Чернильное пятно.
27 февраля 2023 г. в 16:30
— И что же рассказывать я должен о себе, красавица? Было бы говорить что, так ведь не помню ничего почти. Всё, что знаю, так обрывки воспоминаний краткие. Вот начну сейчас частями пересказывать обрывки образов, в голове всплывающих, так чудом же предстанут. Точно скажу, что дед мой пиратом был. Великим, известным во морях многих, прославленный человек был, одно имя заставляло в кошмарах ночами подскакивать противников. Что уж говорить о боязни при виде его и флота ему принадлежащего. И отважным тоже был, точно лев. Ничего не боялся, потому и всегда достигал желаемого. Некоторые поговаривают, словно воды расступались перед носом судов его, открывая дорогу людям к сокровищам, что на дне переливаются узорами яркими, а после смыкались могильными барханами над врагами его, восполняя потери морского Царя новыми дарами. Мечи вострые, кинжалы точёные, жемчуга перламутровые, серебро звонкое, золото текучее да каменья драгоценные. Всего в избытке, всего вдосталь, игрушками были всего лишь для меня, ценности той, что у людей сухопутных имеется, не представляли. А платой тому — душонка человечья, заложенная в юношестве еще чудищу морскому, чёрту плавучему. Да враки то. Завистливые языки плетут смуту и россказни, ожидая бунта кровавого, смерти человеку отважному, храброму. Перехватить экипаж у старого моряка да загрести его имущество. Быть не может, свидетелем я был многим битвам, видел не силу потустороннюю, но умельцев и мастеров дела. Детство провёл я на судне, лично учился у деда делу морскому и ратному. Хоть узлы сплету, неразвязываемые и штормом бушующие, хоть в схватке сойдусь с противником грозным, хоть палубу отмою до блеска. Ну чем не истинный хозяин дома, по воде бегущего лебедем? А ведь то ученик только, не хриплый учитель, жизнь положивший на заботу о полке своём водном.
Спрятав лицо в чашке чая травяного, кажется, ромашки с мятой, юноша синим-синим глазом смотрит на девушку, ожидая реакции её. Удивлением аль восхищением одарит столь отважного предка, нянчившими его, а заодно и самого внучка знаменитости?
— Взаправду ль оно было? Чую я, недоговариваешь ты, ежели не выдумал всё от начала и до конца. Походка-то у моряков должна быть развалистее, шрамы в схватках полученные — виднее, а голос солью воды пропитаннее. Коли глаз свой тряпкой прикрыл, то считаешь, что и лихую славу себе разбойничью сыскал? Загорелый ты, оно есть, не спорю и спорить не буду, в хоромах от лучей слепящих не прятался. Но и Солнце не только ради ходящих в море катится по небосводу, каждого не обделяет своим вниманием. А была бы та слава, о которой говоришь, так и мне ведомо было бы о тебе. Как прошёл бы сюда незамеченным, раньше бы выловили, ради выкупа бы в кандалы заковали, шантаж вели бы. Приметный ты, что уж тут говорить.
Лишь изогнутая бровь да приостановленное на секунду перо, следом клякса, текучая по бумаге, и вновь привычный ритм возвращается. Не впечатлена историей небывалой, верить не спешит, доказательств требует. Да более того, ещё и спорить собирается. Экая придирчивость! А ведь так складно получалось, так уверенно. Ну, ладно, не совсем складно, а больше сумбурно. Но и не стихотворец Кирилл, чтобы с ходу истории небывалые получались. Но ничего, немного опыта, чуточку желания — и дальше будет всё интереснее и интереснее выходить. Талантом, может, он не обладает с рождения, но навыки выработать сумеет. Может, искусство речи не подобно другим, да только оттачивание практикой и тут сработает. Надо только чуточку фантазии проявить, а дальше уже постепенно пытаться развивать. Но обидно таки, что не повелась сразу девушка на историю небывалую. Что ж, правда, детали надо было чуток яснее обозначить. И впрямь слава по всем морям пролегла бы и по суше, заставляя трепетать даже несведущих. Ошибся, в следующий раз учтено будет.
— Ну прости меня, душа моя. Схитрил малость, решил сам себе историю покрасивше выбрать. Да надобно ли правду-матку выкладывать, всё равно былое — былому, а в нынешнем помощи не окажет? Рассуди сама. Если уж дурное я совершил что, так всё равно ведь не сознался бы, опасаясь наказания тяжелого. А добро и утаить можно, лишний раз кичиться им разве совестливо? Не для того творится оно, чтобы разбрасываться направо-налево. Если надобно огласку придать, так сделает это получивший. Творящему всегда казаться будет больше того, что на самом деле сотворено.
— Прекрати околесицу нести. Просто расскажи свою историю. Не интересно мне это. Просто расскажи, чьё ты, чудо. — презрительно фыркнув на последнем слове, Дружана отложила уже исписанный лист, начиная его сворачивать трубочкой. Справившись с этим, принялась за второй. — Люди из ниоткуда не берутся и не уходят в никуда. Если тебя отловят здесь, то проблем не оберёшься не только ты, но и барину нашему придётся отвечать, и меня повинной выставят. А может, и обратно воротят, а там уж кто знает, что с тобой приключится. Я же не ошибусь, предположив, что бегут от судьбы непростой? И поверь, после возвращения лучше не станет. Мало кто любит неверных им. Уж самому ли неизвестно это?
— Коль найдут, так судьба, значит, такая у меня. Нельзя же вечно носиться как заяц по кустам. Столкнусь с прошлым… Так не беда это. Выдержать гнёт его смогу. Но превращать прошлое в то, что решает моё настоящее, — глупо. Пусть оно будет там, где и должно. В воспоминаниях. В конце концов, реальность зависит от нынешних действий ныне живущих, что хвататься за канувшее в небытие. И прямо сейчас я решаю оставить в покое былое, двигаясь вперёд в жизни, что ложится белой тканью перед нами. Потому и пришёл к вам, рассчитывая на помощь в освоении мира, не сковывающего меня тисками детства, не оставляющими клеймо имени и рода на лбу тлеть, не стягивающим путами предрассудков знакомых когда-то людей, ожидающих того, что предложить не могу им, как бы ни старался предоставить желаемое.
— Глупец. Сетовать на судьбу горазд любой. А прятаться за юбкой мо́рока, надеясь, что проступки не понесут последствий, и того глупее. Бежать в неведомые дали от близких, чтобы попытаться достичь иллюзии вседоступности и собственной незаменимости в кругу других людей. Не мне решать, какой ты человек. Не мне судить о том. Может, и совестлив ты, и умён, и добр. Но описываешь сейчас картину, выставляющую тебя не в лучшем свете. Уж если умалчиваешь, так умалчивай обо всём, сам же в положении невыгодном себя представляешь, говоришь так, будто человеку ненадёжный. А так и по существу не говоришь, и имя своё очерняешь передо мной. А если уж сейчас язык за зубами держишь не там, где положено, а там, где не требуется, то что ж будет потом?
Раздражительное постукивание подушечками тонких пальцев, перепачканных в тёмных пятнах чернил, кажется, уже давно въевшихся в нежную кожу, вторит выводимым буквам. Переживания душевные становится трудно скрыть. Тоска терзает или просто отказы слышать не привыкла, потому так реагирует? Своенравная вся из себя, не терпит неповиновения и пререканий. И всё же как влитая смотрится на роли управляющей, ну точно к лицу ей властность и повелительность. Даром, что баба, а держит себя поуверенней многих мужиков. Вот о таких говорят, что коня на скаку остановят и в горящую избу войдут, не сомневаясь, не ропча, а истинно зная, что смогут, справятся с бедствием пришедшим.
— Хах. А в этот раз не раскрыла меня так быстро, как прежде. Нет, я не просто скрываюсь от обычаев и людей близких мне. Просто сказать не могу причину истинную, уж пойми меня. Не от меня зависит, не мне и раскрываться. Клятву дал, что смолчу при обстоятельствах любых. А сейчас даже не жизнь моя в свете белом на кону стоит, не пытки грозят. Позволишь ли сохранить тайну аль прогонишь отсюда разгневанно? Не дурное утаиваю от тебя, но важное для многих, очень многих. А то, что прежде сказал, можешь взять за пример для начертания истории ещё более удивительной, чем есть. Уверен, ты устала уже придумывать одну за другой. Хотя и так складно творишь мне судьбу, словно ежедневно практикуешься в росписи жизней людей, которые плеёешь лишь при взгляде на них. И всё же, устать и от этого можно. А я посодействую. Конечно, не так успешен я в сложении слов в невероятные образы. И всё же, раз уж речь идёт почти-обо-мне, думаю, выйдет и у меня сочинить хоть что-то правдоподобное? Если ты, конечно, не имеешь чего-либо против моего предложения, то намекнёшь, в какую сторону должно идти развитие? Кого и в чем убедить надобно?
— Ни в чём и никого. Со своими обязанностями я в состоянии совладать, уж поверь. Всё требуемое исполню без подсказок твоих. Неужто создаю такое впечатление скудное, что мигом одолевает охота кинуться с головой в омут дел, не касающихся тебя? Необходимое всё представлю, только под руку не лезть. Займись веленым, а не чужим. Уж какой из тебя работник добрый выйдет, если всё не то творишь? Неужто и мастера поучать полезешь, ежели возьмут тебя подмастерьями? Так ведь не задержишься ты такими темпами ни у кого. — уже и раздражение из голоса ушло, и морщинка недовольства, по лбу ниточкой бежавшая мгновение назад, расправилась незаметно, не оставляя и намёка о себе на девичьем челе. Но пальцы всё выстукивали ритм какой-то простенькой частушки, а может, песни звонкой, тарабаня по белоснежной скатерти с бумагой. Но и раньше глухой «тук-тук» мерным был, а не задорным, явно принадлежащим к творческому порыву, резвящемуся роем в мыслях девушки. — Коль правду молвишь, и действительно тайну хранишь по совести, а не надувательства ради, то быть тому так. Негоже ради своей корысти подставлять невинных, тут прав ты. Да только прекращай и мне голову морочить. Без тебя охотников на бесчинства хватает. А прибаутки лучше звучат с гуслями вместе, когда люди добрые от работы отвлечены. Так, глядишь, и славу сыщешь на свою голову. Пусть не великую, но изрядную, уважаем будешь. Всяко приятнее беды, приходящей за теми, кто слишком болтлив в ремёслах иных.
— Благодарю за беспокойство. Подумал бы над предложением вашим, может, сгодился бы и в певцы. Пожалуй, и возразить на столь диковинное приглашение не смогу толком: с искусством музыкальным знаком, собою хорош, что тоже на руку сыграет при деле, в зависимости от симпатии людей, доход приносящим, всё при себе, всё с собой. Только не с теми обращаюсь складно инструментами, которые пригодны для составления дуэта человеку в рассказывание басен, былин и прочих творений вымысла людского. Потому, боюсь, придётся мне искать мастера, готового стерпеть язык острый да речи вольные ради усердства и рвения помощника своего ретивого. Сыщется ли и такой человек? Думаю, запросто. Другого ведь не случится, коль развлечь кого разговором. От усталости отвлечь сможет напротив, мыслям не даст вернуться к печальному, коли есть такое, да к душу треплющему. Глядишь, и спориться станет работа проворнее, чем с думами прежними.
— Думал бы ты о том, чему обучит тебя человек, а не о том, как лясы точить с ним на пару придётся. Село небольшое у нас, ежель не приживёшься со многими, то и перед остальными станет тяжелее сыскать приятелей крепких. Ещё изволишь чаю?
Пустая чашка из-под отвара травяного звенит о блюдечко фарфоровое, вставая на нём окончательно. Опустело уже, не станет надобно гостю, головой качающего в отрицающем жесте. А юноша, заговорщицки отодвинув в сторону посуду использованную, растягивается на столе локтями, кладя голову на ладони. Точно кот дворовый, обычно гоняющий всех псин соседских да дерущийся за последний кусок хвоста рыбьего с любым, а теперь на солнце разомлевший и ластящийся к хозяйке как во времена, когда скромным котёнком ручным был. Подмигнув хитро барышне, даже не смотрящей на него, лилейным голосом расспрашивать начинает:
— Да было бы о чём волноваться. Чай, не грешник великий, чтобы за душу свою робеть перед всеми. И профессия не беда, переучить всегда можно, было бы желание. А вот с людьми да… Ты, душа-девица, не поможешь мне? О каждом ведь ведаешь, обо всём знаешь. С кем завести дружбу проще будет, кто из парней поозорней, а кого лучше попусту не тревожить за ненадобностью?
— Не помощь это, а баловство и возведение напраслины. Все мы люди, даже в попытке дать абсолютно беспристрастное мнение будет частичка субъективности заложена. Так как я могу тебе рассказывать о людях то, что думаю о них сама, если неправильно это? Сам с каждым познакомишься, сам каждого узнаешь. Коль такой ловкий, как молвишь, так и проблем тебе не составит о них выяснить то, что необходимо тебе для понимания построения должного поведения подле них. Уж особого труда не составит оно, если правда постараешься. Хотя кому-то и без усердия удаётся. Тут уж как повезёт тебе, дружок.
— А ты не как начальница над душами деревенскими поделись указаниями. Понимаю, с этой стороны и пороки не вспомнишь, на защиту вставая людей своих, даже если не требуется того в моменте, но как своих-то родных подставить, перед чужими выставлять недовольства? А как подруга добрая, секретничающая с приятелем своим о том о сём. Ведь именно она расскажет ближе к истине. Прожив с кем-то ни один год осознаёшь, какие достоинства несёт в себе он. А Дружана-девица с ними точно дольше времени провела, нежели её серьёзная подруга, Дружана-управляющая. Ну скажешь ли, ежели не прав я?
— Не дерзи. Дружелюбие моё не означает вседозволенность разрешённую. Путать доброту со слабостью не стоит, терпеть такое не могу. Неужто шутки я с тобой тут шучу, выясняя, что могу себе позволить, а что — нет. Уж видит Бог, а таких советчиков и врагу не пожелаешь. Улыбка приветливая не означает, что не могу я сама разобраться с тем, что встаёт на пути у меня. И в советах чужих не нуждаюсь. А если потребность возникнет — так точно сама скажу о том, не потуплю очи в пол, притворно смущаясь бессилием напускным.
Оставив размашистую подпись под текстом, второй лист бумаги скручивается уже вокруг свергнутого прежде, образуя единое целое. Вновь проявившееся на несколько мгновений раздражение руками девушки несколько неосторожно касается свитка, оставляя мятые ямки, которых обычно не остаётся на грамотах, которые необходимо передать кому-то особенно важному. Но и, недовольно прицокнув подобному досадному недоразумению, девушка не стремится исправлять его путём переписывания всего в кратчайшие сроки скрупулёзнейшим образом. Предвосхищая чужие речи, встаёт из-за стола, подхватывая написанное, строго обрывая уже решившего было возразить:
— Хватит. Разговор окончен, не надо спорить. Поняла я, что горазд ты зубы заговаривать. Но тебе бы ещё обжиться на месте новом, а мне дел невпроворот. Придём к простому соглашению о том, что расставаться нам уже пора станет до вечера. Там я вече созову, представлю тебя всем. А пока подготовиться надобно. И мне, и тебе не повредило бы. Но на последний вопрос ответишь и пойдёшь кого-то из детей, шмыгающих по дворам, искать. Уж они за меня челом ударят по твою душу, поведают хозяйке аль хозяину, в чём дело. Скажи, молодец, повязка на глазах у тебя скрывает увечье? И не покажешь ли ты мне? Кой-чем из лекарских затей знакомилась, авось подсоблю.
За ней поднимается со скамьи скрипучей и Кирилл, неловко стараясь не задеть вновь лишним словом, шутливо кинутым, спасительницу свою. Кинувшись за ней, уже собирающейся покинуть комнату, быть может, чтобы письмо отправить, тараторит шустро:
— И вновь правду глаголишь ты. Увечье это. Да только врожденное, с младенчества с ним бьюсь, да справится не удается всё. Не прими за оскорбление, но не стану открываться. Ко всему прочему связано оно с теми же людьми. А открыться не словами, а делом ещё хуже.
— Пусть будет так. А жить ты будешь с Мишкой, встречал его, думаю. Матрёшки с ним вьются зачастую, рыжий весь из себя. Старшего у них Даней именуют. Мимо не пройдёшь, сразу поймёшь, о ком я говорила. Благословляю тебя.