Одна лишь честность

Отвращение, как тогда, больше не заполняет его полностью и не переворачивает реальности. Когда он попытался остаться, что-то, кажется, в нем надломилось. Нужно было его убить. Рома помнит, как тогда хотел зарезать самое жалкое животное в мире. Но вместо этого сам стал подобием жалости. — Останься. Нож бы идеально вырезал его пропорции. Идеально вписался бы во лбу. Со всей своей идентичной чёткостью. Со всей своей непотребностью. Что Коля делает сейчас? После разоблачения и того их разговора с глазу на глаз они больше не виделись. Его кровь до сих пор была на руках, на одежде. Тот нож завалялся под диваном. 11 февраля 2022 года он хотел убить его. Где-то завалялся чужой адрес и номер. Некоглай сменил их? Где он живёт сейчас? Утопиться. Не писать ему в личку. Ответил. «Приедешь?» Сегодня было бы хорошо его убить. Руки холодные нож хватают, тот самый, пальцами по лезвию, острому, заточенному. Что кровь течёт. Что кожу разрезает. Ледяная сталь. Для человека хрупкого, как пластик. Палёный. Приедет. Придёт. На улице снова холодный ветер, он ледяной, как будто хочет похоронить на месте. Похоронить заживо, в земле. А он думал, со временем желание пропадает. Нет. Коля открыл дверь также быстро, как и в предыдущий раз. Всё то же осунувшееся лицо, правда волосы больше не омбре, классические, тёмные. Такой больной. — Рома… Нож… Доделаешь дело до конца, значит? — отойдя на расстояние, берет тот же самый стул и садится на него. На лице полное умиротворение и принятие своей судьбы. Такой мертвый…– Или опять поцелуешь? Я долго потом заживал после твоих зубов. Падла ты, Мокривский. Ненавижу. — Хах, — тот хмыкает, подбирается ближе, с лёгкостью смерти проведя по щеке клоуна. — Взаимно. Как ты? — Что? Такой удивлённый голос. — Я спрашиваю, как ты. Я хочу узнать, что ты делал и как жил всё это время. Просто убить не поднимется рука. Как тогда. Никогда не поднимется. Мокривский не убийца, он хуже. Он влюблен. Это ужасно. Это банально и отвратительно. Если бы не ушёл, если бы убил — не пришёл бы больше. Не держал бы нож. Не наклонялся, чужую голову прижимая к груди. Но пришёл. Но проиграл. А может выиграл. — Посмотри в глаза, — Лебедев просит, о ладонь подставленную щекой потираясь и скуля тихо, и стример подчиняется. Ему мало зрительного контакта. — Пожалуйста… Глаза в глаза. Честно. Безгранично. Не мерзко. — Поцелуй меня… — А тогда сопротивлялся. Фиксируя руки на тонкой шее, Мокрица целует так медленно, что непривычно странно даже. Так… вскользь. Слышно, как закипает чайник. В крохотной, забытой богом квартирке с одним человеком. С пылью в квартире в углах. Роме не до этого. Обоюдно хотелось почувствовать всё, как тогда. Кровь и вопли. Кровь по подбородку, лицу, волосам, кровь по коже и трясущимся рукам. Кровь в горле… Они целовались воровато, на пробу. Нужно же было понять, можно или нет? Можно. Никто не останавливает. И Рома снова бросает нож. — Спокойно, правда? — Коля тихо улыбается в поцелуй. Тихо подушечками пальцев гладит светлое лицо. Тихо закрывает глаза. — Не уходи, ладно? С тобой тут так тихо… — Тихо…– эхом повторяет Мокривский. Также тихо отходит назад, и закрывает дверь, не потому, что кто-то может зайти, а чтобы доказать: сегодня он снова никуда не уйдёт