Клуб любителей маленьких лисиц pt.2

Хисын предпочитает не показывать, но у Сону, ёб твою, матка, и она всё-равно всё чувствует. Особенно напряжённо надутого альфу внутри этого… индивида? Он же всё знает, понимает, но почему-то по глупости спрашивает: — Боишься? У Хисына нервы ни к черту, фрустрация и реально страх. Страх в этих оленьих глазах, которые пялятся в стенд, изображающий этапы развития ребёнка, чтоб его. — Нет, — шепчет он в коридор и это «нет» эхом от белых стен отбивается и где-то под потолком сияющим искусственным светом тонет. Боится. Сону знает. У Хисына молодость, жизнь, драйв, второй курс, клубы и деньги от предков, которые он тратит на нахер ему ненужную, но просто прикольную куртку от Левис. У Хисына нет обязательств, ничего кроме того, чтобы накормить себя и явиться хотя бы на экзамен. Он безответственный гуляка, а большую часть времени за него думает член. Он не боится. Он в ужасе. Его взгляд останавливается где-то между пятым и шестым месяцем, а Сону нащупывает в кармане телефон. Ники уже задрал наяривать сообщениями, честное слово. Будто он Хисына не в больницу повёл, а отправил на безлюдный остров сражаться с зомби-мутантами и Тирексом. Вернёт он его хена, никуда тот не денется. У Хисына сердце колошматится так, что даже Сону слышно и пальцы от нервов теребящие цепочку на джинсах. Сону вообще-то, по идее, единственный, кто боятся должен. Переживать, слезы лить, ну там типа: тебе же только двадцать, какие твои годы, а учёба, а семья, а внешность твоя, а молодость не вернётся. Но у Сону штиль в голове, в глазах песок и жрать он хочет. Чего нибудь пресно-сладко-кислое. От мятного шоколада его вчера тошнило и это единственное расстройство, которое его волнует на данный момент. Серьёзно, блять, мятный шоколад. Он уже чувствует предательство под сердцем, пусть ещё и на этого дерганного будет похож, так вообще несправедливость жуткая. Ли выдыхает рвано, локти в колени, голову между ними низко опускает, ладони складывает так, будто молится. У Сону на языке один миллион язвительностей и капля яда, поэтому он молчит. Видит как большому, взрослому и крутому альфе ссыкотно и молчит. Молчание это заполняет весь коридор, по которому даже никто не ходит. То ли к акушеру никому не надо, то ли аура Хисына скулящая по чуду отталкивает. Старший, на самом деле, чувствует себя как не пристегнутый к креслу на американских горках. Глядишь и свалится вниз, ломая кости об стальные трубы и расшибаясь вдребезги об землю. Омега помнит как он ему совсем недавно рассказывал про мечту, про гитару, про свободу, когда они на кровати в чем мать родила валялись и одну на двоих сигарету делили, а теперь они сидят на мягкой лавке, взгляд между пятым и шестым, и тремор в длинных пальцах. Кажется, у Хисына обрывается что-то внутри, когда дверь сбоку открывается и выходит молодой мужчина с листом в узловатых пальцах и очках на лице. — Ким Сону, анализы готовы, можете заходить. Хисына дёргает так, что он даже подошвой ботинок скрипит по плитке. Какой нетерпеливый, папочкой стать хочет, наверное. Сону усмехается. — Можно мы вдвоём? — он кивает головой на блудного альфу и мужчина просто машет рукой, якобы входите, входите. Около стола врача стоит один стул и Сону его непосредственно занимает, пока Хисын топчется позади, нервно кусая губы, перебирая пальцы в карманах джинсов. Акушер-гинеколог смотрит на высокого альфу с лёгкой оценкой, буквально доли секунды, а потом поправляет очки и: — Омега здоров, превышений по уровню ХГЧ не наблюдается, всё в рамках. Здесь даже повторный анализ не нужен. Сто процентов не беременность! — мужчина громко клацает печатью и передает анализы сидящему парню. Сону даже поворачиваться не нужно, чтобы понять откуда этот облегчённый вздох. Хисын на лицо смягчается, руки к нему же подлетают, трут неверяще, страх снимают. А Сону пялится с прозрачной усмешкой в бумажку. — Распишитесь, пожалуйста, — просит мужчина, недовольно на альфу покосившись, и Сону берёт ручку из подставки, размашисто оставляя непонятную каракулю. Даже на его подпись не похожую. А чего он собственно ожидал? Ким берёт в пальцы листок и к Хисыну поворачивается, к сияющему улыбкой и радостным блеском в глазах. — Детка, я так переживал, думал поседею. Слава Богу, да? — шепчет он, ладонью по тощему плечу омеги поглаживая и выглядит так, будто бы лотерею какую-то выиграл. Мерзко, воодушевленно и просто счастливо. — Ага, как… хорошо, — мычит Сону, глаза опуская. А самого трясло. Хисын такой искренний и наивный, куда ему-то детей. Ему самому сопли подтирать нужно и супом кормить, чтобы заворот кишок от чипсов не случился. У Хисына тысяча и одна эмоция радости на лице от того, что он услышал и больше ничего не важно. Даже в бумажку не глянул и так верит. Во что хочет, в то и верит. Сону на мгновение герой фильма. Какого-то глупого или мелодрамы, которые он с папой в детстве смотрел. Где постановка-постановкой и герои глупые, мерзкие даже. Мерзко всё. Мерзко, мерзко, мерзко. — Ну всё, пошли, я подвезу тебя домой, — говорит Хисын уже на выход драпая, потому что у него на подобные места вообще аллергия. — Нет, — хрипит Сону, глаз его избегая и ногу на ногу закидывая, желая вжаться сам в себя, — я поговорю с врачом ещё… спиральку хочу поставить, ну… чтобы такого больше не случалось, — смех его, вероятно, мог бы растрощить хрустальный бокал, но не высоким чистым голосом, а болезненной тяжёлой обидой. — А, ну да, спиралька это хорошо! — выдавливает лыбу Хисын и уже почти за дверью исчезает, — тогда давай, я позвоню позже. Пока, Лисенок. — Пиздец, — изрекает Ёнджун как только дверь закрывается, а папаша уносится так скоро, что даже и шагов неслышно. Парит, вероятно, от хорошей-то новости, — не хочешь мне, братишка, рассказать, как ты в это вляпался. Или «Лисенок», хм? Хмурый взгляд брата падает на низко опустившего голову омегу. — Ой, хен, не начинай. Ну и поговорили. Идёт молчание, в котором Чхве Ёнджун — двоюродный брат Сону, кромсает на кусочки фальшивые анализы и выбрасывает в мусор под стол. — И за что ты с ним так жесток? Вот будет бедолага жить и не знать, что у него ребёнок по миру бегает. — Ох, бедолага, — Сону давится по ощущениям стеклом и смеётся с брызгами крови. Ну, драматизировать это по его части, а ситуация так прекрасно располагает к этому, — пусть спасибо скажет, что я на него это не вешаю. — А тебе не кажется, что он достоин знать правду? — А тебе не кажется, что ему не нужна правда, — Сону шипит, тыкая пальцем за спину, — он и сладкую ложь прекрасно воспринял. Всё, хен, я всё решил. Да. Сону сделал выбор. Выбор за Хисына. — А ты, что?! — вспыхивает Ёнджун, — а ты куда, Ким Сону! Тебе сколько лет-то, презервативы не знаешь как выглядят? Мозгов не было?! — Хен, — Ким отмахивается, но по ощущениям чувствует он себя как выброшенная на берег рыбка, а вот Джун надоедливый и упивающийся своей здравомыслящей хенской херней мартын. — Не было, — сам себе отвечает старший и на кресло откидывается. Они молчат снова. Сону гипнотизирует взглядом анатомическую модель матки на столе своего брата, а Джун крутится в кресле, пальцы в «ромб» складывая. — Аборт ещ… — Нет! Ах, ну да, почему он думал, что если в первый раз не получилось, то сейчас получится. Мозгов как не было, так и нет. — Это хоть твой парень или кто…? Он вёл себя так, будто тебя первый раз в жизни видел, — Сону смотрит так на него, словно Чхве недалеко от правды, а потом плечами жмёт. — Да никто он мне, так… просто старший. Из тусовки Ники. Вот никогда этот Ники Ёнджуну не нравился и не без причины! — А как вы вообще будете?! Разве он не заметит, что пузо у тебя растёт явно не от пончиков. — Ну мы не пересекаемся особо, просто… просто он звал, а я приезжал, ну и… У Сону из глаз миллион мокрых искр и подбородок трясущийся, уже из последних сил рыдания сдерживающий. — Господи, — Джун вздыхает, достаёт из ящика стола бокал, бутылочку ликёра и под стеклянным взглядом Сону снимает свой стресс на один палец. — Втюрился? — после того как залпом и без закуси невернул сладенькую, поинтересовался Чхве, и Ким заходится уже настоящими слезами, пальцами сопливый нос вытирая и щеки бледные влагой заливая. Ну понятно всё. Мозгов все ещё нет, но сердце есть, болит и стучит в маленькой груди по рёбрам. — Хен, — тихо-тихо воет Сону, челку с лица убирая и ладошкой лоб придерживая, локтем в стол упираясь, — что дальше-то…? Ёнджун молчит проницательную минуту, а потом опять на палец обновляет. Вот теперь точно мысли на место встанут. Чхве прячет причину выговора куда подальше, из той же полки жвачку ядреную доставая и выбрасывая на ладонь сразу три подушечки, начинает. — Что-что, на учёт вставать, анализы сдавать, перестать баловаться сигаретами и алкоголем. Покупать штаны на резинке и двигаться чаще. У тебя впереди девять увлекательных месяцев. И это только цветочки. Говорил Чхве с иронией, но ничего лишнего, что уже с ним делать, не убивать же, силой к тёте с гистероскоп не вести. Хочет, ну, пожалуйста. Ёнджун не будет вести лекцию о том, что этим подонкам плевать с высокой колокольни на то, с чем тебе придётся столкнуться и если уж ты и решился, то понимай, что всё теперь только на твоих плечах. Ну нет, он проведёт, но чуть позже, когда этот фонтан из слез прекратится. — У тебя есть ещё две недели, чтобы аборт сделать, — всё-таки на сверхскорости выдаёт Ёнджун и поток рыданий понемногу затихает. — Нет, — бурчит Сону и морщится, что-то ему нехорошо. Нет мозгов. Ну нет. Джун его к мадам О отправит, она омежек любит, будет ему страшилки рассказывать про расхождение таза и отёки. Вдруг передумает. Ну… или нет.