Балкон Ромео

И ненависть мучительна и нежность. И ненависть и нежность — тот же пыл Слепых, из ничего возникших сил… Шекспир "Ромео и Джульетта"

Димон Меркулов влюбился. Стриженый коротким ёжиком, с бычьей шеей и квадратными плечами, матершинник Димон влюбился в хрупкого белокурого третьекурсника Ромочку из театрального. Вечерами Димон подрабатывал помощником осветителя на репетициях студенческих постановок, а его зазноба вдохновенно играл своего веронского тёзку в авторской постановке кого-то из режиссёров-аспирантов. У Димона прямо на душе светлело, когда белобрысая макушка избранника мелькала на сцене. Он поглядывал вниз, на подмостки через окошко осветительской, мысленно перебирал в уме ласковые "Ромочка, Ромашка, Ромчик" и улыбался от уха до уха – как ни назови выходило мило. В театр Димон попал случайно. Сам бы он никогда не додумался в таком месте подработку искать — ну в самом деле, где Димон, а где театр? — но так уж вышло. В родном поселке на семь тыщ жителей были только детский сад да школа-десятилетка, а дальше учиться — так это в город надо. Ну вот Димон и подался после десятого в техноложку поступать на электромонтера: во-первых, нужная профессия, во-вторых, матери лишний рот не кормить — у неё и так ещё трое по лавкам кроме Димона, брательники его младшие, да батя вечно под мухой. По дому-семье Димон не тосковал, разве что Санька, братишки самого младшего, ему не хватало. Димон Саньку с детства за няньку был, пока мать в местной больнице полы вечерами намывала. Семья по Димону тоже не слишком скучала — при деле парень, пару раз в полгода наведается огород вскопать или там забор поправить и ладно. Главное — денег не просит. А Димон не просил, зазорно ему было у матери деньги брать — и так она крутится как может, — вот по началу и таскал он после пар в техноложке какие-то ящики на складе супермаркета возле студенческой общаги, потом мешки на промбазе сгружал, чтобы копейку заработать. Ну а что? Нормально, он же мужик, и уж чем-чем, а силой Димона природа не обделила. Да и рукастый Димон был не по годам: с ремонтом помочь, прибить чего или починить по мелочи мог — так и крутился. А потом Макарыч, препод по электротехнике, его как-то после пары в сторонку отвел. — Слушай, Меркулов, ты как на счёт подработки? Димон был очень даже как, и не спросил сразу, что за работа. Оказалось, Макарыч только по утрам в ПТУ молодняк уму-разуму учил, а после полдня осветителем в театре трудился и помощник ему был нужен позарез. Ну вот Димон на полставки и пошёл. А что? Ему даже нравилось как тут все устроено: прожектора, софиты всякие, светопульт, сцена. В первый же трудовой вечер Димон так и залип на трепетного Ромео, который бродил по этой самой сцене и красиво так страдал, говорил мудреными словами, но тоже красиво, а уж как умирал – просто на разрыв – так, что у Димона аж под майкой с Металликой что-то ёкало, он замирал и дышал через раз, чтобы ненароком не пропустить очередной проникновенный пассаж. В общаге Димон кувыркался в основном с девчонками, но в том, что Ромочка — парень, никакой беды не видел. По случаю он и подходящим мужественным задом никогда не брезговал, а здесь и подавно — если уж любовь случилась, то насинг элс меттерз. Только вот как ухаживать Димон ума приложить не мог. Ну в самом деле, Ромочка ведь не девчонка, чтобы ему цветочки-шоколадки таскать? Но подкормить щупленького возлюбленного так и тянуло, поэтому Димон по дороге в театр запасался пакетом пирожков с мясом из кулинарии напротив, которых сам он десятка полтора за смену умять мог, вылавливал зазнобушку на входе и вручал гостинец со словами: "Ты это, ешь давай!" А чтобы тот не вздумал отпираться, строго рыкал: "Я прослежу!" Ромочка бледнел и принимал печеные дары, а у Димона аж в груди теплело, когда тот, давясь исходящим мясными ароматами пирожком, торопливо удалялся в сторону гримерок, готовиться к репетиции. Но вообще-то Димон старался слишком не напирать — так чего доброго и палку перегнуть можно, а тут дело деликатное, что ж Димон не понимал что ли? Только Ромочка все равно боязливо косился, отнекивался, бегал от Димона и даже с перепугу сказывался натуралом. Все от природной стыдливости конечно. Ну, Димону это даже нравилось, и он не переживал особо — они тут вообще все чудики в этом театральном: одеваются странно, говорят непонятно, и кто знает, что у них там в голове? Взять хотя бы его Ромашечку — как загнет чего сложноподчиненное, да с оборотами, так Димон стоит в затылке чешет, знакомые слова ищет. И то, что Ромочка регулярно целовался взасос с Джульеттой за кулисами сцены, Димона не сильно волновало – подумаешь, молодо-зелено, пусть наиграется. Может он – как это они тут выражаются? – в роль может входит. И не так уж это омрачало счастье Димона, если бы не одна досадная деталь. Стас Бенвольский, тот самый режиссёр-аспирант, чей авторский дипломный спектакль и ставил студенческий театр, его симпатию к Ромочке явно разделял. Хотя это было единственной точкой соприкосновения Димона с режиссёром-аспирантом, а больше общего у них ничего не было. Да Димону соприкасаться не очень-то и хотелось. Высокая, нескладная фигура Бенвольского неизменно торчала слева у сцены. Он как будто приклеивался к полу в самом начале репетиции и, не сходя с места, следил за стараниями актёров, нервно подёргивая уголком тонких губ. С худыми длинными пальцами, трагическим заломом широких тёмных бровей, дурацким шарфиком на тощей шее — это летом-то! — и кожаными браслетами с бусинами, обвивающими узкие запястья, Стас неимоверно раздражал, и вот с его бледной физиономией Димон бы с удовольствием соприкоснулся — режиссёру-аспиранту очень хотелось впечатать. Так-то Димон зазря кулаками не махал, но тут отчего-то очень уж врезать тянуло. Да так, чтобы стереть этот брезгливый изгиб со рта, так, чтобы очки, которые Бенвольский постоянно поправлял костяшкой указательного пальца, слетели с горбинки острого носа и раскололись на хренову кучу мелких осколков у ног, обутых в пижонистые кремовые ботинки. Чёртовы очки особенно Димона раздражали — остроугольные, в чёрной хромовой полоске оправы, — их хотелось прям вдребезги. Димон даже сам себе удивлялся — дались они ему, очки эти? А вот оказывается дались. Ещё когда в первый раз он режиссёра-аспиранта увидел. Бенвольский тогда едва голову повернул в его сторону, и в стёклах очков отразились только два ярких блика рамповой подсветки, а за ними ничего было не разглядеть. Димон напрягся — не выносил он, когда у человека глаз не видно, а у этого только понятно, что зеньки светлые — Бенвольский же коротко сообщил: — Стас. Димон имя мысленно зарифмовал и, бросив сквозь зубы "Димон бля", поспешно ретировался в осветительскую, пожелав себе как можно реже пересекаться с очкастым аспирантом. Только очень скоро Димон понял, что со Стасом Бенвольским пересечься ему все же придется. И что он еще какая проблема, негаданно возникшая между ним и ненаглядным Ромочкой. Димон как раз дожёвывал последний пирожок, который этим вечером не удалось всучить Ромочке — как-то умудрился тот проскочить мимо Димона на входе, — когда динамик селектора в потолке ожил и голосом Танюши, помощницы режиссера, сообщил: — Репетируем акт второй, сцену третью. Келья брата Лоренцо. Ромео и святой отец, по местам. Начинаем через три минуты! Димон вздохнул — скука смертная эта сцена третья — навел следящий прожектор под нужным углом, приготовился внимать своему Ромео да и засмотрелся видно. Вздрогнул он от неожиданности, когда селектор заорал голосом святого брата: — Да какого хрена опять?! Тут же вмешался колючий тембр Бенвольского: — В чем дело, Миша? — Я не успеваю! – отдуваясь, пожаловался где-то там внизу, на сцене, возмущённый брат. — Сказано же по тексту: «удаляются шагом». Шагом! Почему я должен бежать за прожектором? Ещё бы. Конечно не успевал, потому что Димон вёл по сцене в круге света своего Ромео, а о святом брате и думать забыл. — Какого чёрта там делает осветитель? – вкрадчиво поинтересовался селектор голосом Стаса. Сразу же в осветительской за спиной Димона возник грузный Макарыч, головой в сторону дёрнул — иди, мол, я тут сам — и встал за пульт. А Димона послал крепления на рампе проверить. Ну Димон и не возражал. Поближе к Ромочке — это хорошо. А как спустился к сцене, так и вовсе обрадовался — ассистенты как раз расчехляли бутафорские шпаги. Такие штуки Димону больше нравились – не так тянуло в сон – хотя хук справа в челюсть противного Тибальта на его взгляд был бы гораздо эффективней бессмысленных прыжков друг на друга. Димон не спеша подкручивал крепления и не особенно вникал в смысл мудрёной беседы между своим Ромео и хлыщом в коротких бриджах. Но понятно же, что хлыщ нарывался, Димон бы давно уже такому врезал. Ну это же искусство, театр, а в искусстве, как и в театре, Димон мало что понимал. Зато Ромочка сегодня молодцом отыграл — Димон в конце действия даже инструменты бросил и следил, как тот в пару ловких движений уделал приставучего хлыща и замер в финальной позе, касаясь кончиком шпаги его расшитого золочеными нитками жилета. Под всеобщий одобрительный гул не сдержался и Димон — сунул два пальца в рот и залихватски свистнул, выражая высшую степень восхищения. Получилось громко, задорно так, что Ромео его с размаху сел на низкий реквизитный пуфик — благо тот рядом стоял, — Джульетта шарахнулась, брат Лоренцо схватился за сердце, и только торчащий по обыкновению у края сцены Бенвольский закатил глаза и поморщился. – Роман, вы были неподражаемы, — Стас даже не взглянув в сторону шумного поклонника и бомондно так поаплодировал Ромочке аккуратными хлопками узких ладоней. «Ах ты ж, интеллигент поганый», — возмутился про себя Димон, моментально срисовавший соперника. Неподражааааемы. Вот как режиссёры, значит, обхаживают молодые дарования. А Ромочка тоже хорош — вон, майской розой расцвел. Так может, они уже того? Димон напрягся. Но потом представил себе картинку, как этот интеллигентик будет трахать нежную Ромашку и даже хрюкнул от рвущегося смешка — да не, Ромочке настоящий мужик нужен, такой как Димон — и тут же заслужил строгий взгляд сквозь очки, причем практически в упор. Режиссёр-аспирант все-таки отлепился от пола в зрительном зале, взобрался на сцену и теперь рассматривал Димона сквозь свои долбаные очки с опасно близкого расстояния. "Что ж ты, Зинаида, на меня смотришь, как солдат на вошь?" — говаривал Димонов батя матери, когда домой на бровях возвращался. Это он еще от деда унаследовал семейную присказку. Димону такого наследства даром не надо было, но смысл его он сейчас прочувствовал что называется нутром. Стас смотрел на него именно так. И глаза за скруглёнными стеклами теперь Димон получше разглядел — зелёные, как недоспелая груша-белолистка из поселковых садов, которой Димон как-то пацаном ещё полные карманы натырил. — Почему посторонние на сцене? — Стасов голос резанул уши на манер гвоздя по стеклу, и в животе у Димона что-то противно заворочалось, бросило в пот, будто он снова как в детстве незрелыми грушами объелся. — Это кто тут тебе посторонний, бля? — сунулся вперед Димон, сжимая кулаки. Убийственный прицел глаза в глаза поверх Ромочкиной белокурой головы показал: ростом Бенвольский вышел почти как Димон, да только он этого аспиранта худосочного одним плевком перешибить мог. Ромочка, зажатый между ними, потрясенно молчал, только переводил испуганный васильковый взгляд с одного на другого. У Димона кровь шумела в ушах и, казалось, он даже слышал, как трещат рукава футболки от зло бугрящихся под ними мышц. Может и Стас что-то такое уловил, потому что вдруг вздрогнул всем телом, качнулся в сторону; рука его дернулась к лицу, костяшка пальца проехала по носу, судорожно поправляя очки. Димон проследил это движение как в замедленной съёмке и во рту у него внезапно пересохло. Но хуже всего было то, что бугрились у Димона не только мышцы под футболкой, но и в штанах, на счастье свободного покроя, что-то очень явно сейчас напряглось. Стоял Димон с раскрытым в ахуе ртом, а в ушах как сквозь вату нарастал звук тоненького предостерегающего голоска: “Беги, Димон, беги!” И Димон послушался: чтоб сохранить лицо свирепо зыркнул напоследок в сторону режиссёра-аспиранта с грушовыми глазами, и, спотыкаясь на бегу, поспешно убрался в кулисы. *** Нескончаемый нудный понедельник тянулся настырной жвачкой, прилипшей к подошве ботинка; Димон изнывал от жары в осветительской и поминутно выглядывал в коридор: не идет ли Макарыч? Сегодня Димон работал один и должен был перед уходом протереть линзы прожекторов в боковых карманах сцены. Макарыч обещал, что если успеет вернуться, то сам портрёт. Да видно не успеет, и придется вниз тащиться Димону. А сегодня там как назло затянулась очередная репетиция долбаной авторской постановки. Бенвольский точно ещё не свалил — Димон был больше чем в этом уверен. После того позорного случая на сцене пару недель назад, в открытую они со Стасом больше не сталкивались, но тот, казалось, чуял Димоново присутствие затылком или может кое-чем пониже. Как Димон в поле зрения его попадал, Стас даже дышать начинал чаще, как породистый спаниель после пробежки. Понятное дело — терпеть Димона не мог, да так, что скрыть этого даже не пытался. А после и вовсе применял запрещённый приём — принимался елозить согнутым пальцем по костлявой переносице, подбрасывая вверх тонкий мостик оправы, чтобы сдвинуть очки на место, с которого они к слову и не думали сползать, и тогда уже загнанной борзой дышать начинал Димон. Какого хрена с ним происходило, Димон и думать боялся. Смотрел на эту Стасову распальцовку, потел и в голове крутил как мантру: “Врезать надо гаду! Врезать!” А потом мелькало предательское “А что именно ты ему хочешь врезать?", и Димон испуганно жмурился и мотал головой, чтобы вытрясти на хрен бредовые мысли. Вот и сейчас сидел, башкой тряс так, что неизвестно, как она на шее ещё держалась, а потом вскочил на ноги, со всей дури в косяк дверной кулак высадил — что, не мужик он что ли? — и пошагал твёрдым шагом вниз по лестнице, в зрительный зал. Бенвольского Димон узрел сразу же, на авансцене. А рядом Ромочку. Они о чём-то тихо между собой мурлыкали, а этот гад Стас наклонился поближе и ладошку Ромочке в процессе беседы всё наглаживал. Димон аж зубами скрипнул с досады. Вот уж действительно: нет повести печальнее на свете, чем повесть о нежной Ромашке и влюблённом быдле. Димон на предмет собственного социального статуса никогда не обманывался, всё про себя понимал, и, учитывая Ромашкину тонкую натуру, не мог не признать, что против импозантно-элегантного Бенвольского шансов у него практически не было. Да только хер ему с маком, а не Ромочка! Хватит Димону в самом деле сантименты разводить, а то чего доброго умыкнет этот гад Ромашечку прямо из-под носа. — Ну, это мы ещё посмотрим, — пропыхтел Димон, хрустнув костяшками пальцев, и решительно направился за кулисы, куда минутой раньше прошмыгнул Ромочка, отпущенный Стасом репетировать следующую сцену с Джульеттой. В кулисах Димон притормозил, прислушался к приглушённым голосам, доносящимся от задника сцены, где как раз сегодня смонтировали из крепких досок декорацию балкона, обтянув его раскрашенным под каменную кладку холстом. Ага, вот они где, голубки, — устроились прямо под свежесколоченным балконом, на ступеньках хлипкой деревянной лестницы. Димон осторожно пробрался между каким-то сваленным кучей реквизитом и пошел на голос своего Ромео. — …Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет. Джульетта, ты как день! Стань у окна, убей луну соседством; Она и так от зависти больна, Что ты ее затмила белизною. Димон даже крякнул. О как! Ни хера не понятно, но красиво. — Как всё-таки романтичен Шекспир, — закатила глаза Джульетта, энергично болтая в воздухе ногой в атласной туфельке. — Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь ко мне вот так, через балкон… Она игриво стрельнула глазками в Ромочку. Тот зарделся и признался: — Мне тоже. Димон прямо оторопел. Вон оно как. Оказывается, надо было романтично. Ну замётано — будет. Димон смахнул с дороги складки какой-то прозрачной тканевой хрени и подгрёб к парочке. Оттеснив Ромочку от побледневшей Джульетты, Димон уверенно втёр его между кулисой и фигурным краем какой-то декорации, перекрыв путь к отступлению собой. Ромочка, едва достающий макушкой до Димоновой щеки, удивленно захлопал на него глазами откуда-то снизу, и Димон как обычно умилился: прелесть какая — ну точно, совсем как брательник его младшенький Санёк. И тут же одернул себя — не, чего это вдруг брательник? Он же вроде как в Ромочку влюблённый и собирается напором взять то, что терпением не получилось. Димон затряс головой, отгоняя кровосмесительные мысли и пошёл в наступление: — Слушай сюда, Роман. У тебя ж в общаге балкон есть? — Э… это зачем? – с подозрением поинтересовался Ромочка. — Приду я к тебе сегодня вечером. — Это зачем? – теперь к подозрению примешивались откровенно панические нотки. — Свидание у нас будет потому что, — тут Димон заговорщически понизил голос. — Романтическое. Так что это… на балкон надо лезть. Обязательно надо. Усёк? — Ой… не надо свидание, – пискнул Ромочка. Димон снисходительно хмыкнул — смущается как всегда его цветочек Ромашечка — но тут же переспросил строго: — Так есть балкон? — У меня восьмой этаж, — громко, отчаянно зашептал Ромочка. — Да и сколько раз говорить, что не встречаюсь я с парнями! — Ты что, с ума сошёл? А с кем тогда? – и тут до Димона дошёл первый блок информации: — Восьмой говоришь? Нет, ну Ромочка, конечно, скромник, стесняется признать, что не паренька зелёного хочет, а настоящего мужика. А Димон, конечно, мужик, но восьмой этаж не осилить даже Димону. Он переступил тяжелыми ботинками, нагнул голову к Ромочке поближе и успокаивающе загудел: — Ты стесняешься, что ли? Боишься узнают – задразнят? Да я им знаешь, как наваляю? Чего ты головой трясёшь? Нет? Ну, не хочешь не признавайся, — великодушно разрешил Димон. Ромочка только головой встряхивал и что-то неразборчиво бормотал себе под нос. — Ну ладно, что я не понимаю? — Димон время тянул, а сам соображал, что делать-то теперь? — восьмой, бля, этаж, на хер бы такую романтику! — и тут его осенило: — Вот что…, — тут Димон ткнул пальцем в декорацию балкона над их головами. – Там меня жди. Сегодня в десять как все уйдут. Чтоб был как штык. Знакомиться будем. Димон оставил Ромочку в изумленном ужасе таращиться ему вслед и довольный пошагал в осветительскую, не дожидаясь ответа. Только по дороге думал Димон почему-то не о Ромочке. В голове крутилось, печаталось каждым шагом тяжёлых ботинок: "Ну что? Режиссёр? Аспирант? Выкусил? Так-то!"