Некрополь

Кисло, так что сводит лицо, по пазухам носа льётся запах смерти. Это кровища, медленно стынущая на полу, и что-то, почему-то очень острое, как специи, как когда сломали нос, так-же коряжит крылья носа в сморщенной мине. Жарко в расстегнутой рубашке, либо это как когда вода настолько ледяная, что горячо, либо просто нервы, я чувствую каждую складочку на этом драной хлопковой ткани, каждый залом и изгиб, который будто металлический лист режет кожу на стыках. Колотит руки, против воли колотит, вроде же научился контролировать, теперь не выходит. Дышу ртом, чтоб не чувствовать запаха, но не помогает, только в глазах начинает рябить, а уши закладывает. Часы тикают, я дышу. Кровь растекается по паркету, заползает в щели. Напитывается ворот отцовской рубашки, незримо темнеет и начинает блестеть галстук, выгнутый убитой змеёй. Рука дёрнулась проверить, почему-то зрачки на симптом Белоглазова, но сука, нужно будет открыть ему веки. Он будет на меня смотреть. По-моему я уже успел позвонить ментам, не помню что сказал, не-то просто «приезжайте», не-то «я кажется ёбнул отца». Помню звон трубки домашнего, когда я её положил. Тихо, тонко звенел. Как минимум я позвонил. Когда за окном отдалённо завыли сирены я все ещё сидел на стуле и пялился на хрустальную пепельницу и окровавленный угол комода, о который батя приложился виском когда падал. Почему-то я не звонил в скорую. Сразу ментам. То-ли знал, то-ли верил что он помер. То-ли хотел чтоб так было. К вою полицейской машины прибавилась скорая. Сами догадались. Сейчас они поплутают во дворах, ища выезд к дому и кроя матом небо и планировку этого города. Ссыльных не спрашивали про логистику, их вообще наверное ни о чем не спрашивали. Кровь перестала ползти, но периодически мне казалось, что она движется. По так и не снятым осенним берцам, по рукавам распахнутой рубашки, по пепельнице, по рукам, по горлу, забирается в уши и нос, чтоб я помер от удушья. Туда мне и дорога. В дверь постучали.