***
Варвара аж выдохнула, когда дверь захлопнулась, а шаги Марьи наконец затихли. Говорить с сестрой было в высшей степени неловко, а её касания заставляли прокручивать в голове вчерашнюю ночь. На мгновение Варвара аж зажмурилась... Да, она вчера искала Марью, было уже так поздно, что трудно было разобрать: стояла глубокая ночь или близился скорый рассвет. Конечно, сестры в покоях не нашлось, а потому она добрую минуту в нерешительности стояла посреди длинного коридора. «И вот где её щуки носят?» На цыпочках, чтобы случайно не потревожить прислугу и не дать им лишний повод для сплетен, она двинулась обратно. Как вдруг. Её внимание привлекла слабая полоска лунного света, одиноко виднеющаяся из не до конца прикрытых покоев. Царевна понятия не имела, что там находится или кого там могли разместить, а потому решила пройти тут так тихо, как только могли позволить чуть поскрипывающие половицы да шорох длинного платья. Однако из покоев не было слышно ничего. Ну, то есть совсем. Стояла такая мёртвая тишина, что казалось ещё немного, и можно будет услышать как бежит по венам собственная кровь. Варвара понятия не имела, что ею двигало в то самое мгновение, но она решила заглянуть внутрь. Заглянула. И обмерла. В абсолютной тишине, видать, сотворённой каким-то заклинанием, быстро, но плавно двигались две фигуры. И это было так красиво. Так завораживающе. Так прекрасно и... порочно... Царевна аж задержала дыхание, щёки от стыда залились краснотой, но она так и не смогла отвести глаз. Подсвечиваемые луной, два тела, изящное женское и сильное мужское, почти искрились. И Варвара была готова поклясться жизнью, что это было самое прекрасное и, одновременно с тем, самое неправильное, что ей доводилось видеть в своей жизни. Морские дочери всегда оберегались пуще зеницы ока, их хранили для оговоренных женихов. Да и где Варваре было на такое смотреть? Единственная из её живых сестёр, кто научилась сбегать от пристального отцовского взора и всегда была выше большинства правил и запретов, обычно скрывалась на далёком Буяне. И вот сейчас она здесь... Варвара всегда знала, что Марья любит Кощея. Никогда не понимала, но знала. Сколько уже веков... Не счесть. Да, кажется, что целую вечность. Варя никогда не знала его, пока тот был Чародеем, вскользь слышала о бесчинствах мужчины в облике Советника. Впервые же она наяву узрела Его на самом пике его сил, когда великий и могущественный Кощей Бессмертный поднял бесчисленные полчища нечисти для установления власти над всем миром Триединым. И единственное, что она испытывала к тому монстру – страх. Первородный ужас, заставляющий стыть в жилах кровь и тут же прятаться за широкую отцовскую спину или Марьину юбку. Царевна никогда внимательно не разглядывала его лица. Не искала твёрдого взгляда. Не замечала его пугающей, но от того не менее притягательной красоты. Просто не смотрела. Она всегда презирала Марью за её слабость перед этим поистине лютым зверем. И никак не могла представить это равнодушное чудовище любящим, чутким и преданным. Девушка даже не думала о них в таком ключе, знала, но всегда словно... забывала... Просто не могла представить красавицу сестру (пусть и явно тронувшуюся рассудком) в объятиях с этим тёмным пятном на их царской родословной. И сейчас, стоя за дверью, она не верила своим глазам, а отсутствие звуков заставляло её лишь ещё пристальнее вглядываться в то, что предстало перед ней. Белоснежная кожа мужчины сияла в лунном свете. Пряди чёрных как смоль волос прилипли к накаченной спине, по которой уже вовсю струились дорожки пота. Сильные руки обхватили и с силой притянули ещё ближе к себе хрупкое девичье тело, сдавливая бёдра так, что наверняка останутся синяки. Голова Кощея чуть запрокинута назад, он словно в экстазе. Где-то на грани этого мира и царства Нави. Его уста безмолвно приоткрылись в блаженстве, а потом он склонился и что-то быстро прошептал Марье. Она выгнулась от этих слов ещё сильнее и... Отец Море-океан! Конечно, Варваре не было видно всего. Марью она вообще почти не видела из-за нависающего над ней мужчины и гор из темных покрывал. Царевна зажмурилась, всё ещё дрожа от стыда и волнения и судорожно дыша, всеми силами старалась не смотреть вперёд, но глаза всё равно против воли ловили каждое движение. ... Как он сильнее натянул сестре волосы, сжимая их в своём широком кулаке, как жадно поцеловал и тут же укусил спину. Как второй рукой обхватил за полную грудь и сжал, отчего Марья откинула голову назад ещё сильнее и облизнула пересохшие губы. Как... Варвара снова зажмурилась. Она стояла так всего минуту, может даже и меньше, успела, так сказать, к самому финалу, но её это все равно поразило. А особенно один момент... Она отчётливо по губам разобрала сказанное на выдохе и со слепым обожанием в глазах «Марья», после чего обессиленный, но довольный, будто только что взял неприступную крепость, Бессмертный рухнул сверху прямо на Марью. А после развернулся, обхватил плотным кольцом из рук и притянул к себе, точно в желании стать ещё ближе, ещё теснее. Варвара стояла будто громом поражённая, стояла и смотрела, как эта ледяная глыба буквально плавиться от широты собственных чувств и глубины своей нерастраченной нежности. Как Он перебирает её влажные волосы, медленно целует за ухом и шепчет что-то такое, отчего Марья расплывается в счастливой улыбке. Привычное наглое выражение постоянного победителя исчезает с лица, на его месте остаются лишь какая-то щемящая душу радость и умиротворение. Они лежат, словно две половинки одного целого. Чего-то большого и сильного, чего-то такого, чего Варвара то ли из-за собственной глупости, то ли из-за нелепого безразличия никогда и не замечала. Этот бесчувственный монстр действительно способен любить. Осознание этого обрушилось на Варвару с такой силой, что она пошатнулась. Секундная растерянность – и вот она уже полетела по коридору, наплевав на всё и всех на свете. Длинные юбки она подхватила только у лестницы, когда чуть не навернулась на одной из ступеней. Она не знает, слышал ли её кто-нибудь или видел. В тот момент единственно важным было только одно. Лишь одна мысль. Всего одного понимание. В эту самую ночь что-то внутри вихрем влетевшей в свои покои Варвары перевернулось. Она рухнула на кровать всего с одной-единственной мыслью. Может и её будут так любить?...***
Она явно опаздывала. Кощей не ощущал раздражения, но последние дни показали, что вся его вековая выдержка и столетние запасы терпения исчезли в совершенно неведомом направлении. И ему очень хочется поинтересоваться, собирается ли там его царевна вообще. В конце концов он ещё хочет ей кое-что показать. Мужчина решительно открывает двери её покоев, предполагая застать здесь одну только Марью, но чуть не налетает на выходящую служанку. Лихо бы побрало эти царские двери! Другая девушка, творящая настоящее чудо с волосами Марьи, завидев его, собирается вскочить, но он качает головой, не отводя глаз от стана своей царевны; от того, как лучи солнца играют в её заплетённых в косу русых волосах, как зайчиками отражаются от драгоценных камней на синем платье, как окружают девушку своим светом, точно светясь изнутри. – Ты прекрасна, – Кощей подкрадывается к Марье сзади так тихо и незаметно, что в это время где-то в лесу непременно подавилась от зависти какая-нибудь голодная лиса. Марья не вскрикнула, но плечи вздрогнули от неожиданности. Была ли такая незаметность одним из его многочисленных талантов, или это умение пришлось развивать годами? Теперь не вспомнит наверное уже и сам Бессмертный. Служанка как раз закончила и последний раз поправила кокошник на голове Марьи. Бедная девчушка явно не понимала, что за мужчина рядом с госпожой, ведь в противном случае уже бы в ужасе бежала прочь сверкая пятками. – Можешь идти, – царевна благодарно кивнула, и девчонка тут же юркнула за дубовые двери. – А ты оказывается тот ещё льстец. – Всего лишь говорю правду, – тёмный обнял её со спины и положил подбородок на плечо. Их отражение в зеркале, что висело прямо напротив, заставило сердце царевны буквально затрепетать. – Но если хочешь знать, в своих доспехах ты мне нравишься даже больше. – Даже так? – Марья усмехнулась и повернула голову к Кощею, явно с намерением сказать что-то ещё, но замерла, наткнувшись на его уж чересчур задумчивый взгляд. – Что-то не так? – царевна даже встревоженно обернулась, ловя в зеркале своё отражение, но ничего нового там не увидела. Мужчина всё ещё молчал, не сводя с неё своих внимательных, серьёзных глаз. – С этим платьем что-то не так? Может где-то помялось или запачкалось? Если да, то я сейчас... – Марья. Голос мягкий, успокаивающий. Так он говорил с ней в самом начале. Далёком, но всё ещё слишком ясном в памяти. Когда она тараторила и старалась выведать у него всё о мире обычных людей. Так он говорил с ней, когда впервые признавался в любви под звездным небом прямо посреди поля золотой пшеницы. Так он говорил в темнице, когда утверждал, что даже мёртвое сердце ещё может биться. Ещё может биться в груди... Марья выдохнула и повернулась. Она смотрит на него, чуть кусая губы. Хочется повыламывать пальцы, похрустеть суставами или покачаться на носках, прежде чем Кощей наконец продолжает: – С ним всё в порядке. Говорю же: ты прекрасна как ясный день. Но, к слову о доспехах, вообще-то, я тут вспомнил, что в приличных обществах принято дарить подарки, а не только отвешивать комплименты. Но я всё-таки надеюсь, что ты не на мне будешь проверять его остроту. И пока Марья недоуменно хлопала глазами, в её руке уже появился он. Кинжал, что похож скорее на произведение искусства, нежели на оружие — каждой гранью, изяществом линий, складывающихся в филигранный золотой рисунок на тонком лезвии. Украшенная самоцветами рукоять словно идеально создана под её, Марьи, руку. Какое-то почти детское озорство щекочет губы, и так и тянет улыбнуться, ведь пара агатовых глаз цепко наблюдает за передвижениями солнечных зайчиков, пока царевна любуется неожиданным подарком. Нечто подобное не найти в простой лавке на здешних улицах или даже на лучшей ярмарке Гвидонового царства. Куда правдивее здесь звучала бы мысль о чьей-то расхищенной сокровищнице, и Марье почему-то думается о каком-нибудь Змее-Горыныче. Том, что спит на золоте и чьё дыхание это же золото и плавит. Царевна любит мечи, ножи, кинжалы, сабли и даже топоры. Всегда любила. Их остроту, изящность, опасный блеск. Ну, или её просто заставили их полюбить. Она скользит по лезвию самыми кончиками пальцев, не пытаясь скрыть восхищения. Кинжал действительно кажется лучшим подарком, нежели были бы все сложенные в глубины ларцов драгоценности, которых у неё итак целые кладовые в отцовском замке. Девушка вновь поворачивает его в руке. – Такую красоту было бы кощунством окроплять кровью. Даже твоей. Кощей лишь усмехается, довольный её привычной дерзостью. Даже не спрашивает, по нраву ли ей подарок, всё и так видно в её полностью сражённом и покорённом взгляде. Марье стоило задуматься, как запертый до недавнего времени на своём острове Кощей смог разыскать для неё такой кинжал. Но она слишком занята созерцанием прекрасного. А сам Бессмертный скорее собственноручно переломил бы свою волшебную иглу, чем поведал ей о том, что ещё давным-давно, пока ещё не был прикован цепями к башне в собственном дворце, он из всех своих странствий, всех походов, опасных вылазок и завоеваний всегда что-нибудь привозил. Что-нибудь для неё. Знал, что никогда не будет с ней, знал, что она не сможет принять его таким, знал, что поступает нелогично и глупо, но... всё равно собирал. Лучше всех в целом свете знал, что именно она любит. И потому складывал целые сундуки того, от чего её сердце бы сделало кульбит и зашлось галопом. Но теперь всё иначе. Она здесь. Рядом с ним. И сокровищницы его подземелий только и ждут момента, чтобы явить на свет свои богатства. Даже без Кладенца он положит целый мир у её ног. – Даришь кинжал. Обычно девушки ждут бусы да наряды, – Марья говорит нарочито спокойно, но внутри бушует целая буря, вызванная собственным счастьем, радостью и наконец-то сбывшейся мечтой: она может быть любимой тем, кого сама любила уже больше, чем целую вечность. – А кто тебе сказал, что ты обычная, – лукавая ухмылка становится ещё шире, но взгляд слишком открытый: слишком искренний, честный и даже какой-то уязвимый. Говорить о чувствах не просто, даже если всё уже было сказано когда-то раньше. Ведь демоны в голове всегда не забывают ему напоминать: достаточно всего мгновения, чтобы опять всё потерять. Но если раньше его личные черти кричали лишь о власти, то теперь они познали нечто и другое, то, что оказалось для них не менее прелестным и желанным. Теперь они знают про Неё, они кричат о Ней и днём, и ночью. Хотят засыпать рядом с Ней, говорить с Ней и даже дышать одним воздухом. «Теперь она и наша тоже. И мы её никому не отдадим. Правда, ребята?» И они выглядывают из своих котлов и машут вилами. Кощею лишь остаётся тихо радоваться, что они стали от неё также зависимы, как и он сам. Его демоны наконец-то поняли, почему он перестал плавиться в собственном тёмном безумии: пришла Она и зажгла ослепляющий свет. Наверное такой же, каким сейчас горят её глаза, в которых светится ничто иное, как сама любовь. — Ты удивительный, ты знаешь? – она улыбается, ведь его искреннее замешательство действительно забавно. – Удивительный? — переспрашивает Бессмертный, чуть приподняв брови. И даже такой простой жест заставляет её шумно выдохнуть. – Да, — она кивает, совершенно точно не желая отказываться от своих слов, пускай и обычно не столь щедра на подобного рода откровения. – Весь Триединый мир знает о твоей силе, а я знаю, что тебе и Кладенец не так уж и тяжело будет вернуть, если ты действительно этого захочешь. Уж в чём-чём, а в упрямстве и целеустремленности тебе равных нет. Ты столько раз мог хотя бы попытаться меня убить. Во сне или даже так. Ведь ты прекрасно понимаешь, что этим самым вернул бы себе то, что когда-то называл своей свободой, заклятие острова бы пало. Но мы здесь. На свадьбе у моей сестры. Ты вроде бы пока даже не во главе войска и не бросаешься в самое сердце бойни, а вместо этого даришь мне не девичьи цацки, в оружие. — Оно тоже цацка, — замечает Кощей без тени улыбки, но та таится, как осторожный дикий хищный зверь, и Марья совершенно точно сможет её выманить. — И всё же. Мы с тобой прекрасно знаем, что когда приходит время, всё становится оружием. Поэтому... ты не перестаёшь удивлять меня, когда, мне казалось, что я знаю тебя от и до и во всех смыслах. Что раньше, что сейчас. Ты удивительный и непостижимый,— произнесла так тихо, точно прошептала, и поправила его упавшую на лоб смоляную прядь. Время замирает — тонет в распахнутых чёрных глазах. А сама Марья понимает, что, кажется, только что ей удалось задеть в его агатовой душе нечто робкое, такое неуловимо знакомое, о существовании чего в нём она уже и забыть успела. Кажется, даже вечность может смутиться.***
Как упоителен, как роскошен летний день в Царстве-Государстве! Как томительно жарки те часы, когда полдень плещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан чистейшего неба, сладострастным куполом нагнувшийся над землёю, кажется, заснул. Но это лишь иллюзия, ничто иное, как чистой воды заблуждение. Там кипит жизнь! Стоит лишь свернуть с пристани да повернуть широкой дорогой на главную площадь, где по-хозяйски раскинулся богатый царский терем. Всё вокруг аж кипело. От народа, его гула, криков и песен скоморохов, звонкого лая собак да громкого смеха. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею крестьяне да торговцы с солью и рыбою. Горы горшков, корзин, кошелей, закутанных в сено, медленно двигались по извилистым улочкам на скрипучих возах. Кощей почти с садистским удовольствием любовался всем этим бесконечным потоком людей с высоты своего окна. Площадь давно уж запомнилась самым разномастным людом, собралось столько народу, что тут было и яблоку негде упасть, а всё ради того, чтобы побыть неподалёку от свадебной церемонии, почувствовать единение с царской семьей да и поглазеть на красавицу невесту, само собой. Молва о красоте подводных дочерей уже не первую сотню лет гуляет по белу свету. Всем охота хоть одним глазком глянуть на Иванову невесту. Саму Варвару-красу, длинную косу. Да и на сестру её, Марью Моревну, над всеми реками да морями царевну. – Чего не весел, Иван-царевич? Лицо бледнее только у меня да у покойника. Или не тебя сегодня женят? – А ты всё потешаешься, – царевич, не одарив собеседника даже коротким взглядом, тяжело плюхнулся на скамью и как-то даже чуть нервно провёл рукой по золотым вихрам. На красивом лице читалось всё: начиная от раздражения и заканчивая тихой усталостью. – Ну должен же хоть кто-то в вашей богадельне ходить не так, как будто его через час на казнь ведут, – Кощей сел прямо напротив Ивана, но взгляд по-прежнему скользил по веселящейся толпе. Простой люд совершенно не понимал, сколько горя приносит эта свадьба невесте и хлопот жениху. Их дело – гудеть на ярмарке да пить мёд, изредка разбавляя всё это поздравлениями в адрес молодых. – Тебе легко говорить, – усталый выдох, на который Кощей всё-таки соизволил повернуться. – Да ты что? А по-моему, это не я сейчас стану зятем самого Володыки. Радуйся, Ванюша, сегодня лучший день в твоей скучной и бесполезной жизни. Мне такое сватовство уже лет тысячу не одобряют. Издевательская ухмылка, но это лишь ширма, игра. За ней боль и море разочарования. На самом деле Кощей бы всё отдал, дабы самому повести дочь Володыки под венец. Не Варвару, разумеется, но всё же. В глубине души он даже завидует царевичу, который пока просто не понимает своего счастья. Бессмертному никто ведь не даст согласия на подобный брак. Его скорее потащат на костёр. – Не одобряют... Да... Но твоя царевна тебя хотя бы любит, – Иван устало закрыл глаза и прислонился затылком прямо к деревянной стене. – Ну, в пору моей давней молодости люди часто повторяли «стерпится– слюбится». – В пору твоей давней молодости... Сколько тебе? Лет тысячу? – царевич неожиданно резко выпрямил спину и серьёзно посмотрел прямо в глаза тёмному. – Вот ты столько всего натворил. Не счесть. Сколько земель ты разорил, скольких людей замучил до смерти, сколько сжёг городов и деревень... И всё же она на всё закрыла глаза, зачеркнула и начала сначала. Ведь могла же наверняка тебя как-нибудь убить. Марья бы уж точно нашла способ. Но нет. Сидишь здесь вполне себе живой, ещё и водой тебя не один месяц волшебной отпаивали. Вот почему она тебя так легко может любить вопреки всему, а её родная сестра от меня даже глаза воротит? Как ты, карась тебя дери, это делаешь? Что в тебе такого? Кощей на секунду замолчал и, отвернувшись от замершего в ожидании Ивана, глядящего на него с явным недоумением и молчаливым вопросом, вновь бросил взгляд в окно, точно что-то обдумывая. Его лицо словно посветлело, засияло от зародившейся в глубине сознания мысли. Он будто в одно мгновение помолодел минимум на триста лет. А на лице сама собой появилась его вечная, чуть плутовская, с ноткой постоянной издёвки ухмылка: – Просто... я удивительный.***
Как жаль, что она не додумалась заранее озаботиться вопросом, когда ей нужно выходить и с кем! И, что важнее, как! Кажется, что всего секунду назад ей в десять рук поправляли платье, закалывали роскошные косы и закрепляли длинную вуаль, но вот, она здесь: стоит у самых дверей и ждёт непонятно чего. Варвара то и дело подходила к окнам, не закрытым ставнями, чтобы выглянуть украдкой. Весь терем и вся огромная площадь перед ним прямо так и светились да полнились людьми: сверкали драгоценности и расшитые блёстками наряды, дорогие намитки да платки. Неужто в самом деле так рады свадьбе своего любимого царевича? Или люди просто столь устали от этого не проходящего подвешенного состояния, что слетелись на зов заключённого союза, жадно внемля какой-то возможной передышке и желанной устойчивости? Нет. Просто им был нужен праздник, а чувства невесты редко когда были в почете. Настроение начало крениться совершенно не в ту сторону, когда внезапно её ухватили за расшитый рукав. Царевна запоздало заметила, что против воли задержала дыхание, пока Марья не разжала её локоть. Смотреть в глаза сестры было всё ещё совестно, но она всеми силами старалась себя убедить, что ничего ужасного или преступного она всё же не увидела. Старалась забыть, как, тяжело дыша, ночью вернулась в свои покои и не смогла уснуть до самого рассвета. Но Марья, казалось, расценила её смятение по-своему. – Варенька, какая же ты у меня красивая, – сказано совершенно искренне, без капли злорадства или липкой лжи, а в ясных глазах – чистое восхищение. Но ведь и взаправду было, на что посмотреть. Густые тёмные волосы заплетены в толстую косу до самых пят. На голове – расшитый золотом, серебром да жемчугом кокошник. Длинная вуаль тянется прямо по земле вслед за подолом роскошного платья. Всё сшито в лучших традициях Царства-Государства. И Марье казалось, что свет ещё не видывал столь прекрасной невесты. – Наверное, в одеяниях нашего царства было бы эффектней, – отметила Варвара, всё ещё придирчиво осматривая наряд. Ей ещё было тяжело привыкнуть к здешней одежде. На Подводной земле было всё: от приталенных заморских платьев до чудесных пышных сарафанов. Здесь же следили за всем намного пристальнее, потому царевну вежливо «попросили» отказаться от традиционного одеяния своего народа. Красное свадебное платье сидело так, словно было соткано самой светлой магией. Но что-то было не так... И это «что-то» царевна собиралась чуть позже исправить. – Ты всё равно чудо, как хороша, – Марья крепко обняла сестру. – Нам пора. – Меня проведешь ты? Отец всё-таки не явится? – Варвара итак знала это, но всё равно молила о чуде. – Володыка не может сейчас надолго покинуть море, не ровен час – и снова взбунтуется, слишком долго оно было без правителя. Но не переживай, всё будет хорошо. И с этими словами золочёные двери отворились.***
Кажется, смолкли все голоса, а мир потускнел, ведь все цвета собрались там, у дверей, где не стояли, а, скорее, изящно парили они – дочери Подводного Володыки. Прекрасные, как белый день, и величественные, словно самая тёмная ночь. Вся в кроваво-красном одеянии, Варвара напоминала ясное солнце, готовое сжечь всё вокруг на своём пути, ну или лесной костёр, преследующий ту же цель. Марья же будто была ей противовесом – платье цвета безоблачного неба оплетало стройный стан, приковывая к себе не меньше нескольких сотен взглядов. Тоже здешнее, пропитанное духом и обычаями Царства-Государства. Все гости любовались блеском самоцветов и жемчугов, сиянием чистого золота на вышитых гладью невиданных узорах. Но лишь один взгляд прожигал, да так, словно старался сжечь царевну до тла, добраться до самой её сути. Чёрные, как вороново крыло, внимательные глаза смотрели в самую душу, цепко следили за каждым движением своей царевны. Никто и не заметил, как Кощей яростно, до побелевших костяшек, вцепился в подлокотники, отчаянно стараясь сдержаться и не проклясть здесь всех и вся. Ведь черти в голове никак не могли уняться. «Они смотрят на неё...» «Кощщщей....» «Им нельзя!» «Она наша!» «Давай вырвем им всем сердца и выколем глаза». «Никому её не отдадим». «Кощей! Тот боярин ей улыбнулся!» ... Наверное, ещё мгновение – и все бы эти «благороднейшие» бояре, «светлейшие» дворяне и прочий ненавистный ему сброд, погибли, обратившись в прах, а здесь нашли бы лишь кучку обгоревшей плоти да серый пепел, но... Вдох-выдох. Кажется, он почти не дышал. Силой пытался воскресить в голове её голос, заглушить Их страшные возгласы... «Поэтому... ты не перестаёшь удивлять меня, когда, мне казалось, что я разгадала в тебе всё. Что раньше, что сейчас. Удивительный и непостижимый». – Кощей? – нежный тихий голос выдернул его из собственной пожирающей бури, когда она села рядом, мягко взяв его за руку. Она улыбалась, но в глазах уже начало плескаться волнение. Она не могла не видеть его взгляд: жаркий, властный, злой, но всё равно какой-то странный. Но даже Марья не разобрала, что ещё в нём было. А это был страх. Кажется, Бессмертный впервые испугался самого себя... Немыслимо. Но он будет бороться с Ними, ведь у него уже получается, пусть и не так хорошо, как хотелось бы, но, как любит говорить Марья, у них всё только впереди. – Меня раздражают все эти люди, – нехотя признал, но руку не выдернул, напротив, крепко сжал в ответ, не желая отпускать от себя ни на шаг. ... Никогда не был таким жутким ревнивцем, но несколько веков на Буяне кого угодно доконают... – Значит, я буду теперь почаще выводить тебя в люди. А то скоро с тобой совсем одичаем, – по-доброму усмехнулась и тут же повернулась на голос старого царя, что начал поздравлять невесту, которую Марья Моревна уже успела подвести под громкие радостные хлопки и улюлюканья прямо к очарованному жениху (хотя, казалось бы, куда ещё больше?). – Вы сегодня так сказочно красивы, – обычно всегда разговорчивый да скорый на доброе слово, сейчас царевич с трудом подбирал слова. Он вполуха слушал тост отца, пока стоял подле невесты, а после, подал девушке руку, приглашая за собой, всеми силами стараясь скрыть невольную дрожь в пальцах. Варвара, хоть и сама знатно нервничала, всё же уловила его лёгкое волнение. Неожиданная уверенность затопила её в ту же секунду, а собственная участь перестала казаться такой уж пугающей. В конце концов, им вдвоём вариться в этом котле. – Только сегодня? – она улыбнулась, видя как царевич начал стремительно заливаться алой краской и шумно исправляться. – Нет, нет, что вы. Ну, разумеется, нет... Вы... – Всё в порядке, я просто шучу, – царевна изящно села во главе огромного стола и снизу вверх с усмешкой посмотрела на Ивана. – Так и будете стоять? Что ж, начало казаться, что всё постепенно налаживалось. И именно с этой мыслью Иван приземлился на золочёный стул рядом с прекрасной невестой.***
Музыка разливалась фонтановыми волнами, журча и окутывая всю залу своей чарующей магией, столь схожей с родной ей подводной ворожбой. Музыканты играли на гуслях, виртуозно перебирая струны, со старанием бренчали на своих балалайках, дудели во всевозможные свистелки и дудочки и... Все здешние Святые и великий Чернобоже с отцом Морем-океаном! Каких только звуков тут не было слышно. Но если бы у Кощея или Ивана кто-нибудь соизволил спросить, какая из мелодий понравилась им больше, то этот кто-то явно получил бы себе в ответ такой взгляд, каким обычно одаривают или полного идиота, или законченного болвана. Ну вот какое им дело до гусляров и прочего скоморошьего люда, который сейчас ходит на руках в цветных пёстрых рубахах, когда их царевны сидят подле и словно освещают своей красотой весь царский терем? Правильно: никакого. Что бесконечно радовало Кощея, так это собственная выдержка, которая была натянута подобно канатам корабля во время шторма, но всё же держалась, не подводила. Никто пока не умер, уже славно. А вот Иван не мог не нарадоваться, глядя на свою невесту. Конечно, было видно, что она чувствует себя не совсем в своей тарелке, но держалась она с выдержкой, присущей особам поистине королевских кровей. Идеально ровная спина, вежливая улыбка каждому в ответ на многочисленные поздравления. У Ивана дела шли не так радужно. Казалось, что ещё немного – и его улыбка обещала так и застыть на перекошенном лице, ведь челюсти уже просто сводило от постоянной необходимости улыбаться. Сказать, что так сильно за сутки переменилось в самой Варваре, Иван тоже не мог. (Но ему, вероятнее, этого знать и не стоило). Сейчас в её грусти было что-то ещё. Что-то, что отдалённо напоминало не смирение, а, скорее, даже предвкушение и какое-то лёгкое, едва уловимое, но нетерпение. В голове невольно зародилась мысль о том, что у них что-нибудь может ещё и получится. Но Иван старался не спешить. Время – вот, что всему голова. Так же Марья раньше говорила? Или Ольга? Кто ж их теперь разберёт. Погруженный в собственные думы, Иван и не замечал, как стремительно несётся вечер, как наполняются, затем пустеют, а после вновь наполняются вином да мёдом золотые кубки, не замечал, как танцуют гости, как пляшут приглашённые шуты в забавных масках, как уже раз в десятый в зал внесли подносы с новыми кушаньями, а ведь там всего хватало: и горбуша, и осетрина, и лосиные губы под сотнями соусов, и зелень, и огромный бык, светящий своими румяными боками, и куриное, свиное, говяжье, заячье да лосиное мясо всех видов и вкусов: и пареное, и вареное, и так кусками зажаренное. Да, всего собрали: сладостей и заморских кушаний со всего мира Триединого наготовили. А всё же ничего не замечал Иван. Не заметил царевич и того, как музыка сменилась на более плавную, как словно выплыла Марья на центр зала, как стихли в одночасье разом все голоса да смех людской, как все замерли и во все глаза за царевной следить принялись. Лишь бы не упустить чего дивного, красочного, простому человеческому уму неподвластного. Очнулся Иван лишь тогда, когда вслед за сестрой и Варвара встала, чуть робко ему улыбнулась и тут же в центр к Марье вышла. С разных сторон раздалось оханье, не заглушаемое наигрываемой мелодией, и Варвара уже не была уверена, не дышит ли сама слишком громко. Всё вокруг как-то разом поплыло: от волнения и этого жара, который полз от самых пальцев и выше. У неё едва не закружилась голова, и вовсе не от мёда или вин Заморского королевства. Отец Море-океан, помоги... Она же опозорится. Она не может. Не может... Спокойствие. Марья аккуратно делает мелкий шаг. Подол её прекрасного платья взлетает морской волной. Ещё шаг – и плавный поворот. Ноги сами уносят в танец, закручивают на месте и заставляют вскинуть руки высоко над головой. На неё смотрят, затаив дыхание. И этого становится достаточно, чтобы уверенность собралась отливной волной, дабы затопить Варвару, и лёгкая паника будто исчезает. Она чувствует себя звездой на небосклоне. И в это самое мгновение её уносит в пляс. Наверное, именно так играют волны на далёких берегах. То собираясь вместе, то растекаясь в стороны. Царевны то льнут друг к другу, то уже кружатся в разных концах зала. Серия быстрых поворотов, в которых они казались единым драгоценным самоцветом из-за обилия злата и серебра на юбках, завершилась изящными взмахами рук. Сияющая от света сотен свечей ткань запоздало взметнулась, на следующий шаг уже стекая по ушедшей назад стройной ножке. Идеальные линии, лёгкие, но звенящие грацией прогибы в спине и улыбки, ослепляющие сильнее россыпи камней на царской короне – всё это невольно приковывало взгляд, заставляло Ивана смотреть во все глаза за движущимися в прекрасной пляске двумя фигурами. Варвара была подобно огню, танцующему среди синих вод, а Марья – сама и была этой водой. Быстрой, точно горный ручей и заметной, точно великий Море-океан. Мгновение – и Марья ловко развернулась на каблуке, и от лёгкого удара по мрамору полов, чудо да и только, тут же побежали сотни ручейков, сливающихся в одно большое озерцо. Волшебный лазурный пар начал подниматься от заколдованной воды, переливающейся всеми цветами радуги. Гости аж повскакивали со своих мест. Кто-то крестился, не веря своим глазам, а кто-то уже начинал во всю хлопать в ладоши. Глаза людей стали такими большими, будто чайные блюдца. А Марья всё кружилась посреди этого неземного озера, не замечая никого и ничего вокруг, всё больше поглощаемая лёгким не то туманом, не то паром. Неожиданно, Варвара махнула расшитым рукавом, и прямо над Марьей-царевной появились, широко раскинув свои белоснежные крылья, два прекрасных лебедя. Царственные птицы приземлились прямо у ног танцующей девушки, сверкая серебром оперения. Тут уже люди не выдержали. Отовсюду стали слышны громкие оханья и весёлые хлопки в ладоши. Что за диво, да в царском тереме! А Варвара тоже хороша! Чудо чудное! Наконец-то сделала то, что мечтала с самого начала. Алое платье загорелось, будто и в самом деле из пламени было сшито, и осыпалось с неё прямо в волшебную воду. Тысячи невидимых простому человеческому глазу капель лазурного пара окутали царевну, точно маленькую гусеницу в кокон, чтобы после девушка выпорхнула из этого звенящего голубизной и изумрудным блеском плена изящным мотыльком. Новый, поистине морской наряд, что, казалось, передавал саму её суть, дочери Володыки Подводного царства, сидел на ней, точно вторая кожа. Водопад роскошных тёмных волос рассыпался по плечам из тугой причёски. Теперь все увидят, все узнают: вот такая вот она, дитя Море-океана. Прекрасная царевна, а не сброд всякий. Пусть смотрят, пусть любуются, пусть хоть от зависти и досады удавятся, но теперь Варвара не отпустит головы, время слёз утекло, не воротишь. Как говорят умные люди: поздно копать колодец, если хата горит. А те, что мудрее будут да опытней, согласно кивают и загадочно улыбаются в ответ. Негоже ей больше лить слёз. Не к лицу. Будет и на её улице праздник. А нет, тогда поднимет она такую бурю, что сам Море-океан всколыхнётся. Будет её ещё Ваня и на руках носить, а не захочет – заставит. Бывает же такое: одна ночь всего, а о стольком задуматься заставила... Внутри распирает от неведомого ранее жара, стоит посмотреть в глаза теперь уже мужа. (Непривычное, новое слово сразу укололо что-то там, глубоко внутри.) Он любуется ею, глаз с молодой жены не сводит. И Варваре видится в его взгляде нечто такое, что было вчера в жадном взоре Кощея. Ей так хочется, чтобы и на неё так смотрели! Точно она сердце этого мира и единственная причина его существования. И Иван смотрит. Царевне только и остаётся, как, набравшись смелости, лукаво улыбнуться ему в ответ да поплыть в танце дальше, унесённой крыльями белых лебедей...***
Марья закружилась в последний раз, какой уже только по счёту. И тут же остановилась, а за ней смолкли и музыканты. На лице довольная улыбка, волосы немного растрепались, выбились из густой длинной косы. Всегда и без того румяные, сейчас её щёки горели алым, точно поцелованные лепестками роз. Потемневший взгляд Кощея замер на приоткрытых губах. Тяжело сглотнув, он одной рукой резким движением чуть ослабил воротник рубашки. «Наша красавица». «Наша умница-кудесница». «Наша, наша, наша... » Мужчина раздражённо выдохнул. Сейчас фраза про проблемы с головой обрела совершенно другой смысл. Но не будь он Кощеем Бессмертным, если не справится с этим маленьким неудобством. Что его сейчас действительно волновало, так это девушка, мило улыбающаяся, несомненно, лишь ему из самого центра зала. – Ты моя, — не произносит, даже не раскрывает рта, но Марья буквально слышит его голос в своей голове, и так громко, что вмиг для неё исчезает вся музыка снаружи, и говор, и ржание лошадей, и звонкие голоса. Ничего не остаётся, кроме его голоса, говорящего потрясающие, но ужасные вещи. Желанные. — Ты моя, Марья. Со всем своим упрямством. Со всей своей силой. Моя... Скажи ей это кто-то другой, она бы уже отвесила умнику затрещину, а может и отсекла бы голову. Но это говорит Он. У них слишком долгая, мрачная и тяжёлая история, оплетенная паутиной боли, обиды и запретного желания, чтобы сейчас она обращала внимание на его собственнические замашки. Они всегда были и будут. Но, если уж быть совершенно честной, то ей это даже нравится. Намного больше, чем она готова искренне признать. Она млеет от его жаждущего взгляда, от наглой ухмылки и этой его бесконечной уверенности. Тает подобно снегам в землях Вечной зимы и стужи. Такая же испорченная веками, как и он... Она не замечает радостного гула и восторженных аплодисментов, громких криков и комплиментов. Не видит счастливого Ивана и подозрительно тихую и довольную всем Варю. Кажется, она почти не дышит, когда он встаёт из-за стола и уверенно идёт прямо к ней. От него веет такой силой и скрытой мощью, что хочется буквально упасть на колени и молить. О чём? Тут уже и она сама не ответит. Не дышит Марья и тогда, когда Бессмертный уже оказывается перед ней и, склонившись, протягивает ей руку. Вдох трепещет птицей в груди мнимой передышкой длиной в секунды, которые дают ей понять: все будут смотреть. Не на неё больше, а на них. И всё сводит внутри от распирающего душу счастья. И она его больше никогда не упустит. Вцепиться зубами, если придётся, но не потеряет и никому не отдаст. Внутри всё изламывается, кажется, костьми, когда Марья вкладывает руку в его почти горячую ладонь, чувствуя, как пробуждается её тело; как трепещет всё внутри от соприкосновения кожи к коже. Здесь такого не танцуют. Это заморский танец, которые такие заядлые путешественники, как они, учили сами во время давних странствий, но музыканты на то ж и царские, что быстро подхватили новую плавную мелодию. Они кружились прямо посреди зачарованной водной глади, не замечая никого вокруг. И, о Море, как же Марье хотелось, чтобы это была её свадьба. Чтобы Он назвал её своей, и это было бы действительно так, по всем мыслимым и немыслимым тёмным и светлым законам. У неё не получается сдержать судорожный выдох, когда Кощей наклоняет её к полу. Царевна ощущает себя такой открытой перед ним, как никогда ранее. Они не замечают, как удалились Иван и Варвара, главные виновники торжества, а все теперь неотрывно следят именно за ними. Марья не видит, как Кощей незаметно для других шепчет короткое заклинание, и они отрываются от земли и начинают кружиться уже в воздухе, подхваченные лёгким ветром. Не видит и не замечает, как её наряд тоже меняется, становится таким, какие больше любит тёмный. Золотой, как её косы в лучах солнца, грациозно, словно в танце, оплетающий её стройный стан. Конечно, будь воля самого чародея, он бы закутал её в плащ и спрятал где-нибудь за семью замками, подальше от чужого взора, но сейчас они ведь здесь. Значит она должна сверкать самой яркой и величественной звездой, подобно той, что сейчас висит у неё на шее. Пусть все видят, как хороша будущая Морская Володычица. И они видят. Ликуют. Восхищены.***
– Кажется, у Вари и Вани всё... нормально, – заключает Марья, любуясь видом на царский сад, сверкающий серебром в лунном свете. Звёзды игриво подмигивают сверху, неукрытые одеялом из тяжёлых туч. Моря отсюда невидно, но царевна всё равно чувствует его могущественное дыхание, каждой клеточкой ощущая мощь водной стихии. Сильные руки осторожно обнимают её со спины. Марья чувствует, как плавно вздымается его грудь. Лёгкий выдох прямо между ушком и шеей в ту же секунду вызывает приятную дрожь. – Не знаю, я не обратил внимания, – почти мурлычет ей в шею, покрывая ту лёгкими поцелуями. Марья откидывает голову ему на плечо, подставляясь ещё ближе. Ближе. Теснее. Роднее. – И что же тебя так отвлекло? – Ну сидела там рядом дочь какого-то купца, то ли Марфа, то ли Дарья, я так и не разобрал и... Ауч... Марья недовольно пнула его локтем. – Шучу, – усмехнулся, ещё крепче обнимая её, забавляясь реакцией. Его царевна в шутку насупилась, недовольно поджала губы и демонстративно скрестила руки перед грудью. – Шутник нашёлся, – показная обида в секунду сдулась, а вся бровада разлетелась по ветру, стоило его руке скользнуть по бедру. Дышать сразу стало труднее. – Что ж, так и быть, поведаю тебе страшную тайну о том, как во все глаза смотрел за одной вредной, но прекрасной девчонкой. – Ну так и катился бы к ней, – издевается не хуже его, но до истинного мастерства ей всё же далеко. Он молниеносно разворачивает её в своих руках и делает шаг, заставляя отступить к самому подоконнику, тем самым загоняя в ловушку. В поясницу тут же врезается жёсткий край, пока Бессмертный упирается ладонями по обе стороны от Марьи. Попалась. Удовлетворение, настоящее неприкрытое сытое удовольствие столь отчётливо в его взгляде, в любимом изгибе знакомых губ, что Марье сводит челюсти. Желанием. Поцелуй меня. Это она хотела сказать. Она хотела приказать ему, и чтобы он непременно послушался, чтобы сбился дыханием на её губах. – Уже, моя прекрасная, – слова касаются губ бархатом, сталью, лязгом цепей и битым стеклом. – А может я не оценила твой доисторический юмор, – несёт полную ахинею, но так легко она точно сдаваться не собирается. Хочется позлить, уколоть, завести до предела. – Отказываешь мне? – он улыбается, и эта улыбка почти осязаема: она прокатывается с жаром чужих губ, почти накрывших её собственные. «Отказать? Кому? Ему? Не получалось никогда раньше, не вышло бы и теперь...» – Нет... Короткий ответ – и Кощей целует её, будто бы сорвавшись со сдерживающего его поводка собственной воли: Марью сметает волной дикого желания и гнедой яростью, обжигающим прикосновением умелого языка и тем, как мужчина глухо рычит, когда она приоткрывает рот, отвечая не меньшим шквалом. Оханье вырывается выдохом прямо в губы чародея, когда он подхватывает её и усаживает на тот самый широкий подоконник, пока они целуются, вжимаясь друг в друга, словно измученные жаждой. Он находит её губы и целует снова и снова: горько, властно, до боли сладко. Обезоруживая, ломая последние ошмётки их обоюдной воли. Марья чувствует себя мотыльком, что сгорает под лучами его беспощадного, его сжигающего чёрного солнца. Это ощущается совсем иначе. Не так, как ощущается от простого касания руки к руке. Чем-то большим, словно старые двери наконец-то приоткрылись, позволяя заглянуть внутрь сквозь тонкую щель. Мрак тянет её в свои спасительные желанные объятия. Испорченная... испорченная... Сломленная... Его. Он подхватывает её под бёдра, притягивая ближе, и его возбуждение прокатывается мурашками и мелкой дрожью, отчего всё внутри буквально скручивается в самом низу живота, несмотря на слои их плотной одежды, такой неуместной и лишней. Марья, абсолютно не сдерживаясь, стонет в поцелуй, прикрыв веки, пока Кощей, точно обезумевший от голода, изласкивает, вылизывает её рот, отвечая на каждый укус — укусом. В наказании, в жестокой нежности, чтобы после провести языком по мелким ранкам. Марья льнёт к нему, как путник после долгой дороги к желанному пристанищу. А внутри всё просто кричит, рвётся на части. Целуй меня, пока мне не перекроют воздух. Целуй, пока сила не затопит тебя до самых краёв. Целуй, пока не выпьешь меня до дна. Целуй, пока воды Моря-океана не выйдут из берегов, а небеса не рухнут. Целуй меня. Целуйцелуйцелуй. И он целует. Пьёт до дна.