***
Он - спасение, отчаяние, холод, пустота, бездна
***
Темная и колкая окрестность, холод и мрак летней ночи окружали Давида со всех сторон, а он так и продолжал стоять абсолютно один посреди небольшого, давящего пространства, рядом с домом, окруженного темными силуэтами, держа в одной руке кофту родного ему Никиты, невесть куда девшегося, а в другой - телефон, с чертовой побрякушкой, ибо то, что в него было встроено, фонариком уж точно назвать было нельзя. Сознание бушевало внутри него, чувства перемешивались и сочетались в неприятном коктейле из страха, паники, непринятия, непонимания и негодования, а осознание, хоть и такое мерзкое всё никак не приходило в его тяжелую, набитую мыслями и переживаниями голову. — Никит... — прошептал Давид, начиная подозревать нынешнюю реальность во лжи, в брехне, начиная думать, что всё происходящее сон, просто сон... Но теплая, всё еще теплая кофта Никиты в его руках, на контрасте с ледяным холодом этого бездонного окружения, давала понять, что это всё на самом деле происходит, осознание медленно, но верно пробиралось в мысли Давида. — Никита пропал, нет, не пропал, он ушёл. — "Нет-нет-нет, не-е-ет, куда... куда ты мог пойти? Ночью, один, в такой мороз, без кофты, в пижаме...", — спрашивал, по всей видимости, сам у себя Давид, но, будем честны, адресуя их, неоспоримо, Бергу. Тут же залетая домой, хватая рюкзак и начиная в нём шарить, парень стал искать фонарик, самый обычный фонарик, потому что то телефонное фуфло, да и сам телефон, благодаря не имению сети в такой глуши явно никак не сможет помочь в поиске Никиты. — "Так, спокойно, спокойно... Куда... Куда он мог пойти... В лес? — бред. По дороге в сторону машины? Зачем ему ночью в машину? Почему не разбудил меня? Зачем вообще куда-то ушёл?" — рассуждал Давид, наконец-то найдя фонарик и быстро начиная собирать в рюкзак вещи, которые он только что разбросал на не заправленной кровати, только потом вдруг додумавшись, что сейчас не до этого, прекратил свои действия и, найдя взглядом кофту своего парня, тут же подхватил её.Но спустя несколько секунд так и не дождавшись ответа, он обеспокоено глянул за спину, на парня, что сидел весь бледный и абсолютно не двигался, опустив глаза в пол и смотря будто куда-то сквозь него.
— Чё-ё-ёрт, нет-нет-нет, нужно как можно скорее найти его, — уже вслух сказал Давид, подходя к выходу из избушки. — Вначале обыщу округу рядом с домом, а потом пойду по дороге.***
Падение. Я не чувствую падения, боли нет, я не чувствую боль, я дышу, обжигает легкие - это другая боль приятная, всё закончилось? Нет-нет-нет, я не чувствую ничего под ногами, не закончилось, где я? Тьма, тьма, тьма, только тьма, почему так темно? Что***
Густая роща вокруг дома стесняла движения, не давая нормально передвигаться по ней, цепляясь своими колкими и остро наточенными иглами за одежду, изредка даже впиваясь в кожу, заставляя запинаться об корни, камни, кочки и прочую ересь, не видимую в темноте, но хорошо ощутимую в моменты почти происходящего падения. Была полная тишина, лишь шорохи и тихие шаги нарушали её, отдаваясь глухим эхом о тонкие и толстые стволы деревьев и кустов. Мерзкое похрустывание под ногами выбивало из колеи, заставляя думать, что кто-то идет позади тебя. Пустой, черный лес, видимый лишь только силуэтами, был мёртвый. — Никита! Никит! Ты где?! Ау-у! — без умолку кричал Давид, проходя сквозь гадкую и доставучую растительность этого места, но главное так, что если повернуть голову на 90 градусов можно было увидеть небольшое, яркое, жёлтое пятнышко — окно избушки, в которой горел свет. Резкий хруст где-то позади, Роменский обернулся — ничего. — Ники-ит? — проговорил Роменский, тяня вторую "И" в имени своего парня, ответа не последовало и Роменский, проверив место звука, пошел в обход далее, только теперь его не покидало чувство наблюдения. Он был почти уверен, что это игры сознания и приступ чертовой паранойи, всё-таки как-никак лес, он один. Но грёбанное чувство того, что за ним кто-то наблюдает, не покидало его. Уродское подсознание лишь подливало масло в огонь, заставляя думать и думать, быть уверенным в неоспоримости наличия слежки за ним. Ствол дерева, оборот, взгляд — никого. Шорох, боковое зрение, силуэт, оборот — никого. Тревога, взгляд в спину, оборот на 180 — никого. Правда паранойя, паранойя, Роменский становился чертовым параноиком.***
Куда же***
Темное окружение продолжало давить. Давид вновь вышел к дому, в округе никого не было. Подойдя к избушке, он зашёл в неё только с одной единственной целью, проверить кое-какую деталь. Снова подойдя к своему рюкзаку и начиная что-то искать в нём, лазая по всем даже маленьким кармашкам там имеющимся, он всё-таки нашёл их — ключи от машины. — "Нет-нет, если ключи тут, то в сторону машины идти будет просто бессмысленно.." — с туманной и будто забитой ватой головой Роменский тяжёлым грузом присел на уже холодную и такую неуютную кровать, в которой буквально пару часов назад спокойным и таким нежным сном спал он с Никитой.— Есь —тихо проговорил Никита, плюхаясь на кровать и развалившись звездочкой, широко-широко улыбаясь, прикрыл глаза, удовлетворённый результатом десятиминутных уговоров.
— Никита... Куда ж ты мог уйти, — удручено и надсадно проговорил Давид, утыкаясь взглядом в ключи от их с Бергом автомобиля, явно размышляя над последним своим высказыванием. — Да ну нет, в лес идти это просто бред! — Ладно, хорошо, хорошо! Тогда я схожу до машины, а после, если его там не будет, я отправлюсь в лес, вариантов всё равно нет! — эмоционально выдохнул Роменский, рывком поднимаясь с места, после чего второпях выходя из дома и захлопывая за собой дверь, специально не закрывая её на ключ и не гася свет. — Может Никита ещё вернётся...***
Я пошёл за***
Дорога, дорога тянется так долго. Холод ночи начинает надоедать, а кончики пальцев мимолетно, но ощутимо покалывать. Давид, как ему казалось, шёл уже около получасу, а выходом из лесу даже-даже не пахло, до этого дома оттуда они шли минут 40, да и то, периодически останавливаясь, а сейчас, когда он чуть ли не бежит, он должен уже был прийти к машине — не пришёл. — Да что за чёрт! Где машина? Я же уже должен был прийти! — нервозно и недовольно, слегка повышенным тонном прошептал Роменский, нисколько не сбавляя шагу, а наоборот ускоряя его, делая всё быстрей и быстрей, быстрей и быстрей. Шли минуты, минуты, минуты, а он всё шёл и шёл, шёл и шёл, шёл и шёл. И наконец пришёл — на горизонте показалась знакомая нам избушка, через окно которой было видно то, что в ней горит свет. — Стоп... Нет-нет-нет, как так? Нет, как такое могло случиться, я же шёл, я же, я же не сворачивал, я шел прямо нет... как, нет-нет, — с ужасом, совершенно недоумевая, развернувшись от дома, Давид теперь уже побежал по дороге в обратную сторону, не мог же он сам не заметно для себя развернуться и прийти вновь к избушке, не мог же? Бег, бег, бег. Минуты, минуты, минуты. Сбивчивое дыхание, наполняло черноту и безмолвие гребанного, уже всеми так ненавистного леса. Роменский бежал, в этот раз точно следя за тем, как и куда он бежит, чтобы безошибочно знать, что он бежит прямо по дороге — и он бежал, бежал прямо, безусловно прямо. Только его мир вновь и вновь содрогался, когда он из раза в раз натыкался на чертову избушку.***
Я шёл за***
Лес. Бесконечный лес. Давид оставил попытки добраться до машины, это не возможно, он не понимает, что происходит, он напуган, напуган за себя, напуган за Никиту. Нет, даже не так, он в яростном ужасе, он уже ничего не понимает, он просто словно ошалелый зверь бегает по лесу, запинаясь о чертовские корни деревьев, откровенно говоря, уже так заебавшие его. Ветки и иглы бьют по его рукам, безнадёга съедает, кажется, этот кошмар никогда не закончится, кажется, это длится уже вечность — и всё безуспешно. — "Ну же, что за?! Где же ты Никита..." — из раза в раз проноситься у него в мыслях. Он потерялся, он не знает в какой стороне эта чёртова избушка, проклятая дорога, машина. Он потерял себя, мысли всё сильнее, с каждым шагом спутываются во всё более и более запутанный комок, который, к сожалению, даже в далеком будущем он никак не сможет развязать. Казалось, что с каждым новым шагом вперед, куда-то в глубь, куда-то в неизвестность, паника становилась всё сильней и мощней. Давиду, казалось, что он будто обезумел, он мчался, бежал, для него всё было словно в тумане, в непроглядном, терзающем его тумане, из которого он никак не мог выбраться. — "Как же так? Что вообще произошло? Почему ты ушёл? Почему оставил меня? Зачем нам всё это? Я уже ничего не понимаю..." — крутилось сумасшедшей, старой, скрипящей, словно стонущей каруселью в голове Роменского, а сам он, находясь в сумашедшем, опаляющем его бреду, отказывался воспринимать действительность. Из глаз начинали не контролируемо литься горячие слезы, тут же остывая, которые не раздувались даже небольшим ветерком, создаваемым из-за бега, и поэтому они скатывались по щекам, по шее, по груди, по толстовке, моча её и тут же впитываясь. Перед глазами же начало мигать, в начале это были просто вспышки, как при предобморочном состоянии, а после стали мелькать и картинки."...на лице Давида пуще прежнего засияла хитрая улыбка, которую Берг с легкостью увидел, благодаря всё тому же прямоугольному зеркалу, располагавшемуся посередине салона, около лобового стекла, и, не смея перечить законам жанра, улыбнулся любимому человеку."
"...с наигранной обидой в голосе проговорил Берг, немного надув щеки и начиная шариться по сумкам. Давид же, вновь посмотря в зеркало, лишь улыбнулся на это, но теперь более тепло, нежно и искренне, хотя его улыбки в сторону Никиты всегда были искренни.""Берг же, подойдя к нему и поставив сумку с рюкзаком наземь, аккуратно обнял Давида за талию со спины, утыкаясь прямо в его спину и чувствуя, как трепетно поднималась и опускалась его грудь."
"...спокойно произнес Никита, сильнее прижимаясь к Давиду, а тот, всё же успокоившись, закрыл автомобиль и развернулся к Бергу и, даря ему взаимные объятья, поцеловал в макушку.""Давид, конечно же, не теряя ни секунды, начал щекотать Берга, из-за чего тот с громким смехом начал брыкаться, стараясь оттолкнуть прилипшего и щекочущего его парня. Вскоре переставая мучать Никиту, вполне довольный результатом Давид легонько и очень нежно чмокнул его в губы, на что тот также нежно ответил взаимным, чуть более глубоким поцелуем."
— "Никита..." — последнее, что пронеслось в голове Давида, ведь через секунду все его мысли улетучились — он вышел в поле, обычное просторное поле.***
Я уже ничего не помню, я совершенно ничего не понимаю. Я иду за***
Поле, широкое и просторное поле, одинокая луна над ним, и маленькие еле различимые искрящие пятнышки в пучине черной ночи. Проклятый, чертовски ненавистный Давидом лес остался позади, а сейчас же перед ним расстилалось холодное, тем прекрасное поле, освещённое светом такой же ледяной, голубой луны. Она разливала свои мёртвые лучи на такое поистине спокойное, в отличие от леса, поле. Тишина нарушалась шевелением колосков под небольшим ветром в округе. Наконец-то, наконец-то нещадный ад гнетущего леса закончился. Началось поле, началось поле. На горизонте черноты неба и залитого голубым поля виднелся темный, но такой же освещенный луной силуэт. Он стоял неподвижно, он был еле различим, словно таял на глазах, постепенно сливаясь с округой. Наконец выйдя из своеобразного транса и придя в себя, благодаря чему завидев тот далёкий, но такой родной силуэт, Давид отмер. Подорвавшись с места Давид стал бежать, бежать изо всех своих сил, собирая их остатки даже из самых потаенных уголков, он так боялся, так боялся, но страх и печаль потихоньку угасали, становясь лишь отголоском прошлого по мере того, как он приближался к мрачной фигуре. Тревога же смешалась с нотками радости, продолжая сжимать в одной из рук кофту своего парня, вновь почувствовав её руке, в голове даже пробежала мысль, о том как он её всё ещё не потерял, так несясь по лесу. Но сейчас это было не важно, уже находясь в паре метров от силуэта, Давид вновь замер, крупицы некогда вопиющего счастья, что он так трепетно собирал, бежав со всех ног к такому родному силуэту, исчезли, испарились, вновь раскололись и осыпались, словно стекло — перед ним был не Никита. Нечто перед ним так напоминало Никиту, те же руки, тот же рост, та же форма фигуры, то же худощавое телосложение, но это был не он. На Давида пустым взглядом смотрело полностью черное нечто. Его белый взгляд, как казалось Давиду выжигал в нём дыру. Сердце кольнуло, он почувствовал в этом нечеловеческом существе нечто родное, нечто теплое, нечто знакомое. Сознание в шокированном мозгу пришло резко и неожиданно, он понял что это — Никита. И всё напоминало жуткий сон, жуткий, жуткий сон. Ему не хотелось верить ни во что, он не понимал, он не понимал абсолютно ничего. В голове не укладывалось, как такое могло произойти, весь мир содрогнулся. Неожиданно, и абсолютно бесконтрольно ему захотелось дотронуться до него — и он дотронулся.***
Холодное место называемое бездной. Только ты, она и он. Бездна, бездна отчаяния, страха, боли. Любовь и бездна, два конца, два обрыва, две точки как никогда находятся так близко друг другу, очень близко, максимально. Давид стоял посреди хаоса, боли, гула, страха, беспокойства, а в душе таилось тепло, последнее тепло, что он испытывал, как только в его усталых и заплаканных глазах отразился облик любимого, трепетно дорогого ему человека. Он увидел Никиту, обычного Никиту, который стоял неподвижно созерцая его и осветляя своей улыбкой. Тяжелый груз, свалившийся на плечи шатена, никуда не исчез, боль при виде родного человека утихла, но беспокойство вызванное нетёплой, а горькой улыбкой смешалось с родным теплом, называемым любовью. Два конца соединились, произошло то, что ни в одних реалиях не могло произойти, переча всему два берега, разделяемые рекой, соединились. Оба парня сделали шаг навстречу к друг другу с горькой, отвратительной, но такой вселяющей надежду и родной улыбкой. — Ни-икита? — сорвалось с уст Давида, пока они оба делали шаги друг другу на встречу, пока не только в душе начинали наворачиваться слезы. Они смотрели друг другу глаза, между ними не было бездны, она их не разделяла, они находились в ней. Теперь возникает лишь единственный вопрос: "Кого она отпустит?" — Давид! — неуверенность в реальности происходящего исчезла, Никита со всей скорости влетел в Давида, что будь они в материальном пространстве, с вероятностью в сто процентов, он уронил бы его. Из глаз обоих начинали течь слезы, они не знали, что друг другу сказать, вопросов было много, но ответов на них не было. Два силуэта стоят среди бездны, два силуэта излучающие любовь, последние искры любви. Жаль, что любовь, такая маленькая, такая светлая, не может победить, черноту, не может выбраться из той западни, в которой оказалась. Два силуэта дарят друг другу такой желанный поцелуй, такой нужный, такой отчаянный, такой последний, такой горький, такой мокрый, но такой спокойный, такой любимый и такой трепетный, последний раз заглядывая друг другу в их безнадежно любящие глаза. Обречённая любовь, посмертная любовь, красивая, яркая и короткая. Бездна поглащает её, бездна сгущается, поглощая один из силуэтов, бездна не щадит. Он пришёл за ним, и ему пора идти, уже поздно что-то менять, с самого начала стоило принять, что это конец, стоило осознать, стоило понять, чтобы не мучиться, стоило отпустить. Но на то она и любовь, на то она вечная, она борется до последнего, даже если проигрывает. Ощущения недавних теплых объятьев стынут на Давиде. Бездна забрала Никиту, его силуэт исчез, Никиты больше нет. Давиду плохо, он готов прыгнуть за ним, готов на всё, и он делает это, хватает за исчезающую руку в пучине, но это не помогает. Он обречен, они оба обречены, Давид — на мучительную жизнь, а Никита — на горькую и мрачную гибель. Когда они отлучились от света? Их любовь. Любовь. Любовь обречена на смерть. Глупо, она не умрёт, в сердце Давида не умрёт, пока он и сам не сляжет, обнявшись с сырой землёй, а пока она будет жить в его сердце, красиво и мучительно жить.