чёрт, это слишком.       — Тоука-чан, я… я тебе не помешал, да? — произносит Канеки с беспокойством. От былого настойчивого взгляда не осталось и следа — он смотрит смущённо в сторону, нервно почесывая затылок. И выглядит таким невинным, как будто не он только что бесстыдно разглядывал её нагое тело!       — Чё?       В такие моменты Кен кажется таким остолопом, что она начинает закипать. Он что, серьёзно? Идиот! Тоука вмиг сокращает расстояние между ними и хватает ладонями впалые щеки, притягивая мужчину к себе. Она впивается в его губы своими — грубо, жарко, с нескрываемым желанием, и он отвечает с аналогичным рвением, шарясь дрожащими пальцами по её спине.       Поцелуй получается рваным, и Тоука тихо стонет, когда Канеки поднимается пальцами к груди — та слишком чувствительна и всё ещё требует внимания. Мужчина грубо сжимает полушария — Тоука невольно вскрикивает, за что он несильно оттягивает её за соски.       «Тсс, мы тут не одни, Тоука», — шепчет он ей на ухо, и девушка вздрагивает. То, как он резко овладевает каждый раз ситуацией, заставляет Тоуку течь сильнее и дрожать всем телом. Это — именно та авторитарность, присущая Королю, которую он использует со своими поддаными… и во время секса с ней. Её это заводит — она сильная женщина и в жизни, и на поле боя, но рядом с ним, точнее под ним, она может почувствовать себя хрупкой и слабой — обычной легкомысленной девчонкой, а не монстром с грузом из тревог и обид.       Кен тянет её на кровать — она послушно укладывается на спину, протягивая к нему руки. Его это забавляет, и он тут же прижимается к ней всем телом, концентрируя внимание губ на девичьей шее. Она рвано выдыхает и блаженно прикрывает веки. Канеки кусает, лижет и целует нежную кожу, спускается ниже и оставляет на шее, груди и рёбрах багровые, розовые отметины — мелкие-мелкие, словно россыпь звёзд на небе. Тоука убьёт его.       — Канеки… — она всхлипывает, когда его пальцы касаются клитора. Языком он дразнит поочерёдно соски — то правый, то левый, а указательным и средним пальцами стимулирует бугорок нервов внизу. Он скользит ими ниже — к половым губам, раздвигает их и массирующими движениями обводит сочащееся лоно. Но не проникает, отчего Тоука разочарованно вздыхает: — Кен, пожалуйста…       Мужчина довольно улыбается, не отрываясь от своего занятия. Сейчас всё, на что способна Тоука — это умолять и поигрывать бёдрами, недовольно хмурясь. И обычно он готов кончить от одного её вида, но не сегодня. Сегодня он не станет её сильно мучать, ибо сам довольно долго ждал этого момента, когда сможет ощутить всю её целиком. Канеки отрывается от груди и молниеносно, без предупреждения, вводит два дразнящих пальца внутрь — её натуральной смазки достаточно, чтобы не причинить лишнего дискомфорта. «Ах!» Тоука вытягивается на кровати, словно дуга, и громко стонет. Движения внутри слегка приглушают сводящее с ума возбуждение, но всё же этого мало — она всё ещё ощущает тянущую пустоту внутри. Ей нужно, чтобы он заполнил её полностью, чтобы он переполнил её собой.       Канеки добавляет третий палец, ускоряя темп, что становится почти что безжалостным, и Тоуке приходится прикрывать рот ладонями, чтобы хоть как-то приглушить свои крики. Мужчина сгибает ладонь, под углом проникая пальцами глубже и одновременно стимулируя основанием клитор — Тоуке хватает всего несколько рваных толчков, чтобы кончить до покалывания пальцев рук и ног. Она изливается на кровать, на что Канеки лишь самодовольно улыбается и с издёвкой вопрошает: — Уже, Тоука-чан? Она его точно прибьёт, определенно.       Тоука ему не отвечает — только тянется пальцами к ширинке его штанов и ловко, одним быстрым движением, оголяет полностью стоячий член. Канеки глухо стонет — член выпрыгивает из белья, розовый, пульсирующий, с блестящей головкой от предэякулята, и её руки сразу же направляют его к истекающей соками промежности.       — Тоука…! — из губ мужчины невольно вырывается громкий и протяжный стон, когда он ощущает сполна её узость. Стенки влагалища обхватывают его член так, что у него звёздочки мелькают перед глазами, и он невольно задаётся вопросом, как вообще мог воздерживаться от этого на протяжении трёх недель. Будучи внутри неё, он наконец чувствует себя полноценным, как будто они — одно целое. Канеки делает первый глубокий толчок и, не сдерживаясь, стонет: — Блять, Тоука…       — Тсс, мы тут не одни, забыл? — его черёд смущённо краснеть и сглатывать. Тоука притягивает его за белые пряди и целует, слегка прикусывая нижнюю губу. Мужчина глухо рычит от наслаждения.       Кен ускоряет темп — толчки становятся быстрыми и рваными, и всё же достаточно глубокими, чтобы заставить обоих стонать во всё горло. И плевать, если их услышат, потому что они ждали этого воссоединения душ и тел невыносимо долго.       Тоука кончает первой, выгибаясь всем телом, с его именем на устах. Кену даже не пришлось касаться её клитора или груди для дополнительного воздействия — настолько она была возбуждена, что наполненность и долгий влажный поцелуй сделали своё дело, и девушка достигла оргазма. Канеки закончил следом, изливаясь внутрь, заполняя её своей спермой. Их телесные жидкости слились в ней воедино, и они неохотно оторвались друг от друга, тяжело дыша. Мужчина коснулся её лба своим, расплываясь в лучезарной улыбке. Рядом с ней всегда было так — ярко и всепоглощающе — после чего не остаётся ничего, кроме сладкой истомы.