Диспансер

Мы бежали от чего-то, уже очень долго. Я мало помню, что происходило до этого момента, лишь только одно — чувство тревоги, что через пару часов нас начнут искать и будут прошаривать весь лес, до каждого кустика доберутся. И лес этот был густой, без каких-либо признаков людей. Ни шума дорог, по которому мы так скучали, ни банальных фонарей, которые висят возле домиков охотников. Мы не знали, что нас ждет дальше, только бы убежать как можно дальше. Ветер стал резать лицо, как будто на встречу мне шёл дождь из маленьких игл. Ровный частокол из сосен надменно возвышался, не давая продохнуть от давления. Голову словно сжимали тисками, заставляли повиноваться, остановиться? Кажется лёгкие уже перестают работать, я начинаю задыхаться, перед глазами белеет, звук топота по листве стал намного тише, как будто в уши засунули вату. Ноги подкашивались и я вообще перестала бежать, как будто забыла как это делается. «Это же как во сне, когда убегаешь от кого-то и не можешь даже сдвинуться с места! Может мне и нечего так бояться?», — подумала я про себя. Тут же, словно внезапная тьма, от которой я и бежала, наконец настигла меня, совершенно молниеносно. Тело сковала такая невыносимая боль, что через секунду я проснулась в холодном поту. Перед глазами продолжали мелькать длинные чёрные стволы деревьев. Очнулась в больничной палате, надо мной стояли родители, глубоко вздохнув, я стала включаться в реальность, пытаться сообразить зачем те пришли. Их лица были хмурые, глаза метались по комнате лишь бы зацепиться за что-нибудь, но только не на меня. Мама будто сейчас заплачет, но держалась из последних сил. Это продолжалось уже в течении полторы недели. — Что-то случилось? Почему вы здесь? — Ничего хорошего. Опасения врачей оказались правдой, эта болезнь неизлечима. Но почему именно с тобой… Они сказали, что ты возможно всю жизнь проведешь в больничной палате! — чтобы не показать ту степень отчаяния, отец прикрывал лицо рукой, а мама то и дело незаметно подтирала слёзы платочком. До этого я не понимала, какого жить людям, прикованными к одному и тому же месту — и не понимаю до сих пор. Ведь я не чувствовала себя как-то иначе, если бы я болела, я бы точно это заметила. У меня ничего не болело, голова не кружилась и кровь из носу не шла, «может я здорова?» — промелькнуло ненадолго в голове «может они ошиблись?». Ни мне, ни родителям так и не сказали чем я больна. Казалось бы, к чему именно сейчас эта врачебная тайна. Это напрягало. Так и тянулись дни за днём, пока от бесполезных обещаний все не перешли резко к делу. Нахождение моё здесь было утомительным. Не происходило абсолютно ничего интересного. Пару раз ко мне заглядывали и другие лечащиеся дети. Особенно хорошо мне запомнилась девочка с мандаринами, с такого же цвета волосами. Уж очень она была жизнерадостная, как лучик света. Стоило ей уйти, как в моём мире всё заволокло тучами. Оставаться здесь я больше не желала. У меня даже были попытки сбежать, от монотонных речей меня уже тошнило, да и больной я себя не считала. Было решено уйти под шумок. Наблюдательности мне не занимать, я знала и когда проверяют палаты ночью, и когда отделение, вообще, остаётся пустым. Проще говоря, охрана здесь была никудышная. Ну и как только наступило нужное время, открыла окно и слезла по трубе. Оставалось последнее перейти через ограждение — как будто для этого дела, рядом с забором росло дерево, стоило зацепиться за ветку и перекинуть ноги через ограду, и всё — вот она свобода. Ночь была светлая и тихая, изредка в окнах горел свет. На тот момент меня не волновало ничего, на душе было легко и свободно. Я шла через парк, рассматривая водную гладь, до рассвета оставалось часа три, — «А чего я буду торопиться?», — подумалось мне, — «Я выиграла для себя свободное время, когда могу делать всё, что захочу!». Улыбнувшись своим мыслям, я направилась в круглосуточный магазин. От больничной еды уже тошнило, лишь мысль о ней заставила поёжиться. Ну не смогла я пройти мимо полки с шоколадками, уж очень сильно я его люблю. Денег с собой было немного, так что, купив того, что было запрещено, отправилась путешествовать дальше по городу. Только я не учла одного, когда решила просто прийти домой. Все спохватились, всполошились, и я снова оказалась в своей палате. А потом возможности сбежать оказались минимальны, меня перевели в красную зону. За время проведенное здесь, в меня капали капельницы, делали уколы с какими-то препаратами, запретили сидеть в телефоне. Вплоть до того, что когда я выкрала его, для того чтобы позвонить родителям, мне запретили делать и это. В один из дней, я снова выкрала телефон, это было сделать довольно легко, похоже в приоритете у смотрящих было не столько смотреть, чтобы мы не использовали телефоны, а больше смотреть чтобы мы не выходили за свои зоны*. В итоге телефон мне был нужен для того, чтобы записать название препарата, которым меня пичкали и найти для чего он нужен в интернете. Когда пришло время процедуры, ко мне пришла стажёрка и не сразу убрала ампулу от меня, в предыдущие разы капельницу мне ставили другая женщина, на лет так двадцать старше этой. Мне пришлось около десяти минут держать в голове название этого препарата, если бы я забыла, все бы пошло насмарку. Как только стажёрка исчезла из поля моего зрения, я быстро записала на клочке бумаги название и стала ждать ночи. Ночка выдалась нервной, случилось какое-то всполошение. Скорее всего кто-нибудь да умер, эти громкие тележки возили с этажа в морг и обратно раз восемь, так точно. Да, это было совершенно не моё дело, но напрягало знатно. Как только шаги охранника ушли далеко влево, я достала из-под матраса телефон. Интернет тут был, но очень слабый, но его хватало, чтобы загрузить страницу в яндексе. Я стала вводить это чудное название: «Pharsolosionstium»** — Что? — вроде, я сказала это почти бесшумно, но мне казалось, что слышала это вся больница. Под видом недешёвых лекарств мне кололи обычные витамины. Там был и кальций, и витамины А, В. Но ничего из того что нам говорили про самые новейшие и сильные лекарства. — Что за развод? Получается я была права. Не могут человеку с неизлечимой болезнью колоть обычные витамины. Надо обязательно рассказать об этом родителям, может они меня как-нибудь вытащат отсюда! Спустя четыре дня, они как раз пришли навещать меня. Родители просто светились от счастья. Неужели они тоже догадались, что я не болею и хотят забрать. Как только они подошли, я начала рассказывать всё что знала, нельзя было терять ни минуты нашего драгоценного разговора. Но какого было моё удивление, когда вместо ожидаемых слов они сказали: — Ты чего? Врачи умные и образованные в своём деле люди. Они не могут так сделать! — и вот он, бесстыдный удар ножом в спину. Оборвавшаяся в пропасть мечта тянула меня за собой. Эмоции смешались, но одну я прочувствовала как никогда остро — обида, на родителей, судьбу. А может и не то, не другое надо винить? От безысходности я заплакала. — Посмотрите, пожалуйста посмотрите! Здесь написано название лекарств. Вот, сейчас, я их гуглила, посмотри, мам, они не для моего случая. Неужели вас не напрягает, что вы, в коне концов, даже не знаете моего диагноза? — Доченька, не плачь, пожалуйста! Мы все понимаем, что для тебя такая новость — шок, и ты не хочешь здесь находиться, но может быть ты всё-таки что-то перепутала? Не плачь, пожалуйста! Иначе я сейчас тоже заплачу. Лучше посмотри что у меня в руке. — И что это? Как обычно, ваши обещания, что я поправлюсь! — Нет, ты едешь в диспансер, в котором тебя точно поставят на ноги! Там лучшие доктора. Они делают лучшие лекарства, и сделают и от твоей болезни, похоже, что она уже излечимая! — мама попыталась как можно правдоподобнее улыбнуться, но у неё очевидно не выходило. От слов доктора и больницы меня уже тошнило, это въелось мне в голову, да и еще то, что меня увозят в какой-то диспансер, не пойми куда и без родителей. Истерику было уже не унять. «Мне никто не верит. Родители не хотят меня слышать! ***». Я совсем отчаялась. Ещё несколько дней, до отлёта, я пыталась принять свою судьбу, но не смогла.