Volch'ya Yagoda

      «За весь вчерашний день Артемий Бурах ни разу не появился ни в больнице, ни в Соборе. Вам следует разобраться в этом, доктор. Его личность слишком важна для нашей общей победы», — от краткого письма, написанного на плотной беловатой бумаге, пахло терпкими тяжёлыми духами Аглаи Лилич, и Бакалавру неожиданно сильно захотелось чихнуть, благо он смог сдержаться и не напугать стоящего рядом посыльного. Посыльный выглядел на удивление здоровым, даже почти что нормального цвета лица, Даниил видел его несколько раз рядом с инквизиторшей, но имени никак не мог вспомнить, сколь бы не пытался. Да и важно ли это прямо сейчас? Артемий пропал, и Даниил бы по этому поводу вообще не волновался, вот только тоненький укол в сердце словно предостерегал его о чём-то, что ему никак не понравится.       Бакалавр видел своего коллегу последний раз полтора дня назад, ещё когда Артемий только-только начинал заводить свои недолгие, но насыщенные, разговоры о какой-то там панацее. Выносливый менху в тот день до сумерек носился с неизвестными Даниилу микстурами и степными зельями, лечил первых, кто под руку попадался, и всё что-то приговаривал, а потом спешно записывал в старый дневничок, доставшийся ему скорее всего от отца. Он редко свои находки хоть куда-то записывал, да и карандаш, которым он это делал, явно видывал лучшие времена, однако, когда такое всё же случалось, ни о чём хорошем это сигнализировать просто не могло. Рука Артемия всегда выглядела твёрдой и уверенной: когда он вырисовывал на бумаге степные символы, когда вырезал лёгким скальпелем из заражённых трупов органы и когда убивал этим же скальпелем людей. Исподтишка Даниил наблюдал, когда выдавалась минута, и он иногда про себя замечал, что это вызывает у него совсем даже и не интерес, но страх, сковывающий и обнажающий.       Посыльному Даниил передал, что у него, как у последнего в этом злосчастном городе здравомыслящего врача, есть более важные и не требующие отлагательств дела, чем поиск безвестно отсутствующих. Посыльный оказался крайне непреклонен, и в чём-то он выглядел и звучал точной копией Аглаи Лилич, будто бы её часть оторвалась от хозяйки и пришла к доктору лично. Спорить дальше Даниил не решился, а потому, передав на листке некоторые указания Исполнителям, с открытым пренебрежением отправился в сторону Машин. По мере отдаления, часть Аглаи Лилич словно растворилась в тумане недавно пережившего чуму района, и Даниил остался один на один с болезненными стонами умирающих и ритмичными стуками молотка о дубовые доски гробов.       Путь до временного места пребывания Артемия для Даниила оказался преступно далёким. Сколько времени на это было потрачено! Почему Аглая решила, что Даниил подойдёт для этой работы куда лучше, чем совершенно обычный полицай из столицы или человек Каиных? На самом деле, Даниил предполагал, но размышлять о том, что Аглая всё-таки смогла каким-то образом разузнать общий секрет Артемия и Даниила, Бакалавр не хотел, не желал, отказывался. Они ведь делали всё возможное, чтобы их связь осталась достоянием лишь их двоих, но, похоже, предпринятых мер оказалось недостаточно. Аглая Лилич без сомнений знала, что Даниил единственный во всём городе обладал достаточными знаниями и навыками, чтобы достать Артемия из-под земли в самый кратчайший срок. Знаниями и навыками, которые для инквизиторши показались гораздо важнее, чем его квалификация как врача.       Машины встретили Даниила невзрачно и неприглядно, равно как встречало всё остальное в этом цивилизацией забытом месте: несмотря на тот факт, что Бойни уже некоторое время как стояли закрытыми, даже так далеко, почти что на станции, можно было уловить агонию запертых внутри трёх сотен человек. Звуки человеческих рыданий и отчаянных выкриков смешивались с невесомым шуршанием трав находившейся в непосредственной близости Степи, и этот контраст сбивал с толку, нервировал. И как только Артемий умудрялся проводить в таком отвратительном месте бесконечные часы за работой — Даниил не представлял, и именно по этой причине их приватные встречи проходили исключительно в доме Евы Ян, когда той там, соответственно, не было.       Заходить в дом Артемия оказалось куда более непривычно и как-то неуютно, чем Даниил изначально ожидал. Он в принципе редко в каких ситуациях навещал своего коллегу, и его постоянно отталкивало не столько соседство с убогим во всех аспектах Термитником, сколько постоянно снующие в нескольких помещениях дети, которых так бескорыстно забрал к себе Артемий. Даниил не всегда оказывался в особом восторге от такой благотворительности, более того, она казалась ему излишней и беспочвенной, но он всегда поджимал губы и молчал, в очередной раз скромно приглашая Артемия переночевать всё же в Омуте. И Артемий каждый раз по неизвестной причине соглашался, соглашался и следовал по пятам за Даниилом, не проронив ни слова.       Сегодня детей Даниил не встретил. И конечно, он несомненно был бы рад почувствовать облегчение и отраду от их отсутствия, но каким-то образом это лишь сильнее насторожило врача — в подвале здания бывшего завода стояла мёртвая тишина. Всё замерло, как замер и Даниил, и то ли он прислушивался к окружению, то ли само окружение пыталось изучить нового гостя, заглянуть в его тёмные глаза, забраться под одежду и почувствовать участившееся сердцебиение. Страх. Похоже, лаборатория Артемия полностью и окончательно пропиталась духом своего хозяина, ибо именно такой волнующий, будоражащий страх постоянно витал вокруг менху, против которого с таким отчаянием при каждой их встрече боролся Даниил.       Требовалось поскорее убраться из этого места, да и вообще стоило бы забыть дорогу сюда в принципе, но не сейчас, когда в доме Артемия могли оказаться зацепки о его нынешнем местонахождении. Лаборатория полнилась стойким запахом красной твири и ещё каких-то местных часто встречающихся сорняков, про которые Артемий никогда не рассказывал Даниилу. Они наедине в принципе разговаривали мало: либо по работе, что происходило крайне редко, либо никак, оба мужчины без лишних слов предпочитали сразу приступать к действиям. Да и сам Даниил жизнью Артемия мало интересовался — зачем, если они оба разъедутся через неделю, может через две, зачем думать о том, что так быстротечно и что нужно лишь как способ для достижения цели.       Личная комната Артемия оказалась маленькой и мрачноватой, не то, что целый этаж у Даниила, к тому же, она вся до основания пропиталась непередаваемым запахом тинктур и свежевырытой земли. На низковатом столике Даниил заметил несколько небольших листиков, на которых неказистым округлым почерком были записаны рукой Артемия странные рецепты, при чём некоторые слова на них заменялись неизвестными Бакалавру степными терминами. Рядом с ними преспокойно лежала та самая книжечка Бураха старшего, только вот на ощупь она оказалась слишком уж тонкой для полноценного дневника, который Артемий постоянно использовал — и правда, несколько последних страниц были впопыхах неаккуратно вырваны. Кем именно и зачем был совершён такой вызывающий акт вандализма понять прямо сейчас казалось несколько проблематичным, поэтому Даниил принялся читать последнее, что Артемий туда внёс, стараясь концентрироваться на самом важном. «День 8. … Вылечил Ноткина, потратил последний порошочек. Больше чудес нет, зато Двоедушник будет жить и, похоже, наконец помирится с Ханом, хотя это ставлю под вопрос … … Заходил к Катерине. Насколько я понял, судьба не даёт бедной девушке покоя, она мучается, и я ничем не могу ей помочь … … Поздно вечером, уже затемно, Даниил пригласил меня в Омут, и я не отказал ему. У него в бумагах должна содержаться ценная информация по поводу продвигающейся вакцины. К тому же я не против вновь провести с ним ночь. Он интригующий человек, хоть ничего и не понимает, и постоянно с кем-то за что-то борется, почём зря — не слышит и при этом же не слушает. Полученную из бумаг информацию нужно будет передать Стаху, следует избегать Клару …»       Артемий считал Даниила глупцом? Думал, что бакалавр медицины из столицы простодушный борец с ветряными мельницами, что из-под его носа можно воровать? Следующая страница. Следующая страница нужна Даниилу теперь не только для того, чтобы найти менху — она нужна ему, чтобы заглянуть в сердце этого местного недо-лекаря дальше, глубже, куда никто раньше не проникал. Это не Артемий играл Даниилом словно пешкой, всё было, есть и будет наоборот! Это именно Артемий часть крупномасштабного плана Бакалавра. В дневнике он упоминал имя Стах, но кто, чёрт возьми, это мог быть? Неужто Станислав Рубин, его бывший друг детства? Нужно к нему, срочно, прямо сейчас. Пропадут все пропадом, но Даниил Данковский так просто это унижение его чести и достоинства не оставит.       Квартира Станислава находилась недалеко, всего в нескольких кварталах ходьбы, но при этом, чтобы в неё попасть, Даниилу придётся пройти через объятый чумой район. Факт оказался крайне неприятным, однако на раздумья у доктора времени не оставалось, а потому он, быстро натянув на нос плотную тканевую маску, отправился пробираться сквозь бесцельно бродящих больных и обезумевших здоровых, которые так и намеревались уничтожить всех мало-мальски живых на своём пути. Благо у Даниила во внутреннем кармане кожаного пальто всегда находился шестизарядный револьвер, который он привёз с собой ещё из столицы, а потому передвигался доктор смело, не обращая внимания ни на мольбы о помощи, ни на стоны умирающих прямо на земле людей.       Двери в этом городе на удивление у всех всегда были открыты, а замочных скважин в них кажется и нет вовсе, даже собственную комнату в Омуте Даниил запереть не в состоянии, что уж говорить про обычные среднестатистические дома в Кожевенном. Именно по этой странной и непонятной Даниилу причине к Станиславу доктор попал с особой лёгкостью, не встретив никакого сопротивления. Внутри атмосфера вокруг витала ничуть не лучше, чем снаружи, как будто бы Чума не видела разницы между хаосом улиц и нищенством квартиры Станислава — всё выглядело ущербным, разбитым, словно каждый предмет в помещении раскололо надвое, но так и не рассыпало. Он и впрямь являлся хозяином этого места, обладал им, вот только его самого видно всё никак не было, Даниилу пришлось пройти парочку убогих помещений, чтобы всё же наткнуться на сидящего на полу в дальнем углу Станислава.       Похоже, что мужчина окончательно тронулся умом: как только Даниил попытался к нему обратиться и уточнить информацию об Артемии, Станислав бросил на него бешеный, почти первобытный злобный взгляд, словно загнанное в угол дикое животное, при этом не говоря ни слова. Всё, что смог Станислав, так это указать на лежащие рядом с настольной лампой парочку листов, по формату идеально подходящие под вырванные из дневника. Откуда Станислав мог знать о том, что именно Даниилу было необходимо, да и вообще, он сам что ли догадался, что доктор заявится к нему с такими требованиями, что заранее ко всему подготовился? Этот город явно существует в каком-то своём отдельном мире, а все населяющие его люди и рады в таком прожигать свои жизни. «День 9. … Стах сам мало что в этом понимает. Ничего полезного в записях Бакалавра я не нашёл, и Стах им применения тоже не придумал, придётся искать другой подход к решению проблемы панацеи … … В город Аглая Лилич, правительственная инквизиторша, прибыла совсем недавно, и уже плетёт сеть интриг. При этом, похоже на то, что цели у нас с ней совпадают. Нужно к ней присмотреться, может мы сможем сработаться … … Встретил в управе Бакалавра. Он выглядел бледнее обычного, бесконечно ходил из угла в угол, будто бы чего-то выжидал. На меня бросил лишь полный презрения взгляд, как обычно. Разговаривать не стал. Я почувствовал, что он хотел было вновь меня пригласить, но потом как будто одумался и отвернулся. Я разочаровался, но лишь слегка. Подумал, что это был бы неплохой способ сбросить стресс … … Клара всё-таки застала меня по пути в Театр. С ней я немного поругался, немного покричал, а потом продолжил путь. Единственное, что хорошее вышло из нашей беседы так это то, она сказала, что у Оспины есть для меня информация о крови. Нужно сходить, проверить … День 9. Ночь … Спичка ушёл провожать Мишку до вагончика … Она подарила мне рисунок, повешу его на стену … Не могу уснуть … … Оказывается, я привык к ночным походам сильнее, чем ожидал этого. Это зудящее чувство в задней части черепа, оно всё нарастает и нарастает, даже в эти самые секунды. Во время работы на войне я видел много зависимостей — одни зависели от девушки, что ждала дома, вторые от постера на стене, а третьи от морфия, да так, что не могли глаз сомкнуть. Зависимость — она такая изворотливая язва, почти как наша, только не убивает, а лишь мучает … … Он никогда не бывает нежным или податливым, всегда остр и напряжён, натянут, как струна в музыкальном инструменте, только петь не умеет. И играть тоже. Он вообще не любит играть, только приказывать. Я не против побыть в роли игрока, эта роль ничем не хуже других, а в какой-то степени даже лучше, особенно когда Даниил в хорошем расположении духа. В такие моменты и мне удаётся полностью насладиться процессом. Их я особенно ценю, потому что в самый разгар Даниил перестаёт замечать, что уже какое-то время проигрывает мне … … Его глаза такие красивые, когда смотрят на меня снизу-вверх, а его рот занят чем-то прочим, нежели едкими оскорблениями … Он острый, но так легко надламывается …»       Поговаривали, что у новенького докторишки из столицы нет сердца. Или оно есть, где-то там, внутри, зажатое между двумя лёгкими, но оно настолько холодное, что если прикоснёшься, то рука заледенеет, а кровь заразится, медленно убивая носителя. Конечно, это было не так. Даниил Данковский точно такой же человек, как и все остальные: две ноги, две руки, стандартный набор внутренних органов — ничего магического или укладческого в нём не наблюдалось, Даниил не видел, а значит и нечего там было видеть. Но иногда сердце его даже не леденело, напротив, оно разгоралось словно чистое пламя, такое, до которого можно дотронуться и совсем не обжечься. Артемий касался, и Даниил думал, что последствий не наступит, но теперь он понял — мимолётное доверие оказалось неоправданным. Он упустил хватку всего один раз, и теперь он точно чужая игрушка, пешка на этой шахматной доске, где лидирует Артемий. Даже если и так, пешка способна стать королевой, если дойдёт до нужной позиции.       Оспину Даниил знал по местным слухам и рассказам прохожих, знакомых с Укладом, а настоящим её именем, насколько он мог вспомнить, являлось не менее острое и иноземское Саба. По тем же слухам Даниил знал, что она человек даже более своеобразный, чем Стах, хотя, казалось, куда уж больше, но делать оставалось нечего, зацепок кроме Сабы и Самозванки Артемий в дневнике не дал, а с девчонкой встречаться Даниилу сейчас хотелось меньше всего. Дом её можно было легко отличить от прочих столпившимися вокруг него степняками и степнячками, даже уродливые лысые существа, которых Даниил старался избегать, и те собрались к ней то ли за советом, то ли ещё за чем. Он даже не пытался понять этих полуживотных-полулюдей — для чего, ведь он прекрасно знал, что помощи от них как с козла молока, неприятный, но уместный каламбур. В столице укладческих ни мужчин, ни женщин, Даниил особенно не встречал, а на медицинском факультете их училось и того меньше, поэтому всю информацию о них он узнавал по ходу.       Даже с учётом необычного степного колорита, Саба на фоне всех прочих выделялась как уникальный необработанный экземпляр того самого Уклада, который люди практиковали ещё сотню лет назад. Всё здание, которое она заняла исключительно под свои нужды, даже снаружи оказалось более заросшим травой и цветами разных форм, чем другие такие же по соседству. Даниилу не составило труда протолкнуться во входную дверь через двух полураздетых женщин, о них однажды Артемий упомянул как о неких «твириновых невестах», которые моментально тихо зашептали на незнакомом языке ему вслед. Внутри жильё Сабы выглядело ничуть не лучше: пол наполовину провалился в земляной фундамент, из-под некоторых гнилых досок вырывались проростки то ли твири, то ли обычного сорняка, а вещей базового быта или хотя бы удобства не наблюдалось вовсе, за исключением одного несчастного матраса, который находился прямо в комнате Сабы.       Даниил к степнячке прошёл первый, несмотря на удивительно длинную очередь из разного рода людей и существ, ни один из них не посмел остановить врача, они все просто смотрели, наблюдали за ним, как завороженные, будто увидели что-то совершенно чудное. От таких взглядов Даниила моментально бросило в дрожь, именно таким его иногда одаривал Артемий, холодным и пристальным, немигающим, но в некотором роде таким присутствующим, что голова шла кругом. Весь этот дом ощущался чужим, одиноким и пустым, при том что посетителей находилось здесь предостаточно, приветливости в нём казалось даже меньше, чем в Соборе. Это — жизнь, которую решил избрать Артемий? Это — то, на что он променял своё будущее в качестве блестящего врача? Уродливые, гнусные, пугающие существа, вышедшие из земли, женщины, которые говорят пророчествами и мучаются от видений, мужчины, которые ведут себя как оголтелое стадо? Доктор отказывался верить в это.       Перед Даниилом сама по себе открылась дверь в комнату, где располагалась столь нужная ему сейчас Саба. Женщина сидела около окна, которое выходило прямиком на бесконечную жёлтую степь, и там, если приглядеться, можно было разглядеть маленькие точки камней-клыков, будто бы растущих из-под сырой холодной земли. «Сентябрь, ойнон. Поэтому сырая и холодная», — промелькнул в голове Даниила покровительственный голос Артемия, который лишь дополнил эту густую неприятную атмосферу. Даниилу сейчас комментарии Артемия как кость поперёк горла, постоянно напоминает о себе и болит. Не его это черёд говорить, опоздал он со своей болтовнёй, сильно опоздал, нужно было ему раньше об этом думать.       Пока Даниил полностью погружался в свои мысли, Саба терпеливо ждала. Она явно пренебрегала столичным доктором, недолюбливала его и сторонилась, но сейчас проявляла невероятную твёрдость и сдержанность, пока врач сам не соизволил сделать шаг в её сторону и начать диалог. Комнатушка Сабы выглядела аскетичной, можно сказать даже и неживой, не такой, как у Артемия или Станислава. А может быть, это Даниил не мог почувствовать её реальной атмосферы, ему в общем-то это совершенно и не важно, главное сейчас — новая страница дневника, и лучше ему более не задерживаться на всякие глупые мысли.       — Ты пришёл за листом, мога? — голос Сабы не мог сравниться ни с чем, что ранее слышал Даниил, он звучал дрожащим, но далеко не от страха, не от неуверенности, но потому что так ему звучать и должно, так звучат скрипучие травы, так звучат ударяющиеся друг о друга камни, — Эмшен знал, что ты заявишься сюда, змей. Он знал, и сказал мне. Битэ хараан, я ему сначала не поверила, а теперь вижу — пришёл.       — Не говори загадками, Оспина, — разговор со степняками ощущался как попытка распутать клубок слов только что проснувшегося человека, которого вырвали из крепкой дрёмы, ну никак не с осознанным существом, — Ты знаешь где доктор Бурах или нет? У меня мало времени, мне не до твоих шарад, — Даниил пытался держаться ровно и гордо, однако безумный пристальный взгляд Сабы заставлял его сгибаться, отворачиваться, это чувствовалось как проверка, как тест от степнячки, насколько столичная кукла сильна, как она выдерживает удары, как она мыслит; доктор не проиграет, он не привык проигрывать, он докажет всему миру, что Даниил Данковский — не просто букашка, не просто шахматная фигура, он докажет, что является человеком, чего бы это ему ни стоило.       — Мүү юүмэн, он далеко, дальше, чем я вижу. Мэдэнэ угые, где он — не могу знать, только ты узнаешь. Эмшен знает, что делает, знает, что нужно сделать, и я ему доверяю. Читай. Ты любишь заглядывать глубоко, куда не следует, Эрдем. Так глубоко, где недалеко и зурхэн, — сути большей половины слов Даниил уловить так и не смог, но протянутые ему Сабой листы всё же забрал, при этом старался не коснуться чужой сероватой кожи пальцами, пусть даже и через плотные кожаные перчатки, — Нохойн дуун ойртоо, Эрдем. Иди, найди сына Бураха, и вернись обратно. С новой ношей или со старой, решать остаётся только тебе. «День 10. … Кровь там, кровь внутри. На бойнях. Ольгимский не позволит мне попасть внутрь, да и рабочие степняки мне тоже не рады, несмотря на все мои усилия. Но я знаю, что она там есть, а значит есть и Панацея, есть способ спастись … Оюн единственный, кто может провести меня в святилище. Я должен найти его сегодня, только сегодня — завтра уже никак … Он далеко, в бывшей деревне, путь туда займёт пару часов. Надеюсь, не бессмысленных … … Голова уже почти не кружится, даже здесь, в глубокой степи, вдали от города. А иногда вдыхаешь, и даже приятно становится, расслабляет, как умеют некоторые наркотики. Твирин я пью всё реже и реже, раньше чаще пил с Даниилом, а теперь я не успеваю даже заглянуть к нему. Неизвестно, что он там творит у себя в лаборатории, и это настораживает. Наделает глупостей, а разгребать мне. Ну что же, значит судьба у меня такая … … Эти травы будто бы говорят мне что-то, хотят предостеречь, только о чём — разобрать не могу, что-то мешает. Может быть я сам себе мешаю? Так сказала бы Эспэ-инун, она всегда меня предостерегает. Она говорила, что мои ночные встречи с Даниилом не доведут до добра. Хайюд — так она его назвала, но я так не считаю. Он мне нужен, и мало ли для чего: для работы или для моих желаний, и я ему, стало быть, тоже нужен, раз он каждую ночь меня к себе зовёт. Однако его план, помимо самого факта о создании вакцины, я пока что не разгадал …»       Косо и настороженно взглянув на замершую словно мраморная статуя Сабу, Даниил решил не дочитывать при ней данные ему страницы. Интересно, читала ли их степнячка, или она настолько сильно доверяла своему менху, что не удосужилась даже усомниться в его решениях? Даже если и так, Даниилу всё равно не хотелось, чтобы информация о их встречах и отношениях досталась кому бы то ни было, а уж тем более скользкой Сабе, которая так и норовила превратить жизнь доктора в самый настоящий ад. Считала ли она, что таким образом защищала своего ненаглядного менху, или она преследовала свои ещё более тайные мотивы, никто так никогда и не узнает, даже она сама, кажется, не до конца в себе разобралась.       Вырвавшись из пелены раздумий, Даниил резко сорвался с места и, не прощаясь со степнячкой, уверенной и слегка раздражённой походкой вышел на улицу, где солнце уже давненько пересекло середину неба — скоро пять часов дня, а идти за Артемием непонять куда ночью доктору не очень-то и хотелось, учитывая местное крайне доброжелательное население. Наверное, Артемий и правда сам себе мешал, только не слышать какие-то там травы, а по-настоящему жить. Возможно, Даниил был неоправданно строг к нему, но так нужно было, так следовало поступать, иначе от этих людей было ничерта не добиться. Даже удовольствие от Артемия Даниил получал с каким-то нажимом, с требованием, которое тот удивительно стойко выдерживал. Силы в мужчине оказалось не занимать, и Даниил, кажется, её совсем недооценил. «День 10. Ночь Ночью степь мрачная и тёмная, а звёзды так далеки, что практически не освещают то, что осталась от дневной земли. Низкие сопки и невысокие холмики походили на застывшую во времени водную гладь, а город вдалеке казался последним оплотом горящей тусклым светом земли. Оюн согласился помочь, но меня ждёт испытание. Испытание, которое либо надломит меня, либо сохранит во мне стержень и позволит исполнить то, что задумано для меня судьбой. Я должен попрощаться с ним, должен сказать ему кое-что напоследок. Конечно, он меня не послушает, с чего бы, я и сам себя слушать бы не стал, но мне надо ему это сказать. Не важно, как он отреагирует, может даже выгонит, но в самый последний раз я хотел бы увидеть его лицо, вспомнить, какое оно всё-таки мягкое, без всей этой щетины, которая свойственна мне, какие широкие, но в то же время тонкие его плечи, как он с нетерпением прижимается ко мне и как настойчиво целует, а потом уводит вглубь, всё дальше в Омут, прямиком на второй этаж. Я хотел бы вновь провести пальцами по его выступающим рёбрам, и почувствовать, как одно из них, самое нижнее левое в грудине, мельче, чем нужно — врождённая особенность, так он сказал. Хотел бы вдохнуть в него хоть чуток своей собственной жизни поцелуем и наблюдать, как его лицо расцветало красными пятнами, как он тихо выдыхал и одними глазами просил ещё немного больше. Проделать это всё ещё один раз, да, ещё раз, и всё. Я не знаю, о чём он думал в такие моменты, может быть, вообще ни о чём, но иногда мне бы хотелось заглянуть в его столичную голову. Даниил пусть и звучит как эгоцентричный ребёнок, отвергающий реальность, но есть в нём что-то такое, что заставляет меня задуматься о сути моего выбора. Он острый на язык и абсолютно нетерпеливый, он лжёт и извивается, как удав, попавший в ловушку охотника, как птица, потерявшая своих птенцов. Он мечтает о лучшем будущем, но для кого это самое будущее предназначено? Для руин, для призрачной надежды построить что-то более магическое и противоестественное, чем Многогранник? Я сделаю всё, чтобы мой выбор подтолкнул его к правильным решениям. К тем решениям, которые не успел сделать я. Когда я пришёл к нему, в Омут, я не смог открыть дверь. Слаб ли я, оттого, что не решился войти? Возможно. Возможно Даниил и сам назвал бы меня слабаком, заметь он меня в этот момент. Он всегда так остр на язык, я привык к этой его особенности, слишком поздно, кажется, привык. Я стоял и смотрел, как в маленьком окошке тень Даниила готовилась ко сну, а может и не к нему, а просто скидывала с себя этот тяжёлый кожаный плащ, дабы расковать движения, но так или иначе, он стоял там совсем один, уставший и голодный, как я сейчас, только я на улице, а он внутри. Незачем его беспокоить, не так ли? Он человек занятой, приказы ещё не всем раздал. А может, мы с ним ещё встретимся. При других обстоятельствах».       Даниил не знал, куда ему идти. Нет, не так. Даниил не знал, куда ему надо идти. Артемий на Бойнях? Сложно. Даниила уж точно никакой Оюн туда не проведёт, степняки его ближе чем на метр к себе не подпускали, что уж говорить об услугах. Саба всё ещё могла что-то знать, однако она тоже благосклонностью к столичному врачу не отличалась, да и самому Даниилу не особенно хотелось более просить у неё о помощи. В качестве варианта оставалась только Самозванка Клара. Персонажи в списке Даниила по поиску Артемия постепенно становились всё хуже и хуже, равно как и состояние Даниила — с каждой новой страницей дневника он заглядывал всё дальше, и он как мог старался не думать о том, что сомневался. И сомневался он далеко не в Артемии. Он найдёт этого чёртового менху, он докажет ему, что он равнозначный игрок, он докажет Смерти, что может её победить даже при таких обстоятельствах, он докажет миру… Что-то он ему точно докажет, в этом у доктора сомнений не было.       Самозванку обычно искать не требовалось, она сама прекрасно находила всех, кто ей срочно был нужен, вот только в обратную сторону это вряд ли работало. Второй корпус Термитника находился по правую руку от дома Сабы, в минутах десяти ходьбы, даже с этой точки, где и читал письма Даниил, можно было разглядеть угол этой серой безобразной коробки, откуда крики так и не прекратились. К главному входу подходить не имело ни малейшего смысла, Аглая Лилич отказалась открывать Термитник несмотря на все старания Артемия, которых он в эту идею вложил предостаточно, поэтому Даниил решил направиться прямиком к необычайно крупным дырам в основании самих Боен, которые сами по себе выглядели своеобразными входами внутрь. При этом вызывали они не самые приятные ассоциации, ничего другого уклад пробудить у Даниила и не мог — жуткие рытвины на теле холма Боен походили больше на пулевые отверстия, чем на естественный рельеф, будто бы огромный бык завалился на бок от потери крови, и теперь медленно и болезненно умирал.       За спиной Даниила расположилась бесконечно далёкая степь с озаряющим её закатным солнцем, а перед ним — величественный памятник Уклада, где Артемий оказался то ли по воле случая, то ли по распоряжению судьбы. Даниил в судьбу не верил, а случай презирал, и не мог понять, как Артемий повёлся на такие жалкие оправдания человеческой глупости и нежелания решать свои проблемы. Ветер дул прямо в спину столичного врача, словно подталкивая наконец ступить за границу начала Боен и окунуться в темноту отверстия, погрузиться в неё, как в воду, шагнуть в бездну, но Даниил непривычно колебался. Что его там ждёт внутри? «Ничего, если будешь пытаться попасть туда с таким настроем», — проговорил низковатый женский голосочек, Самозванка Клара всё же пришла посмотреть на отчаянные попытки Даниила найти в этом небольшом, казалось, городке одинокого потерянного менху. Самозванке просто нравилось такое своеобразное представление от своего коллеги, или ей в последние дни совсем осталось нечего делать?       — Я могу тебя провести, змей, — перед его глазами тут же всплыло неестественно искажённое в полуусмешке лицо Сабы, — Но ты там уже ничего не найдёшь. А что найдёшь доставит тебе боль, жуткую и глубокую. Тебе ведь наплевать на город, уходи, как приедет первый поезд, и не возвращайся. К чему поиски Гаруспика? Ты его не любишь, а с ним уже всё понятно. Я доделаю вашу работу, всё по уму сошью, не так, как вы. Вы грубые и резкие, вам кройку доверять нельзя, вы же всё порвёте, ничего людям не оставите. Но я всё равно исполню твою последнюю просьбу, Бакалавр. Закрой глаза, и ты попадёшь к своему ненаглядному. Попадёшь и узнаешь, что ты сделал всё, что мог.       Некоторое время Даниил старался не моргать. Он думал. Он хотел ответить заносчивой девушке едко и злобно, как умел только он, хотел показать, что он вообще-то играл по своим правилам, а не по чужим. Но разве это так? Даниил начал играть по правилам Смерти с того самого момента, как попал в этот утробный первобытный городишко, как только его нога ступила на эту проклятую землю, как только его лицо озарили первые лучи знойного степного солнца. Он хотел уйти или уехать, но мог ли он? Даниил Данковский, столичный врач с докторской степенью, никак не понял, что глуп, слаб. Так и не осознал, что борьба его — бессмысленна. Он не хотел верить Артемию, который знал и понимал в разы больше, и это сыграло с горделивым доктором невероятно злобную и гнусную шутку.       Даниил закрыл глаза, и ему в нос ударил болезненный запах гнилого мяса и стоячей крови.       Открыть глаза ему оказалось крайне сложной задачей, его веки кто-то будто бы насильно сдерживал, не хотел показывать ему отчаянную картину пустоты и забвения внутри Боен. Но Даниил открыл, и увидел нечто такое, что, вроде как и ожидаемо от подобного места, но при непосредственном контакте с ним хотелось поскорее это покинуть и забыть, лучше навсегда. Стены в большом округлом зале никто будто бы никогда не приводил в порядок, не заливал пол бетоном, а крышу вообще ни разу не трогал, не проверял, как оно сто лет назад было — так и оставили. После более детального осмотра помещения, куда Даниил попал, стало очевидно, откуда взялся столь мерзкий животный запах: весь пол на ощупь оказался липким, как от мёртвой испарины, а по мелким канавкам, пересекающим весь зал, непрерывно текла чья-то кровь, густая и вязкая. Может бычья, а может и человеческая, прямиком с Термитника и непрекращающейся анархии внутри; звуки оттуда в зале проявлялись лишь как отголоски, растворялись где-то над головой Даниила, и утекали в другие коридоры, отходящие от помещения.       Таких коридоров Даниил заметил всего три, и ему не было особо принципиально, какой из них выбирать, поэтому решил пойти в первый, крайний правый. Весь путь врача сопровождало бульканье и журчанье крови, а вместе с ним и крики агонии людей, они давили на свою новую жертву, как бесконечный пресс, и Даниил готов был уже согнуться под ним, лечь прямо на сырой мокрый от крови камень, как вдалеке увидел знакомый силуэт. Такой знакомый, что все мысли и звуки моментально отошли на второй план, даже не на второй, на третий, пятый и десятый — это Даниилу было не важно. Вот он, Артемий, согнулся над чем-то спиной к нему. Собирает эту самую кровь, о которой писал в дневнике? Даниил уже не шёл, он бежал к нему, иногда оступаясь и чуть не падая лицом в слизь, но не останавливался, не хотел. Он нашёл Артемия, зачем же ждать?       Комната, где находился менху, даже визуально казалась в несколько раз меньше, чем та, откуда пришёл Даниил: в ней могло поместиться человек пять, не больше. Она оказалась совершенно пустой, только одна кровавая канавка текла со стороны лица Артемия под ноги Даниилу, и уходила дальше, в основной зал. Но что-то здесь было не так. Почему Артемий не реагирует на чужие шаги, почему не слышит чужих окликов, почему он… Почему… У ног Артемия лежала маленькая записка, последняя страница дневника, и большая часть её оказалась покрыта кровавыми разводами, каплями и чем-то ещё менее уловимым, может быть тинктурой, может быть обезболивающим. «День 11. Иногда приходится выбирать. Я выбрал, я сделал то, что считал нужным, и всё. Прости Спичка, дорогой мой хүбүүн, прости Мишка, что не сдержал обещание, но я сделал кое-что другое, что спасёт нас всех — нашёл выход, и этот выход крылся так близко, что мы все его упустили из виду. Хөөрхэн, я знаю, что ты это читаешь. Я тебя не вижу, но знаю. Ты должен закончить то, что начал я. Передай Аглае, что единственный способ спасти город и спастись самим — уничтожить Многогранник. Знаю, ты против, знаю, что не захочешь это делать ради города. Поэтому сделай это ради меня. Если Аглая жива, передай мои слова ей, а если нет, то Блока из-под земли достань, но заставь его разрушить башню детских мечт. Спичка знает, что делать после. Позаботься и о нём с Мишкой, хоть я и знаю, что ты детей терпеть не можешь. Может, из них что-то хорошее с тобой и выйдет. Не сердись на меня, ладно?»       Труп Артемия неожиданно покачнулся и с мерзким хлюпом свалился на грязную землю, открывая взору Даниила небольшую скважину, откуда сочилась столь ему знакомая свежая вишнёво-гранатовая жидкость. Рядом с источником лежала грязная склянка из запасов Артемия, которую он использовал для сбора своей собственной крови. Он отдал всё, что у него осталось этому месту, чтобы выиграть последний шанс Даниилу на убеждение власть имущих о важности всего этого. Тело уже потеряло своё последнее тепло, и при соприкосновении с ним Даниил почувствовал не столько чужой холод, сколько собственное отчаяние и горечь, переполнявшее его пустое сердце. Самозванка была права, даже чёртова Самозванка оказалась права, а Даниил всё это время лишь настаивал на своей глупости, терял связь с тем, что в конце оказалось по-настоящему важным.       Ну ничего, у него остался ещё один день. Ещё один шанс, и всё это закончится.