Тактильность

      Бывало хуже.       Да, бывало хуже, ибо жизнь и так вещь совсем не лёгкая, особенно когда на тебе лежит бремя из смертей близких людей и постоянное чувство вины. Потому что Годжо Сатору — сильнейший маг в мире, Годжо Сатору всегда выходит с поля боя почти без единой царапины, лучезарно улыбаясь и горделиво рассказывающий что-то про свою безграничную мощь… И прочие фразы, недвусмысленно раскрывающие эгоистичную личность говорящего их.       И Годжо Сатору всегда работает один, чтобы не причинить вреда другим.       Этот же человек рвёт на себе волосы, уткнувшись носом в собственные колени в попытке успокоить часто бьющееся от адреналина сердце. Руки пачкает свежая кровь, не то проклятия, не то собственная, напоминающая о его ответственности.       Хотя, куда там ответственность? Она приносит боль от постоянного чувства выбора.       Сатору никогда не жалеет о своих способностях. Его эгоизму нет предела, как говорит Нанами, как вздыхает треплющий его по голове Гето, как неодобрительно бормочет Сёко. Он будет рваться к путеводной звезде до того момента, пока она не разорвётся на тысячи белоснежных игл, похожих на белые ресницы.       Честно-честно, бывало хуже. Им с Сугуру под тридцать лет, конечно бывало хуже!..       Годжо тяжело смотрит на алый цвет на руках, пока глаза мерцают пронзительно-голубым, похожим на бескрайнее небо.       Ему кажется, что хуже уже не будет. Либо он теряет хватку, либо в последнее время проклятия особого уровня стали слишком остроумными. С каких это пор он начал получать травмы во время битв? Он же сильнейший! Всегда справляющийся без единого ранения!       …Интересно, эти ожидания построил он сам, или ему?       Годжо встаёт на ноги и подходит к большому кратеру, оставшемуся после битвы. Щурится на яркое дневное солнце, пинает каменный обломок и с некоторым негодованием в душе снимает завесу.       С места происшествия он уходит, оставляя за собой шлейф недовольства, похожий на перистую тёмно-серую грозовую тучу.       В пути до колледжа его раздражает запах крови с собственных рук, яркий свет из затонированного окна, потому что его повязку снесло во время ожесточённой битвы. Бесит. Нервирует. Утомляет.       Когда его высаживают, Сатору недолго думает, куда направиться.       Впервые за долгое время Годжо идёт не в самый первый душ, который встретится на пути, а к Гето.       Хотя, как сказать… После миссий он возвращается всегда с иголочки, находя место, чтобы стрясти пыль с униформы и пригладить топорщащиеся непослушные волосы. По пальцам можно пересчитать разы, когда Сатору возвращался… Просто так. Угрюмо, разящим кровью и пачкающим грязью порог.       Сугуру встречает его молча.       Последние несколько лет они живут вместе в каком-то богом забытом спальном районе, глядя на который и не сразу догадаешься, что здесь живут два сильнейших мага современности.       Годжо стоит в прихожей как призрак, глядя за тем, как Гето медленно обводит взглядом его потрёпанный вид. Тот поднимает руку и мягко кладёт ладонь ему на щёку, растирая большим пальцем ярко алеющий след от крови по скуле. Извращённое удовольствие по-гетовски.       Спокойно смотрит в потухший аметист и коротко целует Сатору. Мимолётно, лишь на секунду соприкоснувшись губами.       — Тебе как обычно?       Обычно.       Черт с ней с этой «обычностью», в Сатору Годжо не может никакого спокойствия или размеренного быта. По крайней мере, так он понимает это слово.       — Да.       Сугуру уходит.       Сатору застывает в прихожей не в силах разуться, пройти пару десятков шагов, скинуть одежду и встать под поток воды в ванной, забросить вещи в стирку и, брезгливо поморщив нос, оставить это убожество на потом, когда кровь высохнет и перестанет вонять ржавым железом. Он просто смотрит на сероватые аскетичные обои, потом на зеркало в прихожей.       Знатно его, конечно, потрепало.       Годжо проводит рукой по окровавленной скуле, которую почти тут же начало слегка саднить. Обратную проклятую технику даже не хотелось использовать. Было иррациональное желание почувствовать боль подольше, потому что как ещё можно почувствовать себя человеком?       После этой мысли здравый смысл вставляет мозги обратно, и Сатору наконец скидывает обувь и тихо проходит до ванной.       Когда он падает выпаренным горячей водой лицом в столешницу на кухне, Сугуру ничего не говорит. Просто ставит перед ним чашку гёкуро и садится рядом с ним.       Ждёт, чтобы Сатору заговорил первым. Если вообще захочет.       — Сугуру-у-у… — тихо мычит Годжо в столешницу, особо и не ожидая ответа.       — Я тебя не слышу.       Он поворачивает голову влево и смотрит на почти безмятежного Гето, полуприкрытыми глазами уставившегося на свое отражение в чашке чая.       — Да просто тебя зову. Жалуюсь на сегодняшний день через гласные в твоём имени.       — Оригинально.       Годжо отлепляет себя от столешницы, тихо кряхтит от неоткуда взявшейся боли в шее и берёт гёкуро в руки. Он пусто пялится на несколько чаинок, плавающих на поверхности, после чего делает глоток и длинно выдыхает. Сатору не то чтобы любитель пить чай, в отличие от Сугуру, но совместное проживание даёт плоды.       Пришлось перепробовать половину шкафа, чтобы найти что-то, отрезвляющее мозги.       Он поворачивает голову обратно и встречается глазами с Гето. Тихо поддерживает зрительный контакт несколько секунд, после чего с тихим звоном ставит чашку на столешницу и падает мокрой головой на чужое плечо, оставляя влажные капельки на домашней одежде.       Сугуру без слов кладёт руку ему на плечо. Мягко, успокаивающе.       Они молчат несколько минут, прерываемых лишь гудением холодильника и редкого стука посуды.       — Я устал, — честно говорит Годжо. — До чертиков.       Гето молчит, пальцами обводя острое плечо под домашней футболкой. Словно считает каждую косточку.       — Главное, что ты жив.       Сжимает.       — Конечно. Я же сильнейший.       — Молодец. Я рад.       Сатору отодвигается от него только через ещё несколько минут, чтобы вновь пригубить чай. Сугуру поднимается со стула и отходит, чтобы помыть чайник, после чего чуть влажной рукой гладит чужую скулу.       — Пойдём.       И Сатору покорно следует за ним.       Всегда следовал, если быть точнее. Почти.       В единственный раз, когда он нарушил это обещание, он едва не потерял Гето, погрязшего в пучине отчаяния после миссии Тенген-сама. Хватило одного пустого взгляда с едва пылающей жаждой жизни, чтобы понять, что почти всё пропало. Пришлось хвататься за последнее, что оставалось от его друга.       Сугуру закрылся так быстро и так накрепко, что появилось ощущение, что всё и вправду пропало. Но обходными путями, дорогами, касаниями, разговорами и просто тишиной не в одиночестве в Гето воскрес человек. А может, в свою очередь Гето воскресил человека в Годжо.       Сейчас проще, правда. Бывало хуже, но, кажется, жизнь наконец свернула на правильную дорожку, хоть и испятнанную кровью. Иначе никак.       В этой дороге было столько петель, обрывов и потрескавшегося асфальта, что уже ничем их не удивить.       В их возрасте ещё стоит радоваться жизни подобно детям, бегать по улицам Токио, проигрывать карманные в гачапонах в Акихабаре, смотреть на весеннюю природу в парках и не думать о будущем.       Желательно не получать смертельных ранений, не поддаваться голосам в голове и не терять надежду, что завтра наступит.       В спальне зашторены окна, хотя солнце ещё не село. Жалюзи почти не пропускают свет, лишь редкие полоски красят синеватую дымку тени в мягкий оранжевый. Спокойно. Умиротворяюще.       Сначала ложится Сугуру, устраиваясь поудобнее, после чего приглашающе разводит руки.       Годжо обвивает Гето всеми возможными конечностями и зарывается головой в чужую футболку, зажмуривая глаза. Сугуру что-то мычит про то, что Сатору похож на бездомную собаку, но всё равно зарывается пальцами в белоснежные волосы, большим пальцем водя круги по затылку в успокаивающем движении.       Скорее на кота, а не на собаку, мелькает в мыслях у Годжо, но он ничего не говорит. Слова, даже те, которые сказать необходимо, не лезут изо рта, и хочется просто помолчать. Послушать тиканье часов в гостиной, звук нажимающихся кнопок на старом-старом складном мобильнике, потому что Гето никак не может с ним расстаться с самого студенчества, чужое сердцебиение.       Обыденностью назвать подобное язык не поворачивался. Но в какой-то степени хотелось в это верить.       Он невольно сжимает Сугуру в объятиях чуть сильнее нужного, за что получает придушенное «Сатору» и вопросительный взгляд тёмных глаз.       Пустота из них не исчезла, она всегда там была, но сейчас между ней скользит что-то непостижимое, как доверие. Абсолютное, не способное к достижению обычными людьми. Которое он мог так просто потерять.       Они же сильнейшие, правда?       В глазах встают предательские слёзы.       Годжо поднимает голову и устало смотрит на Гето. Тот внимательно смотрит в ответ, замечает едва ли не жалобный блеск в глазах и наклоняется ближе, сцеловывая с глаз влагу, не успевшую наметить дорожки на предательски покрасневших щеках.       Мягко. Успокаивающе.       И Сатору вправду хочется беспричинно плакать, вылить накопившееся напряжение через глаза и впитать ласку, восполнить от неё силы и не чувствовать ничего, кроме спасительного ощущения всепоглощающей безопасности в чужих крепких руках.       Годжо пододвигается выше и сам целует Гето. Аккуратно, без энтузиазма и скрытых намёков.       По-настоящему.       И Гето смотрит на него едва ли не влюблённо, словно в первый раз, из-за чего щемит сердце и хочется плакать по другому поводу. На его губах появляется слабая улыбка, когда Сатору утыкается ему носом в шею, одними губами произнося «спасибо» в горячую кожу.       В Бога Годжо не верит, но Господи, он так благодарен судьбе.       Сугуру продолжает гладить его по голове, пока он не засыпает.       Сатору наконец чувствует себя человеком.