(Не)мелочи

Гнев вскипает, густой, как кисель, обжигающий. Бьет в голову градусом, обнажает озлобленно-больное. Сакура выдыхает медленно, стараясь не сорваться ко всем чертям: – Что, прости?! Мебуки презрительно закатывает глаза. Ее губы искажает такая снисходительная усмешка, что Сакура еле сдерживается, чтобы не повысить голос. – Ты меня разочаровала. Тебе двадцать шесть: и чего ты добилась? Сакура смотрит на мать и не может поверить. Все слова Мебуки – не в первый раз сказанные, конечно, но постоянно кажется, что это какой-то глупый сюр, – адресованы ей, действительно? Чего она, глава госпиталя Конохи, лучший ирьенин, пожалуй, во всей Стране Огня, одна из сильнейших куноичи и героиня войны, не добилась? Разве что – уважения от собственной матери. Тут, действительно, Сакура не преуспела совсем. И Мебуки ядовито шипит, подтверждая: – Дорогая моя, тебе просто повезло. Ты общаешься с настоящими героями. И все, что ты сумела, – это воспользоваться положением. Сакура снова вдыхает глубоко, пытаясь успокоить бушующее море в голове. Повезло. Больше десяти лет она работает, тренируется, как проклятая: все, что у нее есть, – кровью и потом приобретено. Каждое “спасибо” от пациентов, каждая должность и награда – ее, Сакуры, от и до. За старания, а не за красивые глаза и нужные связи. Она не плачет – кажется, в нежной юности, проходящей во время войны, разучилась. Столько потерь за спиной, столько смертей, что слезы еще тогда закончились. Остался только гнев и обжигающая щеки обида: Сакура женщина умная, понимает, каких слов заслуживает, а какие ей говорятся несправедливо, со стремлением задеть побольнее – но от этого понимания успокоиться не получается. Мебуки даже не думает прекращать: – Была бы ты нормальной дочерью, уважала бы родителей. И пропадала бы не на своей работе, строя из себя начальника, а завела бы семью. Гордыня тебе не идет. У всех других уже семьи и дети, одна ты думаешь, что особенная. – Была бы ты нормальной материю, – Сакура взбешена до предела, – Ты бы думала не о людях, а обо мне. – О тебе?! О себе ты сама думаешь в первую очередь, а о родителях кто думать будет? Неблагодарная! Всю жизнь тебе посвятили, а она… – Мебуки заламывает руки и, кажется, начинает плакать. Но Сакура этого уже не видит, разворачивается и вылетает из дома матери, хлопнув дверью так, что не ручается за сохранность этой самой двери. Ливень хлещет по щекам. Сакура хмыкает: будь она героиней какой-нибудь пафосной книжки, то капли дождя смешивались бы с ее слезами. Но она – не персонаж романтических историй, да и плакать ей не хочется совсем. Давится от обиды и злости на мать, бесится на саму себя, что поддалась уговорам зайти – знает же, чем все заканчивается каждый раз. Кажется, лицо пылает от гнева: еще немного – и падающая с неба вода будет испаряться с него с шипением, не выдержав жара. Злость такая яркая, ослепляющая, что Сакура даже не замечает сразу, что на нее не капает больше. Поднимает голову – и видит Шестого, стоящего рядом и накрывающего их обоих огромным черным зонтом. – Йо, Сакура-чан, – улыбается приветливо, тепло: под маской не видно, но за столько лет (больше половины ее жизни, в самом деле) она по глазам умеет его эмоции считывать. Улыбки – особенно. – Вы все слышали, да? – смотрит виновато на Хокаге, – Сложно было не слышать, мы с матерью орали на полдеревни. Сакура передергивает плечами. Спрашивать, почему бывший сенсей вдруг оказался здесь, да еще и в такое время, – кажется ей не слишком тактичным, несмотря на их многолетнюю… Дружбу? Наверное, да, хотя другом Какаши назвать язык не поворачивается. Слишком много уважения к нему, благодарности, трепета перед его статусом. – Слышал. Но ты не виновата, не за что извиняться. – Жалеть и переубеждать будете? – Сакура щурится, пристыженная всей этой сценой. – Неа, – хмыкает Шестой, – Ты ведь и сама знаешь, кто ты и чего стоишь. А я только скажу, что очень тобой горжусь. Сакура чувствует, как гнев медленно затухает, прогорает до конца, как угли в костре, уступая место теплому-теплому чувству благодарности. Верить Какаши – на уровне рефлексов, во всем, будь то команда во время миссий, приказ Хокаге или просто его суждения. В словах сенсея Сакура не сомневается ни на секунду, поэтому просто расслабляется и успокаивается. Наглеет от умиротворенно-радостного чувства и все же спрашивает: – Какаши-сенсей, а что вы вообще здесь делается? Тот усмехается, поднимает зонт повыше, стараясь закрыть Сакуру от дождя полностью и будто даже не замечает, что мокнет сам. Второй рукой привычно взлохмачивает ее влажные волосы и отвечает непринужденно: – Ну, я знаю, что у вас с Мебуки-сан непростые отношения… И когда Наруто мне сегодня сказал, что ты собралась к ней в гости, я решил тебя похитить и попросить составить мне компанию в поедании данго, – прищуривается хитро, – Но, кажется, снова опоздал. Щеки у Сакуры снова пылают – но уже не от гнева, а он смущенной благодарности, от его внимательности и чуткости. Отмечает про себя, что Шестой в курсе не только ее вечного противостояния с матерью, но и помнит о ее любви к рисовым сладостям. Улыбается, пытаясь в улыбке этой всю признательность выразить к нему, к его заботе: – О нет, сенсей. В этот раз вы очень вовремя, – становится к нему немного ближе, так, чтобы плечом к плечу, едва касаясь, – Куда пойдем?

***

В следующий раз они видятся, когда решают командой выпить кофе. Наруто выбирает долго, потом еще дольше пытается объяснить официанту, чего и сколько добавить ему в напиток. Сакура смеется над другом, который так и не смог определиться, а потому решил смешать все существующие добавки. Саске демонстративно закатывает глаза и ждет своей очереди. – Сакура-сама! – в кофейню заходит Аори и сразу направляется к ним, он взволнован так, что даже забывает поприветствовать и Хокаге, и двух героев войны, а Сакуре хочется залезть под стол, только бы не встречаться со своим вездесущим практикантом, – А мы вас всей группой ищем! У нас тут такой случай! Сакура обреченно вздыхает, зная, что от Аори не спрятаться даже на другой планете. Обещает вернуться на работу через полчаса и во всем разобраться, а за время своего перерыва прочитать историю болезни. Разговор с практикантом отвлекает, необходимость сделать заказ отходит на второй план. – А для Сакуры-сама что приготовить? – вежливый официант обращается не к ней, чтобы не прерывать рабочую беседу. – Приготовьте что-то, что заказывают обычно девушки, – Саске лениво потягивается, – Что-то сладкое и молочное. Сакура не успевает возмутиться, потому что Шестой прерывает Учиху первым: – Саске, Сакура не любит кофе с молоком и тем более с сахаром, – переводит взгляд на официанта, – Для леди, пожалуйста, то же, что и для меня: черный кофе, можно добавить немного перца. Официант удаляется, а Сакура, отослав Аори, внимательно-внимательно смотрит на бывшего сенсея. Такая мелочь, казалось бы, предпочтения в кофе – а он помнит, что ей нравится, а что нет. Она польщена и удивлена одновременно: после того случая, когда он повел ее есть данго, Сакура начинает замечать какое-то невероятное количество мелочей. Мелочей, которые говорят о многом. Она сохраняет каждую в памяти, и чем больше копится таких воспоминаний – тем сложнее смотреть ей на Шестого, как раньше. И еще сложнее осознать, что, собственно, сама ведет себя точно также по отношению к Какаши.

***

Каждый раз, когда Сакура приходит в Резиденцию с отчетами, у Какаши всегда есть для нее время. Он слушает ее внимательно, погружается в каждый процесс. Он честен с ней и общается на равных: соглашается, если разделяет ее предложение, аргументирует, если нет. Им невероятно комфортно работать вместе: наверное, это стало понятным еще на войне, что они вдвоем – куда больше команда, чем расширенный состав с Наруто и Саске. Кажется, понимают друг друга без слов, смотрят похоже и на мир, и на будущее – деревни, конечно. А на свое собственное, личное? Сакура улыбается этой мысли, смущается. Какаши заваривает им какой-то ароматный, неприлично дорогой улун, разливает по пиалам и протягивает ей. Сакура благодарно забирает, легко касаясь своей рукой – его: безмолвное “спасибо”. Делает глоток, только хочет что-то сказать, но Шестой опережает: – Вижу, что нравится. Я рад. – Но как? – Сакура искренне удивлена. – Когда ты довольна, ты зажмуриваешься от удовольствия, как кошка, – смеется Какаши, а Сакура пополняет свою коллекцию “тех-самых-мелочей”. А потом вдруг понимает, что и сама может различить десятки реакций только лишь по глазам Шестого. Считывает их, не задумываясь. Даже сейчас, в непринужденно-ласковой беседе, видит, что его беспокоит. Подходит, становится за спиной, кладет ладони на его виски: чакрой вылечивает подступающую мигрень. Лиственно-зеленый свет загорается, боль проходит, уступая место теплу. Не дожидается его вопроса. – А когда у вас начинает голова болеть – вы очень забавно хмуритесь, – шепчет Сакура, наклоняясь к уху. Пепельные волосы Шестого щекочут ей щеку.

***

То, что Шестой на собрание Пяти Каге в Суну едет в сопровождении Сакуры, госпожа Ирьенин узнает от Паккуна, в облачке появившегося в ее кабинете. Мопс исподлобья смотрит на нее, подозрительно ведет носом: – Печенье есть? Сакура закатывает глаза и, улыбаясь, достает баночку припасенного специально для Паккуна собачьего печенья. Мопс моментально добреет и ложится прямо на столе, позволяя чесать себя за ухом. Хрустит лакомством: – Я пес-ниндзя, а не посыльный. Но к тебе ходить люблю. Ты единственная, кто покупает для нас вкусное и гладишь. От остальных “спасибо” не дождешься. Сакура продолжает чесать Паккуна и задумывается о том, что, действительно, каждый месяц покупает новую упаковку собачьих лакомств для нинкенов Какаши-сенсея. И, кажется, это еще одна мелочь в копилку доказательств их, пока что мало понятной для Сакуры, близости. – Так что там за миссия, говоришь? – протягивает ирьенин, гладит мопса по носу. Тот фыркает от удовольствия и, прикрыв глаза, отвечает: – С Хокаге по протоколу должен быть медик. Он выбрал тебя, – Паккун пытается сохранить вид серьезного нинкена и едва сдерживается, чтобы не перевернуться на спину и счастливо высунуть язык, – Просил передать, чтобы ты не забыла взять солнцезащитный крем. – Крем?.. – растерянно переспрашивает Сакура. – Ага. Сказал, что солнце тебе вредит, так как ты моментально сгораешь, – кажется, забота Хатаке греет лучше, чем наступающая весна, но Паккун не замечает расплывшуюся в улыбке Сакуру, – А там это… Печенье есть еще? Дай, а?

***

В Суне жарко настолько, что, кажется, даже песок плавится. Солнце злое, беспощадное, пробирающее до самых костей. Выжигает воздух, кислорода едва-едва хватает, чтобы не падать от изнеможения. Первое, что понимает Сакура, – солнцезащитный крем она все же забыла. Поэтому очень скоро нос и щеки начинают гореть, а она недовольно вздыхает от неизбежной необходимости тратить чакру на залечивание солнечных ожогов. – Са-ку-ра, – Шестой легко щелкает ее по лбу и шутливо-осуждающе качает головой, – Я тебе про крем напоминал? – Напоминал, – смиренно соглашается она и грустно потирает краснеющее лицо. – Забыла? – продолжает Какаши. – Да, – еще более грустно тянет Сакура, прикидывая, что нужную баночку в Суне она не отыщет: специальный состав, сделанный Цунаде лично для ученицы, в обычных аптеках не продается. А на остальное – кожа реагирует неизбежной аллергией. Сакуре становится совсем печально. – Держи, балда, – Шестой привычным жестом лохматит ей волосы и протягивает баночку с кремом. Ту самую баночку. С тем самым кремом, – Я был у Цунаде накануне, решил на всякий случай прихватить. Какаши непринужденно жмет плечами и отвлекается на разговор с очередным советником Казекаге. А Сакура прижимает баночку к груди, как самый драгоценный подарок. И не может отвести взгляда от бывшего сенсея.

***

Сакура приходит за полчаса до собрания Каге. Осматривает внимательно зал – огромный, с окнами в пол, открывающими действительно прекрасный вид на вечернюю Суну. Подходит ближе, всматривается в пустыню, уходящую к самому горизонту. Подступающая ночь фиолетовой тенью укрывает пески, последние всполохи заката делает барханы кроваво-красными. Любуется: величественная, молчаливая красота безвременья не располагает к громкому восхищению. – Сакура-сама! – Канкуро обращается почтительно-вежливо, но в его действиях почтительности – чуть больше, чем нет совсем. Встряхивает старую знакомую, обнимает крепко, чтобы точно поняла – благодарность за его спасение с десяток лет назад будет жить в нем вечно. Сакура смеется: тоже рада встрече. Разговор завязывается легко, Канкуро весело и непринужденно шутит, периодически отвлекаясь на стайку девушек: те готовятся к приему Каге. Ставят на стол огромные глиняные миски с фруктами, расставляют напитки. Сакура рассматривает блестящие красивые яблоки, зеленые, как она любит. Видит изящные графины из сверкающего хрусталя: в трех из них точно вода, еще в трех – виноградный сок, терпкий, особенный. И только в одном – мутно-багровый, темный напиток. – Это гранатовый сок, да? – кажется, Сакура перебивает Канкуро, прослушав пару его последних фраз. – Ммм? Почти: гранатовое вино. Гордость Суны, между прочим, – кукольник переключается моментально, забывая, о чем только что говорил, – Осталось совсем немного в запасах, а еще не сезон… – А Хокаге-сама где сидеть будет? – снова перебивает Сакура. – По правую руку от Гаары, конечно. Как ближайший союзник, – Канкуро начинает еще рассказывать что-то уже про замечательные отношения между их деревнями, не спуская внимательный взгляд с Харуно. Она же, почти не стесняясь, передвигает гранатовое вино поближе к месту, где будет сидеть Какаши-сенсей. Смущенно поясняет: – Хокаге-сама очень его любит… – Грех не любить, – неожиданно серьезно отвечает Канкуро. И что-то в его тоне волнует Сакуру, будто говорит он – совсем не о вине. Неожиданная нежность накрывает ее с головой, и она, повинуясь этому порыву, складывает из бледно-желтой салфетки цветок: на ладонях расцветает красивый нарцисс*. Сакура бережно кладет его на подлокотник кресла, предназначенного для Какаши, заговорчески подмигивает Канкуро и отходит к стене. – Ты ведь знаешь, что означает нарцисс на языке цветов? – хитро спрашивает кукольник. Ответить Сакура не успевает: в зал входят Каге. Но Сакура любит оригами, часто делает самые разные фигурки из бумаги, оставляя их на рабочем столе Хокаге. Знает – он хранит каждую в верхнем ящике комода и всегда улыбается новой. Этот нарцисс – прихоть, Сакура не задумывается о значениях, а когда понимает… Она, как и любой шиноби, обучена флориаграфии – цветы часто использовали в качестве шифров. И Какаши-сенсей тоже обучен. И потому, увидя нарцисс, он поворачивается к Сакуре и долго – дольше положенного – смотрит ей в глаза. Улыбается как-то по-новому, от чего становится одновременно волнительно и как-то… Предвкушающе? Шестой бережно прячет бумажный цветок под плащ: к самому сердцу. От чего ее собственное – ускоряется до совсем невообразимого ритма, Сакура сбивается с ровного дыхания, закусывает губу. Она не вкладывала тех смыслов, что считал и Канкуро, и, кажется, сенсей в ее порывистом жесте. Не имела в виду то, что так очевидно понимает сейчас. Или, все же?..

***

Официальная часть собрания медленно перетекает в неформальный прием. Свет приглушается, звучит ненавязчивая музыка. Напитки становятся крепче, хмельнее, разговоры – непринужденнее. Сакура не может отвести взгляда от своего бывшего сенсея, с каким-то торжеством подмечая, что в бокале у него – именно гранатовое вино. Думает, что, кажется, им надо поговорить, и уже даже почти набирается смелости подойти, когда Шестого подхватывает под руку госпожа Мизукаге. Она смотрит на Какаши с предвкушением, улыбается зазывающе и маняще. И эта эта ее обольстительная грация, то, как она вьется перед Какаши, вдруг выбивает почву из-под ног. Реакции Шестого Сакура уже не видит: сбегает на балкон, запутавшись в своих чувствах окончательно. Там ее и настигает Канкуро. – Эй, Харуно, – вся почтительность с брата Казекаге слетает в ноль после первого же бокала вина. Кажется, кукольник пить не умеет совсем, потому что он уже расслаблен и счастлив, – А я был уверен, что ты замужем за Учихой. Сакура почти оскорбляется: ее подростковая одержимость становится легендой не только в Конохе. Поджимает губы и осуждающе смотрит в ответ: – Канкуро! Мне было пятнадцать, в самом деле! – Понял, не лезу, – не продолжает тему мужчина, – а с Хокаге-сама когда началось? Сакура краснеет. Но неожиданно откровенно отвечает (тоже, что ли, сказываются выпитая пара бокалов?): – Ничего не началось у нас… – вдруг с обидой и сожалением выдыхает. И – рассказывает обо всем. Как внимателен и ласков с ней Хокаге. Как считывает в момент, что ей грустно, и оставляет коробочку с данго в ее кабинете. Что берет ей кофе, когда они встречаются в резиденции: именно такой, какой ей нравится. Как она сама каждый раз покупает печенье для его собак и мешает чай от бессонницы только из трав, что собирает лично для него сама. Признается, что знает, какой столик у него любимый в идзакае, куда они иногда вместе ходят. Рассказывает, как старается отвлекать внимание на каждом его дне рождения – помнит, что он не любит этот праздник, и она, Сакура, всегда дает ему возможность быстро и незаметно улизнуть. Вспоминает еще кучу уютных мелочей: как он разбирает за нее документы, зайдя как-то за ней в госпиталь и обнаружив Сакуру еле живой от усталости. Что он точно знает ее любимый цвет – и это, Ками, не розовый, как считают все ее друзья, а нежно-зеленый, как лента для волос, подаренная им на Танабату. К этому примешивается их вечная готовность спасать друг друга ценой своей жизни: война, пройденная плечом к плечу, хоть и закончилась почти десять лет назад, но все равно жива в памяти. Сакура содрогается от подсчета, сколько раз он мог не выжить – из-за нее. Пылко признается, как отчаянно сейчас ее бесит Мей Теруми, флиртующая с Хокаге. Сакура говорит сбивчиво, много, но под конец – Канкуро сам озвучивает самый логичный и правильный вывод из всего сказанного: – Харуно, да давным-давно ты по уши влюблена в вашего Хокаге. И, кажется, более чем взаимно. Сакура не спорит: пытается осознать до конца то, что сейчас произнес Канкуро. Знает – он прав, и от оформленности и ясности в собственной голове легко и страшно. Сакура умная женщина: себе в собственных чувствах признаться не боится, отрицать очевидное не любит, а вот насчет сенсея совсем не уверена: – Он заботится обо мне… Это совсем не говорит о взаимности, – выдыхает, стараясь хоть немного выпустить вместе с воздухом трепет осознания. – Дорогая моя, то, о чем ты рассказываешь… Я бы так себя вел только с любимой женщиной. Никак не с ученицей или подругой, – жмет плечами Канкуро. Ответить ему Сакура не успевает: на балкон выходит Шестой. – Не помешаю? – усмехается, щурит глаза. Достает из-под полы плаща зеленое яблоко – то самое, с приема. И когда успел стащить? Без предупреждения бросает Сакуре, она ловит рефлекторно. И снова – мелочь, о которой Какаши помнит: Сакура прижимает яблоко к груди. – Хокаге-сама, – почтительно сгибается в полупоклоне кукольник, – Разрешаю вам похитить Харуно. Гаару предупрежу: он поймет, если вы не останетесь до конца. Канкуро пошатывается, но тактично удаляется с балкона. Какаши откровенно смеется, лохматит свои пепельные волосы, спрашивает: – О чем говорили? – О том, что, кажется, я безнадежно в вас влюблена, – выпаливает Сакура и разворачивается резко, хочет уйти, чувствуя, что смелость заканчивается, а вот смущение ядовито зудит в висках, румянит щеки. Однако Какаши не дает ей этого сделать, берет за плечи и шепчет на ухо, согревает дыханием: – И это отличная причина, чтобы действительно тебя похитить. Сакура расслабляется и позволяет ему вести – пойдет куда угодно за ним, не сомневаясь и не раздумывая. Яблоко выпадает у нее из рук, укатывается куда-то в угол: но ни она, ни Какаши этого уже не замечают. На следующее утро Сакура чувствует себя самой счастливой женщиной во всем мире, обнаружив в своей комнате вазу с целой охапкой золотых соцветий амброзии.*

***

После миссии в Суне они не расстаются. Как-то незаметно съезжаются: это происходит настолько естественно и правильно, что даже не остается вопросов. Сакуре невозможно хорошо рядом с Какаши: они понимают друг друга без слов, чувствуют, когда нужно оставить в покое, а когда остаться рядом. Их отношения не меняются глобально, просто становятся наконец оформленными, завершенными. Забота и нежность, выражаемая в мелочах, наконец сменяется осознанной любовью: глубокой, основанной не на мимолетной страсти, а на многолетней дружбе, взаимоуважении и уверенности друг в друге. Они оба – сильны сами по себе, у них нет болезненной потребности в этой близости и любви и горячих признаний из романтических историй в духе “я не могу без тебя жить”. Могут, еще как. И Сакура, и Какаши – умеют быть одни, умеют даже наслаждаться своим одиночеством. Просто вместе – им намного лучше. Они узнают, изучают друг друга и себя в этих отношениях. Сакура открывает, что, оказывается, обожает готовить, если есть – для кого. Какаши с удивлением обнаруживает, что вечером начинает торопиться домой: потому что там ждут и, кажется, любят. Их мир не замыкается друг на друге, но благодаря начавшимся отношениям, наоборот, становится многогранней и ярче. Счастливее всех в этой ситуации оказывается Паккун (впрочем, и все остальные нинкены): Сакура безбожно балует псов и постоянно приносит домой печенья. Впрочем, те отвечают ей беспрекословной взаимностью, слушаются каждого ее слова – даже огромный, упрямый Булл. Какаши только закатывает глаза и картинно возмущается: впрочем, совершенно не всерьез. Они никому не говорят о том, что теперь вместе. Просто появляются везде вдвоем, позволяют себе наслаждаться друг другом вне зависимости, смотрят на них или нет. Идут под руку домой, ходят в магазин, обсуждая, кто будет готовить ужин вечером. В какой-то день Сакура, уставшая от казавшейся бесконечной смены в госпитале, наглеет окончательно и целует зашедшего за ней Шестого при всех. Смеется счастливо, берет его за руку и ведет к выходу. Какаши не возражает, а наоборот становится довольным, как кот. Друзья их поддерживают. Ино визжит от радости и благодарности: ей Сакура рассказывает первой, что Яманака льстит до безумия. Наруто просто обнимает их по очереди, потом вместе и, кажется, счастлив сильнее, чем Какаши с Сакурой. Саске закатывает глаза и невнятно бросает что-то вроде “Ну наконец-то” и едва-едва улыбается. Сакура настолько поглощена этим своим новым миром, что оказывается совершенно не готовой к приходу матери. Мебуки заявляется к ним в выходной, с порога смотрит презрительно-зло и, как только оказывается в прихожей, одаривает дочь звонкой, постыдной пощечиной. Гнев расцветает вместе с алым следом от руки на лице. – Как ты посмела? Опозорила! – шипит Мебуки, смотрит, как на врага, – Любовница Хокаге! Так и знала, что вся эта твоя карьера – за твои заслуги в постели, а не за талант, которого у тебя и в помине не было. Сакура впервые в жизни чувствует желание ударить мать. Ее потряхивает от несправедливых слов и обвинений, злость становится физически ощутимой, вырывается вместе с тяжелым дыханием. Сакура хочет что-то ответить, защитить – не себя даже, она-то привыкла к такому, а – Какаши. Он точно не заслуживает того, что говорит Мебуки, не заслуживает осуждения и этой грязи. Ни как Хокаге, ни как мужчина. – Знай свое место, – хрипло отзывается Сакура, – Ты говоришь про Хокаге. – Я говорю про его любовницу, – не отступает Мебуки. – Невесту. Сакура оборачивается и видит Какаши. Взгляд у него – города сжигать можно. Подходит ближе, становится с Сакурой плечом к плечу, теснит Мебуки к выходу из квартиры. Говорит спокойно, с расстановкой, но с таким холодом, что становится действительно зябко: – Вы не были на войне. Вы никого не потеряли и не проводили часы в госпитале, пока ваша дочь спасала жизни. И в том, что вам не довелось этого увидеть, – заслуга Сакуры. Вы должны быть ей благодарны, а если не способны даже на это – что ж, вы глупее, чем я думал, – не дает вставить ни слова, выталкивает за дверь женщину, продолжает, – Я люблю ее. Я защищал ее всегда: в ее детстве, на войне. И хочу связать с ней свою жизнь: и значит, продолжу защищать. Даже от вас, Мебуки-сан. Потому что никто не имеет права говорить такого о ней. Даже собственная мать. Особенно мать. Какаши захлопывает дверь перед носом женщины. Оборачивается на Сакуру, обнимает ее, целует в макушку. Вплетает пальцы в распущенные волосы, молчит какое-то время: – Мне жаль. – Спасибо… – шепчет Сакура, тянется за поцелуем, – Как ты сказал?.. Невесту? – Ты против? Кажется, это не самое романтичное предложение, – усмехается, но, кажется, действительно волнуется в ожидании ответа. Сакура выдыхает, все еще не до конца успокоив бушующий гнев. Закрывает глаза, кладет ладони на его плечи, медлит. Не потому, что сомневается – просто хочет зацепить это мгновение, продлить, сохранить в памяти каждое слово, каждый вздох и взгляд. Забыть об очередном скандале и сосредоточиться на этом – важном, правильном, долгожданном. Улыбается, окончательно прогнав гнев и окунувшись в нежно-золотое счастье. – Я совершенно точно за, – шепчет, боясь спугнуть, – Потому что с тобой я чувствуя себя действительно на своем месте, потому что я так тебя люблю, что все остальное – это такие мелочи, которые ничего не значат в сравнении. Целует. Бушующее море в голове успокаивается: шторм сменяется восхитительно прекрасным штилем.