Living For The Chase

Она ждёт с нетерпением, затаив дыхание. Она всегда ждала, хотя и не осознавала этого, пока в её жизнь не ворвалась Пегги. Дотти ждёт. Потому что Дотти Андервуд — это та, кем она является сейчас и навек. Она больше не та девушка, у которой когда-то было настоящее имя или, по крайней мере, предназначение, когда она тренировалась быть оружием, красивым и смертоносным. Не одна из тех прикрытий под вымышленными именами. Она Дотти Андервуд, потому что именно такой её видит Пегги. Это имя слетает с губ Пегги, и это делает его идеальным. Она Дотти Андервуд, и она ждёт. Когда она шла по лётному полю после стычки в самолетном ангаре, хромая и оставляя за собой кровавый след, — она ждала, что Пегги последует за ней. Когда она перевернула всё вверх дном, охотясь за вечно ускользающей булавкой клуба «Арена», — она ждала, что Пегги найдёт её. Когда она сидела в камере с голыми стенами, где разило хлоркой, — она ждала, что Пегги навестит её. И теперь, когда Дотти снова в бегах, она ждёт, что Пегги поймает её. Она вспоминает дни до появления Пегги в её жизни. Когда она стояла перед грязным зеркалом, её светлые волосы были завиты идеально, предстояло создать новую личность, выполнить новую миссию. «Я Дотти Андервуд, — тихо, спокойно, терпеливо произнесло её отражение. — Я Дотти Андервуд». Слова повторяются снова и снова, её акцент меняется от штата к штату, пока она выполняет миссии по всей Америке. Она улыбнулась — простодушное и очаровательное выражение. На зеркале была трещина, делящая её отражение от левого виска до подбородка. На мгновение её улыбка изменилась — она стала шире, злее, её взгляд — безжалостным и колючим, а зубы обнажились в оскале. На её лице не было ни капли человечности; она была словно машина, а её ухмылка — искажённая насмешка над чувством юмора, которое ей было чуждо. Мгновение прошло. Мягкая улыбка вновь заиграла у неё на лице. «Я Дотти Андервуд», — сказала она со сладким южным акцентом. Она помнит, как представила, что трещина в зеркале стала шире при виде неё. Когда она была скомпрометирована, от этой личности ей было необходимо избавиться, сбросить, как змеиную кожу, и оставить гнить в земле. Но она не может отпустить, она не может отпустить Дотти, не может быть никем другим, кроме этой версии самой себя. Если бы она взяла новое имя, сыграла новую роль, узнала бы её Пегги? Захотела бы Пегги всё ещё преследовать её? Дотти не станет так рисковать. Потому что Пегги — всё для неё. Она изменила личность «Дотти» к лучшему, превратив приглушённые оттенки красного, ржавые и тёмные, как засохшая кровь, в которых Дотти всегда жила, в яркие всплески алого. Дотти думает о Пегги, и её сердце учащенно бьётся, ладони потеют, тепло разливается по телу, как в лихорадке. Пегги — её единственный фокус, яркий свет, к которому она тянется. Пегги — это волнение, разочарование и желание, и по всем тем американским фильмам, которые она изучала, Дотти поняла, что это — любовь. Дотти любит Пегги, с момента, когда та ударила её по щеке и до слияния их губ. Она хочет этого снова, хочет повторить поцелуй, только на этот раз без той помады со снотворным, пусть в этот раз на губах будет только жар. Она сидела в комнате Пегги в Гриффите, смотрясь в зеркало на туалетном столике. «Я Пегги Картер», — отчуждённо сказала она с британским акцентом, представляя, каково это — быть безупречной фарфоровой куклой. Но сейчас Дотти знает, что Пегги не безупречна и от этого ещё более притягательна. Дотти знает, что она не хочет быть Пегги, она хочет обладать ею. Их жизни и судьбы переплелись, и сейчас она знает, что Пегги тоже чувствует это притяжение. Это и есть её любовь к Дотти, но Пегги, возможно, ещё не понимает этого, но однажды Дотти покажет ей, заставит Пегги увидеть, что она тоже любит Дотти.