Неприкасаемая

-Я не люблю тебя, - Паша застыл в дверном проеме, глядя в полумрак спальни, Оля сидела на кровати в окружении нескольких собранных чемоданов. Смотрела прямо перед собой, не позволяя ему взглянуть в свои глаза, убедиться, что все это никакая не шутка, а реальность.       Последнюю фобию удалось преодолеть. Продырявленное в тире лицо Арефьева вселяло уже не страх, ненависть или что-то такое, а скорее смех. Теперь она чувствовала, что больше не его жертва. -Именно этого ты и заслуживаешь, так тебе и надо, - было легко говорить что-то такое, глядя на бездушную фотографию. Она уже была готова сказать, что в полном порядке, что готова идти вперед, вместе с Пашей, когда ей вдруг позвонили и сообщили, что дата суда назначена. Это стало каким-то переломным для нее моментом. Все снова начало валиться из рук, гнев заполнял каждую клеточку тела, но если раньше она охотно подпускала к себе Рыкова, то теперь напротив, отгоняла поганой метлой. -Как же ты меня достал, просто оставь меня в покое, уходи, убирайся, - кричала она, кидаясь всем, что под руку попадалось, он смирно стоял, терпел все, будто являлся сторонним наблюдателем, не давал ни единого повода продолжать быть агрессивной. Иногда это помогало. Выпустив пар Оля успокаивалась и даже несколько раз извинилась, но чем ближе была назначенная дата, тем хуже все становилось. Однажды она бросила в него тяжелый степлер, оставив огромный синяк на пол лица, но он ни разу не упрекнул ее этим. Пытался поддержать, узнать в чем дело, но его Оля закрылась, снова заперлась за еще более крепкими стенами, а на предложения помощи реагировала новой порцией криков. Если раньше они могли целоваться, обниматься, делать что-то вместе, то теперь едва ли походили даже на соседей. Рыкова выперли спать на диван, вместо слов любви каждый день кормили гневом и угрозами. Это кого угодно расстроит. Оля понимала, что это не может быть нормальным, но, к сожалению, признаться в этом было довольно проблематично, признаться вслух, например, психологу. Там она раз от раза рассказывала только о том, как все хорошо и что она уже точно в порядке, ожидая, видимо, что и Мария поддержит ее и отпустит в свободное плавание, но та методично вытягивала наружу невысказанные эмоции, получалось с трудом. Человек, что еще недавно пытался спастись вдруг перестал подавать признаки рационализма и ударился в защиту. -Как Паша поживает? -Все в порядке, - сухо бормочет она и водит взглядом по кофейного цвета стенам, по фотографиям из поездок, где почти никогда нет людей, только природа. -Что ты чувствуешь по отношению к нему? - Арефьева медлит, откуда Мария знает, что спрашивать, а что сказать? Что в ней сидит лишь гнев, ненависть, тогда ее тут же раскроют, но обманывать, кажется, не правильным, она молчит еще некоторое время и в итоге с облегчением слышит, как звенит звоночек, означающий, что сеанс окончен.       Выйдя на улицу, разглядывая звезды на зимнем ночном небе, она думает, что им пора разъехаться, она не знает почему резко возненавидела его, почему делает больно, но маленькая трезвая мысль в глубине говорит, что после всего, что он сделал для нее, она просто обязана хотя бы просто уйти, перестать мучить его. Вот она сидит в его(их) спальне, на стене в рамке висит ее портрет, который он с такой любовью рисовал, на тумбочке с его стороны ее анемоны, как-то раз она застала его осторожно протирающего рамочку, в которой был ее рисунок. Он вообще был довольно трепетен к ней и ко всему, что их связывало. В груди кольнула вина, страшная, заставляющая сжаться в тревожный комок. -Какого черта со мной происходит, я ведь была уверена, что люблю его. Почему же теперь все так… - руки сами собой достали чемоданы, совсем недавно Паша купил два новых чтобы они могли в будущем поехать отдыхать вместе, он так ярко и заразительно улыбался... Ее ломало, когда она складывала вещи, прощаться, уходить оказалось довольно больно. Буквально бросала, не разбирая: его, свои, позже разберется. Хлопнула дверь. Она закрыла последний чемодан и села на заботливо застеленную им кровать. Едва показался силуэт, когда она тихо, практически сквозь слезы пробормотала: -Я не люблю тебя, -чужеродные, неправильные слова, она не верила самой себе, но другого объяснения своему поведению не видела.       Он стоял молча, глядя на нее своими внимательными голубыми глазами, цвета самого чистого и прозрачного моря. Что сказать и стоит ли, он не знал. Когда ей было плохо она всегда приходила к нему, пряталась в его объятиях и он знал, что делать, как подбодрить, утешить, а теперь… Горло сдавило, сердце сжалось, а ноги, будто из свинца, не сдвинуть. -Я понял, - он, огромным усилием воли оторвал себя от неё, почти с корнем, вырывая мясо и ушел на кухню, не желая становится свидетелем ее ухода. В глубине квартиры по-прежнему было очень тихо, будто Оля не двигалась с тех пор, как он ушел. Он ее очень любил, и звезду с неба достать и морду набить, но никогда он не стал бы уподобляться ее бывшему. Уходишь - уходи. Сердце аритмично бьется о ребра, было ли ему когда-либо так больно расставаться с кем-то? Нет. Сможет ли он пережить эту потерю? Тут уже какого-то определенного ответа невозможно было дать. Он прикрыл глаза и оперся разгоряченным лбом о прохладную поверхность стеклянного стола, внезапно, будто по команде разболелась голова, так сильно, что, если бы он начал биться ей об стену едва ли заметил бы отличия.                    Мелькнула мысль выпить обезболивающее и лечь спать, чтобы подумать обо всем утром, но открыв глаза встретился с темнотой, поморгал, пытаясь вернуть зрение, из темноты лишь очертаниями выплыла кухня, он попытался встать, уже сообразив, что с ним, но оступился и с грохотом, потянув за собой стул, рухнул на пол. Уверенный в том, что находится дома один, снова прикрыл глаза и ушел в небытие.