снежно-красное

Алое и белое, алое и белое. Чёрное. Цвета его нации, цвета Драконьего Хребта. Буря завывает свистяще-гулко, тревожным перезвоном отзываются стеклянные цветы. Смуглые пальцы в чужие волосы вплетаются с трудом, болезненно почти — продираясь под льдинки, отряхивая снег. В горле горчит дикая полынь, Кэйя больше не дышит, только прижимает снежно-сизое тело ближе к себе, светлую макушку к ключицам: он понимает. Запах железа тошнотой по языку мажет. Беннет не шевелится. Его глаза открыты — помутневшие, незрячие. — Всегда вот так, — неразличимо. Трескается кровавый иней на губах. — Вечно не везёт. Отголосок неловкого смеха — тлеющий уголёк жизни в груди. Кэйя поглаживает большим пальцем белую прядь, счищает налипший лёд. Слабой усмешкой отвечает звенящему ветру, холодным звёздам, мягкому вранью синих цветов — не Беннету, ведь Беннет точно не заговорит, промёрзший до кости. Много крови было, но теперь уже почти не идёт, совсем не идёт. Кэйя потому и не пробует ничего, кроме как успокаивающе жать к себе и гладить. — Брось, — улыбается сжато и коротко — не везёт в картах, повезёт в любви. Он думает, Беннет — славный малый, но горе луковое. Хороший ребёнок, настоящий беспорядок. Огненный вихрь. Когда Кэйя треплет его по макушке, из-под волос горстями ненайденных созвездий ссыпается снег. Воспоминания о том, как потешно и весело было столкнуться с этим мальчишкой, как здорово было учить его фехтованию и игре в Призыв Семерых — правила которой Беннет усвоил, но так ни разу и не одолел никого, — ещё горячие, но холодеют в груди быстро. Темнота у сердца. Кэйя знает, что оставит это там — спрячет, притворится. Ладонь — почти жестокая, но он заставляет её смягчиться. Отсчитывает секунды — десять, девять. Восемь. — Я помешал вам, капитан. Мне очень жаль. Семь. — Обещаю, это последний раз... Кэйя никогда не слышал этих слов, но буквы светом бездны зажигались в голове: шесть. — Мне нужно возвращаться, отряд Бенни ещё ждёт, — пять. Знает, что голос — дурман, хрустальные цветы трясутся и тоненько звенят близ подошвы. Но все равно нерадостно ухмыляется: «не в этот раз, Беннет». Он просовывает одну руку под коленки, второй огибает лопатки. Поднимает отяжелевшее смертью тело легко, словно щенка крошечного. Четыре. Говорит: — Разве я могу тебя задерживать? — три. — Иди, развлекайся. Взгляд — обычно льдистый ажур, лукавый и лживый, — прозрачен и тяжёл, шипом вонзился вглубь мрак. Кэйя больше не наблюдает вихорков дыхания у окровавленных губ, не чувствует смазанного эха предложений в разбитом снегом пространстве. Два. — Они ждут тебя, — ха-ха. Метель заметает кровавый зигзаг, мерно тянущийся следом. Один.