Love is...

      Жан мог с уверенностью сказать, что влюбился в Микасу с первого взгляда и так крепко, что спустя семь лет он ещё питал к ней чувства. Скорее он привык к этой любви, научился с ней сосуществовать и лишь наблюдать за Микасой со стороны. Он давно понял, что не сможет рассчитывать на что-то сверх. Он привык и смирился, эта тема даже перестала болеть и не давать ему спать по ночам, заставляя всё время проводить в пустых размышлениях об их невозможной совместной жизни. Скорее небо упадёт на землю. Но в целом, его устраивало и это. Важнее знать, что он никогда не давил на Микасу, поэтому совесть перед ней чиста. Она ему всё ещё доверяла и принимала. А уж со своей любовью он как-нибудь разберётся сам.       За окном раскинулась тихая и безмолвная темнота. Жан встречал очередной вечер в одиночестве, если не считать книгу, которую одолжил Армин. Весьма сносный роман, если читать с закрытыми глазами. Но Жан всё равно продолжал бездумно бегать глазами по строкам, пытаясь отвлечься от вернувшейся волны навязчивых мыслей. Тут всё хорошо: у героев идеальная любовь, детская мотивация и проблемы в отношениях решались по щелчку пальцев. Хотелось бы, чтобы и в жизни так было. Но возвращаясь к жизни… всё было так себе. Куча проблем.       Сегодня в штабе немного людей: вроде как осталась Ханджи, свора новобранцев и… Микаса. Жан снова не мог перестать о ней думать. Нет. Он привык. Он смирился.       Резь в глазах усилилась от плохого освещения и дурацкого шрифта в книге. Жан полез в карман, достал любимые конфеты с посланиями, надеясь, что хотя бы сладости помогут. Развернул медовый кусочек и отправил в рот. Взглянул на послание внутри, как-то обессиленно и в странной, иррациональной надежде. Надпись гласила: «Любовь это… самая драгоценная вещь, которую ты можешь дать». Пару мгновений потупив взгляд в бумажку, Жан снова стал пялиться в книгу, но больше не читал.       Дать-то можешь, но никогда не можешь ждать чего-то в ответ. Наверное, Жан уже и не ждал: давно отдал безвозмездно.       Он закрыл мягкую обложку и отложил книгу. Руки сами потянулись к ушам, намереваясь их привычно закрыть, не давая окружающему миру проникнуть в его мир. Он почти свернулся калачиком на своей кровати. Тихо. Одиноко. До противного одиноко.       Жан не привык жалеть себя, но иногда хотелось просто расплакаться как ребёнок. Проблемы складировались на плечах одна за другой, уже спина начала трещать. Только решишь одну, сразу появится другая. Давила ответственность: их, разведчиков, осталось совсем немного. Он должен был что-то сделать, помочь Парадизу, принять участие… а сил не было. Хотелось сбежать домой, к маме. Чтобы снова ярко светило солнце, стул на кухне позволял болтать ногами, когда сидишь на нём, а вокруг круглый год пахло бы летом или новогодней ёлкой. Сейчас пахло только смогом и иногда терпкими сигаретами, которые Жан курил, стоя у окна или где-то на крыльце. Да и мир стал тусклее. Всё почти окрасилось в серый, такой же яркой осталась только кровь.       Когда слёз стало меньше, он сел на кровати. Некоторое время смотрел в стену напротив, прислушиваясь к своему дыханию. Хватит себя жалеть, Жан. Повзрослей наконец, у тебя нет времени плакать.       Хотя очень хотелось. Он вытер мокрые щёки, молчал и шумно дышал. Собрался с силами, пригладил растрёпанные волосы.       Тишина комнаты разорвалась стуком в дверь. Жан сразу ожил, сильнее затёр глаза, надеясь скрыть следы слёз. — Входите, — бросил он, готовясь, что Конни опять что-то от него понадобилось. Он и так за вечер зашёл уже четыре раза.       Но из тёмного коридора показалась Микаса. Её привычно-безразличное лицо то же, но Жан различил в нём нотку обеспокоенности. — Привет, не беспокою? — отстранённо произнесла она, остановившись на пороге. — Нет, проходи, — Жан ответил совершенно спокойно, будто не плакал пару минут назад как дитя.       Микаса что-то говорила, Жан внимательно слушал, но не может никак вникнуть в суть её слов. Она говорила, кажется, о доверии, пыталась структурировать разрозненные мысли, но у Жана в голове и без того была каша. Он смотрел, как свеча на столе мягко освещала её бледное лицо тёплым светом. Следил за линией изящных, но крепких плеч, пока она сидела на кровати рядом, нервно сжимая в руках красный шарф. Такой ему ненавистный, она зачем-то принесла его с собой. Жан не любил этого гадкое напоминание о собственной несостоятельности. Жан пытался понять нить мыслей Микасы, но никак не получалось. Было душно, и будто её голос давил на череп, звонко отскакивая от стенок, эхом двоился в голове.       Он с трудом извлёк из общего потока мысль о том, что она сомневалась в Эрене. Рот Жана самостоятельно произносил слова о долге и её собственной жизни, и он не мог понять, о чём сам говорит. Мысли путались ещё сильнее, будто он разучился понимать слова. Но Микаса смотрела на него будто с надеждой — хотя он не уверен, что смог сохранить ясность зрения. Что он только что сказал?       Вопрос проносился в голове всё чаще по мере того, как Микаса становилась ближе. Она привлекла Жана к себе, обняла крепко-крепко. Если Жану не изменял хотя бы слух, то он слышал её робкие всхлипы. Он, вроде как, должен был оценить важность момента и близости, но получалось с усилием. Жан чувствовал тепло её тела, то, как она мягко к нему прижималась, сам находил в себе силы погладить её по голове и спине. Сердце бухало шумно и тяжело.       А потом снова тихо. Больше не одиноко.