Давай расскажем

Музыка проникала сквозь щели меж полом, потолком и громко захлопнутой минутой ранее дверью, закрытой на ключ. Чёрный пиджак падает с твоих плеч на пол — твой стиль меня всегда возбуждал. Ты любил цепи, рваные джинсы, толстовки — ты был как я, но в то же время абсолютная моя противоположность. Твои тонкие руки, острые скулы, взгляд. Черт, как же ты смотрел. Подлецу всë к лицу. Только подлец — это не про тебя. Слишком мягко. Свет режет глаза. Одной рукой ты жмëшь на выключатель, а второй тянешь мою футболку вверх — кофта уже давно на полу. В белом освещении одного только горящего экрана ноутбука твоя кожа выглядит ещë более бледной. Тëмными глазами блуждаешь по моему телу, водишь холодными пальцами по моей контрастно-горячей коже. Твой взгляд всегда вызывал во мне бурю эмоций. Кажется, мне не суждено было узнать, ощущаешь ли ты хоть что-то похожее. Если мëртвые действительно ничего не чувствуют, то ты давно умер. Окончание очередной песни сопровождается гулом толпы — благодарность за возможность наслаждаться творчеством исполнителя. Произнесённые им самим слова благодарности. Далее очередной трек. Нас ничто не способно отвлечь друг от друга. Я уверен, что каждый человек в том зале знает тебя. Я уверен, что у тебя фанатов больше, чем у нас всех вместе взятых. Твои слушатели не знают, кто я. Не все. Не знают Ксению, Влада. Алексея, у которого вроде как есть что сказать. Я сам видел его в первый раз. Но каждый их слушатель знает тебя. Каждый мой слушатель. Они все пришли ради тебя. Без тебя этот фестиваль не имеет смысла. Ты — Будущее. Снова музыка. Ты слышишь его голос? Ты знаешь каждую его песню, каждое слово. Сейчас ты трогаешь меня так, будто всë, что между вами, ничего не значит. Нет никакой химии. Будешь ли ты ждать его дома? Я уверен, он хочет возвращаться. Теперь ты живёшь в Петербурге. Я был у вас в квартире дважды. Смогу с уверенностью сказать, что когда-то и у нас дома было так. После очередной пьянки в кухню мы выползали по очереди. Легче не становилось даже после душа, но хотя бы пахло от нас не как от бомжей-алкоголиков. Голова гудела, руки тряслись. Раньше я многого за собой не замечал. Удивлением становилось осознание, как быстро изнашивается моë паршивое тело. Нам стоило бы подумать о лечении своей дипсомании. Или это обычная зависимость? Алкоголизм. Обмануть себя невозможно. Так или иначе, самое время прекращать, пока мы не оказались в больнице. Это будет лучший вариант из всех возможных худших, но выбирать его не хотелось, ведь необратимый процесс всë равно загонит нас в могилу. Ускорять его не хотелось. Я никогда не думал, что стану скучать по этому чувству. Бояться не перестал, но стал тосковать. Просыпаться одному в нашей квартире отвратительно. Из головы не шёл твой силуэт. Буквально несколько месяцев назад я заходил в кухню и видел тебя. Ты сидел на подоконнике и молча курил, глядя в окно. Вид у нас за ним не самый лучший, но сейчас все эти пятиэтажки старенькие добавляли какой-то особой атмосферы. Приходилось делить место с засохшим цветком в тёмно-красном горшке. Как он у нас появился? Да я и не вспомню, и ты не вспомнишь. Дыма было много, а ещё много солнца, и я даже не ругался, что ты снова не открыл окно, ведь ты мëрзнешь. Так красиво лучики света путались в бледно-сером дыме, что мне захотелось взять телефон и сфотографировать, но фотограф из меня хуевый. Наверное, только ты вышел бы у меня красиво, ведь ты всегда получаешься идеально. Я молча любовался тобой, жалея, что когда-то не решил стать художником. Я ежедневно варил кофе, который мы пили вместе, и мне невыносимую боль причиняли воспоминания. За что бы я не взялся. Мне было сложно мириться с тем, что сейчас ты не слезешь с подоконника с ленивым стоном, не подойдешь, не прижмешься сзади, не возьмёшь за руки и не укутаешь в свою безграничную нежность. Не заставишь забыть про кофе. Особенно заметно твоё отсутствие стало зимой. Именно её я пережил с огромным трудом. Такую холодную, мерзкую, убивающую. Тебя больше не было в моëм доме и крайне мало стало в моей жизни. А ведь в нашей квартире тоже была весна, помнишь? Вспомни, как мы пили вино на лавочке перед домом. Ты говорил, что мы как бабушки, семечек не хватает разве что, а бабушки говорили, что алкоголь — это плохо. Мы знали, слушали, кивали, но всë равно пили. Возвращались домой под утро, когда небо розовело, придавая скучным серым стенам нашей квартиры такие нежные тона. Особенно уютно. Мы допивали вторую бутылку, или третью, сидя на полу. Ты смотрел вперёд, куда-то сквозь настенные полки в нашей общей спальне, а я смотрел на тебя. Кончики твоих тёмных кудрявых волос так забавно светились, когда ты наклонял голову, подставляя её солнечным лучам. Тонкие пальцы обхватывали то и дело горлышко бутылки. Иногда ты не пил и тебе просто надо было занять чём-то руки, а я с удовольствием наблюдал за этим. Ты смущался, когда замечал, а потом прижимался к моему плечу. Мне казалось, что человека нежнее тебя пьяного сложно найти. Почему-то на подобные мелочи я нечасто обращал внимание, и что же сейчас? Сейчас я не могу избавиться от этого. Избавиться от тебя. Я не успел осознать, когда всë пошло под откос. В какой момент нашей жизни я сделал неверный ход, оступился? Я ведь был интересен тебе, почему ты ушёл? Я не смог дать ответ на этот вопрос, как не дал его и ты. Быть может ты ответишь, почему мы сейчас здесь? Почему ты сидишь у меня на коленях и расстегиваешь мой ремень? Твой холодный, безразличный взгляд блуждает по моему полуобнаженному телу — я упустил момент, когда лишился своей футболки. Мне стоило меньше выпивать сегодня. Почему твои руки дрожат? Что ты чувствуешь? Тишина. Затем снова гитара, барабаны. Снова музыка. В нëм осталась ебаная пустота? Он просто не понимает, о чем поёт. Внутри не может быть пустота, когда рядом ты. Он знает это. Это знаю я. И я знаю, как никто другой, что такое ебаная пустота. Так расскажи мне, какого это — ебаться с другим под песни своего парня? Вжимая твоё худое тело в диван, я, конечно, не рассуждал о правильности происходящего. Не думал о том, что это унизительно. Ты в очередной раз втоптал меня в грязь, не делая при этом ничего. Я поддавался одному твоему взгляду, готов был идти за тобой, стоит тебе только позвать по имени — глупая псина. Как я хотел сделать тебе больно! Но мы оба понимаем, что это не я пользуюсь тобой, это ты пользуешься мной. Твои руки касаются меня как прежде. Твои стоны все такие же искренние. Я позволял тебе всë. Я не жалел тебя, хватая твои волосы, сжимая твои бёдра, а ты не сказал ни слова против. Ты понимал, что каждая моя попытка сделать тебе больно острым ножом впивается мне в спину. И я тоже понимал, но ощущал я это лишь открывая дверь ключами в нашу квартиру. Прячась от мира в заточении серых холодных стен, я убивал себя ежедневными, ежечасными мыслями о тебе. Я ломал себя, игнорируя любую попытку вытащить себя из этой ямы. Я не хотел принимать чужую помощь, но ты не протянул мне руку. Тебе это больше не нужно. Серафим в гримёрку вваливается с улыбкой на лице. Он счастлив. У него есть эта публика, которая примет бухим, которая поймёт бессвязную речь и поставит разбитое сердце под публикацией в его телеграме, которая споёт вместе с ним, будет любить даже с сорванным голосом. У него есть ты. И он искренне счастлив, ведь он не знает, что ты был не с ним. Он не знает, кто я для тебя. Расскажем? — Ебать, такая хуйня, я ебал, — его рука опускается тебе на талию. Как всегда очень содержательно, в стиле Сидорина. Ты обнимаешь его за шею. Взъерошенный, уставший, все твои действия ленивые, а от того кажутся более нежными. Я наблюдаю, сидя на том же кожаном диване, а тебе и дела нет. Будто меня нет. — ебаный пиздец. Мне кажется, я такую хуйню ещë не делал, блять. Не в одну ноту не попал, бля. — Было охуенно, Серафим. Мы слышали с Саней даже здесь, — голос твой кажется мне сейчас слишком громким, кружится голова. Такие же волосы, тёмные, кудрявые, как у тебя, перебираешь медленно пальцами. Твой взгляд, ласковый совершенно, был устремлён только на него. Когда-то ты так же смотрел на меня. Ты нагло врешь ему прямо в лицо, он верит. Он не знает, что когда он пел, мы слышали только друг друга. Неужели ты правда любишь его? Он целует тебя. Ты чувствуешь мой взгляд, я знаю. Так что же происходит сейчас внутри тебя? О чем думаешь ты, когда, обернувшись, замечаешь, что я смотрю? Чувствую себя мазохистом. Я поздравляю Серафима. Он не считает удачным своё выступление, но он улыбается — ты убедил его. Я бы тебе тоже поверил. Ты не волнуешься. Они поют твои песни даже когда тебя нет на сцене. Слышишь? Я слышу. Каждый. Тебя знают все. Они пришли ради тебя. Настраиваешь гитару. Твой голос, каждое твоё движение влюбляло меня в тебя заново. Я пытался запечатлеть в памяти каждую мелочь, чтобы, теряя тебя, не растворяться в всепоглощающем небытие. Я очень боюсь забыть тебя. Забыть твои черты лица, твои тёмные глаза, твои татуировки, твой голос, твои повадки. Я смотрел на тебя всë твоё выступление. И он смотрел. Серафим очень любил тебя. Он говорил об этом каждый грёбаный прямой эфир, каждое ваше совместное видео для телеграмма, каждое голосовое. Каждое совместное выступление. Я наблюдал. Он смотрел так же, как я. С обожанием. Ты много значишь для него, об этом знают все. Но ты не видишь. Ты не заметишь. Ты никогда не замечал никого, кроме себя. Ты приходишь и берёшь то, что тебе нужно. Вызываешь боль. Уходишь. Сколько пройдёт времени, прежде чем ты уйдёшь от него? Мы никогда не рассказывали, что были вместе. Для каждого из нашего окружения мы — пиздатые друзья, все завидовали такой дружбе. Дружбе я тоже завидовал, но не любви. Помнишь, как мы били посуду? Как в ëбаных фильмах про любовь! Когда твоя любимая кружка разбилась о стену, клянусь, ты чуть не удушил меня. Ты намного сильнее, чем я предполагал. Ты полюбил. Но, к сожалению, не меня. Будто по голове ударили. Ты ушёл, а я просто сел на пол и заплакал. Ебал я тех, кто говорил, что мужики не плачут. Неконтролируемый процесс, когда так безумно больно. Третий бычок падает в черную урну. Я наблюдаю, как мимо проезжают машины, сильнее кутаюсь в куртку, и достаю очередную сигарету. У меня трясутся руки, мне то ли холодно, то ли просто хуево. Я не могу успокоится. Мы снова вынуждены расставаться. Что дальше? Снова молча уйдёшь? Я знал ответ, боясь сознаться в этом. Задавал вопрос самому себе снова и снова, будто в надежде поучить однажды другой ответ. Но врать себе невозможно. Жуткое тянущее чувство в груди, когда не в силах что-то изменить. Есть вещи, которые не зависят от нас. Ты — тот самый случай. Как жаль, что я снова не могу показаться тебе самым лучшим. В первый день нашей встречи ты посчитал меня полным идиотом. Я надеялся, что ты больше не напишешь мне. Теперь я проверяю телефон по утрам, желая увидеть хоть одно твоё напоминание о себе. Пусто. В телефоне, в грудной клетке. Неужели это было мнимое ощущение взаимной любви? Вероятно, ты хороший актёр, а я просто неудачник, неосознанно принявший правила твоей игры. Выдыхаю дым. Молча смотрю, как тлеет сигарета в моей руке. Передо мной останавливается машина, а я обращаю внимание только когда слышу голос Серафима. Оборачиваюсь. Он всегда что-то говорит, а ты любишь молчать. Я много молчал с тобой. Нам не нужны были слова. Когда эмоции через край, когда каждое прикосновение, каждый взгляд — особенные, к чему слова? Они не нужны были и по истечении срока годности нашей любви, если это действительно была любовь. Словами изменить что-то не представлялось возможным. Действиями тоже. Пробовал — не вышло. Я один. Серафим первый проходит и жмёт мне руку, мы прощаемся. Тепло общались, и я завидовал даже его неведению, ведь так намного проще, когда не нужно обременять себя обязанностью хранить такую тайну. Удивительно, насколько же он был наивен. Нет, он был влюблён. Он не сомневался в тебе. Он слепо верил тебе. Верил, что ты никогда не сделаешь ему больно. Ты не будешь врать. И я верил. Вот только что со мной сейчас? Касаешься рукой моего плеча, я поворачиваюсь. Ты не улыбаешься мне, но я рад даже тому, что ты просто обратил на меня внимание. Прощаешься. Я смотрю в твои глаза и не могу оторваться. Самые красивые. И отражается в них... Пустота? Не могу разобрать. Я был уверен, что научился читать тебя как открытую книгу, но как показывала практика, я тебя совсем не знаю. Так о чем же ты думаешь, медленно проводя пальцами по моей кофте, по плечу к груди спускаясь. Обычный дружеский жест, но какое значение я сам придаю ему. А может быть именно то, которое нужно? — Давай расскажем. Мне было сложно молчать. Я свято верил в возможность вернуть тебя, я хотел вернуть тебя. Твои глаза блеснули, однако в лице ты совсем не изменился, глянул так, будто счёл дураком последним. Я поймал тебя за запястье, когда почувствовал, как ты отстраняешься. Хочешь ли ты этого? Дай мне хоть один знак, пожалуйста. Но в ответ — ничего. Молчание. Я теряю твоё тепло, мои руки опускаются, больше не ощущая тебя рядом. Уходишь. Я не могу перестать смотреть на тебя. Как же сделать это, зная, что увижу я тебя крайне нескоро. Увидел ли вообще, не будь у нас общих песен? Ты не обернешься. К людям, которые ничего не значат, не оборачиваются. Ничего не значащих людей эмоции не играют никакой роли. Твой взгляд сбивает с толку. Посмотрел. Открытая дверь такси, ты должен был сесть, но сейчас просто придерживал рукой, стоя с противоположной стороны автомобиля. Чего же ты медлишь? И ты, будто бы услышав мою мысль, исчезаешь в салоне белого авто, хлопая дверью. Ты не хотел уезжать. Я догонюсь в первом попавшемся московском баре. Я уже был пьян, открывая двери заведения, но разве кто-то будет думать о том, как я доберусь до дома? Я плачу — это главное. Ко мне подойдёт молодая девчонка и попросит фото, но я откажу. Расстроится, отвернется, махнув красиво уложенными светлыми волосами. Я тоже отвернусь. Буду запивать хуëвую водку дорогим виски. Буду бить посуду, которой у меня и так осталось немного, буду бороться со своими слезами, буду кричать. Я снова проиграю себе. У нас дома. Я буду стараться ничего не чувствовать. Ты будешь стараться забыть. Но я навсегда останусь в твоей жизни первым.