Уэнсдей резко заулыбалась. По-настоящему. Так, что обнажился ряд прямых и белых зубов, а в глазах разгорелось пламя. Страшное пламя. Эти пучины мрачного ада водоворотом затягивали в себя, не допускали никакой возможности выбраться оттуда. Как бы ни пытаться за что-то цепляться, хоть ломая ногти и выворачивая пальцы на суставах, но Ксавье не мог противостоять притяжению пламени, полыхающего на дне бездны этих счастливых кровожадных очей.
Наконец она моргнула — и душа выбралась из оков её очей обратно в тело. Покачнувшись, Ксавье понял, что отстранялся. Шёл назад шаг за шагом, пока спина не коснулась холодной шершавой стены. Но он исступлённо продолжал пытаться идти назад, словно мог проломить стену и выбраться. Тело дрожало, а зубы стучали — и всё от всепоглощающего ужаса.
От этой чёртовой улыбки Уэнсдей.
Он привык делать так, чтоб она улыбалась. Отдавался этому делу целиком. Находил тех, кто заслуживал смерти, и на её глазах или с ней совместно убивал их. Всегда разными методами — иначе девушка начинала скучать. Огонь в её глазах не загорался, а губы не растягивались, обнажая ряд прелестных белоснежных зубов. Ксавье изощрялся всеми методами, но находил как убить выбранную жертву по-новому. Иногда он сбрасывал их с крыш, в другие разы медленно укалывал все точки на теле длинными иглами с ядами. Один раз он замуровал парня в подвале без еды, воды и места для сна. Ему там даже сидеть было негде. И только камера наблюдала за тем, как он умирал. Другого бедолагу он закрыл в клетке с чёрной мамбой. Следующему вырывал зубы, а потом позволил развиться гангрене в дёснах.
Уэнсдей улыбалась. Ей доставляло настоящее удовольствие, когда они кого-то убивали. Как и радость скрываться от правосудия. Их считали все экстравагантной парочкой, но не более того. Никто не думал, что за их душами уже десятки трупов. Уэнсдей умела подчищать следы. Они могли наслаждаться безнаказанно.
Точнее, могла она.
Он уже давно знал, что когда-нибудь он иссякнет. Когда-нибудь его фантазии художника не хватит на очередную красивую в своём ужасе смерть. Когда-нибудь он перестанет удовлетворять Уэнсдей убийствами, а она прекратит удовлетворять его. Его убийства стали скучными, а оттого и близость с Уэнсдей потеряла всякий шарм и происходила всё реже и реже.
Ксавье завёл себя в ловушку. Он наскучил Уэнсдей — и это его главная провинность. Расплата за которую — заставить её улыбаться в последний раз. Умереть самому.
Выхода у него не было — ударить её и противостоять ей он не мог. Мораль позволяла ему всё, но только не тронуть Уэнсдей. Она — святой центр его вселенной. То, чему он мог поклоняться, как жестокому божеству, следовать её воле и удивлять жертвоприношениями, но никогда не встать против неё.
Она подошла к нему с ножом. Маленькая и смертельно опасная тень с безумным блеском в глазах и блеском стали в руке. Такая крохотная ладошка сжимала орудие его скорой смерти.
Тяжело задышав, он выпрямился в струнку по стене, когда она медленно провела кончиком ножа от его живота до шеи. А после его мрачная и маленькая богиня надавила лезвием на ямочку меж ключиц. Не для того, чтоб его поранить — это был её приказ.
Ксавье подчинился — и стал опускаться на колени, следуя за ножом.
— Я могу убить себя сам. Тебе это понравится, — шепнул он, когда колени коснулись пола.
— Не лишай меня удовольствия, — в её голосе он уловил отчётливые ноты предвкушения.
Нож надавил на шею чуть сильнее. Кажется, вырвалась капля крови.
Но он не ощущал больше боли: Уэнсдей резко накрыла его губы своими, мгновенно скользнув языком ему в рот.
И тогда он ощутил на языке отчётливый вкус крови. Вкус своей погибели.
Ксавье резко вырвал нож из шеи оборотня и отшатнулся на несколько шагов, с ужасом наблюдая, как из перерезанной артерии фонтаном била кровь. Конечно, оборотень потом должен был воскреснуть, но…
Это его первая жертва. Это отправная точка его безумия, увиденного в видении. Той степени сумасшествия, когда он будет бояться своей смерти, но не предпримет ни единой попытки спасения себя. Ведь Уэнсдей должна улыбаться. И эта цель оправдывала любые средства. Вплоть до прощания с собственной жизнью после десятков убитых по его инициативе других людей.
Ксавье отныне знал, что станет чудищем. И умрёт им же.
Но, возможно, это просто глупое видение, полное неточностей и ошибок. Всё может быть иначе… он может не становиться безумцем. Он ведь может отыскать другой способ, чтоб Уэнсдей улыбалась? Отыщет, как сделать себя и её счастливыми без убийств.
Он создаст реальность, где они попросту будут счастливы. А не счастливы в своём безумии.
Но почему-то он заворожённо наблюдал за красивым лицом Уэнсдей и за хлещущей из артерии кровью.
Ему это всё чертовски нравилось.
И интуиция сообщала, что и дальше будет нравиться. Отныне и навсегда ему будет хорошо. Отныне и навсегда улыбка Уэнсдей станет его вечным спутником. Ради неё он будет готов на всё.
И она будет ему благодарна. Она ведь никогда не позволит себе его убить. Как бы они друг другу ни наскучили…
Что-то в видении было не так.
Нож выпал из ослабленных пальцев, и Ксавье в последний раз бросил быстрый взгляд на Уэнсдей.
Уэнсдей отпала от его губ, медленно облизнув свои от капелек крови. Сначала она набирала капли языком, потом глотала их, а затем размазывала остатки жидкости по губам, как помаду. И только тогда Ксавье заметил на её нижней губе тонкую выемку, откуда появлялись всё новые и новые капли.
Его рот был наполнен не своей кровью, а её.
Она его не убила. Лишь продолжила прижимать лезвие ножа к его шее, с упоением наблюдая за его реакцией. Уэнсдей и не хотела его убивать. Она не хотела, чтоб он лишил её удовольствия.
А он, должно быть, доставлял его ей только тем фактом, что он жив и горазд хоть изредка радовать её очередным изощрённым убийством. Они ведь взрослые люди… им достаточно и не каждый день получать убойную дозу наслаждений. Нечастой разрядки вполне достаточно.
— Встань, — сказала Уэнсдей и провела лезвием ножа выше. Он упёрся в подбородок.
Не желая обзавестись кровоточащим подбородком, Ксавье послушно поднялся и прижался спиной обратно к стене. Страх отступил — на его место пришёл интерес. Искреннее любопытство, на что Уэнсдей ныне могла пойти. На какие её будущие действия намекала чудесная маниакальная улыбка, при виде которой другим стоило бы бежать, не останавливаясь, чтоб ещё сильнее её повеселить — всё равно от Уэнсдей Аддамс не сбежать.
— Я хочу тебя убить, — прошептала она, приподнявшись на носочки и чуть сильнее надавив на нож — пришлось поднять голову выше.
— Тогда зачем же медлишь?
— Живым ты мне нравишься больше, — отрезала она это, как какой-то приговор, прежде чем отпустила нож.
С гулким эхом холодное оружие приземлилось на пол где-то под их ногами, но никто не опустил на него взгляд: они были поглощены созерцанием друг друга. Ксавье вновь тонул в этих сумасшедших чёрных глазах и с вожделением глядел на покрытые кровью губы, с которых её острый язычок алые капли всё так же медленно собирал и скрывал во рту, прежде чем проглотить.
— И чего же ты хочешь от живого меня?
— Чтоб ты не переставал меня удивлять.
— А мне это удаётся?
— Ты достиг в этом определённых успехов.
— Это ценная похвала, — уголок губы ехидно дрогнул.
— Но если ты прекратишь… в следующий раз этот нож перережет твоё беззащитное горло. А эта близость станет последней, — лицо Уэнсдей сменило мертвенный оттенок на чуть более нежный и человеческий, а одна не слизанная капля крови сорвалась с губы и потекла по подбородку.
Маниакальная улыбка пропала, сменившись поразительно лёгкой и милой, — возможно, он всё-таки умер и попал в какое-то зазеркалье, — а её и без того невысокое тело стало ещё ниже: Уэнсдей опустилась на колени.
Проследив за ней взглядом, Ксавье невольно поперхнулся воздухом, прежде чем ему и вовсе перекрыло дыхание. Он уже понял, что его вскоре ожидало. И от одной только мысли об этом бросало в сладостный жар. Каждая клеточка тела начинала дрожать, а напряжение в паху за какое-то мгновение стало невыносимым. За доли секунды ему оказалось слишком узко в штанах и чересчур жарко в рубашке.
Рубашку расстёгивать ему Уэнсдей не стала — поэтому он сам стал скользить пальцами по пуговицам, чтоб хоть какой-нибудь ветерок защекотал обнажённую кожу. Но это не помогло — вокруг становилось только горячее. Словно его забросили в самый центр ада…
И эта пытка представлялась ему чем-то невероятным. А это ведь ещё только начало…
Её тонкие пальчики быстро спустили ему штаны и бельё. Дразнить и стягивать одежду медленно она не стала — всего за мгновение Ксавье смог охнуть от воцарившейся свободы и от предвкушения.
Когда её язычок медленно, как недавно собирал кровь с её губ, скользнул по головке члена, Ксавье забросил голову назад и прикусил губу. Возбуждение возрастало, хотя с каждой секундой казалось, что дальше некуда. Но за все годы с Уэнсдей он уяснил одно — ни у чего не существует пределов.
Ещё разок обведя языком головку, Уэнсдей резко сомкнула губы вокруг неё. Даже не пытаясь сдерживаться, Ксавье издал тихий стон. Бельё она сняла с него быстро, но ныне определённо издевалась, делая всё нарочито медленно. Так, что стоять становилось труднее, а голова начинала кружиться. Хотелось просто схватить её за голову, намотать волосы на свою руку, а после дёрнуть девушку на себя, чтоб член вошёл ей в рот по самое горло.
Но пока он сдерживался, позволяя ей самой распоряжаться его телом.
Губы Уэнсдей скользнули чуть ближе к основанию, но почти мгновенно вернулись на головку, смакуя её с каждой секундой всё более жадно. От жара на лбу выступил пот, а стоны стали отчётливее. Чёртова Уэнсдей. Она доставляла слишком много удовольствия…
Одна её рука сжала его ягодицу, а другая обхватила мошонку.
Застонав громче, Ксавье понял, что точка невозврата пройдена — больше терпеть то, как она его дразнила медленными движениями, он не мог. Невозможно. Переизбыток желания — настоящая пытка.
Он заправил пальцы ей в макушку, безжалостно сдавив её маленькую голову, прежде чем дёрнул её на себя. От неожиданности или нарочно, — эту Аддамс иногда не понять, — девушка сжала его мошонку сильнее, а губы тугим кольцом свела на его члене.
Ксавье вошёл в неё по самое основание — и головкой ощущал жар и влагу её горла.
И не успел он насладиться, как она, игнорируя его руку на своей голове, стала резко двигаться вперёд-назад. За секунду губами от основания до головки и обратно. Рук с мошонки и ягодицы она не убирала, продолжая их сильно сжимать, а после, словно извиняясь, массировать.
Издав самый продолжительный стон, Ксавье понял, что на пределе. Дальше удовольствию возрастать уже было некуда. Он продержался лишь ещё минуту, прежде чем мир взорвался множеством искр от оргазма.
Очнулся он с головной болью. Словно после затяжной и очень весёлой вечеринки, где опустошил никак не один и не два стакана с крепким алкоголем, а неведомое количество целых бутылок и ещё переел какой-то вредной дряни. Поморщившись, ему едва удалось вспомнить собственное имя и недавние события… он убил оборотня и за этим последовала вереница видений. Первое видение говорило, что его ожидало сумасшествие и смерть, но второе видение подарило продолжение… где оказывалось, что безумие не стало причиной его смерти. Он жил счастливо, в некой гармонии со своим сумасшествием в лице Уэнсдей Аддамс.
И хотя после видения болела голова, Ксавье понял, что в будущем он счастлив. Не так, как другие люди, не так, как стоило бы жить, но… он узнал свои мысли во время следующего этапа своей жизни. И какими бы ужасными они ни являлись, они — его. Это всё его мысли, с которыми он привык жить. Они стали частью его сущности. Элементом, без которого не существовало счастья.
Медленно перевернувшись на спину, Ксавье поморщился — хотя лопатки коснулись не твёрдого и холодного пола, а матраса. Но почему-то ему это не понравилось… отнесло к мысли, словно всё увиденное — лишь плод его воображения. И сейчас он откроет глаза и поймёт, что впрямь никакую Уэнсдей не спасал, а просто перепил на вечеринке. Но его постель, кажется, была намного удобнее.
Пересилив слабость, он разлепил веки и первым увидел своего отца. Явно не его он ожидал увидеть. Скорее лицо встревоженного Аякса, который бы сообщил, что пора уже прекращать спать после вечеринки и притворяться трупом.
Но никакого Аякса не было, а вокруг — всё те же стены подвала, где держали Уэнсдей.
Отпрянув, Ксавье упёрся спиной в стену и пронзил отца взглядом, в котором закипал гнев. Винсент выглядел печальным, но не удивлённым и не сочувствующим. А за ним сидела перевязанная канатами с головы до ног Уэнсдей, на лице которой пестрели новые кровоподтёки. Она держала глаза закрытыми и не предпринимала никаких очевидных попыток побега — могло показаться, что она спала. Но Ксавье смог разглядеть, как она медленно водила пальцами по канату, сжимая тонкое бритвенное лезвие.
Неприятно, что она копошилась в его вещах, раз достала себе лезвие, но приятно, что у неё присутствовала возможность спастись от оков. И она ей пользовалась. А стоило Винсенту повернуться к ней — замирала без движения, притворяясь лишившейся сознания ослабленной девочкой.
Где-то в дальнем углу лежало тело оборотня, которое, хотя не подавало признаков жизни, больше мёртвым не выглядело: садовник вернулся в свой типичный облик, а рана на шее исчезла, хотя кожа выглядела более белой, чем у Уэнсдей. Должно быть, процесс регенерации займёт некоторое время. Но существо вернётся в мир живых.
На себе Ксавье никаких верёвок или канатов не обнаружил. Кажется, отец не счёл нужным его заковывать. От доверия или просто пут не хватило на двоих?
Мысль о том, что всё-таки отец оказался похитителем Уэнсдей, больно кромсала сердце, но шоком не стала. Лишь в лишний раз доказала, что Ксавье есть в кого быть больным ублюдком. Какие бы мотивы ни побудили отца пойти на эту подлость, Ксавье понял, что уже не сможет его простить. Крепость жизни, состоящая из кирпичей убеждений и воспоминаний, рухнула. А на руинах, на этих расколотых камнях и одиноких выстоявших, хотя и покосившихся, башнях места для любви к отцу не осталось. Как и не осталось места для всего того, что раньше было частью его жизни.
Появилось место только для нового — для Уэнсдей. И для безумия, что следовало с ней по пятам. Для счастья, которое пришлось обрести, разрушив всё. Даже собственную душу. Это произошедшее горе, все сломанные былые идеалы подарили Ксавье одно — надежду. Надежду на то, что былая жизнь ему не пригодится. Надежду на счастье.
— Зачем ты похитил Уэнсдей? — он прямо выплюнул этот вопрос, а взгляд невольно скосился на окровавленный нож прямо под свисающей с потолка лестницей. Всего один рывок — и он достанет до него. Всего один рывок — и Ксавье сможет схватиться за оружие, которым уже не побрезговал перерезать глотку.
— Мне кажется, сейчас ты увидел такое же самое видение, что видел я.
— Про мою смерть? — Ксавье фыркнул, надеясь, что отец уж лучше бы увидел эту часть будущего.
— И про твоё безумие. Из-за этой мелкой бестии.
— И ради этого ты похитил её?!
— Я пытался её убедить не возвращаться в школу сообщениями. Она не поняла. Пришлось припугнуть, — в голосе ни единой ноты сожаления, стыда или раскаяния. Только печаль, какая бывает у человека, который понял, что проиграл.
— Пленом?! — Ксавье вскочил на ноги и посмотрел сверху на своего отца, который сейчас, сидя по-турецки на холодном полу, показался таким маленьким и жалким человечишкой, коего можно было раздавить одной ногой.
— Я думал, что одного дня с неё хватит. Но нет.
— Ты похитил живого человека!
— Чтоб ты никого не убил. Это было всё ради тебя, — голос отца не переменился, но теперь и он встал на ноги.
И хотя слова отца ударили больно по сердцу, до разума их смысл не дошёл. Плевать на мотивы отца — главное, что из-за них он похитил девушку. И это простить и понять не получалось. Ксавье не мог никому простить издевательств над Уэнсдей. Она слишком дорога ему.
Никто другой ему так не был и никогда не будет дорог. Только Уэнсдей центр его вселенной. Сила, за которой Ксавье готов беспрекословно следовать. Сила, ради которой и убить не страшно.
Но, покачнувшись, Ксавье отступил на пару шагов, — пока не оказался почти вплотную с окровавленным ножом, — и изобразил, словно авторитет и слова отца его поразили и стали придавливать к земле. Он медленно опустился на колени с подрагивающими губами, хотя на самом деле выжидал идеального момента, чтоб взяться за нож.
Это всё не по плану. В идеале вскоре должны были ворваться Энид, Вещь и Аддамсы, но ждать их Ксавье не решился. Плевать на первоначальный план. Плевать на желание обойтись малой кровью: отец посмел оставить на лице Уэнсдей новые раны. Он посмел снова её обидеть и связать. Такое недопустимо.
— Но зачем тебе было читать мои переписки?..
— Я их не читал.
— Да ну? Ещё скажи, что сообщения отправлял голосовые не ты, с помощью своего ручного оборотня!
— Это всё, что я делал. Мне на твои переписки всё равно. Для меня главное — твоё благополучие. Я просто много лет слежу за тем, чтоб у тебя не добавлялись подозрительные контакты. Такие, как Уэнсдей Аддамс. Остальные твои переписки я никогда не открывал.
Ксавье опустил голову, словно слова отца действительно работали и воздействовали на него. Но, конечно же, это не так.
— Ради которого ты сталкерил за девочкой… — прохрипел он сдавленно.
— Ты сам подарил ей телефон. Ты сам дал мне возможность за ней следить открыто. А там уже Джордж, — Ксавье едва не хмыкнул, вспомнив, как всё-таки звали садовника, — умело притворялся разными людьми. Даже самими Аддамсами и их бестолковой двухметровой тварью.
— Не перекладывай ответственность на меня, — это было самое настоящее требование. Терпеть, как отец смел ещё и его обвинить в чём-то — это последняя капля. Теперь Ксавье будет виновен. Но в другом.
Рука легла на нож.
Закрыв глаза, он схватил рукоять и поднял оружие с пола. Нарочито медленно и опасно — чтоб отец перед своей смертью успел всё понять. Чтоб осознал, что причина, по которой его видения сбудутся — следствие его же попытки их не допустить. Не похитил бы Уэнсдей — Ксавье бы никогда не опустился до убийства. Его бы продолжали цепко держать лапы здравомыслия. Но теперь они его отпустили.
Он резко вскочил и направил нож на отца, замахнувшись.
А после, уже пытаясь понять траекторию, чтоб попасть в шею, нарочно её нарушил — и попал в плечо. И то, всего на сантиметр вглубь, не более.
Нет.
Ксавье сошёл с ума, но не до отцеубийства. Каким бы ублюдком ни был его отец…
— Уходи. Я не хочу тебя больше знать, — он резко выдернул нож из плеча отца и отступил на шаг от лестницы.
Родителя всё равно в лесу поймают. Далеко ему не уйти. Лапы правосудия его всё равно достанут. Но не в лице Ксавье. Может, до Винсента доберутся Аддамсы. Или даже полиция. Кто-нибудь да поймает его в лесу.
Кровь струилась водопадом из израненного плеча Винсента, но отец никак не выражал боли. Молча прижал рану ладонью второй руки, а после, даже не взглянув на Ксавье, стал кое-как подниматься по лестнице, пропитывая канаты кровью от каждого движения рук. Но смог подняться. Хотя пару раз чуть не сорвался.
Ксавье не знал, зачем всё-таки пощадил отца. Он посчитал это решение правильным.
В конце концов, Уэнсдей, только отец убрался восвояси, сняла с себя верёвки, отбросила бритвенное лезвие и встала. А губы растянулись в улыбке.
Ведь всё закончилось.
— Ты мог его убить, — сказала она холодно, хотя и с улыбкой.
— Ты разочарована?
— Я бы тоже не смогла убить никого из своей семьи. Даже если бы они того заслуживали.
— Значит, не разочарована?
— Если продолжишь задавать глупые вопросы — буду разочарована.
— Понял, — он ей улыбнулся, а после выждал паузу в одну минуту. — Пошли на волю? — вместо ответа: ещё более широкая улыбка.
Вот именно этой улыбки ему не хватало для наступления абсолютного счастья. Какое бы сумасшествие его ни ожидало в будущем из-за Уэнсдей — это неважно. Важно лишь то, что он смог добиться от неё искренней улыбки. А как он будет её поддерживать — это уже незначительные детали. Стать ради Уэнсдей маньяком — это малая и, вероятно, даже приятная жертва.
Он позволил ей первой подняться, а сам забрал свой смартфон, спрятанный под матрасом.
***
Когда он поднялся, Уэнсдей что-то увлечённо искала на полках. Он не успел поинтересоваться, что ей требовалось: телефон в кармане издал оглушительную трель.
Звонила Энид.
— Да? Что у тебя?
— Поймали твоего отца. Что нам с ним делать?..
— Всё, что угодно. Можешь отдать его на растерзание Аддамсам. А Уэнсдей сейчас со мной, — произнёс он и дрогнул: мрачная девочка резко ущипнула его за руку.
— Дай телефон, — не просьба — приказ. Ксавье не стал возражать и отдал ей телефон. — Энид, мои родители рядом с тобой? Хватит визжать, иначе я тебя зарежу. Да, вот так. Жду, — она на мгновение замолчала, прежде чем продолжила. — Здравствуй, мама. Нет, мы сейчас не увидимся. Я возвращаюсь в Невермор. Сейчас же. Пришлите мне мои вещи, — и она отняла телефон от уха, после пару секунд с недоумением пытаясь сбросить вызов.
В конце ей это удалось.
— Видишь вот эту канистру? Тут бензин.
— Ты хочешь всё тут сжечь?..
— Да.
— Но там же….
— Я же не подвал сжигать собралась. Хотя я ничего не имею против того, что какой-то оборотень сгорит к чертям, — сказала она, вновь улыбнувшись.
Противостоять её улыбке Ксавье не смог.
***
Запахи горения издевались над ртом и носом, а вокруг стоял невыносимый жар. Языки пламени почти доставали до его кожи, им почти удавалось его обжигать. Но Ксавье даже не пробовал отойти на безопасное расстояние — вожделенно наблюдал за тем, как пламя отражалось в чёрных глазах Уэнсдей. Это отдельный вид наслаждения, затмевающий всё. Даже боль и жар пламени. Слишком красиво, чтоб хоть что-то столь приземлённое и глупое могло его тревожить. Он мог созерцать красоту Уэнсдей в любых условиях.
— И долго ты собираешься тупо смотреть? — она вдруг повернулась к нему и прожгла уже не роскошным, а несколько недовольным взором.
— А что я должен делать?
— Не стоять, как истукан.
— Договорились, — он ей безобидно улыбнулся.
А после с жаром куда более сильным, чем у огня, обхватил её за тонкую талию и притянул к себе. Не совсем удобно целовать столь крохотную девушку, но ничего — через какое-то время они приноровятся целоваться. Это перестанет быть отдельной сложной наукой. А её губы стоили того, чтоб преодолеть все неудобства.
Они пухлые, вкусные и чересчур манящие. Противостоять им — это нечто из разряда фантастики. Им можно было лишь потакать и целовать. Каждый день, каждый час, да хоть каждую минуту.
Целуя её в близости опасного огня, Ксавье впервые понял настолько отчётливо, что он её любил.
Мир, словно желая сберечь их от пламени, навлёк на лес дождь. Даже не просто дождь — настоящий ливень. Тугие струи полили с неба и стали щекотать кожу.
Ксавье, за мгновение промокнув до нитки, отстранился от Уэнсдей, но взял её за руку.
— Пошли отсюда, — предложил он, надеясь, что симфония дождя не заглушила его голос.
***
Ксавье так и не полюбил долгие поездки на машине. Но эта ему понравилась: Уэнсдей спала, положив свою голову ему на плечо. И так почти весь путь.
Только у самого Невермора она наконец разлепила заспанные глаза, наполовину перекрытые спутанными распущенными волосами, и стала оглядываться по сторонам, словно не совсем понимала, а точно ли увиденное — реальность. Но она быстро смирилась с тем, что всё вокруг вправду происходит.
Улыбаться она не стала, но Ксавье почему-то знал, что она счастлива. Ведь снова свободна.
Где-то впереди замаячили знакомые ворота Невермора.
— По-моему, в школе тебя ещё не видели с распущенными волосами.
— Меня и не увидят, — отрезала она так, словно она уже давно бодрствовала.
— У тебя нет резинок.
— Всё равно.
— Но у меня есть, — протянул Ксавье, прежде чем продолжил: — Но я их тебе дам, только если ты разрешишь мне поспособствовать причёске.
— То есть?
— Можно я заплету тебе косички?..
Она не ответила — молча повернулась к нему спиной и распутала пальцами волосы.
Ксавье улыбнулся — он не ожидал, что она согласится. Молча, не открыто, но согласится.
Даже если он из-за неё станет маньяком — она этого стоит.
