Клуб любителей маленьких лисиц pt.2

Чонсон иногда забывается. Бежит наперегонки с воздухом своими губами, а потом раз! Одно мгновение и он видит как Чонвон, вроде внимательно слушающий его, тихо сопит в кресле, а Ники и вовсе нигде нет. И у Чонсона лёгкий ступор, потому что он говорил около двух часов и даже не заметил как один из его потенциальных слушателей исчез. То есть, он просто говорил и говорил, и говорил, теряя счет времени и смазывая перед глазами картинку, будто в каком-то своем мире. И иногда это даже страшно. Чонсону действительно сложно себя остановить в какие-то моменты, он практически даже не думает, но говорит о всем без разбора. О своем вчерашнем дне, сегодняшнем, будущем. О том, что случилось год назад или месяц, перескакивает с темы на тему так профессионально и плавно, что иногда и сам не замечает. Казалось бы, что тут такого, он просто любит поболтать или типа разговорчивый. Сонхун его называет старым поломанным холодильником, который гудит постоянно и иногда на мозги капает. Чонсон кривится лишь на его слова и так лаконично «иди на хуй» говорит, совсем не обижаясь по этому поводу. Сонхун и сам жужжит часто наподобие мухи и уж кому, а точно не ему упрекать за язык без костей. Пак щетинится на все замечания и закатывает глаза на тему того, что у него нет кнопки стоп, когда он говорит. Но когда Чонсон сам себя ловит на этом, то понимает, что говорил без остановки около двух часов, совсем ничего не замечая вокруг себя, даже того, что Чонвон уже явно давно его не слушал, а Ники так и вообще куда-то ушёл. Он даже не заметил. Просто у него есть необходимость говорить и он её исполняет, но… не так же навязчиво. Он навязчивый? О да, это несомненно. Он не дает вставить слово, может перебить и увести тему в совсем другое русло и часто даже не соглашается с тем, что кому-то нужно тоже что-то сказать, чтобы был диалог. Но всё чаще Пак в соло и это может разве что раздражать его собеседника, но начинает раздражать его. Когда он это осознает, то пытается молчать. Закрыть рот и слушать остальных и даже вообще удержаться от каких-то рассказов, чтобы снова не уйти в часовую болтовню со стеной. Чонсон себя буквально душит, съедает рождающиеся в горле слова и прикладывается к коле без остановки, всё чаще задерживая напиток в ротовой полости, потому что так точно ничего не скажет. В какие-то моменты, когда ребята кричат друг на друга в каком-то шуточном споре или обсуждении не особо важных тем, он просто пытается абстрагироваться, погрузиться в какой-то анабиоз и грызет ногти до кровавых ран. Ему нельзя так много говорить. Это слишком напрягает, это навязчиво, он их раздражает и ребята это уже даже в открытую говорят. Вот только, если раньше он всё воспринимал как шутки и подкол, то сейчас, после своего маленького открытия, воспринимает это слишком буквально. О Боже, он снова — хихикает Хисын, когда Пак не удержавшись лепечет о чем-то уже минут пять, и это неожиданно сильно бьёт по его вискам. Да, он снова, пора бы заткнуться. Он пытается даже не дышать, чтобы снова не сорваться на какой-то бессмысленный разговор, который не в тему. Но его голова все чаще болит от собственных мыслей, поток неконтролируемых слов теперь ураганом в голове и ему практически даже больно от того насколько сильно он уходит в диалог с самим собой. Настолько, что его лобная доля пульсирует. Чонсон молчит день, второй, слушает ребят, которые почти даже не обращают на него внимание и постоянно думает и думает о всем. О том о чем даже не должен был. Он становится бомбой с детонатором, к которой опасно подходить, и трещит теми мыслями, словно искрами, лезущими наружу. В один момент ему кажется, что голова просто лопнет. А потом Сону это замечает. Он в последнее время редко приходит, всё чаще пропадая на подготовительных разных, в библиотеке и так далее. У него защита скоро и точно нет времени на пустые пьянки и гульки, но он всё-таки уделил время на друзей, которые решили завалиться в общажной комнате Сонхуна и Джейка, чтобы как обычно залить глаза к концу рабочей недели и потрещать обо всем подряд. Сону сначала весь такой обычный, улыбчивый, крутится по оси, показывая новый кардиган, потому что «я что, зря его купил? А ну все быстро сказали, что он охеренно красивый». А потом Сону себя останавливает резко и понимает, что от Джея за вечер слышал только «привет» и «я сяду тут», когда он у его ног мостился на полу в окружении подушек, потому что общажная комната маленькая и дивана на всех не хватает. Кресло почётное у Хисына и Джейка, потому что они так решили, а на кроватях оргию парни устраивать не разрешают. Сону смотрит на своего хена под ногами, жующего без остановки сыр соломкой, уставившись на прожженную от сигареты дырку в ковре и хмурит бровки озадаченно. Сону тянется руками к старшему и проходится ладошками от плеч до самой груди, наваливаясь на Пака сверху и устраиваясь позади него, тычась носом тому в висок. — Как дела, хени? — шепчет Сону в его покрасневшее от алкоголя ухо. И Чонсон выныривает. Будто бы вытаскивает голову из таза с водой, цепенея под чужими руками, что за шею обнимают. — Сону, — у Чонсона будто запускается работа тела, сердце бьётся в груди в разы быстрее и такая лёгкая пульсация в висках, будто уже утро и все эти алкогольные напитки вылились в тяжелое похмелье. — Почему молчаливый такой, что-то случилось? — их приватный разговор совсем таким не является, потому что Сонхун улавливая то, что говорит Сону, бесцеремонно вклинивается. — Ага, не похоже на нашего Джея, — с улыбкой гаденькой тянет Пак, но он, вроде как, мудак немного и ему можно. У Чонсона в голове лампочка какая-то загорается, типа да, он же обычно всегда трещит без умолку и это немного напрягает всех. — Может у тебя что-то случилось, хен? — спрашивает Чонвон, хмуря свои густые брови и нет, не хватало только того, чтобы ещё и они к нему в голову лезли. Там и так слишком всего много, что даже тяжело её поднять. Чонсон машет руками, говорит, что просто устал и язык кусает, потому что резкое желание рассказать о непрекращающейся головной боли и пожаловаться на горькое пиво слишком сильно находит на него, а он, вроде как, решил меньше выливать ненужных слов на своих друзей. Ему мало кто верит, переглядываются между собой, а когда он по новой отмахивается и кричит «эй, заебали, так хотите, чтобы я говорил, ну сейчас получите, стоял я значить сегодня в очереди…», они сразу же «ой, не нужно, хватит уже» и Чонсон посмеявшись, скашивает глаза на притихшего Сону, что лежит головой на его плече и дышит в шею. Наблюдает своими ясными глазами так, будто происходит что-то очень интересное. Чонсон извиняется и идёт на кухню, якобы воды попить и пиццу разогреть. Хорошо, что кухня общая и для того, чтобы к ней дойти нужно покинуть комнату, так ему будет легче пропасть на неопределённое время. Чья-то забытая пачка сигарет как никогда кстати и Пак извиняется мысленно перед владельцем, но тянет из нее пару штук, открывая форточку. Подкуривает, затягивается и смотрит на оживлённую улочку, так удачно под окном раскинутую. Как прекратить думать, куда деть поток абсолютно ненужных слов? Зачем ему вообще так необходимо кому-то рассказать какой его мама купила телефон, что у него получилось в четверти по астрономии и почему его преподаватель мудак? Пожаловаться на консьержку в его доме, рассказать про бродячего кота, который каждый раз об него трётся утром, когда он мусор выкидывает. О спам сообщениях от гугла, обсудить одногруппника, видео из ютуба, теорию заговора… Он понимает, что он хочет говорить, вот только нет такого человека, который может стать его прекрасным слушателем, а говорить с самим собой это немного дуркой попахивает. Кому вообще нужны его мысли ни о чем. Даже он понимает, что большая часть информации, которую он воспроизводит — полнейший бред не несущий смысла. — Так и знал, — Сону приваливается рядом плечом к стене, заглядывая в лицо старшего, — о класс, есть ещё? Ким радуется дешёвой сигарете так, будто это что-то из недоступного в их мире, а не очередная попытка человечества самоуничтожиться и, проследив за пальцем Чонсона, хватает пачку с той самой микроволновки. — Что нового? — спрашивает Сону и прикуривает. Так красиво и умело, будто это не его пятая сигарета, а как минимум миллионная, — ух, дрянь, — морщится он, выдыхая, но все равно прикладывается губами снова. Чонсон двигается и теперь они оба пялятся в окно, тихо дымя дешёвыми сигаретами. И момент этот какой-то такой, будто время на секунду останавливается и есть только они, плохо освещенная пустая кухня и сизый дым. — Да так, ничего, — юлит он, совсем не желая вываливать на Сону все это. Младший никак иначе окажется козлом отпущения, если он начнёт говорить хоть о чем-то. Они молчат их легкие качают воздух, кровь в ритме своем пульсирует по всему телу, а потом Сону так тихо выдыхает ядовитый дым и наклоняет голову, заглядывая прямо в глаза. — Поговори со мной, — просит так отчаянно, будто от этого зависит чья-то жизнь и Чонсон понимает, что если не откроет рот, то просто сдохнет от взрыва в башке. Он говорит и говорит, не может остановиться, будто компьютер с глюком, у которого на экране без остановки программа бежит. А Сону его слушает, комментирует изредка и слушает. На кухню приходят люди, они их, будто не замечая, продолжают свой пламенный диалог. Чонсон пока рассказывает Сону о чем-то абсолютно неважном, чувствует в животе сладкую эйфорию, а на кончике языка горит уже не сигарета, а сложносочиненные предложения. Чонсон не тормозит себя, трещит о том, что его сердце перекачивало в теле несколько дней и размахивает руками, жестикулируя ярко. А Сону его слушает, ни спит, ни юлит, ни пытается перебить и сказать что-то своё, слушает и слышит и Пак понимает, насколько он счастлив и спокоен уже ближе к раннему рассвету, когда верхушки многоэтажек начинает засвечивать тусклым голубым вперемешку с розовым. — Я, наверное, надоел тебе, — говорит он сожалеюще немного, когда Сону тянет его на себя, укладывая между своих ног на грудь, ведь в одной позе сидеть несколько часов неудобно. Они все ещё на кухне, развалились на широком подоконнике и Пак слишком быстро привыкает к размеренному ритму чужого сердца, ощущая его лопатками, и пальцам, что играются со шнурками на его худи. — Нет, я соскучился по тебе и я люблю с тобой разговаривать, хен. На разговор это явно немного не похоже, больше на исповедь Пака. — Но я говорю без умолку, как у тебя голова не болит? — усмехается, подтягивая этими словами те самые свои переживания, что вот-вот и сорвутся с его болтливого языка. — Я же не Ники, который в целом с концепцией диалога не знаком, а ты не Сонхун хен, который рассказывает одно и то же по четыре раза, — Сону пропускает смешок, убирая челку с чужого лица, расчесывая пальцами непослушные пряди и гладит его так нежно и ласково. Приятно. Казалось бы, вроде просто проводит пальцами между прядями, а будто бы все переживания и глупые мысли из головы вытаскивает. — Ты думаешь я надоедливый? — в итоге Чонсон это делает. Он затаскивает Сону в этот водоворот, в котором плещется сам. — Нет, — Сону звучит удивленно, — с чего ты взял? — Просто, я… Джей прикрывает глаза, кончик чужого пальца проходится по веку почти невесомо, а Сону проводит короткими ноготками по ресницам. Чонсон дрожит неожиданно сильно и понимает, что ему больше нечего сказать. Он уже все сказал и хочет просто помолчать. Ему больше нет необходимости говорить. Ему просто хорошо и спокойно. — Расскажи мне, хени, если тебя что-то тревожит не держи в себе. Всё, что ты хочешь… — шепчет его голос и это приятнее любой колыбельной. Абсолютная забота, в которую младший его оборачивает, как в пушистый плед. Но Пак не хочет больше говорить, его голова не гудит от плохих выедающих изнутри мыслей и в груди нет ощущения острого кома. Он обнимает чужие бедра по бокам и ловит макушкой ласковый поцелуй. Всё, что он хочет? Можно, чтобы этот момент растянулся на всю его жизнь?