твоя любовь — это так красиво

Один из тёплых сумерских вечеров проходит для Кавеха совершенно привычным для него образом — сосед занят собственными делами и не обращает особого внимания на самого Кавеха или на то, чем он там занят, но это только на руку молодому архитектору и художнику в целом. Практика — одна из важнейших частей любого ремесла, так что Кавех никогда не упускал возможности зарисовать что-то, а когда он понял, что у него под боком живёт прекрасная натура, с которой можно писать, оставаясь незамеченным, так жизнь и вовсе заиграла новыми красками. Практиковаться он стал ещё больше, но если сначала присутствовал страх быть замеченным, ведь Аль-Хайтам как никак довольно внимателен, по крайней мере, большую часть времени, то потом он напрочь пропал. Кавеху очень нравилось, что Аль-Хайтам не знает о его маленькой шалости, а потому не позирует намеренно — это придаёт живости и естественности зарисовкам. Сейчас они вдвоём сидят в общей гостиной на разных диванах по обе стороны от низкого стола, практически прямо напротив друг друга, но один уткнулся в очередную книгу, а другой — в свой блокнот с зарисовками. Кавех знает, что чтение затягивает Аль-Хайтама надолго, так что он посчитал, что это прекрасный шанс для него, чтобы уделить больше времени деталям и сделать полноценное изображение. Карандаш вырисовывает чёткие линии, штрихует, снова вырисовывает, а глаза Кавеха то и дело снуют туда-сюда, то на лист бумаги, то на лицо Хайтама и обратно, хотя он старался как можно меньше смотреть на свою ничего не подозревающую модель, иначе велик шанс попасться, чего очень бы не хотелось, ведь тогда Аль-Хайтам прикроет его самодеятельность. Будет жаль лишаться такого симпатичного и хорошо слаженного натурщика. Имея хороший доход и обширные познания в сферах экономики, культуры, философии, стратегии и ещё много в чëм, Хайтам оставался всего лишь человеком, которому тоже бывало странно находиться в одиночестве слишком долгое время. Читать романы или энциклопедии, реальные истории или мифы о мире, конечно, всё ещё оставалось любимым занятием академика, но всё это приносило удовольствие в нужных дозах. Наверное, поэтому Кавех всё ещё оставался жить у него. Этот шумный, вечно недовольный и язвительный архитектор, напоминал Хайтаму, что пора бы сходить за продуктами или выключить свет, чтобы спать. Ещё он прибирался (хотя, при его неряшливости и творческом хаосе, Аль считал это обязательным условием), мыл посуду и готовил. Кажется, Сайно пошутил однажды, что теперь за всё это Хайтам обязан жениться на художнике, за что был удостоен тяжёлым убийственным взглядом. «Тогда пусть оплачивает свой долг телом», — забрела мельком мысль в голове. Академик не был против соседства, когда Кавех спокойно сидел и что-то там себе чиркал, как сейчас, но эти подозрительно внимательные взгляды, которые Хайтам замечал время от времени боковым зрением, напрягали неизвестностью. Ровно до того момента, пока академику в руки не попались зарисовки, эскизы портрета… Его самого. Можно спросить было бы прямо, что это значит, но Аль всегда любил загадки и расследования в детективах, почему бы не дать преступнику самому сознаться — задался такой целью Хайтам. В Сумеру выдался особо душный день, поэтому академик расстегнул воротник своей амуниции и скинул ботинки, оперившись босыми стопами на спинку кресла. — Анатомия мужского и женского тела различны по многим параметрам. Чувствительности это тоже касается? — вопрос как бы вырвался невзначай наружу. Внезапная смена позы Хайтама заставила Кавеха прекратить рисовать, ведь теперь, когда у него и положение другое, никакого разговора о проработке деталей и быть не может. Архитектор чуть было не сказал, что Аль-Хайтам всю работу ему испортил, но это означало бы, что он сам себя выдал, потому пришлось молча вздохнуть и закрыть блокнот, подавляя своё раздражение и крайнее негодование. Вопрос, прозвучавший из уст академика оказался таким же не менее внезапным, Кавех совсем не ожидал подобного, поэтому ответил не сразу, а лишь через несколько секунд: — Понятия не имею. Вероятно, касается? — Кавех не интересовался этим, поэтому ответ прозвучал неуверенно и скорее как предположение. После ещё пары секунд он вообще засомневался в том, что Хайтам спрашивал его, а не просто говорил в пустоту, но сказанных слов уже не вернуть, так что пусть довольствуется его ответом. Кавех, следуя примеру Хайтама, разулся и закинул ноги на диван, а затем и вовсе принял лежачее положение, чтобы расслабиться. В силу его профессии шея и без того часто болела, а из-за того, что теперь он и дома проводит много времени в склонённом над бумагой положении, боли лишь участились. — Что ты там читаешь такого, что задаёшь подобные вопросы? — он повернул голову, чтобы попытаться разглядеть книгу в руках Аль-Хайтама получше. Самоконтроль у художника был на уровне трёхлетнего ребёнка, то бишь никакого. Поэтому от внимательно наблюдающего Хайтама не укрылось его раздражение и разочарование, но всё же художник не изъявил недовольство вслух, что лишь подтверждало особую тайну его занятия. — На курсе ты всегда был в центре внимания девиц. Удивительно, что ты не в курсе, — Аль приподнял брови. — Ключевое здесь то, что я был в центре их внимания, а не моё внимание было сосредоточено на ком-то из них или на всех сразу, — Кавех лишь пожал плечами. — Не я тут заинтересованная сторона. И вообще, не вижу связи. — История пыток в племенах Пустыни. Предательство самое страшное преступление, поскольку от одного неверного выбора пустынника могло погибнуть целое поселение, поэтому выбор был невелик: запугивание чужим примером или каннибализм. Груша страданий — орудие пытки, состоящее из железной раскрывающейся коробки грушевидной формы и винта, которая вставляется в отверстие на выбор и разрывает плоть изнутри. Предположил, кому от этого было невыносимее. Тут и эскиз есть. Могу одолжить почитать, если заключим сделку. Хайтам немного издевался, поскольку в его книге просто говорилось о мире насекомых, в частности членистоногих. Кавех внимательно слушает объяснение Хайтама, не скрывая того, что ему при этом не особо приятно это слушать, да и довольно сложно скрыть, когда у тебя на лице отражаются все твои эмоции, выдавая с потрохами: и удивление, и отвращение, и то, что он явно представил, как это может быть больно. — Не нужно мне эскизов, — отворачиваясь, будто Хайтам ему уже показывает изображение из книги, фыркает Кавех. — Не особо мне интересны пытки. Можешь оставить при себе эти груши, сующиеся в разные отверстия, я не сильно огорчусь. Ещё и сделку предлагаешь за такие ужасы, кошмар. Надо мне ещё сделки с тобой заключать, чтобы читать такое. Проживу без этого. Хоть Кавех так и ответил, его заинтересовало предложение. Стало занимательно, что же Хайтам хотел получить взамен на свою ужасную книгу. — Ну, судя по твоим рассуждениям, ты не очень проявляешь интерес к особям женского пола, а это тоже карается племенем. Ты ведь не стал бы предателем, Кавех? — взгляд сосредоточенных глаз зафиксирован всецело на мимике, потому как будет досадно потерять должника, который ещё выполняет роль домохозяйки и няньки, хотя вторым Хайтам точно его не считал. — Я что, должен на каждую встречную вешаться по-твоему? — Кавех задал встречный вопрос. — Да и я ничего не могу поделать с тем, что мне кто-то неинтересен, а кто-то, наоборот, интересен. Если бы я за не проявление интереса к женщине стал бы предателем, то так тому и быть. Благо я родился, вырос и живу не в племенах пустыни. — Я так не говорил. Это в общине является странным. Архитектор вновь пожал плечами. Конечно, будь это реальностью, он вряд ли бы так спокойно смирился со статусом предателя, но сейчас, когда его жизни ничего не угрожает, можно и сказать что-то подобное его словам. — Да, пожалуй, это бесчеловечно, но поскольку Пустынники живут больше по животным инстинктам, это закономерно, — кажется, Аль выдал свой максимум слов на неделю, но раз этого требовало дело, которое академик во что-бы то не стало обозначил для себя решить именно сегодня, все средства и ресурсы шли в ход. — Над чем ты работаешь? Вижу твоё строгое лицо уже не в первый раз. Важный заказ или снова твоя прихоть? — Моя прихоть, — отвечает Кавех. — Ничего особенно важного, рисую для себя, практикуюсь. Заниматься зданиями, конечно, интересно, но иногда хочется и над другими вещами поработать. Вот я и работаю. — Он пытался увернуться от каких-то уточнений о том, что же именно оттачивает в своём блокноте, не хотелось говорить Хайтаму о написании с натуры и о том, что он рисует не каких-то людей по памяти, а именно самого Аль-Хайтама. — В тебе проснулся интерес к прекрасному? — Кавех усмехнулся. — Чередование деятельности полезно, исключается возможность эмоционального выгорания, — Аль отложил книгу и внимательно осмотрел соседа на признаки стресса. Кавех старательно избегал различных уточнений и осторожно подбирал слова для диалога, что само по себе ему было не свойственно. — Искусство тоже наука. Над чем работаешь, если это не проекты? Любопытно взглянуть, что у тебя за прихоти. — Я же сказал тебе, — Кавех поворачивает голову на Хайтама, наблюдая за ним, чтобы не потянулся к его блокноту. Он не из тех, кто хватает чужие вещи, но иногда Кавеху было очень сложно понять, что у его соседа на уме. — Чего это ты любопытный такой подозрительно. Да ещё и к моим работам. Я вообще не помню, когда ты последний раз смотрел, чем я занимаюсь. Не похоже на тебя… Кавех действительно не понимал такого интереса к собственной персоне и недавним работам. Не то чтобы он не хотел общаться с Аль-Хайтамом, наоборот, он бы хотел стать с ним ближе, но сейчас это всё выглядело подозрительно. Архитектор ненадолго затих, обдумывая внезапный проснувшийся интерес Хайтама, и мысль, к которой он пришёл, его испугала. Что если Хайтам уже видел, что он рисует в своём блокноте? — Мне кажется, из нас двоих подозрительный только ты, — Хальтам встал, скрещивания руки на груди. — Дергаешься, глазами бегаешь по комнате. Есть что скрывать? — Он прошёл вдоль стола, специально задерживая взгляд на блокноте, миновал его и налил себе воды, подмечая, как напрягся Кавех. Практически встал в позу низкого старта. — Решил изучить феномен Творца и его искусства. Внеплановое собственное исследование. Некий эксперимент. Ты мне ответил не так, как хотелось бы. Так что рисуешь, Кавех? Чем развлекаешь своё воображение? Аль босыми ногами ступал по мягкому ковру. Так мягко, словно тигр ришболанд на одних подушечках лап, пока не оказался совсем рядом. — Людей рисую, — Кавех встал, принимая теперь сидячее положение и двигая блокнот себе за спину, чтобы уж наверняка. — И ничего я не дёргаюсь, не бегаю глазами, как ты говоришь. У меня есть один конкретный собеседник — ты, вот на тебя и смотрю. — Он наблюдает за тем, как плавно и осторожно приближается Хайтам. Его движения и правда сродни хищнику, а Кавех как раз ощущал себя его жертвой, которую загнали в угол и не оставили путей к отступлению. Плохая была идея лежать здесь, нужно было уходить к себе, пока шанс был. — И не обязан я тебе отвечать, как ты хочешь. Не наглей. — Думаешь говорить в моём доме в моём кресле за моим столом о наглости? — Аль приблизился и облокотился на ручки мебели, по сторонам от Кавеха. Теперь он точно был в ловушке, а любопытный взгляд глаз словно гипнотизировал. — По памяти? Людей. Это ведь сложно, воспроизвести всё детально. Тебе никто не помогает в этом? — Академик наклонялся всё ближе и ближе, на уровне глаз Кавеха виднелись ключицы и объёмные грудные мышцы, на которых блестели капельки пота из-за комнатной духоты. — Я не сделал ничего сверх правил приличия, так что не указывай мне лишний раз на то, что я живу у тебя. Я же говорил, что это временно, — глаза Кавеха скользнули по упёршимся в ручки кресла руки Хайтама. Ситуация хуже некуда. — Да, также временно, как зима в Снежной, — хмыкнул академик. — Кто бы мне помогал? Как у архитектора, у меня хорошая память на детали и внешний вид в целом. Я не обязан перед тобой оправдываться. Он старается смотреть Аль-Хайтаму в лицо, но довольно сложно это делать, когда тот приближается почти всем телом. Кавех мельком осматривает его ключицы и грудь, но затем возвращает взгляд на лицо академика. — Бежать от прямых вопросов тоже глупо, Кавех. Так что даю последний шанс сказать правду. Ты рисуешь меня? Зачем? — Так если ты знаешь, что я рисую тебя, зачем разыгрываешь эту комедию? Более того, это значит, что ты смотрел мой блокнот! Я вот не трогаю твои вещи, так зачем ты лезешь в мои? Ты единственный человек у меня под боком, мне удобно рисовать тебя, вот и вся причина. — Я не планировал устраивать допрос, ты сам вынудил своей скрытностью зайти так далеко. Не пойму, почему нельзя просто сказать, что берёшь меня за натуру. Я ведь не против. Хайтам поднёс руку к украшению на ушах архитектора, так красиво сочетающимися с цветом глаз Кавеха, и тяжело вздохнул почти в его губы. — Если ты не хотел, чтобы я увидел портреты, то не оставлял бы блокнот где попало. Он был открыт, так что не вижу смысла в твоих упреках. Я скорее был удивлён тому, как ты меня видишь. Некий бездушный идеал. Это из-за особенности твоего стиля или одежды, скрывающей детали? И почему я обнажённый? — академик достал блокнот, который только что незаметно стащил у Кавеха, и рассмотрел внимательней черты. Это был эскиз некой скульптуры, но не живого человека, хотя и очень умелый, пускай и наспех наброшенными тенями. Хайтам отдал блокнот художнику в руки и стянул верхнюю одежду. Внизу рёбер находились несколько боевых шрамов, небольшие кляксы от химических ожогов на пояснице и небольшая татуировка в виде сокола на груди. — Попробуй написать сейчас. Это тоже часть эксперимента. — Ты не обнажённый, — бросил Кавех. — Твоя одежда слишком облегающая, так что очень хорошо видно рельефы тела. Сначала прорисовывается сам человек, к тому же, чтобы ты не выглядел обнажённым, достаточно будет провести пару линий от подмышек до плеча и на шее — вуаля, твоя облегающая майка, или что это, готова. — Получив блокнот в руки, Кавех укладывает его на колени. Он собирался закрыть сборник своих эскизов, но вдруг Хайтам снял верхнюю часть своей одежды, что архитектора несколько шокировало и ввело в ступор. — Ты… ты что творишь? Не собираюсь я ничего писать, уже нет того настроения, — отнекивается Кавех, тем не менее продолжая смотреть на тело Аль-Хайтама. — Выходит, я не правильно тебя понял, — Аль поставил руки в бока и смерил художника взглядом. — А на что похоже? Кавех застыл, и такая реакция была занятной. Ему понравилось то, что он увидел или наоборот? Что сейчас художник почувствовал, когда Хайтам предложил с присущим спокойствием продолжить его рисовать… — Если мои желания всё же имеют вес в твоей системе ценностей, то я бы хотел оказаться более объёмным на бумаге. Возможно, это станет реальным, если глаза художника сосредоточатся на всём разнообразии форм. Моё предложение не вернёт вдохновение? Я бы разрешил осмотреть необходимые ракурсы. — Академик снова приблизился и присел перед Кавехом. Кажется, он совсем не шутил. — Какой ты вредный, — Кавех цокает и недовольно фыркает, но всё же открывает блокнот, берёт карандаш и, оставив его лежать на страницах, вновь поднимает взгляд на Хайтама. Он внимательно смотрит на его тело, цепляясь за каждую деталь. — Ты тоже не цветок-сахарок. — Ошибаешься, — усмехается Кавех. — Он жёлтый, почти как мои волосы, так что я всё же ближе к этому прекрасному сладкому цветку, чем, например, ты. Хайтам становится на колени, поскольку его ноги уже затекли на приседе. Обычный взгляд Кавеха и взгляд художника очень отличаются. Архитектор становится более собранным и серьёзным, сосредотачивает взгляд на деталях. Хайтаму интересно, ведь таким соседа он видеть не привык, так что это новый опыт не только для Кавеха. — Можешь прикоснуться, если это поможет в работе. Мои мотивы простые — я хочу развеять некие образовавшиеся иллюзии, а ты… Кавех, получил бы уникальный опыт. Думай, предлагаю один раз. — Прикоснуться? Ты что же, решил совсем сегодня не давать мне расслабиться? Я впервые вижу от тебя подобную тягу к моей работе, ещё и раздеваешься, предлагаешь потрогать. — Хоть Кавех и говорит о том, что такое поведение Аль-Хайтама непривычного, сам рукой всё равно тянется к оголённой теперь коже, неприкрытой абсолютно ничем. Наконец его рука достигает цели — оказывается на грудной клетке академика, мягко и осторожно двигаясь по тёплой, даже можно сказать горячей коже. На секунду академик отвлекается на поющую птицу, прилетевшую к открытому окну и слушает её трели. Занятно, что заставляет кроху постоянно двигаться и щебетать: желание жить, есть или желание к размножению. Если задумываться над уровнем сознания птах, то доказанным фактом уже являлось утверждение, что у них существует привязанность. А такое сильное чувство, как любовь? Хайтам, не первый день от роду, до сих пор не знал этого воспетого поэтами романтизма, бабочек в животе, но когда Кавех коснулся его тела мягкими подушечками пальцев, его сердце забилось чаще. — Не думал, что ты способен предложить что-то настолько выходящее за рамки. — Мы ведь учёные. Нам необходимы открытия. Здесь Аль лукавил. Дело было далеко не в простой любознательности и перед любым другим человеком он так просто не разделся. Хайтам чувствовал уязвимость, но она его не пугала. Кажется, Кавех был тем особенным человеком, которому академик доверял. Как бы парадоксально они не ругались в обители. Художник подключает вторую руку и двигается чуть ближе к краю кресла, чтобы удобнее было дотянуться до пресса Хайтама. Его руки нежно и осторожно исследуют открытые участки кожи, как и взгляд необычного цвета глаз. Естественно, Кавех понимает, что ему подобное изучение ни к чему для написания портрета или для того, чтобы сделать несколько зарисовок, но любопытство, азарт и желание коснуться прекрасного тела того, кто тебе небезразличен, упускать никак нельзя. — Я проверю. Твоё утверждение про сахарок. — Хайтам делает наклон вперед, сейчас находясь аномально близко и накрывает губы Кавеха своими. Не встретив сопротивления, он кладёт ладони на талию, большими пальцами нащупывая бедренные косточки. — Ты прав. К цветку больше схож цветом, и ещё вкусом. Тоже сладкий. Кавех смелеет и заходит чуть дальше, а по коже бегут приятные мурашки и тёплые волны, прямиком вниз живота. Ему кажется ненадолго, что он спит и ему всё это снится, но прикосновение к своей талии и бедренным косточкам слишком уж реальные. — Скажи, — негромко произносит архитектор, пока ничего больше не делая своими руками. Они застряли на одном месте, потому что сам Кавех пока не мог отойти от произошедшего только что, — ты специально меня целуешь? Разделся почти передо мной, теперь это. Ты пытаешься соблазнить меня? — Не то чтобы Кавех был против, ведь Хайтам ему симпатичен, но неужели академику он небезразличен тоже? — Или снова будешь прикрываться тем, что это эксперимент? Аль сам не знает, зачем и почему это делает. Кавех ждёт не этого ответа, академик и сам раздражался, когда говорили витиевато, не прямо. Он решился перефразировать. — А в каком варианте ответа я могу рассчитывать на продолжение? — Было ли это манипуляцией? Да. Изначально рассчитывал ли Хайтам план действий? Нет. Думал ли, что будет стоять на коленях перед Кавехом и капельку задыхаться от недостатка тактильности? Нет. Нравилось ли ему всё это? Определённо да. — Исследование строится на множестве доказательств теории… Что сам думаешь? Я могу рассчитывать на благосклонность богов и, главное, на твою? — Продолжение? — щёки Кавеха горят, он определённо точно это чувствует. В голове началась настоящая паника и завертелось столько вопросов, касающихся их с Хайтамом отношений. Может, архитектор и обдумал бы всё тщательно, поразмыслил бы над развитием их романтических отношений, но сложно было это делать, когда полураздетый Хайтам говорит такие вещи. На свой страх и риск Аль действовал спонтанно и обнажил душу стихийно, завидев огонёк надежды напротив. По всей видимости, не прогадал с моментом. Алеющий на глазах Кавех стал признаком благоприятных веяний, взаимности и согласия на нечто, до этого скрывающегося в самых тайных уголках самосознания. Архитектор смотрит молча несколько секунд, выжидая паузу, затем негромко говорит: — Можешь рассчитывать на мою благосклонность, Аль-Хайтам, — его руки тянутся к собственному поясу, который необходимо было снять, чтобы избавиться и от другой одежды. Следом за ним Кавех ловко снимает украшение на шее, наблюдая при этом за своим соседом. Или теперь, когда они стоят на пороге чего-то нового, лучше сказать прямо — возлюбленным? Кавех не знал. Знал только то, что не хочет отказывать. — Только если мы хотим продолжать, я хочу принять душ… сегодня очень жарко, мне надо освежиться. Хайтам поднимается с пола и имеет смелость протянуть к себе Кавеха за талию, обвить своими руками и тоже почувствовать жар человеческого присутствия. — Я могу поставить тебе компанию в этом, — академик наклоняется к изгибу шее и трётся кончиком носа, вдыхая приятный мускусно-цветочный запах. Осторожно пробует на вкус солоноватую бархатную кожу. Оставляет свой поцелуй. — Мне тоже не помешает искупаться, чтобы раньше времени не разочаровать тебя. — Хочешь принять совместный душ? — в голове уже рисуются самые яркие картины их совместного нахождения под струями воды абсолютно обнажёнными и торопящимися из-за желания оказаться в одной постели. Кажется, уже одни эти картины распаляют Кавеха сильнее, но даже они не сравнятся с тем, что делает Хайтам: его слишком близкое дыхание щекочет кожу, а касание языком и поцелуй заставляют вздрогнуть. Рука Кавеха зарывается в аккуратную причёску академика, будто бы вынуждая его задержаться около своей шеи подольше. — Я уверен, ты не разочаруешь… — выдыхает он, глядя на Хайтама. — Пойдём. Архитектор манящий и податливый, что резко контрастирует с образом вредного, упрямого и вечно недовольного соседа. Хайтам думает, что всё это — напускное, барьер и защитная реакция, чтобы не допустить выхода истинных чувств. Сейчас все стены падают, условные враги становятся союзниками и даже больше. Академику нравится прижиматься к Кавеху, но необходимо ещё немного подождать, поэтому он раскрывает объятия и следует по направлению к ванной. Пропускает вперёд и закрывает дверь. — Ты будешь первым, знаешь. Тем, кто увидит меня в естестве, — Аль небрежно избавляется от нижних элементов одежды. Предстаёт перед Кавехом абсолютно нагим и позволяет стать проводником в этот неизвестный, неизведанный мир тактильного наслаждения. — Я рад. Это так правильно. Кавех проходит в ванную комнату, снимает рубашку, а затем брюки. Он подходит к зеркалу, чтобы аккуратно вытащить из волос заколки и распустить их. Академик включает и настраивает воду, берёт Кавеха за руки и сплетает их пальцы. Смотрит туманно из-под постепенно намокающей чёлки. — Правильно? Ты давно думал о таком? — Он прижимается чуть ближе, позволяя своему телу соприкоснуться с телом Хайтама. — Честно говоря, я думал, — первым признался архитектор, не дожидаясь ответа на свой вопрос. — Ни один раз представлял подобное. Мне даже стыдно произносить это вслух, но ты первый подтолкнул меня к тому, чтобы мы сейчас стояли тут и я говорил это всё… Хайтам прикрывает глаза, а его ресницы трепещут. Они находятся так близко к друг другу, соприкасаются животами, от чего член становится твёрже, чем выдаёт настроение хозяина моментально. — Да, ты забрал мои фантазии и заполнил мысли ещё в Академии. Эти чувства утихли после того случая, но когда ты каждый день у меня под носом, сложно себя контролировать, — академик потянулся к полке с ароматическими маслами для купания, вылил содержимое себе на ладони и грудь, а затем прикоснулся к телу Кавеха. Повёл руку к плечу и обратно, завел её за спину. Хайтам прижал художника к стенке и потерся. Вновь припал губами к ключицам, теперь Кавех пах семенами подсолнуха и лавандой. Вода мерными струйками стекала вниз, к их ногам. — Мне потребовалось чуть больше времени, чтобы в себе разобраться. К тому же, твои эскизы поспособствовали продвижению. Так я правда обнажённый или всё же ты настаиваешь на своей версии «прорисовки»? Признание Хайтама в том, что его мысли тоже давно уже заняты Кавехом, сводят последнего с ума. Взаимность ему казалась маловероятной, но теперь эти сомнения развеялись. В голове это всё ещё не уложилось, но внутри Кавех уже ликовал, ему очень приятно узнать, что такой отстранённый и с виду достаточно холодный Аль-Хайтам тоже неровно дышит к нему. — Твои поцелуи в ключицы совсем не помогают принимать душ, — говорит архитектор, а сам при этом чуть приподнимает голову, открывая для Хайтама больше места. — И что значит «твоей версии»? Я не обманывал тебя, когда говорил о прорисовке, но дело тут в другом — я не торопился её делать, как видишь. А я ведь могу попросить тебя и позировать мне обнажённым, теперь это не будет выглядеть странно. — Да? Думаю, я знаю это, — Хайтам продолжил целовать кожу, попутно сглатывая капельки воды. — Это не выглядело странно никогда, но тебе удалось меня удивить. — Ладони скользят по пояснице вниз, к упругим ягодицам и сжимают их. Идеально подходящая граница мышц, возбуждающая сознание. — Они ложатся в руки потрясающе точно, не больше, не меньше, — Аль усмехается собственному замечанию, скользит по ложбинке вниз и касается тугого колечка мышц. — Могу я?.. — произносить это вслух трудно, да и голос уже хрипит от картинки перед глазами. Хайтам как-то не верит, что может продолжать двигаться дальше и переспрашивает. Не заходит дальше, чем ему позволяет совесть. Кавех чуть прикусывает нижнюю губу, когда руки Хайтама сжимаются на его ягодицах. Он укладывает руки на сильные плечи, оглаживая их. — Можешь, — отвечает на скромный вопрос, чуть наклоняясь телом вперёд, чтобы опереться на Аль-Хайтама. Кавех несильно выгибается в пояснице, подставляясь под руки Хайтама и давая ему свободу делать то, что он пожелает. — Только не увлекайся, — сразу же предупреждает, укладывая голову на чужое плечо, целуя мягко в изгиб шеи. Хайтам проталкивает внутрь палец по фалангу и прощупывает стенки узкой дырочки. Он тяжело выдыхает вслух, а его член дёргается и трётся о чужой живот. Выдаёт полностью, с потрохами. — Вау, — ему нравится представший вид, поскольку спина Кавеха имеет потрясающие изгибы. Аль медленно погружается глубже, в горячую темноту тела и делает пару фрикционных действий. — Надо хорошо поработать, чтобы не было в дальнейшем дискомфорта. — Он набирает оставшееся масло и медленно вводит палец внутрь. Двигаться становится свободнее, да и стенки расслабляются и поддаются воздействию. — У меня просьба, — хрипло шепчет академик. — Говори о своих ощущениях. Я не хочу тебя травмировать в первый же раз. Хорошо? Дыхание Кавеха становится тяжелее, но Хайтам осторожен с ним, так что пока никакого дискомфорта он не испытывает. — Ты первый раз с парнем? — спрашивает, выдыхая прямо на кожу шеи, проводя затем языком по ней, собирая капельки воды. — Хотя ты ведёшь себя вовсе не как тот, у кого такое впервые. Варианта два: либо ты из книг каких-то вычитал такое, либо уже имеешь опыт. Признавайся, Хайтам. — Просьба говорить об ощущениях трогает Кавеха, он улыбается. — Не думал, что ты, оказывается, такой нежный. Я обязательно скажу, если мне будет неприятно. После небольшой паузы, Хайтам вводит второй палец и также медленно растягивает. Кавеха интересует его опыт… Но он уже всё сказал. — Я был занят учёбой и не придавал значения таким вещам, поэтому да. Это первый раз, Кавех, — он прижимается губами к его виску. — Во всех смыслах. И я после выпускного много интересовался анатомией, поэтому ты угадал. Различная литература, лёгкие романы дали понимание теории. А ещё, что здесь тебе должно быть очень хорошо, — академик прикоснулся к простате. — Так книги не врут? Аль сделал четыре быстрых толчка внутри и также резко вышел, позволяя чувству опустошения протечь по осознанию Кавеха. — Удивительно, — шепчет Кавех. — Как умело ты применяешь все полученные из книг знания на практике. Я поражаюсь этому твоему умению, правда. А ещё меня поражает, что ты даже читал лёгкие романы, — он усмехается. Пальцы Хайтама, касающиеся его простаты, заставляют Кавеха вздрогнуть и несдержанно застонать, сильнее цепляясь за чужие плечи. Он трётся об Аль-Хайтама твёрдым от возбуждения членом и даже немного разочарованно выдыхает, когда чувствует, что Хайтам вышел из него. — Не врут. — Черт, — Аль сжимает в досаде кулаки. — Надо скорее закончить с душем. Иначе до постели мы не дойдем. — Я тоже об этом думал, но мне сложно противостоять твоим действиям, — Кавех улыбается. Вопреки своим словам, он обхватывает оба члена в кулак и едва слышно стонет, подрагивая от возбуждения и нетерпения. Когда он двигает рукой вниз, а затем вверх, на головке члена появляется смазка, которую Хайтам размазывает большим пальцем по всей площади и толкается бёдрами вперед. Кавех позволяет снова услышать свой голос, когда академик обхватывает их члены ладонью и проводит ею вниз-вверх. — Вот таким, как сейчас, например. Аль-Хайтам всё же отступает, отпуская их возбуждённые органы и приступая к мытью, которое началось и закончилось невероятно быстро. Ему сложно совладать со столь сильными, раскалёнными эмоциями и желаниями. Он наспех вытирает волосы полотенцем, повернувшись спиной к художнику, и минуты тянутся, словно вечность. Кавех же не так торопился: он взял в руки мочалку, вылил на неё ещё немного того геля, которым до этого измазался Хайтам, а затем начал растирать по своей коже. — Иди пока, я тоже скоро подойду. Или хочешь посмотреть? — в голосе слышится лукавость, явно ведь дразнит. — Издеваешься? Ещё и медлишь, — академика итак уже бьёт крупная дрожь, которая отдаётся пульсацией внизу живота, так ещё Кавех пытается его добить своей игрой-флиртом. — Я буду ждать тебя в спальне. Приготовлю что-нибудь вместо масла. Аль обматывает бёдра полотенцем, через которое выпирает внушительный бугор, и выходит из комнаты. Как же ему сейчас жарко и сложно соображать. С минуту академик просто пытается успокоиться и ходит туда-сюда по комнате. Затем выдыхает и ищет вазелин в ящиках. Кто мог подумать, что всё закончится этим.