Найти в себе силы быть достойным

Четверо офицеров кавалерийской дивизии прибыли в Петербург по случаю отпуска. Они прекрасно расположились в кабинете отца одного из них, не слишком богатого, но доброго и гостеприимного барина Дубина, опустошая бутылку водки и вспоминая лихие истории со службы. Граф был рад приезду сына. Тот не часто бывал дома в связи со службой, куда отправился по собственной воле, поэтому встретили его с его друзьями очень тепло. Дубин-старший кинулся обнимать сына прямо на пороге, но после обратил внимание, что тот конфузится перед сослуживцами, так что впоследствии вёл себя сдержаннее. Обедать отказались, так что граф выделил им свой кабинет и распорядился о закусках и водке и удалился, быстро смекнув, что те стараются казаться взрослее и мудрее, будто неприхотливые бывалые генералы, однако он своим опытным глазом видел, сколько в них ещё молодости и наивности. Самому старшему из них, к слову, на вид было не больше тридцати. Прямолинейный и местами грубый майор Игорь Гром развалился в кресле, рассматривая пустую рюмку в руке, давно не включаясь в беседу приятелей. Он находился в армии дольше них, и служба ему уже порядком поднадоела. Семьи у него не было, в крошечное имение с населением в две души он уже забыл дорогу, из друзей как таковых были только эти трое мужчин. В перерывах от службы он не выезжал в свет, общение с людьми оттуда ему казалось пустой тратой времени, которое, впрочем, он и так не знал, куда потратить. Его спутников же переполняли жизнь и амбиции. Младшие унтер-офицеры Валентин Гашпаров и Дмитрий Дубин были значительно моложе и эмоциональнее. Им хотелось всё увидеть, прочувствовать и попробовать. Они отлично сходились с людьми и наслаждались каждой возможностью выйти в свет. Илья Косыгин же был всего на год моложе Грома и участвовал даже в большем количестве боëв, но за вздорное поведение и выходки его периодически понижали в звании и переводили. Когда его несколько месяцев назад в очередной раз перевели в новый полк, он прибился к этим молодым людям, так как не привык мотать время в одиночестве. В их компании главным искателем приключений был именно он, однако часто его финты были не слишком безобидными, поэтому друзьям периодически приходилось искать способы усмирять его пыл. Косыгин закинул ногу на стол, звонко чокнувшись с Гашпаровым и Дубиным, и залпом опрокинул в себя рюмку. Заметил, что последний их приятель отстранëнно глядит в сторону. — Что, брат, невесел? Али питьё не по-вкусу? Али ты меня обидеть хочешь? — он угрожающе навис над Громом. — Не трогай ты его, — заступился Гашпаров. — Не видишь? Хандрит. — Что-то часто ты хандрить стал, — он снова выжидающе уставился на Грома. — Растолкать тебя надо. Меня завтра один денежный мешок позвал в карты играть. В этот раз я точно всё из него вытрясу. Айда вместе? Дубин нервно забегал глазами по комнате, вспоминая, как в прошлый раз Косыгин проигрался в пух и прах, что потом с безумным взглядом бегал и занимал деньги у всей роты. До карт тот вообще был большим охотником, но ему никогда в них не везло. Если учитывать его низкий социальный статус и не очень хорошее материальное положение, то любому простофиле было понятно, что играть тому не стоит, хотя сами Дубин так и не решался высказать ему это простое заключение. — Ты бы завязывал с азартными играми, ей-богу, ещё мне двести рублей должен, — отмахнулся Гром. Дубин мысленно поблагодарил друга и воспользовался представившейся возможностью: — Действительно, сдались тебе эти карты? Едем лучше в моё загородное имение, тут всего день езды. Батюшка на охоту звал, — и он подмигнул Гашпарову. Тот уловил его мысль и кивнул: — Как раз сезон открыли. — А что? Хорошая мысль. Решено — едем! — Косыгин хлопнул Грома по плечу. — Давненько я не брал в руки охотничье ружьё! — В этот раз без меня. Нет у меня желания патроны по чëм зря тратить, — Гром дëрнул плечом, чтобы приятель скинул руку, а затем поднялся. — Нет, ты точно меня обидеть хочешь! — Косыгин яростно вперился в глаза собеседника, в то время как взгляд Грома выражал лишь раздражение. Учитывая, что Гром был несколько выше Косыгина, со стороны картина смотрелась забавно. — Успокойтесь, — между ними появился Гашпаров. — Никто никого обижать не собирается, просто Игорю надо передохнуть от службы, больное бедро подлечить, да? — он заглянул Грому в лицо, глазами указывая на вспыльчивого приятеля, тем самым намекая, что не стоит попусту его злить. — Да, — выдохнул Гром. — Тебе здесь одному ещё хуже не будет? — забеспокоился Дубин. — В стену буду глядеть. — Двери моего дома всегда для тебя открыты. — Спасибо, но я лучше у себя на квартире буду. Косыгин чуть успокоился и расплылся в ехидной улыбке. — А что это ты в свет совсем не выходишь? От страшной дамы прячешься? — и он разразился смехом. Гром в ответ на это только поморщился. — Тебе какое дело? — Ну не ворчи, не пристаю больше, — Косыгин хмыкнул и действительно не приставал до конца вечера, разве что бросал хитрые взгляды, которые Гром игнорировал. Как Дубин не настаивал, что его дом — их дом, Гром отправился ночевать к себе на квартиру. Тëмную и пустую, которую он посещал раз в год и ненавидел до дрожи за то, что она была похожа на его одинокую и скучную жизнь, но ссориться с Косыгиным и портить друзьям кутëж ещё больше не хотелось. Однако нельзя не сказать, что время он проводил с ними сейчас только для того, чтобы не оставаться один на один со своими бесами, которые нещадно раздирали остатки его души, как только он пытался вернуться к нормальной бурлящей жизни в обществе. Он отвык от этого всего, приспособился к отдаче приказов и их подчинению. Привык, что есть лишь сослуживцы, подчинëнные, начальники, а где-то там, далеко, заносчивые и до одури богатые аристократы, с которыми Грому точно не по пути. Он и сам был дворянином, но без денег и, как уже упоминалось, с маленьким имением в две души. Он любил ручной труд и мог бы провести отпуск там, будучи погружëнным в хозяйство, вдали от общества, которого сторонился, если бы то место не ассоциациировалось с погибшим, но горячо любимым отцом. У отца никогда не было хандры. Он всегда был уверен во всём, в своих поступках, в каждом сказанном слове, в своих желаниях и стремлениях. Он довольствовался службой, рано женился, был безмерно счастлив в недолгом браке, и, даже несмотря на потерю жены, прекрасно справился с тем, что вырастил сына. Игорь никогда не видел отца слабым, опустошëнным, у того всегда было найдено решение любой проблемы ещё до её возникновения. Он был настоящей легендой для сына. Все мальчишки равнялись на Александра, а Игорь — на отца. При воспоминаниях о нём Гром всё чаще думал, насколько же далеко он сейчас от этого идеала. Беспокойная ночь, проведëнная в раздумьях о нынешнем положении дел в жизни Грома оставила после себя разбитое состояние и желание выйти на дорогу и лечь прямо посреди проезжающих экипажей — авось кто раздавит. Вскоре от Косыгина прибежал мальчик с чумазым лицом и протянул конверт с письмом. Гром потрепал его по голове и хотел уже было закрыть дверь, да услышал тоненький голосок. — Мне пятак обещали. — Так пущай, кто обещал, и платит. — Сказали, вы заплатите, дядя, — малец шмыгнул носом, а затем посмотрел с такой горькой обидой, будто Гром лично отобрал у него этот пятак, да ещё и конфету в придачу. Игорь пошарил в карманах и бросил мальчику несколько монет, которые нащупал. У того глаза округлись от счастья, он бросился обнимать Грома, но быстро вспомнил свой статус и статус мужчины перед ним, отшатнулся и убежал, бросив на последок «спасибо, добрый дядя!» Впрочем, Гром совсем не был против объятий с ребёнком, пусть и с улицы. Дети всегда искреннее взрослых: хотя бы не скрывают, что смотрят в кошелёк. Содержание письма было таково: «В беспокойстве за твоё здоровье, в очередной раз предлагаю тебе выйти в свет. Несколько дней назад я выиграл в карты пригласительный на вечер к очередь известному нынче в Петербурге графу Разумовскому, который состоится сегодня вечером. Я сам не бывал у него, но говорят, что там происходит что-то невероятное: безумства, которых никто никогда не видывал, полная свобода, лучшие угощения и незабываемые впечатления. Достать к нему пригласительный ужасно сложно, а те, кто там бывает, не спешат раскрывать всех секретов вечера. Коли я сам сегодня уезжаю в имение к Дубину на охоту, предоставляю тебе возможность посетить это невероятное место, которое, быть может, излечит твою хандру.» К письму был приложен пригласительный. Гром кинул его на тумбочку, не уделив особого внимания, однако к вечеру, съедаемый тоской и скукой, он снова обратил на него взор. И что он не видывал на вечерах аристократов? Сплетничают, кошельками меряются, наряды выгуливают. А у Грома даже фрака приличного нет, только офицерский мундир. Как только солдаты получают мундиры, — с орденами так вообще отлично — они их не снимают, прямо говоря, никогда, потому что на званных вечерах к ним относятся с большим трепетом, пристают с расспросами о звании, ища хорошую партию для дочерей, а вот как раз в этом Гром не нуждался. Поразмыслил, что, раз не в чем идти, значит, можно и не ходить. Затем прошёлся по комнате и всё же надел офицерский мундир. Перспектива снова провести вечер в одиночестве не прельщала. Как только извозчик высадил Грома у огромного особняка, он снова пожалел о принятом решении. Смех, шум и звуки музыки, доносившиеся изнутри, напоминали о жизни, в которую возвращаться он был совсем не готов. Батюшка бы не боялся. Выдохнул, посчитал, что в случае чего скажет, будто его ждут на другом вечере, и стремительно ретируется. Поднялся по лестнице, показал прислуге серьёзного вида приглашение и прошёл в дом. Уже в коридоре встретились две дамы в пышных эпатажных платьях, местами весьма откровенных, и ярких масках каких-то странных зверей, судя по запаху и их заплетающимся языкам — уже изрядно выпивших. Это казалось слегка странным, учитывая, что женщинам в высшем обществе много пить не приветствовалось, да и только восемь вечера, не рановато ли? Дамы сперва оценивающе оглядели Грома, а затем начали похабно подмигивать. Он несколько опешил от такой откровенности, а девушки разразились хохотом. Гром двинулся прямо по коридору, учтиво обходя пьяных дам, но одна из них подгадала момент и звонко шлëпнула его по мягкому месту, когда он поравнялся с ними. Гром уставился на них, совершенно теряясь от такой дерзости, но те только ещё звонче засмеялись. Он поскорее побрëл прочь от них, пока не потерял остатки чести. Да что это за бордель?! Как только Игорь вошёл в главный зал, он услышал французскую речь, почувствовал запах дорогого шампанского и сигар, из-за чего немного закашлялся, потому что сам не курил и не привык, чтобы курило его окружение, хоть это и было в моде. Сам зал ярко освещался хрустальными люстрами, на которых Гром невольно задержал взгляд. Длиные колонны, фрески на стенах, барельефы с древнегреческими богами, картины с мировыми шедеврами— будто во дворец императора попал. Вдоль стен столы с всевозможными закусками: от солёной икры до сладкого печенья, а в углу огромный клавесин с рисунками, на котором с чувством играл приглашëнный музыкант. И среди всего этого великолепия люди в дорогих костюмах и с броскими масками на лицах. Гром пригляделся в надежде опознать хозяина вечера. По идее тот должен организовывать развлечения и следить за настроением гостей, но здесь, видимо, был какой-то другой давно установленный порядок, потому что все пили, что хотели, брали, что хотели, ходили, куда хотели, — проще говоря прекрасно развлекали себя сами, будто им только ресурсов и не хватало. Гром прошёл чуть дальше, и те из гостей, кто обращал на него внимание, начинали шептаться, а затем смеяться. Он в сотый раз пожалел, что пришёл сюда. — Êtes-vous venu ici la première fois? — спросил мужчина с витиеватой маской льва, как следует отсмеявшись. — Так точно. В приглашении не было указано, что это маскарад. Это обидит хозяина? — Игорь из принципа не хотел общаться на французском. Да и до обид хозяина ему не было особого дела. — Bien sûr que non. Cela va l'amuser, — он будто снова собрался засмеяться с ответа на русском. Гром хотел ещё что-то спросить, но его отвлёк шум. Какой-то особо буйный гость, распухший в талии, с разбегу запрыгнул на клавесин, и бедный инструмент рухнул под его весом. Остальные сперва ахнули, но эта выходка только ещё больше их раззадорила: они подняли бокалы с шампанским и радостно взревели. Только бедный клавесинист в ужасе выпучил глаза, не понимая, как его самого не задело, и хотел было высказать всё тому толстяку, но подошёл слуга и прошептал что-то на ухо музыканту, после чего тот расстроенный покинул дом. А слуга обратился к гостям и пригласил всех к столу. Так же, как и гостиная, столовая была выполнена в самых модных традициях. Стол в центре был тоже каких-то гигантских размеров и спокойно уместил всех гостей, которых пришло десятка четыре. На нём уже находились супы и сменные блюда, которые представляли жареная корюшка и бараньи хвосты. Как только Игорь занял своё место, он немного сконфузился, глядя на тысячу и один столовый прибор, прилагающийся только к его тарелке. Он, конечно, не в сарае вырос, но его семья была простой и старалась обходиться без излишеств, так что большинство этих вилок он видел впервые, как и блюдо перед ним с какими-то заморскими фруктами. Он прислушался к речам гостей: говорили по большей части о личной жизни других сливок общества и о парижской моде, но иногда проскакивала и политика. Обсуждали в том числе и загадочного Serge Razumovsky. Никто толком ничего о нём не знал. Велись ожесточённые споры по поводу его возраста, семьи, личной жизни — по поводу каждого аспекта, касающегося его персоны. Наверняка знали только то, что его род относится к столбовым дворянам и что у него огромные владения земель. Говорили даже, что он не всегда появляется на своих вечерах, и покажется ли сегодня — большая загадка. Гром попытался вставить своё слово, но его предпочитали либо игнорировать, либо высмеивать (из-за отсутствия маски или речи на русском?). Он уже в тысячный раз за вечер пожалел о своём приходе, но уходить не хотелось исключительно из-за желания наконец увидеть таинственного хозяина вечера. Началась вторая раздача блюд. Вынесли несколько видов салатов, кролика и запечëную голову кабана, но самым главным здесь был жареный лебедь, блюдо которого заняло половину стола в ширину. Перед Игорем поставили угря, распотрошëнного и свëрнутого колечками — сейчас он чувствовал себя этим угрëм. В последнюю раздачу принесли несколько видов сладких пирогов и печёные фрукты. Не то, чтобы Игорь был недоволен предоставленной пищей — да он никогда бы не попробовал этой роскоши при других обстоятельствах, — но что-то не сходилось. С одной стороны сами блюда кричали о желании хозяина выставить своё богатство напоказ, а с другой — их было ровно столько, чтобы гости утолили аппетит, но не наелись досыта. Граф Разумовский экономит на гостях? Все снова разбрелись по комнатам, но большая часть людей сосредоточилась в ещё одной огромной комнате наподобие гостиной, где их ждал небольшой оркестр из пары флейтистов, скрипачей и виолончелистов и ещё больше алкоголя. После ещё нескольких неудачных попыток завязать разговор и ещё получаса, проведённого на вечере (за который гости успели перебить и переломать ещё кучу всего), Гром уже отчаялся увидеть хозяина и хотел было уходить, но оркестр внезапно затих. На пороге комнаты появился мужчина чëрном, в богато отделанном оранжевой вышивкой костюме, с короной на голове и прямо верхом на павлине. Огненно-рыжие волосы его спадали до плеч, на одном из которых сидела белая ворона, а лицо было покрыто светлым гримом (как в театр попал, ей-богу), где ярко выделялись красные губы. Он широко раскинул руки, а толпа зааплодировала. А этот граф точно выпендрëжник. Небось, все три часа, что его не было, выбирал способ эффектнее появиться. Граф поднялся и самостоятельно прошёл в центр комнаты уверенной, но чуть заплетающейся походкой (видимо, уже тоже успел выпить), толком не смотря ни на какого из гостей. Павлина покамест увёл чернокожий слуга. Раб? Дрессировщик павлинов? Хочется верить, что его не жарить повели. — Mes bons amis! Merci de me faire plaisir avec votre visite! J'espère que vous passez un bon moment et désolé d'être sorti si tard. Гости начали издавать восторженные звуки и подняли бокалы вверх. — Avant de passer à la partie principale de notre soirée, je voudrais encore une fois vous exprimer ma gratitude et... — он небрежно проходился глазами по гостям, но вдруг их с Громом взгляды встретились. — Nous avons un nouveau visage aujourd'hui! Гости начали перешëптываться и искать глазами того, кого имел ввиду граф. Ворона вдруг спорхнула с его плеча и уселась прямо на голову Игоря. — Ну, ну! — кричал Гром. — Угомоните свою птицу! Я ей не гнездо! — Прошу прощения, — Разумовский засмеялся (его примеру последовали остальные гости) и щëлкнул пальцами, отчего ворона вернулась к нему на плечо. Граф погладил её пальцем по маленькой шее, ласка ей явно нравилась. — Просто вы понравились Марго. Он медленно подошёл к Грому, приблизившись до такой степени, что между их лицами осталось всего десять сантиметров. Игорь про себя отметил, что тот не старше его самого, а глаза у него отчего-то красные, будто раздражены. Ворона так же уставилась на Грома, тот посмотрел на неё с вызовом, тогда Разумовский усмехнулся и ещё раз щëлкнул пальцами. Птица улетела на жëрдочку в углу зала. — Что привело вас сюда? — Скука и выигранное в карты приглашение на ваш вечер. Ответ рассмешил не только хозяина вечера, но и всех гостей. — Вы слышали? Мне, видимо, нужно тщательнее выбирать, кому раздавать приглашения, — проговорил Разумовский, отсмеявшись вдоволь. — И как вам здесь? — Не впечатлили. Признаться, я ждал чего-то поинтереснее простого маскарада, набивания желудка и раздолбанной мебели. На это заявление Разумовский показушно надул губы, будто обиделся. Все с замиранием сердца следили за этой забавной сценой. — Вот вы сами упомянули маскарад, однако маску не надели. — Уж извините за эту дерзость, но позволю себе заметить, что вы тоже без маски. — Я — король, мне можно всё, — и Разумовский игриво ударил Грома пальцем по носу. — А вот вы должны понести наказание за преступление против королевской воли. Гости радостно взвыли, а граф коварно улыбнулся. Он коснулся подбородка Грома и оценивающе покрутил его лицо. — Такой красивый... и такой дерзкий. Ну что за наглец, а? Игорь не успел никак среагировать, но вот губы Разумовского уже коснулись его собственных, легко, но уверенно. Гром резко отстранился, будто ошпаренный, заметил, что помада у Разумовского немного размазалась, и принялся оттирать красное пятно с собственных губ. — Умом тронулись? Что вы себе позволяете?! — Ну вы же сами хотели поинтереснее! — Разумовский снова расхохотался, и его примеру опять последовал зал. — Это переходит всякие границы! Где же правила, мораль в конце концов?! — В моём доме главное правило: никаких правил! — На это заявление гости подняли бокалы, осушили их, у кого что ещё осталось, и ударили о стаканы друг друга. Послышался звон разбитого стекла, осколки полетели на пол. Гром развернулся и буквально пулей бросился к двери, всё ещё пытаясь оттереть помаду и шепча: «Чëрт бы вас всех побрал». Ему очень хотелось поскорее покинуть этот балаган и надеяться, что никто из гостей не знает его в лицо и не распустит слух, который скажется на его репутации. Он уже мысленно высказывал всë своё негодование Косыгину, как услышал за спиной брошенное Разумовским: «А вот теперь можно начинать оргию!»