Вымолить прощение

      Из одной переделки в другую. Именно так можно было описать ситуацию, в которой оказалась Ириссэ. Она оставалась в полутёмной комнате, когда Келегорм, пожелав звёздных снов, ушёл.       Он больше не был тем Тьелко, которого она любила. В нём ничего не осталось от прежнего Охотника. Из эльфа, мечтающего покорить большой мир, он превратился в того, кто принимал жёсткие решения и отвечал за чужие жизни. Феаноринг стал воином. Мужчиной, с которым опасно шутить. Но перемены не изменили чувств к нему, не избавили от притяжения. Оно вспыхнуло с новой силой. И что с этим делать, эльфийка не знала.       Побыв ещё немного в помещении, где состоялся разговор, Аредэль вышла в коридор. Крепость казалась ей мрачной, но более приветливой, чем Нан-Дунгортеб или Нан-Эльмот. Прекрасно ориентируясь в пространстве с поворотами, лестницами и коридорами, она добралась до лазарета.       Других покоев ей не предложили.       Предстоял ещё один нелёгкий разговор. На этот раз с сыном. Вздохнув, нолдиэ села на кровать. Опустошила кружку с травяным отваром, который заботливо оставили целители, легла. Нужно было попытаться уснуть. Через сон организм восстановится быстрее. Но провалиться в объятия Ирмо не получалось. В сознание упрямо лезли непрошенные мысли, а ехидный голосок шептал изнутри: "Кто ты? Ты больше не принцесса Второго Дома. Семья о тебе наверняка не помнит. Отцу и Фингону всегда было не до тебя. Тургон? Ты с ним последние отношения разрушила, уйдя из Гондолина. Для Белого Города ты — преступница и, возможно, шлюха. Милости ждать не стоит. Тьелко с Курво отнеслись адекватно, но от последнего одни загадки и противоречия. Спасти, приютить и отправить насмерть. Хотя это в его стиле. Он любит ходить по лезвию ножа и тянет за собой других. Но ведь ей позволено выбирать. Почему, собственно, и не рискнуть? Терять нечего. Только как всё объяснить сыну?..."       Убаюканная, в конце концов, собственными размышлениями, Ириссэ не заметила, как провалилась в дрёму. Утро наступило слишком быстро и началось с негромкого стука в дверь.       — Войдите! — крикнула Аредэль, садясь на кровати и протирая глаза. Вошла служанка.       — Госпожу просят к завтраку, — оповестила она.       Сон прошёл окончательно. Ириссэ вздохнула. Встала, умылась холодной водой, сама быстро переплела косу, поправила одежду и дала понять, что готова идти.       За дверью ждал Ломион. По дороге в помещение, где ожидали Владыки, они не проронили ни слова. Маэглин молчал, явно думая о чём-то своём. Беседовать не было настроения. Аредэль радовалась тишине. Наконец гости пришли в комнату, скорее больше похожую на малый зал. Стол был накрыт на четверых. Утренний свет лился в окна. Красно-серебристое убранство помещения казалось необычайно ярким по сравнению с лазаретом и казематами Эола. Их ждали. Курво неизменно сидела с чертежами, Тьелко крутил в руке кубок с вином.       — Вам нужно особое приглашение? — выгнул бровь Охотник, наблюдая за пришедшими. — Мы вроде не кусаемся.       Куруфин и ухом не повёл на брошенную братом фразу.       Ириссэ с сыном пришли к столу. Тот отодвинул для матери стул и сел сам. Не стесняясь, взял хлеб, вяленое мясо и сыр. Дочь Финголфина последовал его примеру. Вчерашний разговор оставил осадок, и кусок в горло особо не лез. Тьелко наблюдал за Ириссэ из-под ресниц.       — Вина? — губы эльфа изогнулись в полуулыбке.       — Пожалуй, — от крепкого напитка нолдиэ отказаться не могла.       Келегорм наполнил её кубок темно-красной жидкостью. На какое-то время наступила тишина, нарушаемая лишь стуком столовых приборов о тарелки. Эльфийка заставила себя поесть.       — Сегодня Элу в крепости на перевале Аглон будет вынесен смертный приговор, — наконец произнёс Охотник, смотря на его бывшую семью. — Если желаете, можете поехать с нами.       В воздухе повисло молчание. На этот раз напряжённое. И Аредэль, и Ломион прекратили есть. Конечно, они предполагали, что будет подобный исход. Преступник должен получить по заслугам. Но для обоих момент приобретал личные оттенки. Для охотницы смерть Тёмного Эльфа означала конец кошмарной жизни. Для Маэглина — возможность никому не подчиняться, не бояться быть побитым за любую мелочь. Для обоих Казнь открывала страницу новой жизни и, возможно, осуждение общества. Осознание обрушилось на сына принцессы, будто его облили потоком холодной воды. Но ведь...отец сам виноват во всех несчастьях! Он должен умереть. Его место в чертогах Мандоса. Да, так не положено думать сыну о родном отце. Но воспоминания о матери, которую он едва не убил и над которой издевался, отрезвили. Сыновья Феанора поступают правильно. Зло должно быть наказано. Семья не должна строиться на насилии.       — Я хочу присутствовать на казни, — твёрдо произнёс полунолдо, смотря на хозяев крепости. *        Аредэль с мужчинами не поехала — осталась в крепости. Она не хотела видеть того, кто издевался над ней, не хотела видеть смерть.       — Госпожа, вас проводить обратно в покои? — голос появившейся служанки нарушил повисшую тишину. Нолдиэ повернула голову, улыбнулась девушке, встала из-за стола.       — Благодарю, я сама, — Ириссэ не желала возвращаться в комнату с белыми стенами. — Мне же не запрещали передвигаться по крепости? — вопрос сорвался с губ сам собой. Жизнь взаперти породила привычку во всех помещениях видеть тюрьму.       — Вы свободны и можете пойти, куда пожелаете, — эльфийка поклонилась, приложив руку к сердцу.       Свободна. Как Аредэль соскучилась по этому слову. И слышать его было непривычно. Оно звучало подобно музыке, которой Ириссэ не слышала уже очень давно.       Половина, принадлежащая Тьелко, отличалась от территории, вверенной Курво. Эти различия не бросались в глаза, если посетитель видел твердыню впервые. Но если он хорошо знал хозяев, то мог заметить разницу. Она начиналась с коридоров и лестниц. На одной половине стены были отделаны красным с серебром, но более тёмного оттенка, на перилах лестниц красовались искусно вырезанные дикие звери. На второй же всё было гладким — никаких фигур и узоров.       Наслаждаясь затишьем, царившим в твердыне, Аредэль поднялась по одной из лестниц, свернула в коридор. Она бродила без цели, коротала таким образом время и пыталась привести в порядок хаос в голове и в душе. Эмоции смешались в кучу. Их словно кто-то специально намотал друг на друга и превратил в клубок. Мир вокруг казался неприветливым и чужим. Понимание, что жизнь та не та одновременно, накрыло с головой. Как поступить? Если постигнет неудача, всё закончится быстро — хорошо. Но если нет? Сможет ли она снова доверять кому-то, жить с кем-то? *       Всю дорогу Маэглин молчал. Его лицо не выражало никаких эмоций, превратившись в белую маску, будто сотворенную из камня. Темно-зеленая одежда и черный цвет волос позволяли не выделяться из небольшой процессии, собранной феанорингами для казни его отца.       Казнь. Вроде бы полунолдо с этим смирился во время утренней трапезы, но в груди все равно как-то неприятно щекотало. Складывалось ощущение, словно специально кончиком пера художник рисовал на чистом полотне линии. Зарисовывал эскиз на память.       Зачем он поехал? Доказать себе, что смотреть справедливости в глаза — это правильно? Убедиться, что матери действительно больше ничего не угрожает? Посмотреть чужую архитектуру?       Он видел поселения гномов. Они поражали своей причудливостью. Дети Аулэ действительно могли делать искусные вещи. Камень в их руках становился живым, обретал историю.       Он увидел Химлад. Большой, светлый сверкающий в лучах солнца. Город был символом чего-то далекого, прекрасного и былого. Мама рассказывала о Гондолине. Интересно, Белый Город такой же?       Аглон отличался от всего увиденного ранее. Изящество и простота форм слились воедино. Две крепости, высокие и статные, стояли на краю обрывов и соединялись между собой мостом, под которым раскинулись постройки. Их небольшой отряд — Келегом, Куруфин, Маэглин и четверо воинов, сопровождающих Эола, сейчас особо не представляющего опасности, свернули чуть левее от основного моста. Поросшая скудной растительностью местность выглядела неприветливой. Резкий холодный ветер заставлял ежиться. Они подъехали к каменному мосту, ведущему к основной башне, спешились. Дальше предстояло идти пешком.       Эола взяли под руки, никто не развязал ему глаз. Владыки пошли впереди. Их небольшую цепочку замыкал Маэглин.       Судьба словно насмехалась над ним, даря шанс повернуть обратно. Вот только Ломион не мог себе этого позволить.       На самом деле идти в конце отряда было неплохо. Спутники загораживали с собой отца, но и не глядя на его сутулую спину, можно было ощутить исходящие от него волны ненависти и злобы. Они затопили пространство вокруг и душили, затягиваясь на шее петлей.       "Ты на меня зол. Ты меня ненавидишь. Пытаешься навязать, по каким законам жить. Издевался над матерью, пытался нас убить. Ты даже эльфом быть не достоин", — размышлял по дороге Маэглин, пытаясь отгородиться от негативной энергии.       Во дворе за воротами тоже царила жизнь. Сын Ириссэ старался не разглядывать все открыто, но не заметить, с каким почтением воины относились к сыновьям Феанора, не мог. Оно было слишком очевидным.       Путь пешком по сравнению с поездкой верхом казался длиннее. И почему-то только сейчас, когда двери, разделяющие двор и здание, захлопнулись, сын Эола ощутил поступь неотвратимости. Эта крепость словно кричала о неминуемом наказании. Она выглядела строгой и внутри могла похвастать лишь голыми серыми стенами.       Маэглин протянул руку вперёд, и едва пальцы прикоснулись к стене, камень отозвался ему тихой песней.       Песней Мастера, творившего эту Твердыню. Песней Свободы, Надежды и Веры в Будущее.       Отец же его обучал другой музыке. Камни и металлы пели песней Крови, Власти, Покорности, Уничтожения. Они были пропитаны темной кровью и болью.       Это было неправильно.       Пальцы скользили по камню до последнего. До тех пор, пока они не оказались на верхней площадке башни. От открывшегося вида перехватило дыхание. Прямо перед ним разверзлась пропасть, а где-то впереди, вдалеке, расстилалось зелёное полотно поля. От пропасти самого Маэглина отделяли каменные зубцы, где мог запросто укрыться вооруженный воин.       Сын Ириссэ старался не думать о том, что видит родителя в последний раз.       — Снимите повязку с его глаз, — бросил третий сын Феанора, обратившись к сопровождающим их воинам.       Неотвратимость была близко. Непозволительно близко она говорила устами Келегорма - Охотника.       Отойдя к противоположному зубцу, полунолдо наблюдал за происходящим. С глаз отца сдернули повязку, но не отпустили, не убрали рук, не сняли железных кандалов. Он зажмурился, зашипел сквозь зубы проклятия, но не пытался вырваться, притих.       — Нравится вид? — издевательски поинтересовался Келегорм, следя за пленником, похожим на ободранного бродяжку с улицы.       Если несколькими минутами ранее Охотнику хотелось придушить тварь синдарскую на месте, то теперь он был не против растянуть удовольствие. Понаблюдать за тем, кого он желал убить после того, как увидел измученную, почти неживую Ириссэ...       Тогда, в коридоре, ему с трудом удалось совладать с собой. Не броситься, не сломать тонкую шею. После побега Эола из темницы комната эльфа превратилась в разворошённое осиное гнездо.       — Я с тварями, чей род повинен в войне с Морготом, не разговариваю, а с тварями, которые посягнули на чужую собственность, тем более, — процедил сквозь зубы племянник Тингола, с головы до ног окатив Келегорма ненавистью.       Тот, однако, по-прежнему стоял с невозмутимым лицом, сцепив руки за спиной. Только расслабленные кисти, превратившиеся в кулаки и бьющаяся у шеи жилка, выдавали ярость.       — Хочешь ты этого или нет, но тебе, как видишь, придётся иметь со мной дело, — феаноринг ухмыльнулся, склонив голову на бок. — На твои слова я клал большую кучу отходов, а вот приговор будет приведен в исполнение немедленно.       Наступила тишина.       Наконец Охотник заговорил твёрдым властным голосом: — Властью, данной мне по праву рода, я приговариваю тебя к смерти за покушение на жизнь Аредель Нолофинвиэль и за убийство моего поданного. Сбросьте его со стены.       Стражники повиновались. Подтащили Эола к краю стены. Казалось бы, притихший, он вдруг начал вырываться. Ударил головой в лицо одного из держащих его эльфов, повернулся, впился взглядом в сына.       — Решил от дурной крови избавиться? — крикнул синда, когда объятия превратились стальную хватку, сильные пальцы схватили за волосы. — Не выйдет! Никогда ты не достигнешь того, к чему стремишься, и умрешь так же, как и я! Выродок нолдорский! Грязное...       Неотвратимость происходящего нависла над Маэглином, грозя раздавить в лепёшку. Ранее гревшая душу решительность ушла сменившись растерянностью. Ноги будто приросли к полу. По позвоночнику, прополз липкий холодок. Ломион не отрывал взгляда. Смотрел на фигуру отца, на волосы, висевшие грязными патлами. Отчасти он даже не мог понять, что чувствует.       В душе разверзлась дыра.       Разговор доносился как будто сквозь вакуум, но приговор прозвучал чётко и ясно. Отпечатался в голове. Ради любопытства Ломион попытался заглянуть в эмоции Кегорма-Охотника, разобрать их на части, но все было глухо. Сейчас перед ним был не влюблённый в его мать мужчина, а Король. Король, способный принимать решение и вести за собой народ. Полунолдо шумно сглотнул, когда после попытки сопротивляться отца схватил за волосы сам Охотник.       Рука легла на камень, который нашла на ощупь, будто он мог успокоить, когда взгляд и слова, полные злости и ненависти, вцепились в его душу, словно когти хищника.       И всё закончилось. Остатки оскорблений потонули в пропасти.       Внутри Ломиона будто что-то оборвалось, но это что-то не вызывало сожаления и горя. Глупо сожалеть о том, из-за кого он едва не потерял мать и не погиб сам.       Зачем хвататься за прошлое, когда вокруг столько нового и интересного?