"В Японии 14-е февраля проходит иначе, чем в западных странах. День святого Валентина был "привезён" в Японию в 50-х годах японской шоколадной компанией, которая намеревалась получить прибыль от такого особого дня, когда все покупают друг другу шоколад и конфеты. Случайно (а может и специально) некоторые из первых объявлений на день святого Валентина искажали западную традицию, утверждая, что это был день, когда женщины проявляли любовь к мужчинам, преподнося им различные виды шоколада, а не наоборот."
</b> Очередная статья оказывается закрытой, а пустая вкладка браузера одиноко мелькает в искаженном экране компьютера в общественной библиотеке (одной из многочисленных) Токио. В голове Шона Босуэлла, юного нарушителя закона, депортированного собственной матерью к отцу в Японию, засел только один отрывок из прочитанных статей:"Спустя более чем 50 лет японский День Святого Валентина все еще является днем, когда женщины дарят мужчинам шоколад, а шоколадные компании продолжают получать прибыль, делая половину своих годовых продаж в это время года."
Шон был один в зале библиотеки именно за этим столом, и посередине, у самой клавиатуры, перед парнем лежал маленький свёрток с крошечной открыткой. Глянцевая фольга очерчивала квадрат шоколадной плитки, а сама открытка была белым кусочком картона, бережно подписанным интересным японским почерком. Могла ли это быть Нила? Та, что оставила эту шоколадку в его шкафчике? Или это была какая-нибудь другая девушка из его окружения, молоденькая японка, стеснительная и неуверенная? Мыслей было не так уж и много, а Твинки, этот афроамериканец с завинченным в задницу пропеллером, всё говорил, что это был "хонмей чоко", а никак уж не "гири чоко". Эта тема заняла у них много времени, и вместо того, чтобы пить пиво в гараже у Твинки и смотреть футбол, они обсуждали чёртов шоколад: какой из них и что значит на 14 февраля именно в Японии. Хонмей-чоко - это признание в любви. Что-то вроде открытого флирта, всегда сопровождается признанием в симпатии, поэтому прикладывается записка или открытка, а гири-чоко - это скорее дань уважения от человека к человеку. Твинки проел всю подкорку тем, что Шону подарили именно "хонмей" - и никак иначе, хотя перевести записку он так и не помог. - Извини, братиш, - пожал плечами нерослый парень, - я слаб в иероглифах. Попроси Нилу! - Нилу, - негромко, с долей недовольства выдохнул Шон, дожёвывая в столовой очередную порцию риса в кисло-сладком соусе, - делать мне нечего... Естественно, Босуэллу было интересно, кто положил на него глаз: слишком давно в его окружении не водилось девушек, не было и самих отношений. Летняя тоска сменяла осеннюю и паразитировала в голове напоминанием о том, что здесь, в Японии, жизнь совсем другая, нежели в Штатах. У кого ещё можно спросить о переводе? Неужели спустя долгое время жизни в другой стране, Твинки, этот засранец, не смог выучить даже обычного будничного диалекта? О чём тут говорить, думал Шон, если и сам он знает только "Здравствуйте" и "Простите". Был другой вариант - запереться к Хану в сервис и достать его своей напыщенной уверенностью в том, что тот не оставит приятеля без помощи: пусть они и общались редко, и появлялся он только чтобы забрать очередных девчонок на тусовку, у Босуэлла были намерения обратиться за помощью к нему. Так или иначе, он же должен знать, что там написано? По крайней мере, пусть лучше посмеется, но переведёт то, что там сказано. Шон пробовал копаться в разговорниках. Какой-то из них выдал похожее слово: оно с тонкой иронией перевелось как "идиот". Тогда парень решил забросить это дело - уж лучше не знать перевода и просто счесть шоколад шуткой. Может, это и был Твинки или Нала - они хотели пошутить над приезжим и просто смеются за его спиной. Пусть смеются, - думал парень, шагая по сухому асфальту из библиотеки до дома отца, - но хоть самообладание и гордость удастся сдержать. Было достаточно поздно, чтобы доставать разговорами ещё и отца, но судьба сама распорядилась таким образом: за ужином, поедая курицу с овощами, майор сам разговорился о празднике, решая прервать неловкую тишину. - Что, получил свою шоколадку? - мужчина учтиво кивнул в сторону валяющейся посреди стола глянцевой упаковки, - кто счастливица? Босуэлл мог поклясться, что в последнем слове услышал только издёвку, но стреляться с отцом негативными словечками совсем не хотелось. Он уже привык к нему. И даже чувствовал какую-то толику привязанности и любви к этому человеку. - Я не могу перевести, - честно проговорил Шон, пожимая плечами и неловко ковыряясь в своей тарелке, - ребята из школы специально не хотят помогать. Разговорник назвал меня идиотом. - Ну-ка, - вытерев руки о салфетку, мужчина потянулся за шоколадкой, а Шон невольно заёрзал на месте, воображая, что сейчас будет самый неловкий момент за всю историю его общения с отцом, - мм... Рефлекторно вытянувшись, Босуэлл в ожидании уставился на майора, поднимая брови и хмурясь; что там может быть? Ну что? - Тут адрес, - пожал плечами мужчина, - домашняя кофейня в Аракава-Сити... - И что там? - нервно сглотнул Шон, - спасибо, а то я уже не знал к... - Тебе свидание назначили, - продолжил отец, - так что лучше поспеши, у тебя минут сорок осталось... Эта девчонка не промах, ещё немного - и ты бы упустил встречу. Кивнув, Шон подскочил, натягивая тёмную мастерку с курткой и кроссовки, а отец следил за ним, подняв в удивлении брови: редко выходит так, что Босуэлл хоть куда-то так спешит. Мужчина взял ручку и написал что-то на обратной стороне открытки. - Это перевод адреса для тебя. Сыграешь в туриста, если будет нужно. Парень кивнул, но вылетел из дома даже раньше, чем смог продумать весь маршрут: просто успеть на автобус и доехать до нужной остановки. Ни о чём не думать. На обороте действительно был переписан адрес. Подлетев после оплаты проезда к низенькому японцу-дедуле, Шон судорожно ткнул пальцем в перевод на открытке, и мужчина закивал ему. - Сюда. Да. - только и сказал он, поняв по опешившему студенту, что он, естественно, не местный. Босуэлл уткнулся головой в стекло в автобусе, провожая район за районом: терпкое волнение осталось на языке лимонной газировкой и наспех съеденным ужином. Вечер накатывал на город: медленно, заставляя хозяев забегаловок включать ночные огни и освещать улицы другим, более технологичным способом. Снег тонким, но заметным слоем покрывал асфальт, напоминая о том, что вокруг - зима, а в голове Шона из-за вполне объяснимого стресса: он едет на свидание вслепую и понятия не имеет, к кому - может, эта девчонка вообще не в его вкусе! Кто это может быть? Кто угодно. Шон понимал это, поэтому просто поджал губы, когда прочитал на табло свою остановку. Вылетев из автобуса чуть ли не кубарем, он встрепал короткую отросшую шевелюру и двинулся по направлению к закусочной; район уже достаточно утонул в темноте и вокруг зажглись вывески и дежурные фонари. Людей было достаточно - студенты, пожилые пары и выгуливающие маленьких собачек одиночки. Только Босуэлл, восемнадцатилетний американец с открыткой в руке, обернулся вокруг и осмотрел район: ни единого напоминания на закусочную с названием, указанным переводом отца. Он и произнести бы это не смог - хоть с транскрипцией, хоть без. - Заблудился? - раздалось со спины. Спасение. Шон повернулся на знакомый голос и широко заулыбался, следом хмурясь и неловко показывая открытку. - У меня тут встреча и... - У меня тоже, - Хан кратко кивнул, - что тут у тебя? - Отец наспех перевёл, - оправдался парень, сглатывая слюну и кашляя от холодного зимнего воздуха, - говорит, что свидание назначили... Я так и не понял, что эта шоколадка значит. У вас тут дикие традиции. - Ну, отец тебя пощадил, - проговорил Хан, делая вид, что увлеченно вычитывает текст, - тут сказано, что ты идиот. - Боже... - фыркнув, Шон попытался отнять открытку, но японец так грубо схватился за неё, что рывок вышел неудачным. - Это моя открытка, Босуэлл, - сказал парень спустя пару секунд, заставляя губы американца дрогнуть в неуверенности, - и там сказано, что ты идиот. - Хан... - выдохнув, Шон отпустил руку и непонимающе осмотрелся, - ты шутишь...? Надменно поднятых бровей японца было достаточно, чтобы понять, что шутками в их разговоре даже не пахло: поправив длинные чёрные волосы, парень поднял открытку в зажатых пальцах. - Так что, отказываешься? - Нет. - выдыхает Босуэлл резко, - но... - Ты нравишься мне, идиот, - губы Хана криво улыбаются, а изо рта выбивается пар от мороза вокруг, - и что теперь, сбежишь со свидания? Шон молчит, тупо уставившись на приятеля и неуверенно раскрыв рот; он выглядит, как настоящий придурок, и ничего не может с этим поделать. Посреди дороги, возле какой-то комиссионки, отдающей красно-оранжевым неоном, они смотрят друг на друга. Хан - с наивной улыбкой и даже жалостью, а Шон - с неверящим шоком и краткой, мелькающей от нервов, ухмылкой. - Да ладно, - Хан убирает открытку в карман красной куртки и подходит ближе, по-дружески обнимая американца и со смехом выдыхая, - ну и перепугал я тебя, да? - Да... - растерянно выдыхает Шон, но в горле уже достаточно пересохло. Он кладёт обе руки на спину парня, но из-за этого оказывается в западне. Ладони японца хватают за воротник кофты, торчащей из-под капюшона, и тянут на себя - резво, отчасти грубо; губы слепо утыкаются в приоткрытый рот Босуэлла и с улыбкой целуют, пробуя разрушать пелену неуверенности. Шон подкашивается на собственных ногах, следом ответно целуя - так же стесненно и неуверенно, но с каждой секундой всё более спокойно. Мороз покалывает кожу и оседает влажными каплями от мелкого снега. Сердце отбивает бешеные ритмы, а тёплые ладони Хана уже обнимают шею и прочёсывают большими пальцами раненый после бритвы подбородок.Всё-таки разговорник был прав. Шон действительно идиот.