***
У жениха лицо белое от краски, тёмные глаза подведены алым, вместо белого кимоно традиционно-чёрное в знак уважения покойной чете Хатаке. Алый веер пятном крови в складках плотной ткани. И взгляд пустой. Какаши, наглухо запрятанный в чёрную накидку и хакама в тонкую полоску, чувствовал себя с ним рядом неуютно. Тот был спокоен, даже безэмоционален, дежурно улыбался поздравляющим родственникам, хотя все вокруг знали, что пожелания любви насквозь фальшивы и подошли бы больше пожелания счастья и взаимоуважения, которыми одаривали реже и почти сквозь зубы. Ни в храме, ни пока они обменивались чашечками саке, юноша даже на него не взглянул. Смотрел куда угодно, но не на Какаши. Лишь коротко мазнул взглядом по его руке, когда они опускали ветви сакаки на алтарь. Зато его брат сверлил наставника взглядом, способным прожечь насквозь и стену деревни. Какаши, в сущности, виноват перед ним ни в чём не был. Итачи, насколько он знал, принял это решение сам (пусть и под давлением Хокаге и клана). Он уважал Какаши как боевого товарища и — когда-то, на самом деле, не так давно — своего капитана, но дела это не меняло. Под хитрыми взглядами старейшин Какаши под руку провёл жениха к обустроенной накодо и слугами госпожи Сенджу комнате в собственном доме, пренебрегая обрядом первой брачной ночи в отдельно стоящем здании. Яркий веер, отдалённо напоминающий символ — прошлого уже — клана омеги на стене, маленькие свечи и плошки с белым песком. «До боли в глазах традиционно…» — крутил в голове Какаши, принимая из рук молчаливого юноши тонкий танто с резной ручкой и повязывая взамен на его узкое запястье отрез алой ткани. В тёмных глазах мелькнуло лишь на доли секунды отвращение. Совершенно нагое тело на кровати, застеленной — пошлость-то какая… — шёлком, смотрелось не столько соблазняюще, сколько неестественно. Может, дело было в позе, которую невольно принял и часа не прошло как объявленный муж, может, Какаши воспринимал это всё изначально неверно, но ни тело, ни разум не отозвались тем, что альфы принимают за голод. В чёрных стылых глазах за спокойствием прятался затупленный страх, и Какаши, окинув Итачи равнодушным взглядом, буднично уточнил: — Голым спать не замёрзнешь? К чести омеги, тот даже не повёл бровью. Начал только, смочив слюной пересохшее горло: — А вы разве не собираетесь… — Я собираюсь спать. И тебе советую, — оборвал Какаши, стягивая сандалии. Наклонился, в жесте чистого символизма касаясь губами чужого лба сквозь маску, и затушил свет.Часть 1
16 февраля 2023 г. в 09:00
Если бы японская аристократия, подобно всему обществу, делилась на слои, во главе её встали бы Сенджу и Учихи.
С первыми никто не мог бы потягаться в политических свершениях и величии. Глава клана, стоило ей лишь повернуть голову или взмахнуть рукой, вполне могла стряхнуть парочку голов с ненадёжных плеч. От взгляда её спины склонялись в почтительных поклонах, головы опускались, возражения иссыхали. Иметь её во врагах хотел бы лишь самый отчаянный самоубийца. Заполучить эту женщину в союзники мечтал попросту каждый.
Вторые же с необычайной горделивостью несли свои традиции, не отступая от них ни на шаг. В противовес прогрессивным идеям госпожи Сенджу, глава Учиха сохранял и берёг обычаи, которые оказались слишком важны для их общества, чтобы кануть в забвение. Одним из таких, к примеру, было разделение земель. Или запись в армию при Императорском дворце. Или договорный брак.
Не всем кланам оставалось место рядом с великими. Кто-то, рассорившись по печальному стечению обстоятельств с обоими главами, вынужден был перебираться подальше, ближе к окраинам, где сетка влияния Учих и Сенджу не пропадала совсем, но слабела. Кто-то чах, варясь в котле чистоты аристократической крови, и вскоре иссыхал, лишаясь потомков. Кто-то в результате многочисленных воин оказывался на грани полнейшего запустения родового гнезда.
Так произошло и с кланом Хатаке. Некогда многочисленный, полный жизни дом, славившийся своими воинами и воительницами, в период одного из великих сражений он потерял почти всю свою силу. Кварталы были разрушены, поместья пришли в угнетающее запустение. Состоящие в родстве с Сенджу, Хатаке не угасали лишь в поддержке господ, но не теряли достоинства, не пытаясь судорожно выкарабкаться из ямы за счёт недостойных трюков. Но время шло, пришла ещё одна война, и от многочисленного клана осталась лишь одна семья.
Выкошенные сражениями жизни оставили после себя многовековой пласт традиций и устоев, перенятый ещё от предков-самураев, а также железную волю и силу духа, за что завоевали уважение.
К несчастью, до наших времён кроме традиций дошёл лишь один единственный чистокровный Хатаке.
Вынужденный поддерживать почти мёртвую фамилию, юный Какаши, к тому же осиротевший в раннем возрасте, немедленно попал под опеку Сенджу, не желавших, чтобы последним родственникам доставалось ещё страданий помимо тех, что уже на их долю выпали.
Какаши рос спокойным, малоэмоциональным и расчётливым. Он быстро и много учился, был умён, почти гениален. Для своих лет он видел и понимал действительно много.
Годы летели, ему исполнилось пятнадцать, а после двадцать… А после, как это бывает у людей достаточно часто, пришли и заветные двадцать семь.
Уже давно не живший вместе с наставником под крылом клана Сенджу, последний Хатаке, даже разменяв четвёртый десяток, не терял связи с семьёй, когда-то вырастившей его. У учителя давно родился родной сын, с которым Какаши приходилось нянчиться в своё время; лучший друг, выходец из клана Учиха, женился на их подруге детства. Всё менялось, а он всё также оставался над грудой пыли.
Госпожа Сенджу подозвала его к себе вскоре после дня его рождения с новостью — пора жениться. Какаши пожал плечами и просто ответил, не теряя своей врождённой, вероятно, флегматичности, что жениться никак не может, ведь ни малейшего влечения в нём к женщинам не было и нет. Цунаде только развела руками — значит, замуж.
Замуж так замуж.
Не прошло и месяца, как похлопотавшая лично о помолвке женщина предоставила ему на выбор целый альбом с присланными портретами. Какаши со вздохом «подарок» принял, а после вернул с извинениями и комментарием: «никто из них».
— Никто так никто! — разозлилась Цунаде. И выложила перед ним ещё один альбом. И ещё один. Какаши вздохнул особенно тяжело и принялся просматривать. Когда пальцы его замерли на одном из лиц, госпожа подобралась, будто горностай в разгар охоты, даже привстала в кресле.
— Наследник Учиха? — безошибочно определил Какаши, указывая на искусно выполненный и столь же искусно искажённый до неузнаваемости мастером портрет юноши лет пятнадцати. Хоть лицо и не было подписано, Какаши в своём природном чутье не ошибся.
— Младший. Саске, — кивнула Цунаде, довольная, растекаясь по креслу. Вот и ладно… Но Какаши вдруг пролистнул страницу. — Ты чего это? — сдвинула светлые брови госпожа.
— Смеётесь вы, — не отрываясь от пролистывания портретов, отозвался Какаши. — Хотите за меня собственного ученика сосватать?
— А чего это? Ты во мне сомневаешься? — тут же оскорблённо подбоченилась Цунаде. Громыхнула властно кулаком по столу: — А вот и сосватаю!
Какаши покачал головой, захлопывая альбом и зажимая жёсткий сшитый корешок.
Обещание госпожа, к его удивлению, и правда исполнила. Она и сама, говоря честно, от себя такой прыти не ожидала. Ох что только она Фугаку ни пела, как не улыбалась… Лучшее саке ему своё налила! Это что же, Какаши ей как сын родной, ну если не сын, так племянник, и она ему партию посимпатичнее не подберёт? Пф, какие-то там Учихи, всего лишь-то второй великий клан! Всего лишь-то самый красивый жених-омега за последние пятьдесят лет! Вот какой у неё хороший вкус, а! Выбрала, да не абы кого! А пятнадцать лет это ж разве разница в возрасте? У её бабки с дедом поболе была, и жили счастливо!
Минато, учитель Какаши и зять госпожи, наблюдал за её изворотами с ужасом и улыбкой — не знал пока что, какая эмоция у него от всей этой ситуации преобладала. Подумать только: за Учиху! За наследника! Да, в конце концов, за ученика!
Был у Цунаде, конечно, и свой интерес — давно она уже хотела с Учихами плотнее породниться. А куда уж плотнее!
Но, как не хлопотала Цунаде, жену главы Учих всё что-то не устраивало. Цунаде дурой не была и женскую хитрость чувствовала, а потому совершенно не удивилась, когда Микото нашептала ей, что пора и совесть иметь и перестать пихать ребёнка тому, кто на него иначе как на ребёнка-то и не смотрит даже. Фугаку на увещевания жены только раздумчиво покивал.
— И что же делать?! — хлопнула Цунаде тяжёлой ладонью по столу. Уж страсть как ей хотелось породниться с Учихами. Не иначе переняла она эту черту от деда.
— Я Хатаке-сана устрою? — подал тогда голос старший сын. Цунаде опешила, уставившись на него. Микото, распахнув глаза, тоже удивлённо смотрела на сына.
— Если ты делаешь это ради Саске… — начал было Фугаку, но Итачи покачал головой и спокойно заметил:
— Разве не старший сын должен сочетаться браком первым?
Цунаде глубоко задумалась, а после махнула рукой.
Договорились живо («Не дурак Фугаку, чтобы со мной тёрки затевать, ему и самому это выгодно не менее, чем мне!»), скрепили слова печатями и тушью по бумаге и забегали о свадьбе.
Бегали-бегали, а от традиций никуда не деться — полгода прошло в хлопотах. Приглашения разослали за четыре месяца, ответы получили за три, подобрали место, максимально нейтральное, да ещё и близкое к особняку Хатаке, последнему из сохранившихся среди многочисленных домов у района клана, где Какаши и обитал всё время после отказа от опеки семьи Минато.
Праздник единения двух семей, хотя на деле — банальщина, сделка, десятки закорючек на бумагах, а ещё выгода и почёт обоим кланам.
Идеальная свадьба их времени: безжизненные, пустые глаза омеги, маска на лице седого альфы, материнские слёзы, подписи в договоре и ни единого шанса на счастье в семейной жизни.