Пташка Севера

Первым вестником о приближении к берегам Королевской гавани стал запах. Сиэля и без того мутило вторую половину проведённых в море дней: первое время он держался стойко, но в конце концов присоединился к десятку других путешественников с позеленевшими лицами. Недалеко от Ведьминого острова проливной дождь как летом, даром что зима подступала, застал их на палубе, и в тот же вечер мальчишка слёг с ужасным кашлем. Ничего хорошего этот кашель не предвещал: в детстве болезнь могла мучить его несколько недель, и то он пережидал её в тёплой постели и с сытным ужином, а не в сырой каюте. В горле першило, а тошнота поднималась всякий раз, как он старался сглотнуть вязкую, солёную слюну. Деревянные переборки скрипели и трещали, и Сиэль сбился со счёта, сколько раз думал, что очередная волна вот-вот перевернёт корабль, словно ореховую скорлупку, но прошли неспокойные дни, и «Пляшущая на валах» успешно миновала Клешню, обогнула Драконий камень и на удивление бодро вошла в Черноводный залив. Видимо, капитан-тирошиец знал своё дело. А всё-таки запах в столице стоял неважный: пока не удавалось определить, что именно так дурно пахнет — запахи сливались в один душный, влажный, густой ком, невидимый купол, накрывший город. Гомон с рыбного рынка был слышен даже с моря. Сиэль быстро узнал три холма, на которых раскинулась Гавань: семь башен Красного замка венчали самый высокий из них. Всё лучше виднелись широкие улицы, обсаженные с двух сторон деревьями, и кривые, узкие, словно рукав, переулки, но мастерские и таверны с этого расстояния казались игрушечными. Да и всю Королевскую Гавань на взгляд кое-кого можно было назвать неудачной шуткой: богатые усадьбы, бордели и гостиницы гнездились друг на друге, разной степени роскоши и нищеты. В Блошином конце дома так и жались один к другому, а улочек и вовсе было не видать. Жаль, до королевской резиденции далеко: Сиэль вспомнил, как унизительно проходил его путь в прошлый раз, когда короновали Джоффри, и поморщился. Спуститься по реке к бессчисленным причалам, лавируя мимо торговых галей с Вольных островов и рыболовных лодок, это полбеды. Настоящее «счастье» начиналось после Речных ворот — ещё в свой первый визит Фантомхайв уяснил для себя, почему в народе их называли Грязными. Считалось, конечно, что знать прибудет по Золотой дороге или Королевскому Тракту, с положенным ей эскортом, а не станет пробираться через рыбный рынок и прилегающие к нему трущобы, но ему такая удача не улыбнулась. Если бы не поджимало время, Сиэль бы без сомнения выбрал Тракт. Придётся проглотить свою гордость во второй раз. Он заметил, что галея стала замедлять ход, только когда увидел военные корабли вверху по реке. Паруса с чёрным оленем на золотом поле, поднятые в честь предстоящего праздника, колыхались от ветра. Сам капитан «Пляшущей» выглядел так, словно только что совершил лёгкую прогулку по саду, а не по бушующим волнам, и весело и громко отдавал команды матросам. Вот уж точно образец жизнерадостности. Пассажиры, вышедшие на палубу, напротив, были бледны как мел и взирали на крайнюю точку своего путешествия без особого воодушевления. От столкновения с причалом корабль тряхнуло, и нехитрый обед из пирога с форелью и зажаренной луковицей пригрозил выйти наружу. Сиэль закашлялся, прикрывая рот ладонью, и, удивившись своему охрипшему голосу, сказал: — Пускай приведут Миража и Черногривую. И спроси про гостиницу. Сомневаюсь, что Серсея определит мне в замке покои, а даже если ей придёт в голову оказывать такие милости, мне не улыбается жить среди её… «Прихвостней», — проглотил слова Фантомхайв, когда поймал взгляд незнакомца, ожидающего своей очереди спуститься. Одет он был не богато, но и не бедно, а правая рука, наспех перевязанная чем-то, явно причиняла боль. И хоть он сейчас же отвернулся, землистого цвета лицо не утратило хмурой внимательности. В Белой Гавани Сиэль его не помнил, но мужчина вполне мог сесть на корабль с пристани в Чаячьем городе, где ненадолго останавливалась «Пляшущая». Если Сиэль чему-то и научился, то это бить первым, если подозреваешь удар. Не мечом, конечно, меч юный лорд всегда находил слишком громоздким, но… — Постой, — тихо остановил он дворецкого. — Видишь этого господина? — и уже громче добавил: — Вас, кажется, беспокоит рука? Сейчас мой слуга поможет вам спуститься. Мужчина, хоть и не ожидал такого ответа, сильно растерянным не выглядел и кивнул. Сиэль тем временем сам распорядился насчёт лошадей, и через несколько минут все трое оказались внизу. Мираж, которого вскоре вывели, был не в лучшем состоянии и нервно дёргал передним копытом, зато Черногривая и ухом не повела, как будто каждый день путешествовала в трюмах. Конь обычно прекрасно держался в поездках, но море… «Ничего, — мягко похлопал его Сиэль, — в гостинице тебе зададут овса как следует». Матросы выкатывали бочонки и выносили сундуки. От звука шагов десятка ног в тяжёлых башмаках гулко и больно стучала кровь в висках. Их окликнули. — Ящик чей? — Мой, — глухо отозвался мужчина. — Да только как я его теперь… — Себастьян, — вскользь бросил Сиэль. — Да, милорд. Дворецкий взял добротный дубовый ящик из рук темнокожего матроса, как пушинку. Мужчина опять неловко кивнул, как будто клюнул подбородком воздух. — Спасибо… — и подумав, добавил: — милорд. — Что там у вас? — Платья. На продажу. У меня на улице Ткачей там место. «На продажу, значит. Лжёт или нет, не знаю, но причин вскрывать чужой ящик из-за обычного подозрения у меня нет». Фантомхайв, не решившись садиться верхом, повёл Миража под уздцы. Копыта стучали по скрипучему деревянному настилу. Рыбный запах забивался в ноздри и усиливал тошноту. — Как же вы торговать ехали с такой рукой? — спросил Сиэль. — Да разве ж я дурак? Не была она такой. Повезло вчера оказаться на палубе, а волна возьми да и швырни меня к борту, — запястье, видимо, заныло, и тот крепко сцепил зубы. Голоса гудели, как в пчелином улье. Девчушка с белыми, выжженными солнцем волосами и в заляпанном переднике кричала: «Мидии и крабы! Кому крабов?» В двух мужчинах с тёмной, как тиковое дерево, кожей Сиэль с удивлением узнал летнийцев — прежде он никогда их не видел. Даже волосы и глаза у них были чёрные как агат. Он и слова не понял, о чём они говорили между собой, и пошёл дальше. Торговки переругивались с покупателями, а путешественники с капитанами — и те, и другие цены заламывали страшные. Ветер не освежал, а только разносил вездесущее зловоние, а когда дощатая пристань под ногами сменилась камнем, тут и там стали попадаться высохшие и не очень красные лужи, то ли от пролитого вина, то ли от крови разделываемых рыб. Что до вина, то каждый нахваливал своё и обещал, что такого борского золотого больше нигде не сыщешь. Когда один из прохожих грубо толкнул Сиэля выскобленной из дерева чашкой для подаяния, Себастьян, за которым без поводьев шагала Черногривая, вышел вперёд. Одного его взгляда хватило, чтобы оборванец, бормоча себе что-то под нос, попятился к своим братьям, а Себастьян вежливо заметил господину: — Милорд, вам не подобает идти пешком сквозь толпу. Прошу, садитесь в седло. О том, чтобы взобраться на измученного Миража, речи не шло, и Сиэль уныло взглянул на вороную лошадь. Чёрные блестящие глаза, как обычно, смотрели спокойно и умно, но у него всегда возникало какое-то странное чувство одушевлённости, когда он смотрел на неё. Разумеется, он знал, что у каждого коня свой характер, но в этом было что-то слишком… человеческое, «знающее», отчего становилось неуютно. Подходящая животина для его слуги, ничего не скажешь. Что ж, в любом случае лучше так, чем бродить среди черни. Перебарывая и проклиная очередной приступ дурноты, он оказался верхом и обернулся на мужчину. — Раз вы часто бываете в Королевской Гавани… может, подскажете нам хороший постоялый двор? — Часто… — пробормотал мужчина. — Тут недалеко есть гостиница на Стальной, да только лошадей там не держат. Вот если всё прямо идти, до перекрёстка большого, а потом налево свернуть… Да вы спросите у любого, где «Звенящий котёл» найти, вам и скажут. Там площадь Сапожника близко, так что не заблудитесь. В «Котле» как раз тихо, хоть он и звенящий, — он невесело усмехнулся своей же шутке. Себастьян задумчиво коснулся подбородка. — Площадь Сапожника? Милорд, — обратился он к хозяину, — боюсь, это в другом конце города. — Зато спокойно. — Мужчина, как будто не хватало сломанной руки, ещё и прихрамывал, но не жаловался. Видимо, сильно его приложило о борт. — И подальше от Блошиного конца и Крюка. Сиэль, до этого устало покачивающийся из стороны в сторону при каждом шаге лошади, напрягся, сжал в руке кожаные поводья. — И что с того? — Ни там, ни там не любят благородных, — просто пожал плечами тот. Сиэль бросил взгляд на своего дворецкого и, не увидев в багрово-карих глазах предостережения, кивнул. — Нам подходит. Будьте так любезны, составьте нам компанию, а мой слуга возьмёт ваш ящик на себя и может даже осмотреть вашу руку. — Если милорду так угодно. Благодарю. С новой, крепко затянутой чистой повязкой дело пошло на лад, и у незнакомца развязался язык. Мужчина оказался Шеттом из Чаячьего города. С видом бедного, но гордого простолюдина, рассказывающего о том, что в роду у него были аристократы, Олмар Шетт поведал, как когда-то его далёкий-далёкий предок носил достойнейшее имя Короля Истинных людей (на взгляд Фантомхайва, титул довольно вычурный) и как вероломный Герольд Графтон присвоил себе его корону. Была там история и про вражду с Ройсами, и про выгодные браки, но давнее прошлое Сиэля мало занимало, и он терпеливо кивал, надеясь, что вскоре их спутник пустится в объяснения более насущных вопросов. Также вполуха он прослушал и пространный рассказ о том, как против Графтона восстал весь город, и как жестоко этот Графтон подавил мятеж, оставив убитых кормить крабов. Вдали маячили башни Красного замка, и Сиэль думал о Серсее и юном короле. Говорят, он совсем ещё мальчик, лет десяти или около того, может, даже меньше. Толку не больше, чем от грудного младенца, хотя этот наверняка сможет подписывать королевские назначения. Сиэль едва помнил пухлого золотоволосого малыша на коронации Джоффри: он радовался за старшего брата, но огромный злобный телохранитель Джоффри со страшным шлемом пугал ребёнка чуть ли не до икоты. Сандора Клигана, раз увидев, было трудно стереть из памяти. Левая сторона его лица представляла собой чёрно-красное иссохшее месиво, с глубокими трещинами и клубком ветвистых шрамов возле глаза. Странно, как он ещё видел. Кованый шлем, большой, в виде головы оскалившейся собаки, был и впрямь жутковат, но запомнил Сиэль другое. Не успел юный лорд выпрямиться после принесённой клятвы, как Серсея с благодушной улыбкой указала на Клигана и заметила: — Видите, лорд Фантомхайв, звание Королевского пса при дворе не забыто. Правда, боюсь, его обязанности сейчас несколько иные. Джоффри ухмыльнулся, остальные последовали его примеру и рассмеялись, хотя вряд ли до конца поняли всё остроумие королевы. Сиэль понял, снёс унижение, хлестнувшее кнутом, и учтиво кивнул. — Могу только порадоваться, что его величество окружают самые благородные рыцари. С вашего позволения. Скажи Серсея это раньше, лет на пять, её ядовитый удар бы достиг цели. Пять лет назад, Сиэль, ждущий свои двенадцатые именины, не подавал виду, будто жалел, что у него нет прежнего влияния отца, настоящего Королевского пса, да и не нашлось вокруг людей, которых бы интересовали страхи и сожаления малолетнего мальчика, чья семья была в опале. После внезапного пожара почти все запасы были уничтожены, западная и южная стены обвалились полностью, а северная — наполовину, что же до кухни, кладовой и оружейной, то они погребли большую часть прислуги под завалами. Из семьи Фантомхайв погибли все — кроме него. Когда ворон принёс мрачную весть на чёрных крыльях, Сиэль гостил у тёти Анджелины: ему с детства был полезен речной воздух. Они вернулись вместе так скоро, как позволяли лошади, но застали одни руины, бывшие ещё совсем недавно домом, и горстку верных солдат, которые расчищали завалы. Красная леди, как все называли тётю Анджелину, леди, которая в обществе всегда смеялась и никогда не плакала, залилась слезами. Но не Сиэль. Его глаза были сухи, словно в них насыпали песка, только в горле и в груди надолго поселился давящий ком. Тётя сказала, что возьмёт его к себе, пока Призрачный улей не восстановят, но мальчик с твёрдостью, которая всех удивила, отказался, сказав, что здесь его место, здесь и нигде больше. Он не знал, как и что ему делать, но остался, а вечером, когда ужинал жидкой похлёбкой, сваренной каким-то умельцем, в дверь постучал незнакомый путник издалека. Сиэль до сих пор не мог объяснить себе ни откуда он взялся, ни что произошло потом. Но под его диктовку были разосланы письма, которые принесли помощь, и уже через две недели строители стучали своими молотками, а запасы провизии за считанные месяцы пополнились до своего прежнего уровня. У путника не было имени, но он сказал, что Сиэль волен называть его, как пожелает, если тот позволит ему остаться. Сиэль позволил и дал ему имя, Себастьян. А первые слова Себастьяна в новой роли дворецкого ему, наверно, не забыть никогда: «Вы полны ненависти и печали, как полна водой река по весне. Ненависть и печаль владеют вами. Овладейте ими сами, превратите свои чувства в силу и продолжайте идти вперёд». Сиэль в самом деле взял себя в руки и не без помощи Бейлиша и Мандерли, но самое главное Себастьяна, укрепил своё положение. Первым сделал шаг к дружбе с соседями, потому что знал, что гордость здесь ничего не решит — гордость и погубила его отца, — вернул оленей, которых из леса разогнал пожар, нашёл новых людей. Первое время Себастьян заменял ему мейстера, он был сведущ и в счетах, и в снадобьях, знал, как прогнать самый тяжёлый кашель, но потом сказал, что у каждого уважающего себя лорда должен быть настоящий мейстер, а сам занялся другими делами и не отходил от своего господина. За свои услуги он потребовал странную цену, но, Сиэль, лишившийся всего в одночасье, не слишком дорожил ею и согласился. В конце концов, все мальчики полагают, что будут жить вечно, а расплата представлялась очень далёкой. С тех пор, как Ланнистеры взяли власть в свои руки, (пока наследники Баратеона малы, ими все равно вертит Серсея и лорд Тайвин, что бы ни воображал Джоффри, пока был жив, а о его брате и говорить не приходится), Сиэль держался подальше от змеиного клубка, именуемого двором, и не считал себя от этого несчастным. Он не врал Бейлишу, когда говорил, что не интересуется ни возвращением своего положения, ни возможным объединением с северянами. Желание стать как отец, вернуть себе имя было надёжно спрятано в глухой, старый сундук, а ключ от него тем более. Нынешняя жизнь более чем устраивала его. — А потом и Аррен туда же, — голос Шетта заставил вырваться из раздумий. — Как будто мало ему было племянника, знамёна свои созвал. Для чего, спрашивается? Ну и нам это восстание навязал. Сиэлю пришлось напрячь память, чтобы вернуться в разговор. Себастьян ответил вместо него: — Как ваш сюзерен, лорд Долины имел право воспользоваться вашими людьми, разве не так? — Он не наш сюзерен, а Графтонов, а мы его. Хотя если так смотреть, один чёрт получается. Наши люди идут на войны, а не восстания, этот урок мы выучили, — хмыкнул он. — Что, вернул Аррен мальчишку? Не вернул, как и я своего. И Старк тоже. Кому от этого лучше стало? Или простой народ живёт теперь хорошо, когда… Мужчина сплюнул и умолк, но Сиэль и без слов понял, чьё правление тот имеет в виду. Он припомнил рассказы отца о восстании Баратеона. Старк, точно. Тогда Эйрис сжёг отца и сына, в живых остался только его младший брат, который вместе с Робертом и Арреном начал войну Узурпатора. И выходит, Санса… дочь того самого Эддарда Старка. Странно, но он никогда не связывал в своей голове эти события. Сиэль нерешительно прочистил горло. — Безумный король к тому времени стал скорее угрозой для королевства, чем его защитником. Если не Аррен, то другой бы рано или поздно поднял мятеж вместо него. Вспомните, сколько людей… — Попробуйте тут не стать безумным, — ворчливо перебил Шетт. — Один Неведомый знает, что с ним делал этот Дарклин, пока держал в Сумеречном Доле. Нет, милорд, говорите, что хотите, но всё это было ошибкой. Кому от этого лучше, я спрашиваю? «Никому», — мысленно согласился с ним Сиэль, но промолчал. С Олмаром Шеттом он сходился только в одном: в нелюбви к Ланнистерам, но заявлять об этом во всеуслышание в столице, в самом их оплоте, было не лучшей идеей. Шетт тоже посчитал благоразумным оставить нынешнюю власть в покое и вернулся к Аррену. — Стал он десницей, да при дворе же его и хлопнули. Сиэль придержал Черногривую и нахмурился. Об этом он ничего не слышал, да и, признаться, не интересовался. — Почему вы уверены, что его убили? — спросил он и тут же понял глупость своего вопроса. Смерть высокопоставленного человека редко бывает случайной. Он поспешил исправиться: — Но кому, по-вашему, это было нужно? — А вы как думаете? — ответил вопросом на вопрос Шетт. Дальше долгое время шли молча. Жара и вонь донимали. Теперь Сиэль, к своему же сожалению, начал различать запахи, которые стали ещё сильнее: запахи шли от немытых тел бедняков, от красилен, винокурен и нечистот, гниющих прямо на улицах. Слабость, которая на время отступила, охватила снова, и ладони, держащие поводья скорее для виду, быстро вспотели. Вот бы добраться до нормальной кровати. Он попытался сосредоточиться на Аррене и кому тот мог помешать, но мысли переворачивались тяжело, как мухи в меду. Солнце припекало, и волосы на лбу и затылке намокли. — Долго ещё? — Нет, милорд, мы почти на развилке, а там два шага — и «Котёл». Ближе к развилке оборванцы стали сбиваться в группы, но оборванцы какие-то странные, не те, которых не интересует ничего, кроме хлеба и редких медных грошей, перепадавших в удачный день, а другие. И женщины, и дети, и даже старики — почти все были босые и в сто раз латаных холщовых рубахах, но страннее всего было то, что в руках они носили дубины. Сиэль порадовался, что он верхом и что им в другую сторону. Откуда-то несло овцами и дымом от костра. — Это ещё кто? — спросил он своего провожатого, когда они дошли до Мучной улицы. — Эти-то? — оглянулся Шетт. — Воробьи, или как бишь их? Только и чирикают, как солдаты разграбили их септы и какие все грешники. Кости с собой таскают, вроде как убитых монахов, а мало ли костей после войны? Рыцарей в свои птичьи ряды хотят, чтобы всё как полагается. По мне, так ничего они не добьются. Цель, конечно, хорошая, благочестивая, а толку-то? Сиэль пожал плечами. Короли и правда к нищим редко когда прислушивались, а уж тем более, если те начинали что-то требовать. «Знайте своё место, просите скромно, и может, если нам будет угодно, мы одарим вас милостью, которую вы, по сути своей, и не заслуживаете». Но он не мог выбросить из головы дубины, в том числе в руках у хилой, темноволосой женщины, поэтому когда муравейник из обычных, ничем не вооруженных бедняков через два переулка стал медленно, лениво расступаться перед лошадьми, Сиэль даже не испытал привычного раздражения, а может, потому что очень устал. Слишком много вещей, о которых нужно подумать, но сделает он это после того, как выспится. Пыль забивала лёгкие, царапала изнутри. Он не сразу заметил, что толпа рассеялась, а Шетт отступил вправо и замедлил шаг. — Мне, милорд, в другую сторону. Вот там вывеска, видите? Место хорошее, — он замолк, не зная что сказать ещё. — Ну, и за ящик тоже спасибо. Я как-нибудь… И за руку. Он опять стал хмурым и неловким, как когда они только сошли с корабля. — Спасибо, что проводили нас, сир Шетт. Желаю успешно продать ваши платья. — Сиэль прочистил горло и протянул серебряного оленя. — Вот, наймите себе какого-то мальчика, чтобы он помог вам донести ящик. Мужчина кивнул, поблагодарив его ещё раз. На том и расстались. Сиэль думал, встретится ли ему когда-то Шетт из Чаячьего города, но приступ кашля заставил согнуться пополам. Горло сжала знакомая невидимая верёвка. «Этого следовало ожидать, — как-то спокойно, на грани сознания подумал он. — Давно уже…» Пока Себастьян обеспокоенно и торопливо вёл под уздцы обеих лошадей к постоялому двору, Сиэль цеплялся влажными ладонями за жёсткую гриву, а в голове плыли имена: Графтон, Аррен и Шетт. Он успел увидеть у самого входа высокий кустарник с оранжево-красными ягодами, но потом и куст, и всё остальное помутнело, юноша ощутил, как сползает, сползает вбок, а потом мир накрыла темнота. Когда он открыл глаза, за окном густели пока ещё прозрачные синие сумерки. Сиэль слышал, как кто-то сипло, шумно дышит, и с запоздалым удивлением осознал, что это он сам. Понял, что его переодели, когда ощутил, как прилипла к влажному, холодному телу ночная рубашка, единственное его одеяние, и увидел на стуле аккуратно сложенный дорожный костюм. Он вяло повёл глазами. Комната, конечно, меньше, чем его спальня в Призрачном улье, но чистая и вполне уютная. Белые тонкие занавески подрагивали от ветерка. В горле всё ещё стоял ком, как будто туда напихали корпии, и воздух входил и выходил со свистом, но шло время, и дыхание успокоилось. Когда вошёл Себастьян с чашкой чего-то горячего в руках, Сиэль нашёл в себе силы со смешком заметить: — Так себе первый день в Королевской Гавани, ты не находишь, Себастьян? — Верно, милорд, — снисходительно согласился дворецкий. — Судя по всему, вашему кашлю противопоказано солнце, жара и здешние нищие. — А ещё плыть морем и думать о королевских интригах, — мрачно сказал он. Чай из крапивы, пахнущий ещё какими-то травами, кажется, анисом, сначала обжёг язык, но потом придал сил, хоть их и оказалось недостаточно, чтобы возражать против припарок. Сиэль ненавидел припарки, но ещё больше ненавидел болеть, поэтому покорно сжал зубы. Луна была уже высоко, когда, лёжа в кровати, он дошёл до мысли, которую пытался осознать днём. Аррен что-то сделал или что-то узнал, что не устроило Ланнистеров. Не Роберта, король мог бы просто разжаловать своего десницу или сослать подальше, как случилось с Королевским псом, но смерть… Смерть значила что-то посерьёзнее. Сиэль мог поклясться, что ввязывается во что-то, что ему очень не нравится. Он твердил себе, что более чем доволен жить в уединении в Призрачном улье, заниматься своими делами, поддерживать хорошие отношения с близкими соседями, но его не покидало ощущение, будто ход уже нагло сделали за него. А когда сделан первый ход, продолжить игру и выиграть — дело чести.