Без любви жить легче… Но без нее нет смысла

      Хайтам уже устал от Каве, честное слово. Жить с ним было тяжело, ладить с ним было тяжело, и Хайтам просто устал от того, как много Каве вокруг. Даже когда его не было дома, пространство было наполнено его следами и очищено от следов самого Хайтама: чистая кухня, чистая гостиная, небрежно прикрытая дверь в комнату, в которой Каве жил. Хайтама вечно подбивало подсмотреть, но он не шёл на поводу у своего любопытства и просто закрывал дверь, а на следующий день они из-за этого вздорили. С Каве можно было поругаться по любому поводу или вообще без него. Когда Хайтам находил карандаш на диване в гостиной или блокнот, небрежно оставленный на подоконнике, или пухлую книгу в библиотеке, которая точно не принадлежала Хайтаму, — что-то в его голове щёлкало. Он почему-то злился. Словно Каве пытается занять пространство Хайтама, даже не находясь рядом, и да, Каве было слишком много, даже когда он не находился рядом.       Когда Каве был дома, становилось ещё хуже. Каве был красив. Красив в легкомысленном наряде для бара, красив в повседневной одежде, в которой ездил в город по делам, и красив в растянутой футболке, с наспех заколотыми как попало волосами. Каве был красив утром, днём и вечером. Взгляд всегда цепляется за него, и что бы Каве ни делал и ни говорил — Хайтам принимал это, с лёгким недовольством, иногда с руганью, но принимал.       Хайтам никогда не стремился к тому, чтобы жить не в одиночку: ему хорошо было с книгой и тем, как мысли текли сами по себе, без лишних отвлечений, без лишнего шума. Он не страдал одиночеством, он наслаждался им. И Хайтам не мог отказаться от своего решения, он никогда не сдавал назад, не мог легкомысленно сказать: «знаешь, я передумал, возвращайся к Тигнари» — но первые недели это крутилось в голове. Потом Каве стал показывать вещи, к которым Хайтам не знал, как относиться. Каве стал заботиться о Хайтаме, это было очевидно. Он вытаскивал одну претензию за другой, о том, как Хайтам жил, про его привычки, про то, как он ест, про рутину перед сном, про всё на свете — и бросал их в Хайтама, как ни в чём не бывало. Бросал, а потом предлагал решение. «Ты нормально не ешь вечером — вот утром и тупишь!» — и стал заказывать ужины, и с них откладывать что-то Хайтаму на завтрак. Меньше тупить по утрам от этого Хайтам не стал, но ощущения от жизни словно стали приятнее. Хайтаму было нормально и с обычным растворимым кофе, а потом Каве приготовил какой-то хитрый в турке, которая без дела стояла у Хайтама на верхней полке год уже третий, — и всё, не так хорош стал на вкус растворимый кофе. Каве вошёл в его жизнь и показывал миллион удивительных вещей, до которых Хайтаму раньше не было дела. И Хайтам стал привыкать к тому, как выглядела его жизнь с Каве.       Хайтам был очарован игрой, которую Каве принёс для них, и после того, как они сыграли несколько партий, присмотрел тоже пару вариантов, которые можно будет купить к случаю. Но не торопился. Он чувствовал себя не уверенно там, где Каве было хорошо, а игры определённо ему нравились. Каве был вне себя: он был задорным, весёлым, довольным и красивее, чем когда-либо. Хайтаму было приятно и тяжело смотреть.       Наконец, витражи. Витражи всё поменяли. Это было мучение — смотреть на эти куски стекла и пытаться сконструировать представление о том, как это будет выглядеть в итоге. Но Каве был так хорош в тот день: он получал, что хотел, он выглядел победителем, он выглядел счастливым. Он повёл Хайтама в библиотеку вместо всех мест в мире — потому что Хайтам любил тишину и книги. И сам застрял на кресле у подоконника, прогнав толстенькую книжку в пятьсот страниц почти до конца за это время. Как-то этот день показал Хайтаму, как ещё всё может выглядеть. Как они с Каве могут выглядеть.       Хайтаму всегда было сложно набраться смелости, когда дело касалось Каве. Потому что Каве выглядел и вёл себя независимо, вопреки своему бедному положению. Он мог сказать: «Да? Ну, и пожалуйста, я уезжаю!» — и в тот же вечер уйти с чемоданом. Если бы Хайтам оступился и подошёл к этому неправильно, Каве бы отверг его на месте и без сожалений, и они бы никогда не вернулись к тому, как было до этого. Так что да, Хайтаму нужно было много смелости, и он обдумывал эти шаги двести раз перед тем, как что-то сделать. А Каве всё это игнорировал и смотрел на Хайтама, словно тот с другой планеты. Хотя было бы странно отрицать, что у Каве тоже были какие-то чувства к Хайтаму, верно? Он ведь заботился о Хайтаме, и тот вечер, о котором они вслух не вспоминают, был, он всплывал у Хайтама в памяти каждый раз, когда Каве снова выходил в узких брюках. Он не был каким-то извращенцем, он не использовал эти воспоминания, чтобы погладить себя, но это то, как работали ассоциативные ряды: Хайтам видел Каве в этих брюках — это было красиво, Хайтам не мог перестать смотреть, и мысль сама дорисовывала картинки из прошлого. Каве вечно говорил про красоту, ему хотелось, чтобы всё вокруг было красивым — под стать ему самому. А Хайтаму было достаточно просто смотреть на Каве.       Когда он предложил приодеться для вечера, он не ожидал, что это так хорошо сработает. Каве просто испытывал его терпение: он был так хорош собой, разрез лёгкой ткани давал посмотреть на плотные мышцы спины, показывал то, чего Хайтам не успел увидеть раньше. Каве был хорошо сложен, у Хайтама ещё не было шанса взглянуть на Каве поближе, но было очевидно, что он держит тело в форме, всё было так идеально сбалансировано: мышцы мощные и подтянутые, но ничего не выпирает, не развито больше, чем другое, просто хороший тонус. Хайтаму казалось, что если Каве ляжет и правильно выгнется, и лениво потянется — форма тела уляжется в золотое сечение, настолько он был красив. Конечно, его пальцы не удержались. Каве был так растерян, так смущён. Хайтам искренне переживал, что сделал что-то непоправимое, но ещё не терял надежду. Он использовал хитрость, которую берёг как раз для такого случая — он попросил Тигнари поговорить.       Они встретились в кафе рядом с работой Тигнари и первое время бродили вокруг нужной темы, потому что и тут — Хайтаму потребовалось немного решимости. Тигнари выглядел добрым и отзывчивым человеком, но Хайтам ещё не знал, как он отреагирует на такие темы и даже саму просьбу помочь. В конце концов, Хайтам спросил:       — Как Каве? Я извиняюсь, если он мешает тебе эти дни.       Тигнари немного поизучал лицо Хайтама, а потом с улыбкой ответил:       — Он мне не мешает. Он больше об этом заморачивается, чем я, честное слово. Но то, что он так резко сбежал от тебя, наводит на некоторые вопросы. Что ты сделал тогда в ресторане?       Его лицо выглядело хитро, и Хайтам догадывался, что Каве, конечно, ничего исчерпывающе не объяснил. Странно. Хайтам думал, они близкие друзья.       — Признался ему в чувствах.       Брови Тигнари прыгнули вверх в удивлении, а потом всё его лицо засветилось.       — Я так и знал! — воскликнул он. И с самой самодовольной улыбкой продолжил. — Так как я могу тебе помочь?       — Мы уже долго жили вместе, если так посмотреть, но я так и не нашёл к нему подхода. Кроме того, что всё должно быть аккуратно, убрано и красиво — у меня и идей никаких нет.       Тигнари засмеялся.       — Да, это точно. Но ты чего хочешь вообще? Потому что Каве в ужасе.       — Я сказал, что поухаживаю за ним. Наверное, он ждёт, что я вообще не угадаю. И он прав. Мне кажется, я предложил ему уже всё, что мог, и он не оценил ничего из этого.       Лицо Тигнари становилось всё хитрее.       — Так… А как давно он тебе нравится?       Хайтам посмотрел на Тигнари с лёгким осуждением. Он не для того пришёл, чтобы себя компрометировать. Но может, это поможет делу…       — Когда учился в университете. — Тигнари охнул. — Где-то там, где пришлось отклонить его заявку. Не из-за заявки, конечно, просто мы учились рядом, я много видел его вокруг университета. Вот как-то он рисовал на заказ, чтобы помочь женщине собрать денег на билет в другой город.       — Да, похоже на него.       — Каждый день что-то новое. Я был очарован тем, что он такой добрый человек. И к тому же красив.       — Ого! — Тигнари тихонько засмеялся. — Так ты предложил ему жить с тобой, потому что он тебе нравится?       — Да. Есть гипотеза, что мне просто не надоедает на него смотреть.       — Немного жутко. Ладно, я понял, о чём ты. Ты позвал его к себе жить, дал денег, дал работу, справляешься с его заморочками — а он испуганно бежит ко мне на диван. Осмелюсь предположить, что всё это было не особо романтично.       Хайтам отвёл взгляд.       — Ну, да, — весело продолжил Тигнари. — Единственный секрет Каве, простой до боли, в том, что он романтик. Это во всём прослеживается от выбора профессии до бытовых привычек. Ты пытаешься закрыть его базовые потребности, а ему это не нужно. Он такой человек, кто может спать на привокзальной лавке, а на следующий день, блистая, делать свои великие дела. Я вот, например, не могу жить в таких условиях, в которых он оказывается, и он сам может помочь себе. Я знаю, как это звучит, учитывая, что он в долгах и без жилья, но поверь мне, он не пропадёт. То, чего он хочет, — это романтики, самых глупых жестов, которые не годятся ни на что другое. Жесты, единственная цель которых — показать симпатию. Вот и ухаживания. Нужно что-то такое, что будет говорить: я делаю это только для тебя, потому что ты мне нравишься, в этом нет для меня никакой выгоды. Ведь если быть честным… Ты даже не в его вкусе, его тип — отбитые мудаки. Которые наплетут про все богатства мира и украдут последнюю купюру в твоём кармане, и исчезнут наутро. Звучит так себе, но они дают Каве главное: комплименты, внимание, любовь, они носят его на руках и обещают ему всё, чего он захочет.       — Но они ведь не могут этого дать, — сурово сказал Хайтам. И сам закончил фразу в своей голове: «а я могу».       — Не важно, могут они или нет, они красиво рассказывают. Может, тебе тоже нужно научиться красиво рассказывать.       Тигнари весело откусил пирожное, и пару минут они сидели в полной тишине, пока Хайтам обдумывал сказанное. Тигнари доел пирожное и добавил:       — Если тебе интересно, я думаю, ты ему нравишься. Не смотря на то, что не попадаешь в типаж. Но не факт, что так, как тебе бы хотелось.       — Что это вообще значит? — Хайтам нахмурился, а Тигнари легкомысленно улыбнулся и пожал плечами.       — Кто знает…       Он знал, очевидно, но решил не делиться. Что ж… Хайтам сам узнает. Его достаточно поддержала эта идея: может, пока не так, как Хайтаму бы хотелось, но это будет так. Или по крайней мере, он сделает всё, чтобы это стало так, как ему хочется.       Совет Тигнари был прямой, но не особо помогал. Хайтам мог подставить под это описание буквально что угодно. Хайтам так плохо представлял себе, что такое романтика, что пошёл даже читать об этом в интернете. Он пошёл дальше и даже спросил у Сайно. Сайно сквозь смущение рассказал, как Тигнари принёс кофе ему на работу, когда он больше всего в этом нуждался, и Хайтам понял, что ничего толкового от Сайно не услышит. С другой стороны, это напомнило ему, как Каве делал подобное: делал что-то такое, что точно нужно было Хайтаму, но что он ещё даже не до конца осознавал. Ухаживал, значит…       Интернет тоже не помогал. Главное, что Хайтам понял, — понимание романтичных жестов у каждого своё, и нужно ориентироваться на то, что любит партнёр. Хайтам чувствовал, как дрожь смущения бежит по телу от простой идеи назвать Каве своим партнёром. Он решил отталкиваться от того, что точно знал о Каве — от его любви к красоте. Сам Хайтам плохо понимал, что делало вещи красивыми, стильными и приятными глазу, и что из этого считается эстетичным, высоким искусством, а что — второсортным. Были общепринятые красивые вещи, верно? Закатное солнце, цветы, крылья бабочки, искрящиеся в солнечном свете снежинки, витражи (Каве много говорил про витражи). Хайтам не торопился и просто изучал вопрос, пока Каве не успокоился, и не вернулся, снова не начал бренчать ночью на кухне, снова убирать все вещи, которые Хайтам оставил на видном месте.       Хайтам хотел ещё подождать, не хотел давить, но Каве, наконец, принёс готовый макет. Каве работал над ним столько времени, и не зря. Хайтам легко узнавал очертания своего дома, все его любимые места были там, всё выглядело умиротворяющим, и весь дом словно светился из-за того, какие Каве сделал акценты: все эти его витражи, рассеянные источники света, даже стеклянную штору он приспособил так, чтобы она отражала свет — и рассеивала по кухне. Это был идеальный план, Хайтам уже мог увидеть себя в этих комнатах, это ровно то, что Каве обещал, сидя на диване в гостиной в памятный вечер с вином: «Я сделаю всё хорошо. Тебе будет здесь хорошо». Хайтам уже мог это почувствовать. Каве сидел рядом и смотрел в нервном ожидании, он ждал этого так же долго.       — Да, всё отлично, — сказал Хайтам с улыбкой и пожалел, что не был до конца честным, не сказал то, что было в его голове — идеально.       Каве гордо выпячил грудь и блистательно заулыбался. Он был горд собой, и это было заслуженно.       — Отметим? — спросил он с энтузиазмом, и Хайтам кивнул. Подумав, попросил:       — Не уезжай сразу.       Каве отмахнулся:       — Макет — это полдела, нужно ещё столько всего согласовать и договориться, и…       Хайтам не мог его больше слушать. Было столько эмоций, Хайтам не имел представления, что с ними делать. Он был рад, но ему было и грустно. И аж щемило в груди от того, как хотелось обнять Каве, поцеловать его губы, уговорить остаться — и жить в том красивом доме, который он придумал. Продолжать жить вместе.       Каве снова ходил по дому Хайтама, почти как раньше, только не вымученный вечной подгонкой своих идей под желания Хайтама. Вместо этого он искал новый проект, который его увлечёт, и формировал предварительные данные для портфолио. Каве с нежной улыбкой говорил: «Твой дом — достойный проект, я буду рад им хвастаться, когда он будет закончен!» Хайтама, очевидно, это задевало больше, чем было уместным. Он сам уже внутренне насмехался над собой: и за свои чувства, и за нерешительность, и за то, как позволяет всему просто идти, как оно идёт.       В конце концов, Хайтам зашёл в цветочный по дороге с работы. Его встретила дружелюбная девочка, только выпустилась из института, сразу видно, полна энтузиазма. Хайтам ей сказал:       — Мне нужно что-то красивое. Стильное. Утончённое.       — О, у вас знающая девушка? — девочка по-доброму рассмеялась. Хайтам хмыкнул.       — Что-то вроде. Мне нужно произвести впечатление.       — А как с бюджетом?       — Я же сказал, что нужен утончённый букет, при чём здесь деньги?       — Я вас поняла!       Она минут пятнадцать ходила и собирала цветы в охапку, аккуратно их выкладывала, скрепляла, заворачивала в специальную бумагу. Хайтам ничего не понимал в цветах, он не знал, красиво ли это, но букет был приятным. Хайтам взял его с собой и чувствовал себя очень глупо, когда приехал домой. Каве сидел в гостиной и чиркал в блокноте, он бросил приветствие, не отрываясь от листа, и выглядел искренне удивлённым, когда Хайтам протянул ему цветы.       — Это ещё что? — недоверчиво спросил Каве.       — Это для тебя, — Хайтам спешил избавиться от букета, но Каве не спешил его брать.       — Для меня? По какому случаю?       — Для цветов не нужно случая, — уверил Хайтам, — это просто знак внимания.       Он так прочитал в интернете. И чёрт возьми, он надеялся, что интернет его не обманул. Каве смягчился и взял букет, честно его оценивая и, кажется, он остался доволен. Светлые цветы смотрелись хорошо рядом с его лицом, светлыми же волосами. Он даже улыбнулся, и Хайтам ушёл к себе удовлетворённым. Если он продолжит в том же духе, то словит сердечный приступ раньше, чем добьётся каких-то результатов: как люди справляются с этим волнением?       Хайтам сидел вечером и думал над следующим шагом, хотел сделать что-то особенное, хотел позвать Каве на свидание. Каве с растрёпанными волосами пришёл с улицы и спросил:       — Это ведь целый участок с домом. Наверняка, где-то здесь есть сарай или что-то вроде?       — Есть, — Хайтам кивнул.       — Супер! Мне нужен твой сарай!       Хайтам показал, как добраться, и Каве, довольно кивнув, приказал:       — Иди обратно, нечего подсматривать!       Было ли Хайтаму любопытно? Конечно. Но он может взглянуть и позже… Когда Каве снова вернулся в дом, Хайтам уточнил:       — У тебя есть какая-то деловая одежда? Костюм или…       — Что-нибудь найду. Зачем?       — Хочу сводить тебя кое-куда.       Каве задумчиво хмыкнул, но согласился, и так их диалог снова прервался. У Хайтама не было столько времени, чтобы снова играть в такие настолки, как та, что лежала у Каве в комнате, и у них не было, на самом деле, никаких общих дел, кроме этого и ужинов, так что Хайтам выдумал повод.       — Давай кино посмотрим? — сказал он в один из вечеров, и Каве застыл, смотрел на него снова, как на чокнутого.       — Не сойдёмся во вкусах, как пить дать, — он сказал. — Но можно попробовать. Что будем смотреть?       — Ты выбирай, — легко сказал Хайтам, и Каве налегке уселся перед телевизором, листая каталог.       — Ладно, как тебе Макбет?       — Я не люблю Шекспира.       — Ты никакую художку не любишь, — Каве закатил глаза. — Ладно, давай вот этот? Тут что-то про рыцарей и королей, написано, что на реальных событиях, но мы-то знаем! Разрешаю тебе ворчать про исторические неточности!       Хайтам даже улыбнулся. Такой расклад его более чем устраивал. Или ему так только казалось. Он не говорил всё, что приходило ему в голову, иначе пришлось бы на паузу ставить, но иногда бросал что-то. А Каве со смешками кивал, и так до финала, а потом Каве расплакался, да так честно. Хайтам только тогда понял, что вообще не мог себе раньше представить, что Каве плачет, как это будет выглядеть. Он поверил Тигнари и сам тоже так думал про Каве: что он вынесет любые жизненные невзгоды и будет выглядеть легко, а тут он рыдал над дурацким фильмом. Фильм даже не был особенным, он был простым, не особо изысканным. Хайтам очень старался не болтнуть лишнего, но всё равно спросил:       — Почему конкретно ты плачешь?       Каве повернулся к нему лицом и выглядел по-настоящему раненым.       — Его предназначение! — Хлюпая, объяснял Каве. — Ему так и не удалось выполнить!       Хайтам не понимал. Он был сторонником идеи о том, что ты сам строишь свою судьбу, тебе не нужно разрешение или готовый план от вселенной, какая тут может быть трагедия? Но для Каве в этом точно что-то было — личное, важное. Хайтам растерялся и придумал только взять Каве за руку, а тот с не утихающими слезами сжал её в ответ. Фильм был оправдан в глазах Хайтама в этот момент, время на него было оправдано. Он и представить не мог, что Каве может так растрогать что-то настолько приземлённое.       Через несколько дней Хайтам приехал с работы в середине дня, он уже был раздражён, но ещё не слишком, и с порога бросил:       — Одевайся.       Каве лениво потянулся и уточнил:       — Костюм?       — Да, костюм.       — Окей.       Каве в машине игриво спросил, куда они едут, и не удивился, когда Хайтам не ответил. А когда вышли напротив музея, то даже улыбнулся. Это грело Хайтама.       — Ты знал, — хитро говорил Каве, — что в музей можно и в обычной одежде ходить, не в официальном?       — Знал, — уверил Хайтам. — Я просто хотел посмотреть на тебя в костюме.       Он почти пожалел, что сказал. Каве напрягся, казалось, снова смутился, что-то снова было не так. Хайтам попытался ещё раз:       — Чтобы мы не выглядели, как с разных планет.       Казалось, что эта идея показалась Каве удовлетворительной, и они двинулись внутрь. Каве знал, куда идти, знал, куда смотреть, знал, что сказать. И Хайтам просто ходил рядом с ним, следуя за его руками взглядом, и удивлялся, как органично Каве выглядел в музее. Ему самое место в роскоши.       Они застряли в одном из залов, потому что Хайтам осматривал мозаику. Не то чтобы он видел это впервые, но Каве рассказал про само полотно, про сюжет, добавил пару деталей про материалы — и словно мозаика стала даже выглядеть по-другому.       — Ты занимался таким? — спросил Хайтам.       — Мозаикой? Да, ещё в университете.       Хайтам усмехнулся.       — Есть ли что-то, чего ты не умеешь?       — Держать себя в руках, — Каве игриво вытащил кончик языка, чтобы тут же спрятать.       Каве выглядел прекрасно, он был увлечён, он ходил до тех пор, пока работники не стали подгонять к выходу.       — Я рисовал эти своды столько раз, — мечтательно сказал Каве на улице. — Приятно было снова пройтись. Зачем позвал?       — Очевидно, на свидание мы должны были пойти в место, которое тебе нравится.       Лицо Каве тут же стало красным.       — Я не соглашался на свидание, — сказал он вредно. — Ты просто сказал: поехали! Будь точнее в следующий раз! Я правда… Хайтам, я не хочу водить тебя за нос, давать тебе неправильные сигналы. Как я сказал раньше…       Хайтам остановил его жестом.       — У меня есть ещё одна идея, это будет свидание, пожалуйста, не отказывай мне. Если ты ещё будешь уверен, что у нас ничего не получится, и ты ничего ко мне не чувствуешь — я это приму. Но ещё один вечер, договорились?       Каве виновато насупился и кивнул:       — Да, ладно, хорошо. Но не дави на меня больше, окей?       — Цветы считаются за давление? — Хайтам уточнил, и Каве честно задумался.       — Нет, цветы нет.       — Хорошо.       Хайтам купил цветы по дороге, и Каве держал букет на коленях на обратном пути, довольный и недовольный. Хайтам думал, что этого, конечно, недостаточно. Он уже увидел Каве в месте, которое так хорошо ему подходило — место искусства, место роскоши — и Хайтаму теперь хотелось имитировать что-то такое. Но у него был всего ещё вечер, и он не хотел рисковать.       Чтобы не рисковать, он приносил цветы — раз уж это не считалось давлением. Каждую неделю новый букет, пока у Хайтама снова не выдастся выходной: работы снова навалилось, было сложно выкраивать время. Тигнари выпустил целую серию дополнительных результатов к своим предыдущим исследованиям, выступил по телевизору, настоял в нужных инстанциях — и ему дали добро на продолжение исследований, более того, сделали их публичными, чтобы не вышло, как в прошлый раз, и не получилось умолчать равно в случае успеха и неудачи. Хайтаму теперь приходилось разбираться с кучей бумажной работы, с отстранениями, с принятием поправок в положения на любой счёт… Хайтам приходил домой и нарушал своё же правило о работе дома, потому что ему хотелось скорее закончить с этим и дать себе этот вечер, который так ему нужен. Каве смотрел на то, как Хайтам возвращается с бумагами, и говорил:       — Да, я как раз для такого оставил ту комнату, как гостевую. Чтобы можно было использовать, как кабинет, если понадобится. Ты можешь и сейчас, я не буду мешать.       Хайтам отказывался и пыхтел на кухне, подливая кипятка в уже дряной на вкус, разбавленный растворимый кофе. Каве появился ещё через пару часов, зевая, собираясь ложиться (он мог позволить себе ложиться поздно — Хайтам завидовал).       — Хайтам… Хайтам, тебе нужно спать. Не сможешь подняться завтра, будешь, как дурачок, будешь грубить на встречах утренних…       Он, безусловно, был прав, и меньше всего Хайтаму хотелось грубить, но слова всё равно сорвались с языка:       — У кого-то из нас есть работа. Много работы.       Каве цокнул.       — У меня тоже есть работа, умник.       Хайтам напрягся.       — Нечего так удивляться, в мире много вещей, которые нужно спроектировать. И просто из-за того, что я не тыкаю тебе в нос своей работой…       — Извини, — оборвал его Хайтам. Каве смотрел на него тем самым ошарашенным взглядом, как будто бы Хайтам сделал что-то странное. — Я просто устал, я не пытался сказать плохого про тебя. Просто дай мне доделать то, что я делаю, окей?       Каве задумчиво кивнул и ещё десять минут вертелся на кухне, делая омлет и варя свежий кофе.       — Не загоняй себя, — серьёзно сказал он и ушёл спать. Хайтам взял свежего кофе, только налитого из турки, почти обжёгся и снова почувствовал себя дураком. Мог ведь и не грубить…       Хайтам ходил таким напряжённым ещё пару недель, не меньше, и молча принимал все знаки заботы, которые оказывал Каве. А ему — только привозил цветы по четвергам, потому что ни на что другое не хватало сил. Но первая волна бюрократии, наконец, сошла — и можно было вернуться к чему-то ещё в жизни. К книгам. К Каве.       Теперь, зная, что Каве тоже работает над чем-то, о чём Хайтам не имел представления, он предварительно согласовал день, упомянул, что нет никаких требований к одежде, но если Каве наденет ту рубашку… Каве надулся и ушёл к себе в комнату просто при упоминании, но вышел именно в ней.       — Наверх тоже что-нибудь возьми, будет прохладно, — предупредил Хайтам, а Каве только мотнул головой.       — Ты меня и согреешь тогда. Совсем не знаешь, как люди ведут себя на свиданиях?       Ну, очевидно, что так. Хайтам захватил куртку, надеясь, что не пригодится.       — Это что, виноградники? Винодельня? — восторженно спросил Каве, оглядываясь, насколько позволяли стёкла машины. — Хайтам, ты меня балуешь!       — Само собой, — Хайтам кивнул. Это было так, и он был рад, что это заметно.       Каве как-то странно улыбнулся в ответ. Он был в полном восторге весь вечер, пока они ходили и слушали про все эти этапы создания вина, а Хайтам был в восторге от того, что Каве хорошо, и того, как всё же чудесно он выглядит в этой почти пошлой рубашке. Теперь, когда у него было больше возможности разглядеть, взгляд Хайтама бегал по спине Каве, желая забраться дальше, под ткань, но пальцы в этот раз Хайтам держал при себе, он был строг в этом. Смотреть и не трогать. По крайней мере, пока.       Когда вся вводная часть была закончена, солнце уже клонилось к закату, Каве держал в руке бокал с сортом, который обычно не брал в ресторане, жевал сыр, который подавали к вину, был расслаблен. Он смотрел на то, как небо медленно наполнялось ярким жёлтым, бурлящим красным, нежным розовым — Хайтам смотрел на Каве. В вечернем свете его кожа выглядела ещё приятней, конечно, хотелось потрогать. Хайтам глотнул вина и ощутил честное головокружение, даже не пытаясь себя обмануть: вино тут не при чём. Он положил руку поверх плеч Каве, мягко притянул к себе — и Каве, не думая, подался навстречу. Он прижался, повернул голову и смотрел на Хайтама в ожидании. Наконец, это выглядело, как приглашение. Хайтам хотел поцеловать Каве уже столько времени, и впервые это выглядело уместным.       Их губы столкнулись. Хайтам почувствовал горячий выдох на своей щеке, запах парфюма Каве, он сжал руку на чужом плече. Каве повернулся в объятии, скользя рукой за спину Хайтама. Касание обожгло. Хайтам приоткрыл рот и тут же встретил язык Каве — поцелуй вышел очень легко, словно тело заранее знало, как себя вести. Каве прижался ближе, и Хайтам разрешил себе забыться: он позволил рукам скользить по спине Каве и его шее, и его лицу, и потом — снова по спине. Каве несдержанно простонал в рот, сжал ягодицу Хайтама, и честное слово, это могло быть очень неловким, если бы Хайтам не ждал этого так долго, если бы они не выпили предварительно вина, если бы это не было его единственным шансом показать Каве, как хорошо им может быть вместе. Каве едва не пролил вино и нехотя отстранился.       — Так и стой, — он сказал, глотнув из бокала и шумно выдыхая. — Как же бесит…       Тон у Каве не был злым, больше рассеянным. Хайтам его ущипнул за руку и получил возмущённый взгляд, потом так же ущипнул себя и отвернулся.       — Нельзя же на людях, — сказал он смущённо, и Каве хихикнул. Возбуждение билось в теле, стало очень жарко, словно и не вечер вовсе, но Хайтам знал, как себя успокоить. Он специально не смотрел на Каве какое-то время, но когда снова бросил взгляд — Каве был чертовски хорош, как обычно. Он во всём был органичен, он медленно катал вино в бокале, прикидываясь невинностью, и снова бродил взглядом по уже догорающему небу.       — Встречайся со мной, — голос Хайтама был слишком жалким. Это был честный тон, на который было бы очень больно получить отказ, не то, как он говорил обычно.       Ему не нравилось быть настолько уязвимым, ему всё это не нравилось. Каве посмотрел на Хайтама и тем же честным, уязвимым тоном ответил:       — Я подумаю. Честно, подумаю.       Напряжение спало, и ещё час они сидели на веранде, попивая вино, разговаривая на отвлечённые темы, в этом тоже что-то было.       — Как ты вообще связался со своей работой? Вряд ли ты мечтал однажды стать публичным лицом, по-любому хотел сидеть в библиотеке и статистику подгонять…       Хайтам усмехнулся.       — По случайности. Меня ещё в школе выдвигали на все возможные управляющие позиции, в университете это пошло ещё дальше, а там рекомендация за рекомендацией — и я уже принимаю крупные для страны решения. Но я не жалею. Я могу делать важные вещи на такой позиции, как Тигнари.       — Мы все оправдываем себя этим, — охотно кивнул Каве. — Полезные дела!       — Ну, а ты? Почему стал архитектором?       Каве сказал это тем возвышенным тоном, каким всегда говорил про красоту:       — Потому что это красиво! Мы с мамой ходили в церковь. Не знаю, обращал ли ты внимание, но церковь — это всегда идеально сложенное сооружение. Церкви всегда складные, дотошно продуманные, богатые! Я был ещё совсем мал, не мог это оценивать, но чувствовал. Ты заходишь в церковь — а она наполнена смыслом, в ней каждая деталь, на которую падает взгляд, заряжена своим смыслом, там нет ничего лишнего, и каждый завиток что-то значит, и твой взгляд не просто так скользит по линиям, не просто так застывает под куполами. Церкви строятся так, чтобы вызывать трепет, то щемящее, нежное, возвышенное чувство, какое вызывает только искусство. Храм божий — место Бога на земле, место для того, что превосходит низменные бытовые человеческие чувства и заботы, место успокоения, прощения, благословения. Ты понимаешь, о чём я? Это искусство! Ведь и религии выглядят по-разному, и каждому учению — свой храм, отвечающий местному колориту. То чувство, какое я испытывал, когда приходил с мамой в эту церковь, то, какое я ощущаю, попадая в музей, — это словно меня телепортирует в другую реальность. Можно и в скучных коробках жить, спору нет, коробки лучше, чем шалаш в поле, но если есть возможность шагнуть дальше и сконструировать что-то такое, что будет само управлять сознанием и впечатлениями того, кто попадает внутрь… Да это же почти магия! Ты и сам должен понимать, ты ведь сам просил: поправить что-то дома — чтобы было спокойнее. Помещение это не просто помещение, это создание контекста!       Хайтам слушал и улыбался, и принимал на веру всё, что Каве говорил. Он редко был таким восторженным, он так трепетно говорил — Хайтам вспомнил, как его оскорбило закрытое окно. Забавно. Вряд ли они когда-то смогут обсуждать такие вещи наравне, но послушать — Хайтам не против. Он накинул куртку Каве на плечи, пока они ждали машину, и по дороге к дому Каве сам нашёл пальцами руку Хайтама, и не выпускал её до тех пор, пока они не оказались перед воротами.       Дома было странно. Хайтам уже запомнил дом местом, где они игнорируют напряжение между ними, а теперь стояли горящие на пороге гостиной. Каве не снимал куртку и был, на удивление, скромен: он просто ждал, что Хайтам сделает. Хайтам позвал на диван и по дороге начал:       — Вы могли заметить, что этот диван — сердце этой комнаты. Прошу, — Хайтам махнул приглашающим жестом, и Каве со светлым смешком сел. Хайтам сел рядом. — В каждой комнате есть свой объект, который управляет пространством, — Каве кивнул с видом знатока. — В спальне — это, конечно, кровать, в ванной — ванна, в кухне — обеденный стол, а в гостиной — этот диван. Мне он особенно по нраву, я не пускаю сюда кого попало.       — У тебя вообще гостей не бывает, — беззлобно засмеялся Каве. Хайтам кивнул.       — Верно. В этот дом приходят только те, кого я нахожу достойными.       Лицо Каве сменилось, он так внимательно слушал, он ожидал услышать что-то особенное, и Хайтам взял паузу, не уверенный, хочет ли этим делиться. Ему ещё нужно было прерываться, чтобы доставать смелость из фантомного кармашка.       — Когда я позвал тебя в первый раз…       Каве остановил Хайтама жестом, и Хайтам видел, как лицо Каве снова целиком краснеет. Они точно были на одной волне. Каве тоже нервничал.       — Когда я позвал тебя в первый раз, я уже думал, что ты особенный. Мне не хотелось доверять этот дом кому-то другому.       Каве отвернулся, глубоко вдохнул и обессилено выдохнул.       — Нари тебе сказал, как меня уговорить, да?       — Не то чтобы Тигнари сильно помог. Он сказал только, что ты любишь романтику и очевидные жесты внимания. Мне казалось, очевиднее того, что я уже сделал, некуда, но…       — Подожди, остановись уже!       Каве сказал так и упорно продолжал смотреть в сторону, но сам нащупал снова руку Хайтама.       — Что я должен делать со всеми этими признаниями? Кто бы мог отказать после такого?       — Ты можешь мне отказать, — твёрдо сказал Хайтам. — Я хочу, чтобы ты был со мной честен. И если это нет — я приму нет. — Хайтам сжал руку Каве. — Но если ты сомневаешься, значит, есть аргументы в пользу да, верно? Что тебя так пугает, что ты сбежал в прошлый раз?       Каве был недвижим какое-то время, а потом повернулся с таким странным выражением на лице, разбитым.       — Ты ведь мне нравишься, — прямо сказал Каве. — Но каждый раз, когда у нас что-то происходит, я потом паршиво себя чувствую. Что-то не так. И в первый раз, в первый раз я думал, что дело просто в том, что мы проскочили всю важную для меня часть: свидания, ухаживания, любования. Я плох в этих отношениях на одну ночь. Потом, когда ты признался… Да я сам не знаю, что это было. Это вывело меня из равновесия, и я, наверное, испугался, где-то внутри, что будет так же, как в первый раз. Я знал, что если не уйду — у нас снова что-то будет, всё к этому вело, и потом, значит, снова мне будет хреново… Я думаю, дело в этом. Я себе голову сломал, пока пытался понять, в чём суть. И я по-дурацки себя чувствую из-за того, что всё равно возвращаюсь. И мне вроде как не всё равно на тебя? И потом ты делаешь все эти вещи, которые я люблю, которые много для меня значат. Цветы, серьёзно? — Каве мученически вздохнул. — Это так мило! И я продолжал говорить себе, что ты мне не нравишься, по крайней мере, не так; что меня влечёт к тебе, потому что, ну, ты секси, я сразу так сказал, но… — Каве остановился и обессилено посмотрел на их руки, а потом на лицо Хайтама, и Хайтам с трудом мог представить, что Каве увидел, но чувствовал себя Хайтам прекрасно и возвышенно. То, что Каве говорил, не имело ничего общего с «нет, ты совсем мне не нравишься, извини, у нас никогда ничего не получится». — Ты глупо выглядишь.       — Да, и ты.       Какое-то время висела тишина, но она не была тяжёлой, она была нужна, чтобы они могли собрать мысли.       — Я знаю, что ты не трус, — начал Хайтам, и Каве тут же вскинулся, готовый защищать свою честь, — так что постарайся не убегать. Я обещаю, что не буду торопиться, если ты не захочешь. И если снова будет плохо — мы это решим. По крайней мере, я постараюсь сделать всё, что от меня зависит. Дай нам шанс.       Каве оценивающе осматривал Хайтама, чтобы неверяще спросить:       — Насколько же я тебе нравлюсь?       — Настолько, что я ничего, кроме тебя, не заметил в музее, кофейне, винодельне, и даже на совместном ужине.       Краснеть больше Каве уже бы не мог, так что просто тихо рассмеялся.       — Не такой уж ты и умный, каким кажешься… Ладно.       — Что ладно?       — Спроси ещё раз.       Хайтам почти разозлился, он почувствовал, как раздражение подступает к горлу, но вовремя пнул его вниз: он был в полшаге от того, чего так хотел.       — Будешь встречаться со мной?       Во второй раз даже более волнительно, чем в первый, Хайтам даже дыхание задержал, и Каве лишнюю секунду подумал, но кивнул.       — Да, хорошо. Будем встречаться.       Огромный тяжёлый ком волнения, напряжения слетел с груди Хайтама, и он почувствовал такую приятную лёгкость, возвышенность, радость. Каве серьёзно добавил:       — Но только если ты будешь ухаживать за мной! Я встречаюсь только с теми, кто за мной ухаживает!       Хайтам важно кивнул, а потом наклонился над Каве и невесомо коснулся его губ своими. Пальцы Каве рефлекторно сжались на руке Хайтама, и он скользнул языком по губам, и за минуту притянул Хайтама к себе так близко, что Хайтам пропустил вдох — напряжение снова заняло тело, но уже не давило, а было приятной движущей силой, качающей мышцы. Да, он обещал не торопиться, но только если Каве этого не хотел, а Каве под ним без слов просил ласки. «Не обязательно заходить так же далеко», — думал Хайтам и этой мыслью разрешал себе поцеловать Каве вдоль линии челюсти и отвести лёгкую ткань рубашки, чтобы коснуться плеча.       — Как ты себя чувствуешь? — уточнил Хайтам, и Каве кивнул с таким сосредоточенным видом, как будто это что-то объясняло.       — Всё хорошо, — он сказал после паузы, когда Хайтам остановился. — Я чувствую себя хорошо. И глупо. Может, мне просто нужно было увидеть, что ты не собираешься меня ранить. Ведь ты сам знаешь, то, как мы общаемся…       — Это другое, — насупился Хайтам, и Каве кивнул.       — Ага. Я собираюсь говорить тебе всякое, как раньше. Но ещё быть уверенным, что… Не знаю, ты извинишься, если что-то пойдёт не так? — Хайтам хмыкнул. — Что? Я тоже извинюсь! Я просто хочу знать, что ты любишь меня, даже если мы в ссоре.       — Я люблю тебя, — повторил Хайтам, и слова легли так естественно на язык, были на нём легки и органичны. Каве приятно улыбался, выглядел счастливым — Хайтам любил это выражение на его лице больше, чем любое другое.       — Теперь целуй меня, — приказал Каве, и Хайтам, окрылённый всем этим, ответил:       — Слушаюсь.       У него сердце замерло в груди, и было стыдно, но он уже целовал Каве, и Каве медленно, сладко целовал в ответ — это не было той же сумбурной вознёй, что раньше. Каве гладил его по рукам, подхватывал под челюстью и рвано, приятно дышал. Его тело расслаблялось с каждой минутой, и в конце концов, его разморило.       Хайтам сначала подхватил Каве на руки, а потом уже спросил:       — Позвольте проводить вас к главному объекту моей спальни.       Каве смешно хихикнул в ответ. Хайтам уложил его прямо так и не стал даже раздевать, а просто лёг рядом, обнял со спины, лениво накинул одеяло — и уснул уже через пару минут.       Хайтам проснулся по обычному будильнику, обошёл весь дом и не нашёл Каве. Его чемодан лежал в комнате, всё было на своих местах, но его не было. Если он снова сбежал, Хайтам будет чувствовать себя дураком, настоящим, полным, абсолютным дураком, и никакие извинения Каве не смогут замолить такой удар по гордости.       Каве прибежал через десять минут и сходу кинул:       — Ты чего не умылся ещё? На работу опоздаешь!       Хайтам медленно моргал и не понимал, что Каве делает.       — Давай, — критиковал Каве с кухни, — иначе поесть не успеешь.       Услышав звук зажжёной плиты и ударившейся о неё турки, Хайтам послушно пошёл в душ и вышел свежим, но по-прежнему медлительным.       — Я заметил, — важно сказал Каве, переливая кофе в кружку, — что после вина ты совсем туго соображаешь с утра. И по доброте душевной решил тебя развлечь, так что не унывай.       Хайтам смотрел на огромный кусок торта перед собой и чашку ароматного кофе. «Сладкий завтрак — сладкая жизнь» — вот что вертелось у него в голове, пока из телевизора шуршали новости, ни одну из которых Хайтам не обрабатывал.       — Ты специально вышел мне за тортом? — спросил Хайтам в конце концов, и Каве нервно усмехнулся.       — Ну, да. Не думай, что так всё время будет, но сегодня у меня хорошее настроение — всё из-за того, что спал на кровати! Как это всё-таки по-королевски — спать на кровати!       Хайтам глупо улыбался себе: раз хорошее настроение — значит, всё идёт правильно. И ему не о чем переживать, пока будет на работе. Он надеялся крепко поцеловать Каве, когда вернётся.       — У тебя есть планы на вечер?       Каве возмущённо ответил:       — Ну, да, вообще-то! Я собираюсь провести его со своим парнем! Между прочим, — его голос мгновенно смягчился, — я договорился почти обо всех покупках для дома, всё идёт просто и-де-аль-но! Скоро можно будет начинать освобождать этот дом и делать его тем волшебным, прекрасным местом, каким я его придумал!       — Угу, — легко согласился Хайтам, и Каве толкнул его в плечо со счастливой улыбкой. Хайтам уже мог это увидеть: как они возвращаются вместе после ремонта — и тут всё, как надо, для них двоих.