квинтэссенция

— Чикина, твою мать! Если упадёшь — мы тебя по кускам собирать будем! *** А начинается данная картина с того, что запертая в подсобке по нелепой случайности Юлька Чикина долго пялится в стену. Также долго орёт: — Выпустите меня! Я щас умру! — Да заело дверь! — не выдерживает Кира, хлопая по стене. Весь класс пялится, пытаясь понять, что делать. Учительница оборачивается, с тяжёлым вздохом сообщая: — Позовите трудовика. Надо открывать. — Давайте я болгарку возьму, просто распиляю! — кричит Даня, подходя ближе. — Нет! Дверь потом кто чинить будет? — Новую поставим! — Мне не нужна новая! — Опять ваш аутизм? — возмущается из-за стенки Юля, на самом деле, жутко боящаяся. — Чикина, потерпи, а? — ударяясь лбом о стену. — Сейчас придумаем что-то. — Что вы придумаете? Я тут задохнусь, пока вы придумаете! — не унимается девчонка, жутко злясь. Юлька Чикина хочет высказать всё, что у неё накипело. Хочет рассказать всё, о чём думает, потому что считает происходящее совершенно несправедливым. — Так, идите на урок! — командует учительница классу, подгоняя. — Быстро! И одиннадцатый «В» уходит. Даже Мирослава, которая за этим наблюдала с улыбкой и скрещёнными на груди руками. Кира набирает номер, вздыхая снова. И крестится даже, непонятно зачем, потому что больно страшно ей звонить. — Алло, Марина Евгеньевна? У вас сейчас что? Надо, очень надо, чтобы подменили у седьмого, — и вздыхая снова, сообщает. — У меня тут Чикина в подсобке застряла. Спасибо. Юлька лишь хмыкает, слушая. Пока Кира пишет трудовику, у которого, вообще-то, тоже урок. Пока вспоминает, что в подсобке лежит её айкос, который она там так неудачно забыла. — Блин. — Что, Кира Андреевна? — опираясь на стену спиной, спрашивает Юля. — Курево моё там где-то видишь? — с печалью спрашивает учительница. За неимением места и желания пододвигать стул, она усаживается на пол возле двери. И подгибает к себе колени. — Я его уже использую, — со смешком тянет девчонка. — Чикина, блин! — Кира Андреевна, если я не буду курить — я умру. — Это ещё чё за отмазка? — хмыкает химичка, выгибая бровь. — У меня клаустрофобия. Я отвлекаюсь. Юлька Чикина действительно до жути боится замкнутых пространств. Потому что в детстве её запирали в комнате, если она вела себя плохо. Девчонка лишь смотрит в одну точку, тихо спрашивая: — Где тут свет включается? Кира щёлкает выключателем снаружи, покусывая губы. Ей неловко. Потому что от своей ревности она обрекла это странное существо на муки в тёмной и сырой подсобке. — А если я огнетушителем стену пробью? — вяло интересуется девчонка, улыбаясь. Боится, но лыбится. Смотрит в одну точку, пытаясь сосредоточиться, вздыхает, затягивается айкосом и слышит слабый вой из-за двери. — Тогда пробью я. Но уже голову тебе. — Злая вы, Кира Андреевна. — Если бы мне платили каждый раз, как я это слышу, я бы уже здесь не работала. — А за злость никому не платят, — насмешливо тянет Юля, затягиваясь. Девчонка оглядывается, снова начиная себя чувствовать плохо. К ней начинают подбираться мысли о том, что комнатушка до жути маленькая. Что в ней очень легко умереть, например, от недостатка кислорода. Что она просто может не выдержать такого жуткого напряжения. Именно поэтому Юлька Чикина начинает распускать пальцами нитки из своего чудного свитера. Именно поэтому она, вообще-то, закусывает щёки, глубоко дыша. — Ты там уже умираешь? — Да не дождётесь. — Конечно, ты меня, блин, переживешь, — учительница раздражённо фыркает, даже слегка улыбаясь. И молчит, потому что просто ждёт трудовика. Тот не может покинуть свой невероятно спокойный и тихий пятый «Б», который норовит разнести кабинет. А Кира просто ждёт, тяжко вздыхая. Смотрит в потолок, на свои часы, на свои кольца. Покусывает губы, обдумывает. — Не переживу, не бойтесь. Как-то стопроцентно по случайности под камаз попаду. — Под камаз, под фуру, куда угодно! Только не во время занятий в школе! — перечит Кира, усмехаясь. — Чикина, вот что ты за человек, а? — А чё? — доля возмущения проскальзывает на девичьем лице и она даже выгибает бровь. — Я курить хочу, — тихо произносит химичка, бормоча, будто себе под нос. Только вот ни черта, оказывается, не тихо. Потому что грёбанная Чикина издает издевательский смешок, роняя голову в колени. — Ну, возьмите у меня в рюкзаке дудку. — Это вот эти, для детей? С фруктами? — Солевой никотин там вообще не детский, Кира Андреевна! Учительница даже встаёт, надвигаясь на парты. Пялится на рюкзак Юльки Чикиной, что так одиноко и грустно валяется на одной из парт. И даже как-то рука не особо поднимается залезть в личное. Как будто там у девчонки может таиться что-то особенное. Она залазит в маленький кармашек, пытаясь даже не смотреть. На деле, ничего особенного, кроме пачки перезервативов и смазки, не находит. Издаёт смешок себе под нос и усаживается обратно, потому что Юлька Чикина уже вздыхает слишком громко. Электронная сигарета со вкусом банана. Она слишком чётко подходит Юльке Чикиной, потому что она такая же странная и забавная. Яркая, необычная и интересная. На фоне других — роднее и проще. Кира себя от таких мыслей одёргивает, потому что иногда попросту невыносимо быть настолько поглощённой чем-то. А сложнее всего признать, что теперь в Чикиной ничего плохого она найти не может. — Ну, как вам? — Сладкая, — пожимает плечами учительница, улыбаясь. — Да нет, Кира Андреевна, как вам ситуация? Вы меня силой затолкали в эту конченную подсобку, заперли, теперь я тут одна, тут холодно, нет батареи, но есть пауки! И это всё из-за вас! — Из-за меня? А, может, меньше выпендриваться надо? — Да что я сделала-то? Вы хоть раз признать свою вину можете? — не выдерживает Юля, говоря это громче и возмущённее. На самом деле, ей и правда обидно. До жути неприятно, что Кира ведёт себя так, будто ей плевать. Конечно, на самом деле, девчонке страшно, что учительнице плевать на самом деле. Это последнее, чего бы хотелось. Пусть лучше Кира Андреевна её ненавидит, учит жизни, ругает и материт. Что угодно, лишь бы ей было не безразлично. — Чикина, чем тебе желание пойти в туалет, чтобы совокупляться с Юдиной, то есть, я имею в виду, в какой системе координат эта идея тебе кажется адекватной, скажи? И Юля вовсе начинает злиться. Она вдруг поворачивает голову, хрен пойми для чего. И громко говорит: — Адекватной? А адекватно ли то, что я в свои восемнадцать не могу найти никого, вообще никого? Я никому не нравлюсь, никто меня не любит, никому со мной не интересно. Кира сожалеюще поджимает губы, пытаясь это понять. Она Чикину в полной мере не поймёт никогда, потому что в подростковом возрасте не была обделена вниманием сверстниц. — Чикина, а при чём тут Юдина? Она тебе нравится? — Нравится? — будто это самая смешная вещь в жизни, тянет девчонка, тут же хмыкая. — Да Юдина — это правильный человек в правильное время, может быть. Вот и все. И Кира вдруг задумывается. До глубины души начинает сожалеть о том, что и не понимала, возможно, подобных вещей. И уже слегка смягчаясь, спокойным и ровным тоном говорит: — Чикина, всем хочется любви и романтики, не одной тебе. Но хвататься за первых попавшихся — плохая идея. — Мне это говорит человек, который буквально переспал с моей начальницей, — колко, в ответ. Потому что Юльку бесит и в её голосе можно расслышать нотку обиды на весь мир. Хрупкое сожаление, печаль, надрыв. Какую-то сломанную и совсем непроглядную грань. — Ты чё, думаешь, по любви? — тоже не выдерживает Кира. Кира Медведева не открывается людям. Она не доверяет свои секреты и тайны, особенно ученикам. Точно не рассказывает о личном детям, потому что это запрещенно. Но сейчас она это делает. Наверное, потому, что слышит голос, но не видит глаз. Ведь так всегда проще: не приходится стыдиться. — Да откуда я знаю? У меня-то не было ни по любви, ни без любви. — Ну, будет ещё. Когда-то, Чикина, будет. — К тому моменту у меня будет либо алкоголизм, либо наркомания, — взыхает Юля, — и всё равно, это вы виноваты! — Да в чём я виновата-то? — снова повышает голос учительница. — Потому что вы ведёте себя странно, понятно? То вы посылаете меня прямым текстом, то вам интересно, не выпилилась ли я, — на выдохе. Совсем устав. Сейчас Юля говорит то сокровенное, которое они пытались не поднимать. Рушит все рамки, поставленные Кирой, а главное, её правильный и нужный им обеим выбор. Чикина абсолютно права. Кира ведёт себя странно и даёт какие-то глупые надежды. Возможно, она ещё не доросла до момента, когда смогла бы быть сильнее и не допустить этого. Возможно, всему виной слишком ненасыщенный жизненный опыт. Кира не знает, но безмолвно соглашается с данным заявлением. И саму себя хочет избить, потому что ей не нужно различать интонации, чтобы понимать, что девчонке больно. — Чикина, я тебя не посылала. Они обе знают, о чём говорят. Что Кира будто выуживает из себя бегущее между строк «не время и не место». Что она, возможно, просто очень запутана. — А меня никто никогда не посылает, только никого никогда нет. — Не там ищешь. Простой намёк на то, что она не подходит. Что Юльке Чикиной не стоит убиваться по такой вот странной и злой Кире, что в ней нет ничего особенного. — Просвятите, где надо. — Найди себе анимешницу-фитоняшку в интернете, а? Будете в кино на мультики ходить. — Отличный план, Кира Андреевна, Злату уже заняли. Они обе не выдерживают, начиная смеяться. И, как могут, сдерживаются, потому что теперь это как-то не по-человечески. Ну и у Захаровой кулаки присутствуют и никуда не делись. А потом замолкают, потому нечего говорить. И только Кира поучительно произносит: — Все твои любовные проблемы закончатся, когда выпустишься. — Откуда знаете? — А потому что не будет времени об этом думать. Работа, универ, недосып, ненависть к своей жизни. — О боже. И зачем вы вообще живёте? — Не знаю, — секундная пауза и внезапный вопрос, — а ты? — Чтобы жить. — Ничего у тебя пока не получается. Это неправильный разговор неправильных людей. Встретившихся в неправильное время и в неправильном месте. Кира лишь вздыхает, затягиваясь банановой дудкой, а когда слышит шаги из коридора, прячет её в карман, поднимаясь. — Чё тут? — запыханный трудовик оглядывает проблему, доставая инструменты. И, на удивление, трезвый, чинит, потому что, оказывается, труды — полезный школьный урок. — Выходи, Господи, — вздыхает Кира. Юлька Чикина выходит. С наполовину распустившимся свитером, потому что она слишком долго тянула за нитки, а ещё кусала места связки. Она стыдливо смотрит, потому что всё, что ниже груди не скрыто от чужих глаз. Кира пялится долго и с сильным интересом. С прищуром, немым ахуем и каким-то негласным вопросом. — Вау. — Я, честно, случайно. — Ну, вот тут верю. Кира ни за что не признается, что до истерики боится темноты, а потому девчонку понимает на все сто процентов. Она лишь отпускает трудовика подальше, чеша голову от недоумения Юлькиного внешнего вида. Та подходит, лыбится. Совершенно не пытаясь выглядеть загадочно. Она просто, находясь почти вплотную, лезет в карман Кириного пиджака, выуживая оттуда цепкими пальцами свой курительный аппарат. Смотрит в глаза, пока учительница просто стоит, чего-то дожидаясь. Юлька Чикина укладывает в карман айкос, пытаясь быть аккуратнее. Взгляд опускает, думая, что всё это — больно и неправильно. У неё не должно колотиться сердце от одного соприкосновения, но оно колотится. — Чикина, — когда девчонка разворачивается, Кира заставляет её обернуться, выдавливая из себя, — я злая, делающая людям больно. — Нет. — Да. — Кира Андреевна, вы притворяетесь злой, чтобы вам не сделали больно. Но это не моё дело. Она уходит, думая, что проиграла. Что пора начинать жизнь с другой страницы, иначе эта заведёт её куда-то не туда.