Вымолить прощение

      Мир Ириссэ сосредоточился на сильных горячих руках, заключивших её в объятия. Руках, которые она так любила когда-то и любит по-прежнему. Сквозь одежду ощущалось тепло тела Тьелко, чувствовалось, как вздымается и опускается его грудь. И было хорошо. Казалось, что разлука и плен — отголоски страшного сна.       Стало очевидно, что она нигде не найдёт покоя, если Охотника не будет рядом.       — Ты мне второй раз спасаешь жизнь, и я благодарна за это, —эльфийка, чуть отстранившись, посмотрела в глаза своему избавителю от проблем, утопая в до боли знакомой серо-серебристой бездне.       — Я сделал то, что должен был. Эта тварь и нашим воинам навредила, — тот пожал плечами, будто ничего особенного не произошло.       — Я привела опасность в ваши земли, —смутившись, охотница высвободилась из объятий. — Прости.       Взгляд переместился на собственные босые ноги. Аредэль вдруг поймала себя на мысли, что не ощущает холода. Он для неё не имел значения.       — Что случилось, то случилось. Не стоит зацикливаться на этом, — Охотник изогнул губы в полуулыбке. — Ты ещё слаба. Тебе стоит вернуться в постель.       — Как скажете, ваше величество, — эльфийка присела в реверансе, приложив руку к сердцу. Жест, выражающий уважение, признательность с её стороны и ненавязчивое желание окончить разговор — с его.       И ничего не оставалось, как подчиниться.       Некоторое время Ириссэ стояла и смотрела вслед ушедшему Келегорму. Когда тот за поворотом, вернулась в лазарет.       Раненый воин уже ушёл.       В помещении пахло травами.       Радоваться бы, что кошмар длиною в несколько лет закончился, но радости это не приносило.       Внутри всё сжималось.       Будущее нависало уже неотвратимо и смотрело в лицо подобно опасности. У него был облик Турукано, выносящего ей приговор; облик отца, не выражающий ничего, кроме озабоченности собственным положением; лицо Финдекано, смотрящее с жалостью и сочувствием; лицо Тьелко, украшенное маской ненависти и презрения.       Ненависть и презрение.       Она заслужила их, но сполна успела расплатиться за свою ошибку.       Поговорить бы, расставить все точки над "I". Ради беседы когда-то был покинут Гондолин. Только разговор теперь по-другому будет строится. Но по-другому — как? Если по приезду в Химлад Аредэль была уверена в своей исключительности и неотразимости, то сейчас изменилось многое.       И Охотник изменился.       Конечно, на перемены имелись причины. Война, Клятва и смерть Феанора оказали своё влияние, но и её предательство не прошло бесследно.       Эльфийка это знала.       И собственный поступок, особенно после его осознания, пожирал не хуже разлуки.       Попытка уснуть не принесла результатов, поэтому Ириссэ просто притворилась спящей, но слабость в конце концов сморила, заставив провалиться в забытьё до утра. Весь следующий день её никто не трогал. Она была предоставлена сама себе. Заходил только Ломион, но и то ненадолго. Извинившись, сын убежал по делам. И у нолдиэ снова появилось время для размышлений. Пространство теперь не давило. Эльфийка настолько ушла в свои мысли, что окружающий мир для неё померк. Вынырнуть из раздумий пришлось благодаря приходу служанки. Та сообщила, что пора на ужин и принесла одежду.       Аредэль вздохнула, понимая, что из своей скорлупы надо вылезать. Отказаться невежливо, да и сплетни поползут, потому она позволила помочь облачиться в платье зеленого цвета, перед этим искренне обрадовавшись, что принесенное одеяние не белое.       Белый цвет теперь вызывал ненависть. С ним были связаны боль, унижение и заточение.       — Вы прекрасно выглядите, госпожа Аредэль, — юная эльфийка закончила убирать волосы в не сложную прическу, чуть отошла, осматривая творение собственных рук, затем склонила голову. — Позволите, я провожу?       Дочь Финголфина кивнула в знак согласия. Служанка вела её коридорами, затем они поднялись по лестнице и подошли к распахнутым настежь дверям в конце очередного коридора. Помещение освещали лампы. Когда дверь сзади с оглушительным грохотом захлопнулась, Ириссэ поняла, что осталась один на один с кузенами. Маэглин уже сидел за столом и о чём-то переговаривался с сыном Куруфина. Эти двое нашли общий язык, и это не могло не радовать. За несколько дней Маэглин повзрослел ещё больше, и охотнице стало как-то не по себе. У всех семьи как семьи, у неё толком ничего не вышло, даже детства нормального у сына не было…       Она позволила себе сосредосточить взгляд на хозяевах Крепости-На-Холме. Куруфин неизменно что-то рисовал, Келегорм потягивал из кубка вино, откинувшись на спинку стула. Вся его поза и прикрытые глаза говорили о расслабленности и умиротворённости.       — Не стой столбом, проходи, — насмешливо произнёс Охотник, не меняя положения. Аредэль, не заставив присутствующих долго ждать, села на свободный стул.       — Теперь все в сборе. Можно приступать к еде, — Искусник оторвался от чертежей, отложив в сторону бумаги и грифель. Эльфийка обратила внимание, что пальцы мужчины измазаны чёрным.       Тьелпэ и Ломион прекратили перешёптываться, обратив всё внимание на взрослых.       Ириссэ посмотрела на блюда: пирог с ягодами, жареное мясо, хлеб, две бутылки вина. Впервые за долгое время еда не вызывала отвращения.       Ужин прошёл в молчании.       — Я благодарна за ужин и гостеприимство, —эльфийка, закончив трапезу, поднялась из-за стола. — И, пожалуй, пойду. И… - на мгновение она замялась. — можно нам с Маэглином одежду, оружие и лошадей? Я достаточно оправилась, чтобы мы могли продолжить путь.       Аредэль торопилась уйти, потому что понимала, если они задержатся дольше — уехать будет труднее. Она понимала, что позорно бежала от проблем, повторяя ошибки прошлого. Бежала от того, ради чего ехала. Только вот если тогда было куда бежать, существовала иллюзия любящей семьи, ради которой в жертву была принесена любовь, то сейчас она готова была устремиться в пустоту, лишь бы не столкнуться с будущим в лице Тьелко, в лице разговора, горький запах которого витал в воздухе. Муки совести врезались в истерзанную душу, особенно кoгда стало понятно, что Келегорм вытащил её из лап смерти. Дважды. Но зачем? Вопрос по-прежнему сидел внутри занозой.       Маэглин, в отличие от матери, ограничившейся хлебом и вином, поел со стола всего, что было, из-под ресниц наблюдал за лицами окружающих. Он, если честно признаться, не особо желал куда-то ехать, на удивление быстро освоившись здесь. Юный кузнец мечтал о возможности творить и обдумывал, как и на чём можно зарабатывать средства на существование. Теперь он считался кормильцем семьи. Тьелпэ на просьбу не отреагировал никак. Сам Куруфин, бросив "Все вопросы к Тьелко и звёздных снов", ушел к себе.       Келегорм, которому поручили заняться этой проблемой, отставил бутылку из которой пил в сторону и посмотрел на оставшихся в зале.       — Мальчики, я рад, что вы нашли общий язык. Пойдите, погуляйте, —бросил третий сын Пламенного. Eго голос не выражал ничего враждебного, но тон не требовал возражений.       Ириссэ понимала, что им предстоит серьёзный разговор. Разговор, которого нолдиэ пыталась избежать(прежняя решительность улетучилась), но приказ приблизил его неизбежность.       "Почему ты не можешь отпустить?" — пронеслось предательское в голове, но подсознание тут же огрызнулось: "Признайся, что ты сама не хочешь уходить и перестань быть мямлей. В конце концов это просто беседa".       Но беспокойство грызло изнутри.       Ломион, обратив внимание на состояние матери, замешкался, но Тьелпэ утащил друга за собой, по осанвэ уверяя, что всё будет в порядке.       Келегорм и Аредэль остались наедине в опустевшей комнате.       — Едва оказавшись в поле моего зрения, ты торопишься сбежать, — беззлобно усмехнулся Охотник. — Почему?       — С моей стороны крайне неприлично злоупотреблять твоей добротой, — тихо проговорила дочь Финголфина. — Первый раз, помнится, я даже тебя не застала. И в целом понимаю, что моё присутствие тебе неприятно. Ты зол на меня, и у тебя есть на это право.       — Но тем не менее ты здесь, — возразил феаноринг, скрестив руки на груди. — Я тебя даже не прогнал.       Внешне эльф оставался спокоен, но внутри резвилась буря. Чувства, с которыми он боролся, вспыхивали, не желая гаснуть, не подчиняясь воле, пытавшейся их подавить. Гордость же упрямо поднимала голову, требуя справедливости. "Если просто сдашься, спустишь всё с рук, то ты станешь слабаком. Тряпкой, о которую можно вытереть ноги", — вкрадчиво шептала она.       В то же время Охотник не хотел об этом думать, но понимал — субъект его желания(Ириссэ) сильно изменился, и даже если он решится на попытку собрать осколки заново, то понадобится время.       Много времени.       — Благодаря тебе я жива, — Аредэль сглотнула, сцепив руки в замок так, что костяшки пальцев побелели. Она выдохнула, прежде чем начать говорить. Слова давались неимоверно тяжело. — И...я виновата перед тобой. Мои поступки...они были нечестными по отношению к тебе. Ты во многом был прав. Прав, что мне было бы лучше с тобой. Прав, что нам следовало бы пожениться. Я… не было ни дня, чтобы я не думала о тебе. Все эти годы я любила только тебя и по- прежнему люблю. Ты считаешь меня предательницей, и я принимаю это. Прошу лишь об одном — прости меня. Не держи зла.       Нолдиэ замолчала.       Повисла тишина. В помещении стало темнее. На Химлад опускались сумерки.       — Простить? Ты думаешь всё так просто? — Келегорм вопросительно выгнул бровь. Его голос сочился ядом и сарказмом. — Ириссэ, дорогая моя, ты меня едва до Чертогов Мандоса не довела. Унизила, растоптала, предала. И после всего… я не могу просто так дать то, о чём ты просишь. Лицо Охотника окаменело. Воспоминания прошлого замелькали в сознании, причиняя боль.       Аредэль вздрогнула.       Каждое слово звучало словно пощёчина. Взгляд сына Феанора пылал ненавистью. Не в голове, а наяву. Сейчас эльф источал огонь. Не пылал, нет. Но воздух накалился, потрескивая маленькими невидимыми разрядами.       Да, всё, что она услышала, заслуженно, но почему так больно? Снова воцарилось молчание. В голове набатом звучали последние слова.       — Если настолько меня ненавидишь, почему не дал умереть? — глухо поинтересовалась эльфийка, без страха глядя тёмные от гнева глаза собеседника.       Келегорм замер.       Такого вопроса он явно не ожидал.       — Можно обойтись без подобных вопросов и просто быть благодарной, — грубо отрезал феаноринг, поджав губы.       На его душе было погано. Очень погано. Хотелось выпить, но вино закончилось. Приказать, чтобы слуга принёс новую бутылку? Вариант, но надо ждать, а ожидание действует на нервы, сейчас натянутые до предела, словно тетивы сотни луков.       — Тебе сложно признать, что ты до сих пор меня любишь,— вдруг выдала Аредэль, чувствуя, как внутри всё пересохло. Её голос предательски дрогнул.       — Люблю? — Охотник усмехнулся и швырнул пустую бутылку в стену. — Раньше любил, и очень сильно.       — Что я могу сделать, чтобы заслужить твоё прощение? Или хотя просто...чтобы ты смотрел на меня без ненависти и неприязни. Я так...больше не могу. Я даже о жизни думаю с содроганием... — в горле стоял противный ком. Слова приходилось выталкивать из себя. Складывалось ощущение, что ради этого приходилось чем-то острым ковырять в легких, в гортани. Хотелось разрыдаться. Но Его чувства были слишком очевидными. И охотница понимала — если ничего не предпринять, бездействие её убьёт.       Ночь окончательно взяла бразды правления в свои руки. Волосы Тьелко во мраке призрачно светились.       — Принеси Сильмарилл из короны Моргота, — голос сына Феанора не дрогнул, его внутреннюю борьбу выдавали только сжатые кулаки.       Жестоко, но ожидаемо.       Дочь Финголфина почему-то не удивилась. Она, не мигая, смотрела на возлюбленного.       — Высока цена твоего прощения, — наконец тихо произнесла Белая Дева Нолдор. — Допустим, если я её выполню, что получу взамен.       Келегорм усмехнулся, поднялся со стула и подошел к эльфийке. Его взгляд оценивающе прошёлся по фигуре, остановился на глазах. Аредэль сглотнула.       — Всё, что пожелаешь, — Тьелко протянул руку и пальцем провел по её щеке. Ту словно током ударило. Дыхание сбилось. Одеревеневшие пальцы вцепились в подол платья.       — Если вернусь, мы поговорим снова, —сиплым голосом проговорила Ириссэ, глядя в глаза Тьелко.       — Обязательно, — Охотник впервые за время тяжелого разговора улыбнулся уголками губ. Они оба понимали, что за требованием Охотника стоят не пустые слова. Они оба осознавали, что бросили вызов Клятве и Судьбе.