Будущее в миске

Жаркое солнце зрелого лета лилось в распахнутые ставни, принося с собой аромат гранатового цвета. Со двора доносилась детская песенка – на чужом, уже привычном уху языке. Птица буря, лети За море, за море, Принеси мне радостную, Радостную весть. Но Лаона Пакимера, ее гостя, совершенно не занимали ни песенка, ни это торжественное лето. Он обнимал Иду за плечи, тискал за грудь, целовал ее щеки, шею, плечо, и Ида жмурилась от удовольствия. Вот его ладонь скользнула ниже, и Пакимер рассмеялся, ощупав ее уже округлившийся живот. – Долго же нас не было! Когда ты должна родить? – К зиме, – отвечала Ида, взяв его руку. Хатриши и римляне оставались в Кизике почти полгода – чтобы защитить город и копи в случае нападения йездов, но главное – чтобы собрать и обучить местное войско. Государь Император хотел создать оборонную армию из видессиан, а наемников стягивал в столицу – в обозримом будущем ясно маячила война с Йездом. Империя оправилась после Марагхи, но не забыла ее. Ида, с одной стороны, понимала решение государя: наемники что волна – как придут, так и уйдут, посему в гарнизонах лучше оставлять местных солдат. А многоязыкое, многоликое войско его двинется на Машиз против поклонников Скотоса. Машиз богат – пожалуй, мало кто в столице знал о его богатствах больше, чем Ида, дружившая в детстве с беженцем-макуранцем. Но сокровища его достанутся не всем. Смерть соберет в этой кампании богатый урожай – и не раз сердце Иды будет истекать кровью. И все же ей было любопытно взглянуть хоть одним глазком на легендарный город, или хотя бы на то, что возьмут там наемники. Вряд ли такие мысли приличествуют будущей матери, подумала Ида, внезапно развеселившись. Она обняла Пакимера за шею, но в этот миг дверь распахнулась и на пороге возник Мальрик. – Там пришел красный конь! – возбужденно выкрикнул мальчишка и умчался – не иначе как доносить свою новость тем, кто еще не слышал. – А, надо было запереться, – вздохнул Пакимер. Некоторое время они смотрели друг на друга, и Ида впервые в жизни наблюдала, как в затуманенные глаза возвращается отрезвление. – Ладно, – сказал он, – пойдем посмотрим. Иначе ты умрешь от любопытства и твоя смерть будет на моей совести. Да и мне интересно, по правде говоря. ... Красный конь и в самом деле был почти красным, с рыжевато-черными гривой и хвостом и – как в пророческих словах Патриарха – с черным крестом на лбу. На нем восседал худой человек в синем жреческом плаще. Ида и Пакимер были далеко не единственными, кто хотел на него взглянуть, но, казалось, такое внимание вовсе не смущает пришельца. Он ехал по дорожке между миндальных деревьев, совсем не глядя по сторонам. Даже лицо принцессы Алипии не казалось Иде столь непроницаемым. Трудно сказать, в чем было дело – в слухах ли о красном коне, уже несколько месяцев витавших во дворце, или в ощущении отчужденности и силы, исходивших от всадника, но никто из обитателей императорского квартала не подходил к нему близко. И воины, и прислуга провожали лошадь любопытными взглядами, но приблизиться не решались. Это было бы и все, чем они утолили свое любопытство, если бы сам Император размашистым шагом не вышел навстречу гостю вместе с племянницей и небольшим отрядом халога. Хотя столь долгожданного посланца и надлежало принимать в Тронном зале, среди придворных, Ида уже знала, что государь часто пренебрегает церемониальной частью, когда дело кажется ему слишком важным. А появление благословенного посланца было, несомненно, важно. Увидев Императора, всадник тронул поводья. Конь остановился. Посланец спешился. Он не простерся ниц – быть может, потому, что они не были сейчас в Тронном зале. Но и поклониться попытки не сделал, лишь как будто едва кивнул Императору. На лице Туризина отразилась плохо скрываемая злость, но слова Патриарха слишком хорошо сидели у него в голове, чтобы ее выплеснуть. – Мое имя Фанес. Я прибыл к тебе, Туризин Гавр, посланцем от Защитника Правоверных из Амориона. Я несу добрые вести. – Неужели? – На лице Туризина при этих словах появилась тень сомнения. Как бы ни доверял он Патриарху, ничего хорошего из Амориона Император не ждал. Власть в этом городе захватил фанатичный жрец Земарк, нынче, видно, величающий себя Защитником Правоверных. Служители Фоса в большинстве своем не отличались терпимостью, но Земарк в своей ненависти к еретикам заходил дальше многих собратьев. Туризина он подвергал бесконечным анафемам, и ладно бы только в Аморионе, так еще и в других городах у него находились столь же непримиримые последователи. Ида подумала, что единственной доброй вестью, которой ждал бы из Амориона Туризин, могло быть известие о безвременной кончине мятежника. Но посланец, кажется, не спешил делиться новостями. Отвернувшись от Императора, он медленно оглядел собравшихся. Взгляд его останавливался то на одном, то на другом чужеземном лице. Наконец, он снова повернулся к Туризину. – Вижу, ты собрал заморских птиц со всего света и поселил их в своем саду. Как же сладки должны быть их песни, что ты не видишь пропасти, к которой они ведут твой народ! – Какой еще пропасти? – нелюбезно осведомился Император. Он не питал большой любви к наемникам, но слушать о собственной слепоте и глупости любил еще меньше. – Грязные степняки, родня йездов, в самом сердце Империи – позор державе, допустившей такое! – возвысил голос Фанес. – Халога, проклятые Фосом – их темные боги немногим лучше владыки вечного льда, недаром их родина напоминает ад Скотоса! Безумные весовщики из Хатриша – я велел бы сечь каждого, кто повторил бы хоть слово их ереси! При этих словах Тасо Ван, посол Хатриша, бывший, конечно же, среди присутствующих, подергал куцую бородку, словно собирался вступить в теологический спор. Но Фанес продолжил изливать проклятия – и момент был упущен. – Намдалени – грабители и мародеры – спроси, чем они занимались, когда шли к столице после Марагхи! Спроси, что они делали в Аморионе! – Он в упор посмотрел на Аптранда, стоявшего неподалеку от Императора. Туризин бросил на наемника яростный взгляд, но Аптранд и бровью не повел. – Разве не сказал твой Земарк, когда мы подошли: войдите в мой город, берите что хочется и ничего не стесняйтесь? Фанес уставился на него так, будто Аптранд на его глазах поджег храм. – Либо ты вконец обезумел, наемник, либо лжешь пред лицом твоего государя! Защитник Правоверных никогда не произносил таких слов! – Быть может, я неправильно его понял, – согласился Аптранд. – Он и вправду сказал не совсем так. Он говорил что-то про ересь. Ида никогда бы не подумала, что Аптранд умеет шутить, пускай и так своеобразно. Она закусила ребро ладони, чтобы сдержать смешок. Как многие беременные, Ида была суеверна и боялась дурного глаза, а взгляд посланца жег огнем. – Но хуже всех, – возвысил он голос, – хуже всех богопротивные васпуракане – а и для них ты нашел место в своем войске! Гони их, гони их, говорю тебе, пока на твою землю не рухнул мрак Скотоса! – Взгляд Фанеса обратился к смуглолицым бородатым горцам. Он был наполнен такой ненавистью, что Ида удивилась, как те не пали замертво. Впрочем, взгляды васпуракан были ничуть не дружелюбнее. Более всех еретиков ненавидели Земарк и его последователи именно васпуракан. То ли потому, что один из них сыграл с Земарком злую шутку, когда тот пришел в его дом и стал оскорблять хозяина, то ли потому, что васпуракане, в отличие от прочих еретиков, были подданными Империи. Если других чужеземцев можно было выгнать в родные края, где те пребудут до последней битвы, то васпуракан, по мнению фанатиков, следовало истребить до единого, дабы их гнусь не заразила святого тела Империи. Редко когда Ида наблюдала что-либо столь ужасное. Не одной лишь душой, но всем телом она ощущала ледяное презрение посланца к чужакам и их ответную неприязнь. Равно как и черную ненависть – вполне взаимную – которую испытывали друг к другу фанатик и солдаты-васпуракане. Ида не считала себя чрезвычайно чуткой, но напряжение, висевшее в воздухе, ощутил бы и самый толстокожий. Но вот Фанес возвестил: – Я сказал, что принес добрые вести, и это и вправду так. Внемли мне и радуйся. Несмотря на то, что слепота твоя и твоих предшественников привела державу на край гибели, Защитник Правоверных говорит, что у тебя есть возможность все спасти! Он признает твою власть божественной и дарованной Фосом, если ты прогонишь еретиков, сделаешь страну обителью истинной веры и сам покаешься. Ведь и императорская семья не без греха! Твоя племянница была наложницей узурпатора, и она все еще подле тебя, а не в монастыре, и, по слухам, заглядывается на шакала-наемника. – Фанес сплюнул себе под ноги. Лицо Алипии оставалось непроницаемо, лишь последняя краска сошла с него, уступив место смертельной бледности. На Туризина страшно было смотреть. Доверие к словам Патриарха явно боролось в нем с яростью, которую вызывал этот жрец. – Ты говоришь так, будто мы собаки, – сказал один из халога, явившихся с Императором. Фанес даже не посмотрел в его сторону. Халога побагровел. – Твой брат, – продолжал посланец, обращаясь к Туризину, – не наказал еретика Багратони, когда тот натравил пса на Защитника Правоверных. Что ж, мы сами проучили его мерзкое племя, а Маврикий головой отплатил за свое попустительство. Фос покарал твоего брата руками еретиков из Йезда, ибо он не захотел наказать еретиков из Видесса. Это было явно больше, чем мог вынести Император или кто угодно другой. Забыв о Патриархе, о зрителях, о дипломатическом этикете, Туризин закричал: – Чертов ублюдок! Ты зовешь себя обличителем порока, а сам просто оскорбляешь моих воинов и мою семью! Проваливай отсюда и скажи своему Земарку – если он не перестанет пудрить мозги горожанам и убивать васпуракан, я спущу на него три тысячи тяжелой конницы – посмотрим, как помогут ему его анафемы! Прочь с глаз моих – и радуйся, что уносишь голову! Скавр! Пакимер! Отправьте по пять своих людей – пусть идут с ним, пока он не сядет на корабль, и следят, чтобы не подбил горожан на бунт! Не хватало еще очередного погрома иностранцев! Стоило ему это сказать, как толпа разразилась свистом и проклятиями, словно гнев Императора дал волю и ее гневу. Кто-то из васпуракан порывался броситься на посланца, но товарищи вовремя их оттащили. Туризин, помрачневший, как грозовая туча, отвернулся. Алипия коснулась было его плеча, но он сбросил ее руку и размашистым шагом направился в сторону резиденции. Он не послушал Патриарха – прогнал посланца с позором и не сделал по его слову. В преддверии войны трудно было представить знамение хуже этого – но можно ли было поступить иначе. ... Лету, однако, не было дела до человечьей вражды. Оно сияло драгоценным камнем, горело пожаром и щедро одаривало людей своими плодами. Ида и Мавия, гуляя в персиковой роще, тут и там обрывали деревья, и вскоре Иде стало казаться, что она сама превратилась в один большой персик. Они не сразу заметили небольшую кавалькаду, медленно пробирающуюся через рощу. Но когда стало ясно, что пятеро всадников едут к ним, Ида с Мавией переглянулись. Четверо воинов и благообразный седобородый дворянин не были им знакомы. В императорском квартале бывало много высоких гостей, в том числе вооруженных, но на обитательниц его обычно никто не обращал внимания. Заметив, должно быть, их растерянность, дворянин произнес с изысканной вежливостью, приставшей больше общению с принцессой, чем с двумя девицами, одна из которых была явно варварка. – Досточтимые госпожи, прошу прощения за беспокойство, которое я и мои спутники вам причинили. Не соблаговолите ли вы оказать нам услугу и показать путь до резиденции Его Величества, Автократора видессиан Туризина Гавра? Мы никогда ранее не бывали во дворце и, как ни смешно сказать, немного заблудились. – Да, конечно, – охотно отозвалась Ида, – это где лимонные рощи, сразу за римс... – А вы кто? – перебила ее Мавия, явно не прельщенная цветистыми речами. Посланец, похоже, догадался, что с этими двумя можно говорить попроще, и сказал уже без прежней изысканности: – Я гонец из Имброса – с добрыми вестями для Императора. – Давайте я вас провожу, – заулыбалась Ида. – Буду премного благодарен! – обрадовался дворянин – и они двинулись за ней – туда, где раскинулась лимонная роща и находились казармы римского отряда. Посланец внезапно спросил ее: – А скажите, добрая госпожа, не видели ли вы мою лошадь? Ида недоуменно взглянула на него, раздумывая, уместно ли будет сказать, что его лошадь сейчас под ним, или, может, гость имел в виду что-то другое. – Рыжую, почти красную, с черным крестом на лбу, – пояснил тот. – Мы повстречали по дороге святого отца – его конь пал и он плелся пешком. Сказал, что со срочным посланием к Императору. Не мог же я отказать служителю Фоса! Если он добрался сюда, то, может, оставил лошадь в конюшне? Вы не видели?