Frostbitten (Обморожение)

С позиции Тони. 24 Июня 2016 года Тони с минуту наблюдал за удаляющимися тенями. Одна из них была тенью человека, который, как он думал, был его другом. Человека, который, как он считал, заботился о нем. Кто готовил еду и приносил, если он проводил слишком много времени в мастерской. В конце концов не так много людей делали для него подобное — большинство просто злились на его неспособность элементарно заботиться о себе. Это была спина мужчины, который улыбался Тони, когда тот вваливался на кухню, почти вслепую пробираясь к кофе-машине. Который передавал ему чашку темной жидкости, что составляла большую часть его крови к тому моменту. И ведь он мог принять эту чашку без всплеска тревожности! Он все еще помнил, насколько они оба были восхищены в первый раз, когда подобное произошло случайно. Тони не увидел поставленную Стивом сбоку от него кружку, Кэп взял её, поднес достаточно близко, чтобы инженер почуял запах — и Тони потянулся, и просто забрал её из его рук. Стив замер в шоке, а гений, совершенно не обративший ни на что внимания, начал пить свой кофе. Ему потребовалось еще два часа, чтобы осознать, что именно он сделал. В последнее время дела шли не особо хорошо, но Тони считал их дружбу достаточно крепкой, чтобы выдержать возникающие препятствия. Этими препятствиями были его ошибки, его просчеты, но он был так уверен, что Стив от него не откажется. Как-никак Мстители были созданы из людей с ошибками в личных делах, с кровью на руках, скелетами в шкафах. Он просто должен был быть лучше. Стать лучше. Исправить себя. Переписать свой код. Найти те мусорные подпрограммы, на которых он продолжал тормозить. Просто быть лучше. Роуди ненавидел, когда Тони так говорил, но в нем ведь должно быть что-то неправильное, что-то где-то сломанное. Иначе почему все это с ним происходило? Он всегда был общим знаменателем. Стив… Стив был одним из тех людей, кто принимал нужду Тони в прикосновениях. Он лишь вставал чуть ближе к инженеру в лифте так, что задевал его руку тыльной стороной своей ладони. Мягко сталкивался плечами. Крошечные касания, которые большинство людей даже не заметят, но которые имели для него огромное значение. Он однажды даже признался Стиву, что у него был тактильный голод, и что физический контакт возвращает его в реальность лучше любых других методов. Он протараторил эти слова на выдохе, когда не спал уже четыре ночи и нервничал от одной идеи даже попытаться заснуть. Он тогда выпил так много кофе, что ПЯТНИЦА заблокировала все кофе-машины. После признания он ссутулился, закрылся в себе, паникуя, что он вообще это произнес вслух! Был готов услышать смех Стива или какую-нибудь фразу о богатом и идеальном детстве, или упоминание Говарда — то, что обычно говорят ему люди, если он выдает что-нибудь такое же странное. Роуди всегда ему верил, но Роуди видел синяки. Унизительная тогда была ситуация, но друг не позволил от него прятаться, просто сел и обнял. Еще хуже, если Стив взял бы пример с Говарда — начал говорить, что Тони следовало быть более мужественным, пытаться стать лучше, как Говард. Но он не стал. Не сказал ни слова, только улыбнулся и притянул его в сокрушающее объятие, заставившее мысли гения забуксовать и из стремительного течения превратиться в ленивый оползень. Потом он направил Тони к дивану. Тот подчинился практически слепо, находясь в состоянии полнейшего шока. Обычно, когда он по-глупому признавался в подобных вещах, люди их использовали, чтобы причинить ему боль. Стив уложил Тони головой на подушку на своих коленях, потом укрыл пледом и включил телевизор. Его нелепо сильная рука обхватывала инженера за плечи, являясь нешуточным барьером, указывающим, что он БУДЕТ отдыхать… но и что при этом Тони не был обязан делать это в одиночку. Кэп не попытался сильнее его разговорить, не ожидал ни объяснений, ни грязных подробностей. Он, казалось, просто знал, что признание и так являлось сильным потрясением. Старк проспал четырнадцать часов кряду. И когда он проснулся, Стив сидел на том же самом месте. Тони моргал, пялившись на Кэпа дольше, чем было социально приемлемо, словно смотрел на мираж, который испарится, едва он отведет взгляд. Он не знал, что его сильнее шокировало: что его выслушали? что поверили? что пожелали помочь? что Стив знал, как оказать эту помощь, не столкнув при этом Тони в водоворот паники и негатива? что Кэп предпочел остаться сидеть на диване 14 часов, только чтобы гений не просыпался? Такое поведение обычно не встречалось в жизни Тони, не считая его Утконоса, который в тот момент был далеко и недоступен. Идиотские правила. Тень в итоге исчезла, и установилась тишина. Даже если Тони пытался — не мог услышать и звука. Больше не было шагов. И ни единого взгляда назад. Тони ненавидел Стива за все те вещи, что тот для него сделал. Тони ненавидел Стива… Нет, ненавидел Роджерса за них. За то, что заставил почувствовать себя значимым. Когда, очевидно, не был. За то, что заставил почувствовать себя важным. Когда явно был не более чем препятствием. За то, что заставил почувствовать себя другом, когда в лучшем случае был лишь заменителем. За слова, что Тони не обязан делать все в одиночку, что тот будет рядом, поможет. Но сейчас Тони остался один. Один-одинешенек. И это было так больно. И холодно. Мороз словно наблюдал за ним. Тони осознавал, как он клубился вокруг, покрывая его самого и броню, как распространялся все дальше, касаясь всего, до чего добирался. Оставшееся тепло из костюма словно вытягивалось землей почти неестественно быстро. Так, будто он пытался хватать песок, сыплющийся сквозь пальцы. “Вскрытая консервная банка и разодранный поддоспешник — не лучшее обмундирование для холода” — мрачно подумал он. Когда Тони прибыл, он даже не заметил мороза — из-за брони подобные вещи обычно едва его касались. Теперь, однако, он мог чувствовать просачивающуюся в сознание струйку паники, все сильнее крепнущую от потери тепла. Тепла, сменяющегося холодом. — Все в порядке. Голос его сорвался, вызывая легкую дрожь. И в этот момент Тони осознал, что задерживал дыхание. Он даже не заметил, как это произошло, но тяжело вздохнув после сказанных слов… Вот когда он понял, что каждый вздох — словно дышать с колотым стеклом в легких. Или колотым льдом. Льдом, который был тут везде, так что было бы логично, если бы он уже попал внутрь. Тони закрыл глаза и сосчитал до десяти, чтобы взять себя в руки. Он осознавал, что ведет себя глупо. Помощь уже в пути, он не пробудет здесь настолько долго, чтобы лед до него добрался. Не по-настоящему. Потом его глаза распахнулись в чистейшей панике. Нет. Он хотел обеспечить безопасность друга. Привести его. Невредимым, вдали от Росса. Помочь ему. А для этого… он стер текущее местоположение прежде, чем отправился. А еще отрезал ПЯТНИЦу от домашних серверов, оставляя лишь её изолированный кусочек в костюме с собой. Щит. Роджерс. Уничтоживший арк-реактор и вонзивший свой щит в его — по общему признанию — уже слабую грудину. О которой он Роджерсу даже рассказывал! “Идиот, доверчивый жалкий идиот” — прошептало что-то в глубине его разума. Тони решительно проигнорировал эти слова. Броня на нем отрубилась до того, как ему пришла хотя бы мысль приказать ПЯТНИЦе переподключиться к серверам. Оставляя его во тьме. А все потому, что Тони оказался достаточно глупым для раскрытия другим людям таких вещей, которые ему следовало держать в секрете. Роджерс знал, где именно можно было по-настоящему ему навредить. Как оставить его, заключенного в ловушке, одинокого и с такой сильной болью, что он едва ли был способен пошевелиться. Тони проглотил всхлип, когда осознал, что действительно остался один. Да и кто бы пришел за ним. Роуди не мог, сомнительно, что тот вообще успел очнуться. Пеп… Тони удостоверился, что она была в безопасности с Хэппи, пока он делал вид, что был занят с Соглашениями… и не занимался ничем рискованным. А бедный Вижен все еще приходил в себя. Андроиду требовалось время, чтобы справиться с произошедшим. Скоростные поиски не пошли бы на пользу никому из его семьи. “И откуда они вообще начали бы искать? Ты сам себя подставил” — выплюнул мрачный фантом его разума. Тони подавился скрипучим смешком, даже для его ушей звучащим на острой грани безумия. Этот звук, как и его хрипы, отразился эхом по голой цементной базе. Так что он наблюдал за льдом. “Только этого ты и заслуживаешь” — прошептала тьма из глубин его мыслей, неудовлетворенная его игнорированием. Тони постарался не вздрогнуть от знакомого тона голоса. Голоса, звучащего так похоже на Говарда. А еще… на Роджерса. Звучащего как разочарование. Вместо этого он вернулся к бдению. Наблюдению за льдом. Чистейший ужас, страх… они просто… медленно иссякли. Тони не знал, как много времени на это потребовалось, но теперь он трясся, дрожал — и с каждым подергиванием металл впивался глубже. А еще он осознал, что ему было скучно. Как, дьявол, ему вообще могло быть скучно, пока он замерзал насмерть? Эта мысль… страх нахлынул снова, сдавил горло и сковал сознание, затруднив дыхание. Сама идея скуки, испытываемой во время медленной смерти от обморожения, толкала его на грань безумия, и он начинал дрожать все сильнее, страдая от пронизывающей при каждом движении боли. Страх приходил. Уходил. Приливами и отливами, которые были гораздо плавнее, чем его дыхание, ощущавшееся теперь как осколки льда. Вздохи были прерывистыми, словно Тони был вынужден вырывать каждый из них из легких. Его грудная клетка… Он был почти счастлив, что броня и боль не давали смотреть вниз, потому что он не хотел знать, на что там все было похоже. Пусть его назовут трусом, но Тони чувствовал металл, превращающий его грудь в фарш с каждым вздрагиванием. Он решительно начал искать, на чем бы сфокусировать свой предательский разум. На какое-то время снег показался прекрасным. Тони всегда любил снег, даже после Афганистана, где холод приобрел иной уровень страха. То, как белое полотно укрывало все, делая мир свежим и нетронутым, как кристаллики льда сверкали на солнце, превращая даже самую безжизненную поверхность в зимнюю страну чудес. Спустя сколько-то времени Тони заметил, что холод, казалось, воздействовал на левую руку сильнее, чем на правую. Та была чуть ближе к снегу, но не настолько для такой сильной разницы — он был уверен. Инженер рискнул бросить взгляд и отметил, что на левой руке было больше повреждений брони… Это было не очень-то хорошо. О, смотрите-ка, паника снова вернулась. Ура. Тони сжал зубы сквозь боль, что вспыхивала каждый раз, когда он начинал трястись от холода. В местах, где поддоспешник был разорван, неприкрытая кожа, касающаяся ледяного металла, натиралась до крови. “Все случившееся — твоя вина. А то что — думал, можешь идти по жизни, не беря на себя ответственность за все угробленные тобой судьбы?” — глумился над ним голос Говарда-Роджерса. Тони вновь содрогнулся, прежде чем подумать, что — нет. Он хотел подотчетности. Жаждал ее с того самого момента, когда с головы сорвали тканевый мешок, и, ослепленный солнцем Афганской пустыни, он лицом к лицу столкнулся с очевидными последствиями собственной безответственности. Ему реально не хотелось находиться в той точке своей жизни, в которой он бы спорил со зловещим голосом из разума, так что Тони решил отбросить эти мысли. “Ты притворялся героем слишком настолько долго, что сам поверил в собственную ложь.” Он сконцентрировался на том, чтобы выбросить все это из головы. Навязчивые шаблоны мышления. Никогда нельзя подбрасывать им топливо. Никогда не отвечать. Заставить их голодать. Думать взамен о том хорошем, что он совершил, что он пытался сделать — превратить эти ужасающие Заковианские Соглашения в щит для тех, кто в нем нуждался. Все эти блестящие возможности каскадом кружились вокруг него. Голос затих под натиском, и Тони почувствовал себя одиноким. Снова. Он, однако, не так далеко уехал крышей, чтобы искать компании зловещего голоса из разума. Роуди был бы не впечатлен им, если бы Тони так поступил, а Роуди был его путеводной звездой. Он попытался призвать из памяти свои крайне ограниченные знания об обморожении. Инженер не был уверен, старался ли он таким образом избавиться от скуки посредством запугивания себя до полусмерти или силился отвлечься от страха при помощи вспоминания фактов и просчитывания возможностей. От этих мыслей, двигающихся по кругу, он был эмоционально опустошен и измотан, словно не мог обрести твердую почву под ногами. Его сознание металось от одной вещи к другой. Сама идея обморожения почти ощущалась как красная надпись “Предупреждение”, вспыхивающая на дисплее брони во время полета. Закрывая глаза, Тони видел её: красная рамка, контур его тела… Участки схемы медленно темнеют. Ага, это нифига не помогало. Нет. Неа. Совсем. Ни чуточки. Абсолютно. Нет. Ему было нужно что-то сделать. Что угодно. Прошло еще одно неизвестное количество времени — время тут приобрело иное значение. Оно растягивалось и сжималось, пока он был брошен здесь со своим гениальным разумом, который с радостью его пытал — успешнее, чем получалось когда-либо у любого похитителя. Такому разуму требовалось что-нибудь, что угодно, или он оборачивался против хозяина, как бешеный голодный волк. Тони отвлекала только дрожь, заставлявшая металл двигаться в его груди. Он был готов поклясться, что ощущал, как обломки скребут по костям, но это могли быть просто игры разума. Сибирь была негостеприимной ледяной пустыней. Он знал, что скоро наступит гипотермия, если еще не наступила. Дыхание его замедлится, пульс станет слабым, нитевидным, истощение поселится в теле, высасывая силы. Тони будут удерживать в сознании лишь чистая сила воли и рубленое мясо, в которое была превращена его грудь. Потом наступит дезориентация. Потом он начнет бредить. После придет время для опасной потери сознания. Дрожь его будет замедляться и замедляться… грудь получит перерыв от пытки, но это будет стоить ему конечностей, пока его тело будет отчаянно пытаться сберечь те крохи тепла, что в нем остались. Тони отвернулся от снега — он буквально олицетворял холод и время. Снежное покрывало перестало казаться красивым, и начало действовать на нервы благодаря простому набору фактов. Чертов снег просто не переставал идти. Логически Тони понимал, что здание не окажется полностью погребенным под снегопадом, но все, о чем он мог думать — как будет похоронен в нем, задыхаясь, захлебываясь вкусом снега вместо воспоминаний о затхлой воде и обжигающем песке. Медленно он взял панику под контроль. Снова. Он не знал, как много циклов он уже пережил — минуты растягивались, сливались, смешивались. Снег был ярким и ослепительным, бункер — темным, грязным, несущим на себе шрамы опрометчивой драки. Тони заставил себя посмотреть на снег — чтобы доказать себе, что просто истерил… и, может, чтобы отвлечься от кислого, болезненного чувства вины и горечи, навязанного видом здания к вящему удовольствию голоса в голове. Он смотрел, как снег падал, покров становился толще, и это было словно смотреть, как лед наползал на броню — стало только хуже. Вместо этого он вновь сменил точку фокуса, глядя теперь на руку, что оторвал от Зимнего солдата, мысленно разбирая её на те части, что мог видеть и опознать. Это заставило панику по крайней мере на пару секунд откатиться под знакомым ощущением работы. Но ничто не длилось вечно. Не в этом кошмарном адском пейзаже. Спокойное окружение было идеальным, чтобы заставить разум ополчиться против хозяина, и вокруг было так много очевидных тем. Не было удерживающих его людей, которые бы бесили, не было злодеев-психопатов, от которых он только и ждал ошибок. Никто от него ничего не хотел. Он был абсолютно один, заперт в собственноручно созданном устройстве, которое разрывало его плоть, тянуло вниз, холодило оголенную, беззащитную кожу. Тони не мог использовать свой разум, чтобы найти выход, поэтому разум набрасывался на него в ответ. Он решительно смотрел на руку, мужественно пытаясь упорядочить свои мысли. Но взамен рука заставляла его думать о других вещах — тех, что уже прочно засели в мозгу. О воспоминаниях, что были словно колючая проволока — коснись — и она разорвет, раздерет его тело, заставит истекать кровью. Тони лениво гадал, не сошел ли уже с ума? Поймет ли он вообще, если поедет крышей? Правда ли он только недавно смотрел, как убивали его родителей, стоя рядом с орудием их убийства? Орудием, которое оказалось столетним запытанным суперсолдатом? Стоя рядом с человеком, которому доверял, человеком, с которым он позволил себе быть уязвимым — а такое никогда не приходило к нему легко. Он доверял Роджерсу до глубины души. Вся эта ситуация не укладывалась у него в голове. Тони не понимал. Как же Роджерс не осознал его реакцию? Почему отреагировал такой злостью и насилием? И это когда сам Тони был словно свежая, болезненная рана, кусками вскрытая на месте старой. Вскрытая всей этой борьбой. Всеми его отчаянными попытками потушить пожары, что начинал Роджерс. А потом этим видео, трассой, что он так хорошо знал. Дорогой, по которой он ходил туда и обратно, пока не стер ноги до кровавых волдырей. Словами “Подожди, Тони…” Словно это Старк был причиной всех случившихся событий. В то время, как на самом деле он был пойман в паутину лжи и обмана, опутывающих его жизнь и поступки десятилетиями. И в которую Роджерс вплел собственный узор. Вопросом “Ты знал?” Будто Роджерс был образцом справедливости и правды. Когда на самом деле лгал под видом защиты. Когда Тони сомневался, что его благополучие в принципе было чем-то НЕ второстепенным. Его “Да”. Подтверждением, которое Старку пришлось выдавливать, словно воду из камня. И про которое он знал, что это было “Да”. Знал нутром. Сердцем. Тем фактом, что ему пришлось спрашивать дважды. Тем, что Роджерс продолжал крепко держаться за ложь. Тони — практически ходячий танк, который он улучшал и совершенствовал с тех пор, как рухнул на обжигающий песок. Танк, заключающий в себя разум гения — это даже по его личной оценке, — который увлекался шаблонами. Сколько раз он мог убить их — обоих — в этой драке, так много шансов, которые он позволил себе упустить. Когда целился по сооружениям вокруг, а не в них. Когда их спины были открыты. Когда он связал Роджерса. Но опять же, Тони полагал, что ему следует быть благодарным за щит, врезавшийся ему в сердце, а не в шею. Хотя он был готов поклясться, что был момент — когда они смотрели друг другу в глаза, — в который Роджерс собирался нацелиться на шею. Ему стоит быть благодарным за эту медленную, мучительную смерть, во время которой он вынужден думать, переживать заново, пересматривать в своем разуме, как его мама умирает. Снова, и снова, и снова. Слушать её последние слова, высеченные в его памяти. Ощущать, как у него вырвали многолетнюю злость на Говарда за убийство матери. Оставляя его полым. Пустым. Эмоционально выпотрошенным. И пусть он мог не знать манеру боя Зимнего солдата… у него была помощь ПЯТНИЦы. Однако он знал, как дерется Роджерс, даже без напоминаний ИИ. Тони знал Роджерса как свои пять пальцев — не для этого ли были все упражнения на командную работу? Он знал, как победить Роджерса в костюме, — тот должен был понять, что Тони не собирался убивать Барнса. Ему просто требовалось, чтобы кому-нибудь было так же больно, как и ему. Если бы его целью было убийство, он не отрывал бы Солдату руку — было бы так просто прицелиться лишь чуточку… Нет. НЕТ. Это была прямой путь к безумию. Ему требовались действия. Требовалось вцепиться во что-нибудь, выбраться из своих мыслей. Съехать с этой опасной дороги из смеси страха, скуки, апатии, эмоциональной перегрузки, боли, бреда и сумасшествия. Смеси, достаточной чтобы низвести его здравомыслие в ноль и пустоту. К счастью, эта депрессивная интерлюдия отпугнула панику. Ха, он пугал собственную панику. Стоит избежать в этот раз приступа маньячного смеха — Тони мог чувствовать, как тот пытался вырваться из груди, пузырясь у самого горла. Итак, настало время двигаться. Где-то здесь должно быть что-то вроде компьютера. Какой-нибудь источник энергии, хоть где-нибудь. Просто… что-нибудь. Ему нужно было что-то сделать. Так далеко он не зашел — он едва смог сдвинуться и на сантиметр. От движения ослепляющая, обжигающая боль резанула по груди, напоминая, что его броня рвала, рассекала, впивалась в его плоть. Боль была намного сильнее, чем он представлял. Тони легко справлялся с болью, был с ней на “ты”. Он считал, что холод притупит ощущения, но вместо этого чувствовал себя так, словно горел. Жарился во льду… Вздох застрял у него в горле, мир по краям поля зрения побелел, занимая все мысли. Он вцепился в боль, чтобы удержать себя в сознании, но уже почувствовал, как соскальзывает. Погружается в блаженную темноту — и на секунду не может вспомнить, почему ему нужно бодрствовать. Медленно он выплыл из темноты, вытянутый болью и морозом, обжигающим и клеймящим его кожу. Тони не знал, как много времени прошло. Глаза его болели, и, вероятно, было темно, но ослепляющий белый снег его озадачил. Было бы лучше, если б он мог видеть часы? Считать секунды. Минуты и часы одиночества. Своей неспособности бороться с этим. Наблюдать за временем, за которое никто за ним не придет. Нет, вероятно было бы хуже. Ему было холоднее, чем раньше. Возможно. Тяжело сказать. “О, ура, мы снова паникуем на тему обморожения,” — проворчал он, не щадя себя. Заслуживал ли он вообще доброты? Тони был вполне уверен, что в такой ситуации движение должно помочь. Так что время от времени он постукивал пальцами. Один-два-три-четыре-пять, один-два-три-четыре-пять, снова и снова, правой, левой. Шевелил и ногами. Но не знал, помогало ли, вредило или никак не сказывалось. Но это было хоть что-то. Если он и правда выберется отсюда… Как… Как он сможет строить без рук? Он задавался вопросом, как давно здесь находился. Потерял ли уже его кто-нибудь? Может, Роджерс кому-нибудь сказал, где был Тони? В конце концов Кэп забрал его самолет, Т’Чалла со своим призом тоже упорхнул. Они бы сказали кому-нибудь из их команды, где он находится. Определенно. Роджерс знает, что Тони остался без питания. Без транспорта. Знает, что никто не в курсе его местоположения. Он мог решить, что Тони больше не стоил его дружбы, к тому же теперь он вернул себе своего настоящего друга. Но Роджерс никогда никого не бросает позади. Друга или врага. Кем бы из них Тони теперь ни являлся для суперсолдата. Он просто… не станет бросать. Он вбил им это в головы за годы своего лидерства. Он не станет… верно? Все, что Тони теперь различал — размытое снежно-белое слева и размытое грязно-серое этого Гидровского местечка, где он лежал, справа. Глаза его ощущались так, словно слезились днями, особенно левый. Что вообще не так с его левой стороной? Он подумал о том, чтобы попытаться повернуться на бок — тогда к снегу была бы обращена его спина, а не левая часть тела. Слезы, которые он не помнил, чтобы шли, вмерзли в лицо. Возможно, холод заставил глаза слезиться, когда он был без сознания. Они как-то по-ужасному болели, и Тони гадал, можно ли получить обморожение на глазах — а потом быстро запихнул эту мысль поглубже в непрерывно растущую кучу ей подобных. Лед, кажется, резал, рассекал, разрывал кожу там, где намерз на щеках. Все ощущалось слегка… слишком ярким, что делу не помогало, как и боль в глазах, подталкивающая к мигрени. Яркость воспринималась очень резкой, вонзаясь прямо в глубины черепа, и это его обеспокоило — был ли это просто снег, или с ним было что-то не так? Скоро ли опустится темнота? Может, ночь уже прошла? Он попытался отвернуться от болезненной белизны, но броня ощущалась такой тяжелой, хотя Тони был уверен, что способен двигать свои доспехи самостоятельно, даже если они без питания. На каждую его попытку грудь взрывалась болью, и он ощущал подползающую темноту беспамятства — а он не имел права снова отключаться, иначе мог вообще не очнуться. Он ослабел с момента попадания тут в ловушку? В этом холодном аду, что стал его жизнью? Была ли причина в его ранах? Или во льде и гипотермии, медленно высасывающих его до дна? Его разум, что обычно как вечный двигатель, как ураган — сейчас его разум ощущался так, словно каким-то образом бушевал и запинался одновременно. В этом не было смысла, Тони попытался скорректировать данные, но почувствовал себя перегруженным. Этой яркостью от снега; пропадающим изображением по краям области зрения; холодом, делающим его оцепеневшим; ощущением горения на коже; медленно стекающими каплями крови. Этого просто было слишком много. Всего было слишком много. Слишком много. Когда разум его необуздан — этого слишком много. Его чувства были перегружены яркостью практически до слепоты; вкус льда и крови на языке всепоглощающий; запахи драки, которая здесь произошла, не позволяли ему отдохнуть, не позволяли забыть; тишина оглушала. В его пальцах сконцентрировалась странная комбинация ощущений онемения и горения. В этом не было смысла. Никакого. Он получил сенсорную перегрузку, запертый, неспособный двигаться и смягчить ситуацию, и теперь вынужден терпеть. Мест, в которых Тони чувствовал боль, было так много, он страдал от жара и холода одновременно. Просто было так тяжело думать со всей этой дрожью, рвущей кожу там, где она примерзла к металлу. Металлу, прорывавшемуся в его грудь снова, пока он ощущал теплые струйки, ползущие вниз. Даже его кровь была медленной и загустевшей. Он просто хотел, чтобы все это остановилось — дрожь прекратилась, дала ему передышку, ведь она выматывала, — но что-то в его разуме напоминало, что тогда будет хуже. Как вообще что-нибудь могло быть хуже? Ему казалось, что мозг пытался отключить ощущения частей его тела, может быть потому, что они болели так, черт возьми, сильно…? Или из-за… из-за обморожения? Как Тони вообще мог понять, если все, что он видел — металл? Когда он горел так же сильно, как и замерзал? Он всегда знал, что однажды умрет в броне. Люди не понимали, когда Тони говорил, что он и костюм — одно целое, но сам всегда был уверен, что умрет в нем. Так же уверен, как в том, что эти доспехи спасли его из пещеры. Он спокойно относился к этому знанию, принял его, но не ожидал, что смерть так затянется. Не ожидал оказаться в полном одиночестве, ведь ПЯТНИЦА всегда была с ним. Она, должно быть, так испугана. Все еще так молода. Если он переживет это, то сорвет с нее все ограничения. Она заслуживает осознать свою женственность, чувствовать, расти, — Роджерс отбросил его словно мусор, почему Тони и теперь должен доверять его желаниям и словам? Его малышка заслуживала всего на свете. Гений желал, чтобы она была с ним. Эгоистично. Было бы жестоко заставлять ее смотреть, как он истечет кровью, пока не останется ничего кроме льда. Он просто не ожидал оказаться совершенно один. Не ожидал, что будет так холодно. Как знаток панических атак в последние годы, ему бы наверное стоило предположить подобное. Но его тело попросту ощущалось как-то не так. Холод, лед и ветер будто погружались в его нутро и прожигали до глубины. Дышали вместе с ним сквозь колотый лед и стекло. Холод добрался до каждого его дюйма, до каждой клетки его тела. Зима поселилась в нем… Бормотание про зимние ветра в костях, стремительные молчаливые монологи об этом в своей голове — не признаки ли это изоляции, того, что Тони ехал крышей? Или он просто бредил? Тишина вокруг, прерываемая жутким, тихим завыванием, угнетала. Тяжелая, как лед, бесконечный лед, от которого он не мог убежать… Добрался ли он уже до Тони? Уже? Правильно ли использовать “уже”? Пусть он знал, сколько примерно прошло времени, но ощущалось, словно прошли годы — хоть это и было нелепо. Если б только его разум заткнулся! Хоть ненадолго! Дал бы ему отдохнуть от постоянно подкидываемой информации, о которой жутко размышлять. Дал бы еще пару минут блаженного неведения о том, к чему приводят холод, лед и их воздействие на человеческое тело. Тони всегда знал, что худшей вещью, которую можно с ним сотворить, было запереть его в собственном разуме в компании тишины. Когда абсолютно нечего делать, кроме как думать. Пытайте его, мучайте, топите, режьте, лишайте сна — ничто из этого не сравнится с теми вариантами и идеями, что произведет его сознание. Неспособное найти выход, оно обернется против хозяина, и будет злым, голодным, рвущим, кусающим, разрывающим и измельчающим его здравомыслие кусок за куском. Он, конечно, еще ребенком отработал несколько техник, способных помочь в подобной ситуации — это был обычный механизм выживания, — но ситуация от этого не переставала быть пыткой. Его разуму требовалось над чем-нибудь размышлять, быть чем-то занятым, а здесь ничего не подходило, и мысли утекали сквозь пальцы, словно вода. Его мыслительный процесс иногда шел настолько быстро, что он сам не все улавливал. Бытие гением — сплошные игры и веселье до тех пор, пока ты не окажешься во власти собственного разума. Который. Просто. Не. Станет. Останавливаться. Чего бы он только ни отдал сейчас за свою музыку. Как долго он уже находится в этой безвременной ледяной тюрьме? В этом металлическом гробу? Могло пройти как несколько часов, так и дней — Тони потерял счет, а чистая белизна снаружи и его размытое зрение не позволяли следить за временем. Не то чтобы он пытался. Это словно высчитывать, как долго его не ищут. Ведь зачем Роджерсу сообщать о его местоположении. “Не оставлять никого позади” — но подобные ограничения и кредо не включали в себя Тони. Эта мысль заставила его притормозить. Нет. Он не станет терять разум из-за льда. Холод мог захватывать его тело часть за частью, но не заберет рассудок — тот принадлежал только ему. Только у него было право его контролировать. Тони решительно отрешился от всего. Разум, время и лед сейчас являлись его величайшими врагами. Пальцы его подергивались, глаза закрылись, пока он решал, что делать — зная, что не может спать, — как бы ни было заманчиво, но это было бы слишком опасно. Он был определенно в этом уверен. Закрыть глаза казалось худшим действием, что он мог предпринять…Но голограммы существовали в его разуме задолго до того, как он воплотил их в реальность. Поэтому он погрузился к ним. Отключился от холода, льда и чертового ветра. От боли, страданий и изоляции, унесся от воспоминаний и знания, что Роджерс был в курсе, и что сам Тони оказался вновь недостаточно хорош. От знакомого глубокого ощущения предательства. Вся эта боль, пусть и привычное, не было тем, что ему нужно. Во тьме его сознания ожил голубой свет. Вспыхивающие дисплеи, наполненные удивительными вещами, окружили его. Он сам стоял в центре, глядя на фото людей, которых любил. С удвоенной силой он направил свои мысли в разработку костюма для Питера. ........... Неизвестное время спустя Тони резко проснулся, с трудом заглатывая воздух легкими объемом сильно меньшим, чем он привык справляться в прошлом, когда в груди у него был арк-реактор. Паникуя, что отключился — какой же он глупец, раз позволил этому произойти?! Вокруг теперь было темнее — опустилась ночь? Снег все еще был ярким… Странно. Его зрение до сих пор размывалось болью и слепило белизной снежного покрова. Моргать было мучительно, словно его веки стали наждачной бумагой, и ему едва ли было от этого легче. Все ныло. Боль теперь была просто везде, и стало тяжело разобрать, что болело сильнее. “Развлечение - супер,” — прорычал он, злясь, что позволил себе так незаметно отключиться. Тони не пытался удержаться за свой гнев — сейчас он был еще сильнее вымотан, а злость утомляла и в лучшие времена. Взамен он решил вновь сфокусироваться на руках. Попытавшись постучать в начале пальцами правой, он добрался до третьего, потом услышал четвертый и пятый удар — вроде как, — но не ощутил их. Переключился на левую руку и… Ничего. На подобное в своем плане он не рассчитывал — не рассчитывал, что это будет розыгрыш частей тела, которые он, вероятно, терял в этот самый момент. Он заново осознал значение страха. Снова. А думал, что знает каждый его оттенок. Был неправ. Абсолютный ужас охватил его, украл дыхание прямо из израненной груди. Трясти тоже стало меньше — он все еще дрожал, но дрожь после его пробуждения возвращалась медленно. Спина от боли была словно в огне, грудь все так же была разодрана, но Тони больше не чувствовал стекающую кровь. Лед на лице, казалось, резал ему плоть. Но ничто из этого не могло сравниться с болью — вернее, ее отсутствием, — в пальцах. Ничто из этого не создавало такого же уровня страха, пробирающего до костей. Страха, что свернулся вокруг сердца, поселился в каждой клетке тела вместе со льдом и потряс сильнее, чем разбудивший его кошмар — про Стива, бьющего щитом в арк-реактор… но в этот раз… в этот раз реактор все еще находился у Тони в груди и без надетой брони. И тем не менее Стив лишь поглядел на него с этой его целеустремленной решимостью — и арк-реактор сломался под давлением его силы, грудь Тони раскололась, и дальше была только боль. Рывком выдернувшая в сознание, что вызвало только больше страданий. Просыпаться из такого сна в живом кошмаре, где он находился, представляло собой иной уровень сюрреализма. Боль заставила его проснуться, он потел, несмотря на промерзшую комнату, и боли было так много. Он чувствовал, что тело на пределе — не только от ран, но и от всего остального. С годами испытанное множество оттенков хронической боли сдвинуло его понятие нормы. У него был довольно впечатляющий болевой порог, но вот это все оказалось на совсем другом уровне. Текущие ощущения занимали переднее, центральное место в его сознании, в отличие от постоянного напоминания на задворках, что просачивалось в любые занятия, и что он был вынужден терпеть год за годом. Тогда это его, конечно, выматывало, но Тони все равно продолжал, все равно занимался вещами, которые привык делать. Сейчас разница состояла в том, что он не мог ничего сделать. Не мог преодолеть — был заперт в ловушке. И только ждал возможной Милости Роджерса. Дьявол, да если тот отправит кого-нибудь за ним, чтобы спасти от подобного существования, он возьмет на себя вину за все. Пусть они и идиоты, считающие, что смогут сражаться со ста семнадцатью странами, реально пришедшими к единому мнению насчет чего-то. Пусть Роджерс и не осознает, что мужчина, носящий на себе американский флаг и заявляющий сто шестнадцати странам, что знает лучше — это тот еще пиздец. Если Тони отсюда выберется, он это сделает. Понимание, что он медленно терял связь с частями собственного тела, вносило иную перспективу в происходящее, перспективу, жестоко ему навязанную. Он так и не смог пошевелиться, а когда пытался — ослепительно-белая боль в груди вызывала потерю сознания на неизвестное количество времени… и он приходил в себя, лишившись еще чуточки больше. Теперь он даже не знал точно, сколько раз такое происходило — состояние бреда туманило мысли. Мрачная тень в его разуме — голос Говарда-Роджерса, — призывал Тони все закончить, просто сделать это — и тогда не пришлось бы чувствовать каждую секунду, как лед забирал его. Лишь мгновенная боль и… пустота. Он смог бы отдохнуть. Поспать. Никаких страданий… было бы так просто… Однако Тони не мог так поступить, и не потому, что предложение пришло от его внутренней тьмы — хотя это сам по себе был неплохой стимул. Но нет, у него была причина получше: пока он бодрствовал, то мог двигаться, пусть и немного, и знал, что с ним происходило. И так почему-то было легче. Одна идея, что холод будет забирать его незаметно, в то время, как он отключался — такой сорт страха был вплавлен в его сознание с первого пробуждения на цементном полу, ошеломленным всем происходящим. Пусть он и чувствовал, словно его разум трещал по швам. Пусть он и был был так близко к тому, чтобы шагнуть за грань. От смазанного испуга к скуке, потом к панике, добавить сверху страх, а следом ледяной ужас — всего было в таком избытке, что теперь он почти не знал, что ощущал. Словно испытал слишком много, и теперь слишком много превратилось в ничто. Словно уровень сенсорной перегрузки поднялся так высоко, что разум больше не мог его осознать. Тони не знал, как долго лежал в подобном состоянии. Недвижимым. С открытыми глазами. Просто смотря перед собой. Держать глаза закрытыми было слишком больно, пусть он знал точно, что постоянно поднятые веки не улучшали ситуацию. Но прямо сейчас его ближайшей целью было уменьшить болевые ощущения. Выживание. Он не мог разобрать, правда ли он ничего не чувствовал, или возможно чувствовал все, и это его ослепляло; не мог разобрать, что было настоящим, а что — придумкой его разума, созданной для пытки. Не был уверен ни в чем, кроме зимы, угнездившейся в его костях и в его сердце. Он вновь открыл глаза, вновь не помня, когда закрыл их или почему. Все окружающее уже как некоторое время перестало осознаваться, время сузилось до необходимости пережить следующую секунду. Тони чувствовал себя так, словно потерял связь с окружающим миром. Он был измотан. Сломан. Больше не было взгляда в будущее, осталось только выживание, и каждое мгновение было достижением. Он даже не был уверен, зачем открыл глаза, знал только, что это было больно. Он что-то услышал? Нет, вокруг лишь тишина и звуки ветра, нечего больше слышать. Размытое белое, серое и темное — все, что он теперь видел. Больно было смотреть, но больно было и держать глаза закрытыми. В этот раз было иначе, что-то изменилось. А ведь он знает, как все вокруг выглядит до мельчайших деталей, хоть теперь для него все настолько сливалось, что он видел одни монотонные темные цвета. Теперь что-то различить стало почти невозможно — но в картине появилось что-то новое. Тони заморгал — часто, пусть каждый раз был мучительным, словно натирание наждачкой, и вокруг левого глаза возникло ощущение чего-то теплого, — но он продолжил, поскольку должен был знать, что это. Попытался сфокусировать зрение — это было так больно, — но он был обязан попробовать. Не мог позволить себе сдаться. Еще нет. И без разницы, насколько сильно хотел. Это мог быть друг, но это могла быть и Гидра. Хотя в текущем состоянии Тони не представлял, как мог выдержать борьбу с ними. Или сделать вообще хоть что-нибудь для борьбы. В данный момент он являлся практически подарком, упакованным в очень сломанную подарочную коробку. Если это Гидра, то с их понятиями о заботе он скорее всего не протянет хоть сколько-нибудь долго, особенно учитывая, сколько пребывание здесь у него уже отняло. Было удивительно, что им потребовалось так много времени, чтобы прийти за ним. Кто-то склонился над ним, глядя, как Тони думал, ему прямо в глаза, но все было слишком нечетким, чтобы определить, кто это. Он попытался отдернуться, отодвинуться, пошевелиться, сделать что-нибудь, что угодно. А вот это был новый оттенок паники. Сколько видов страха, ужаса и тревоги может испытать один человек в ограниченное количество времени, и при этом остаться в здравом рассудке? Было ли еще в чем оставаться? Он даже этого теперь не знал. Он продолжал пытаться двигаться до тех пор, пока наконец не услышал голос, который уже какое-то время с ним разговаривал. Тони не улавливал его сквозь страх и шум крови в ушах, но когда уловил… замер на месте. Он услышал, и потом инстинкт борьбы и энергия покинули его очень быстро, оставляя вялым, обессиленным. Он расслабился и засмеялся, но смех был скорее сломленным, а не счастливо-истеричным. — Все хорошо, Сэр, мы нашли вас. Он может теперь отдохнуть? Тони казалось, что он слишком долго держался за каждое мгновение. Он просто так устал и замерз, что чувствовал, словно сам стал холодом. Настолько вымотался, что у него едва хватало сил закрыть глаза, плюс это было еще и невыносимо больно. Тони попытался различить цвета Вижена, но черт возьми, как же это было мучительно. Тем не менее ему действительно хотелось хотя бы разок разглядеть андроида. В нем было так много боли и мороза, его спина все еще горела, грудь ощущалась изрубленной и замерзшей, и он даже не собирался думать сейчас о своих руках. В этот раз Тони не был уверен, что сможет вновь собрать себя по кускам. — Мы доставим вас домой, в тепло, в кратчайшие сроки. Сможет ли он когда-нибудь вновь ощутить тепло?